Тысяча восемьсот восемьдесят шестой год. Окрестности рочестерского замка, расположенного на восточном берегу реки Медуэй в Рочестере, в графстве Кент.

Маленькая девочка убежала из-под надзора воспиталки, которой приказали в этот тревожный день верховного покарания особенно следить за ней - за преемницей Рока. Эта жизнелюбивая девочка озорно пробежалась по опавшим листьям вдоль красивого искусственного пруда, прислонилась к каждому деревцу, к молодому и к старому, погладила все шероховатые корочки. Она любила так гулять, могла топтаться на одном месте часами, еще больше она любила качаться на качелях, но с одной маленькой обязательностью - чтобы качели раскачивали папа и мама.

Мама, кстати говоря, не качала малышку уже три дня и вообще не появлялась в замке. Отец, воспитательница и простые монахини – все до одного успокаивали девочку, заверяя, что хозяйку обязательно найдут, если та не вернется к ужину.

После нескольких таких дней, прошедших в тревожном ожидании, крохотуля начала интуитивно распознавать обманчивую недосказанность. Вечно опускавшиеся уголки губ монахинь, престарелых Повелительниц Смерти, в среду, через неделю после маминого исчезновения, перестали вселять всякую надежду.

Хозяин подозрительно часто говорил о завтрашнем дне – о пятнице. Постоянно вылетала ПЯТНИЦА-ПЯТНИЦА-ПЯТНИЦА! Дочке показалось, отец в курсе, где находится мама, но специально не говорит, подделывая неправдоподобное удивление.

Девочка почти не спала, ворочаясь, а утром решила проследить за передвижениями папы. Маленькая Мэлори тайно проникла в задний багажник кареты. Послушная лошадь дважды ударила копытом по мягкой земле и тронулась с места. Карета поехала…

Дождавшись, когда все фигуры в черном скрылись в лесу, смышлененькая кроха потянулась и аккуратно вылезла наружу. Её главная задача - не упустить отцовских сопроводителей из виду – была выполнена.

Застывшие Повелители Смерти укоризненно глядели на огонь, на высоченный кострище, казалось, достигший небес. Добравшейся до первой опушки юной любопытнице стало ясно, что кого-то или что-то сжигают. Скорее всего, второе, как ей казалось, потому то, что сжигали, не двигалось и не кричало. Было бы это живым существом, логично предположить, лес бы пронзил животрепещущий крик!

Но вот что так насторожило девчушку - непонятная вещь, привязанная к деревянному столбу, имела руки и ноги, вещь, на которой висело не до конца сгоревшее платье, сильно похожее на то, что носила мама по субботам. Хоронить маму раньше времени Мэлори не стала, а уж думать, что отец мог сделать такое со своей любовью, себе не позволяла. Мало ли горело чучело, соломенная кукла, одетая в женский костюм, а эта вылазка дяденек в лес – прочная неукоснительная традиция и символ какого-то кельтского праздника.

Но дело в том, что… Мэлори больше не видела маму. Никогда.

Сбежавшая (по словам подговоренных монахинь) хозяйка вернулась через месяц и погибла во время их ссоры от ножа. Отец показал, где якобы похоронил убитую, и, наверное, раз двадцать повторил “мне безумно жаль, что так вышло”. Дочь не сразу, но простила Генриха. Наверное, это их сблизило еще сильнее.

Через два года глава Повелителей Смерти решил покинуть достославный Рочестер, присмотрев местечко пороскошнее. А через пятнадцать лет Мэлори снова пришла на то место, где якобы была похоронена мать, пришла одна, глубоко взрыла землю, но ничего не обнаружила. Ни гроба, ни какого-нибудь мешка, в котором могло бы лежать тело. Только пустота, наводящая леденящий ужас из-за жутких наянливых догадок.

Закрыв глаза, Мэлори быстро встряхнула головой, чтобы привести мозги хоть в какое-то подобие порядка, и, чувствуя, что раскрыла еще не все секреты, продолжила осматривать богатую на иконы стену. Маленькое путешествие в детство закончилось наплывом

непогашенных страхов, а любопытство нанесло упругий оглушающий удар, став еще могущественнее, чем прежде. Там, где наследница Рока нашла источник грубой ностальгии, висело еще множество подобных картин. Беря каждую и с каждой сдувая пыль, Мэлори поражалась их равенству и тождественности, но в то же время рисунки не являлись копиями, на них просто изображалась одна и та же живописная локация, везде был огонь, везде стояли сектанты. Вся комната оказалась увешена такими картинами!

“Лес, фигуры, костер…”

Зрачки Мэлори прыгали туда-сюда, сердце вздымалось, пока она не обнаружила свисающую с потолка серебряную табличку с выгравированной разъяснительной надписью, вмиг прогнавшей все слабые сомненья:

Women the fear does obedient. Fear to give birth to the child not of that of a floor that the man waited, and to die.

(Послушными женщин делает страх. Страх родить ребенка не того пола, что ждал мужчина, и умереть)

Дочь Фатума, вздрогнула, опаленная в мгновение прокатившимся от самого нутра изнуряющим жаром. Неожиданно для себя она собрала воедино все то, о чем думала:

“Боже, этот человек, которого я называла отцом, этот безжалостный монстр совратил и погубил столько юных жизней, низверг стольких женщин в бездонную пропасть, а вернее сжег… - руки с ногами стали свинцовыми, веки потяжелели, - И среди сожженных бедняжек была моя мать. Очередная девочка на сексистском кастинге, который невозможно пройти” – в то же полминутье Мэлори прижала правую ладонь к горящим красным щечкам, намокшим под дождем из теплых капель. Щелчок замка открывающейся двери прозвучал как выстрел, заставил её оцепенеть и убрать руку от лица. Липкий, пронизывающий взгляд Генриха, кажется, обрадовавшегося вдруг произошедшему “оживлению” дочки, сверлил больнее дрели.

- Гляжу на тебя и констатирую, большинству правда не по вкусу… - папаня убрал руки за спину, словно еле удержался от искушения всыпать неверной, - Но данное событие в очередной раз доказывает общеизвестную истину – мы сами виновники своих разочарований. Мы хотим разочароваться в человеке, упорно ищем повод, и не имеет важности, насколько этот повод обоснован и суразен. Нас ничто не остановит, если мы для себя все решили…

Мэлори еле сдерживалась, хотя ей так хотелось дать волю чувствам. Но нужно было дождаться окончания грустного монолога, а значит, терпеть еще придется как минимум восемь сложных предложений…

Отец, наконец, заметил - на шее у неё не было ожерелья из ампул с эликсиром. Лишь тонкий белый след на коже там, где прежде оно висело. Фатум, конечно же, не мог не спросить:

- Бегая со своим горе-ухажёром от моих слуг, ты, полагаю, выронила мой подарок на твое тридцатисемилетие? Потеряла и потом не нашла?

Ответ преемницы поразил его, будто громом:

- Нет, никто ничего не терял…

- Тогда где мой подарок? Где ампулки? Где запас твоей молодости на ближайшее тысячелетие?

- Сама выкинула. Слила в унитаз, знаешь ли...

Тогда бессмертный хищно скрипнул зубами, обхватил своими твердыми пальцами горло Мэлори, сжал кадык, метясь вырвать:

- Напрасно отвергла божий дар, деточка! Больше его не предложат!

Придушенная дочь злобно прошипела:

- Убери руки, ты мне никто…

Генрих, который и сам уже ни хрена к ней не чувствовал, никакой родительской ласки, никакой теплоты, воздержался от спора:

- Возможно – но добавил, - Правда, человеку вовсе необязательно иметь мои гены, чтобы я над ним издевался и бил! – и с размаху швырнул её. Видимо, швырнул, приложив силушку, потому что многие картины упали, скользнув вниз по стене и свалившись на пол, а рамки разбились на миллионы осколков. Туда же и иконы…

Всё еще не оправившись после такого резкого толчка, Мэлори приложила руку к лицу, стараясь избавиться от выступивших слёз. Боль, носившая моральный характер,

опередила физическую.

- Что ты делаешь…

- Детонька, кровные узы – ничто! – Фатум без малейших угрызений позволял говорить себе самые страшные вещи, - Человек забывает обо всем, когда речь заходит о способах расширения своей власти. Но, отклонив мое предложение и сбежав из дома, ты опозорила наш род…

- Молодец, наш род и так был давно опозорен – готовясь ударить, одну руку Мэлори прятала за спиной, ту, в которой лежал заранее припасенный ритуальный кинжал, точь-в-точь такой же, как отцовский, а другой вытирала мокрые от капель глаза, - Твоим бессмертием, мразь!

Спустя мгновение острие скользнуло по щеке Генриха, не ожидавшего атаки и не успевшего защититься, но, к большому огорчению, не нанесло ничего, кроме крупной вертикальной царапины. Стукнутый такой внезапностью, хозяин замка проронил негромкое стандартное ругательство, хватаясь за порез:

- Сука!

Чуя, что пора бежать, не оглядываясь, Мэлори ринулась к двери и дернула за ручку:

“Черт, заперто” – на пятой или шестой секунде ей удалось открыть замок. Отец, вознамерившийся жестоко отплатить, не успел до неё дотянуться.

Испуганная, беглянка не заметила стоявшую впереди стражу, и попалась сразу, как только достигла первой развилки и завернула направо. До рукоприкладства не дошло, так как она мгновенно остановилась, опустила руки и, как загипнотизированная, стала наблюдать за движениями папашиных прихвостней. В её положении было не до споров, оставалось только надеяться на милость предводителя.

- Ты, верно, ожидаешь, я тебя стану пытать… - считая себя полноправным победителем в споре наследства, Генрих решил избавиться от бесконечных распрей с непутевой дщерью, - Вовсе нет. Я даже прощу царапину, поскольку издеваться над нежеланным ребенком ниже достоинства бога… - и раз и навсегда положит конец своему общению с ней, - А что может быть хуже, когда тебя не ждут?

- Ты – моя ошибка, которую пора исправить. Твоей матери повезло сдохнуть от ножа, потому что иначе её бы ждал огонь, как моих предыдущих армид, которым не удалось мне угодить!

- Её сожгли, когда она была уже мертва. Причина, по которой я так поступил – твое рождение. Девочка - это будущая мать, способная подарить миру еще одну, и, может, даже не одну новую жизнь. Но я-то ждал парня, пойми. А значит, не в моих интересах расценивать происшедшее как случайность. И, учитывая мое критическое отношение к разочарованиям, я так и не смог её простить.

- Твоя мать по-своему меня подставила. А теперь и ты повторила ту же ошибку.

Закончив свое показательное выступление, батюшка приказал запереть негодницу в темнице и держать до патологического обезвоживания. Уже не пытаясь сорганизовать сопротивление, не мечтая избежать худшего, Мэлори бросила ненавистный взгляд в его сторону… и, еще не отвернувшись, сказала при всех:

- Всю жизнь я прожила в страхе перед тобой. Но сейчас, когда я стою перед тобой, готовая к смерти, я хочу, чтобы ты знал – я не боюсь!

Пробыв несколько секунд без движения, Генрих Фатум отрицательно покачал головой. Затем из угла вышел долго подглядывавший за семейными разборками Парошин с глазами, в которых читались бесконтрольное возмущение и неутоленность, кажется, доводившая его до аффекта. Русский забыл о всяческом соблюдении техники приличия и ударился в критику:

- Почему она еще жива? Почему её не убили? Вы обещали мне! Давали гарантии!

А вот ментор повел себя на редкость сдержанно и сухо:

- Всему свое время. У тебя еще будет возможность это сделать, обещаю. А пока она – идеальный инструмент манипуляции Ханком, от неё нецелесообразно избавляться…

И фатуммен вмиг исправился:

- Простите за наезд, мой повелитель, сожгите дотла мое неверие. В свете новых происшествий начинаешь сомневаться во всех…

Парошин куда-то дел руки, и начал пытаться попасть в момент рождения новой мысли, как попадают ключом в дверной замок после мучительных поисков отверстия. В итоге он затронул самую щепетильную тему – тему наследства.

- Эмм, мне хотелось бы знать, как поживают ваши амбициозные планы? Когда состоится шоу под названием рождение преемника? Или вы отыскали способ и перспективу продлить молодость? Или право наследования престола все еще крутится вокруг моей персоны?

- Подождет… - неожиданно Генрих стал мрачнее и рассудительнее, - Задачи нужно решать по мере их поступления. Данное соображение мы слышим довольно часто, но при этом совершенно не придаем ему значения. Неустраненная угроза плоха тем, что в любой момент способна из потенциальной перерасти в угрозу ощутимо материальную – в нем заголосила старая буржуазная дипломатичность, - Это как опухоль, которую вовремя не удалили, как незавоеванное вражеское царство. Активные нации содрогались от ответных ударов, если их попытки отнять территорию оказывались провальными…

Видя, что господин нуждается в рекомендации, русский старался оставаться честным и сейчас, распинаясь перед ним, всем своим видом выражал несогласие:

- Главное, не переоцените важность Мэлори и степень угрозы, исходящей от Ханка. Откладывать все из-за того, что появился какой-то мутант с непонятными и, возможно, нетвердыми намерениями, по меньшей степени неразумно и не сходится с вашим имиджем лидера.

Все, что Фатум сказал в ответ на это развернутое мнение, уместилось в одно простое слово:

- Поглядим…

И через минуту набиравшую мощь скукоту разогнала появившаяся в коридоре Изольда. Вся нарядная, словно сияющая белизной и высеченная из холодного мрамора из-за короткого серебряного платья, которое, видать, её и белило, она обратила на себя мужской взор и быстро изменила атмосферу. Глаза загорелись даже у прислуг.

- Вам не надоело мериться кое-чем неприличным? Просто со стороны видно, что идет спор и спор этот о судьбе трона! – воскресившись, американка “модифицировалась” в то, чего так не хватало Генриху: появилась чуждая прежней Нэнси, низменная алчность, теперь проявлявшаяся как заметная черта её характера, отражавшаяся на её нежном личике и в ясных глазах, появились цинизм и высокомерие, - Кто-нибудь посмеет возразить, мм?

Парошин восхитился ею так сильно, что чуть не упал:

- Ух, ты, да вы только гляньте, какие люди! – фатуммен открыл рот и побагровел, собираясь похвалить, - Девочка, раньше я тебя совсем не замечал. Ты была серой мышью, если не хуже… - и второпях произнес большую часть того, что держал на уме, - Смерть явно пошла тебе на пользу!

- Разумеется, смерть избавляет от комплексов! - добавил всезнающий Фатум, - А Ванна Даоса забирает их себе. И на выходе получается очищенный человек, не наполненный псевдоморалью, псевдопереживаниями, а не закрытый скорлупой, зрячий!

По устоявшейся традиции русский оставил Изольду и Генриха наедине, чтобы не мозолить глаза своим присутствием, пока те будут мило “перетирать”. Девушка ждала от лидера примерно того же, чего ждал от него Парошин – разрешения поквитаться с Мэлори.

- Ты мне позволишь отдать должок своей стерве или продолжишь поить бессмысленными надеждами?

Бессмертный сокрушительно поохал и громко кашлянул:

- Позволю! – он подошел к прелестной собеседнице и захватил всей кистью руки самую большую прядь волос, - Но только после того, как решу вопрос с Ханком. Мне еще неизвестно, выжил ли зверь. Наполеон говорил, война не закончена, пока не похоронен последний солдат. Пока кто-нибудь не отыщет обглоданный изорванный труп Ханка, я никогда не буду спокоен…

Мисс Гарднер пришла отнюдь не просто пожаловаться на разочаровывающую бездеятельность Рока, главной целью данного разговора было выдвижение условий, которые обязательно многое усложнят.

“Поставить перед фактом на середине пути – проверить, как эта схема манипуляции покажет себя в деле”

- Не хотела напрягать, вижу, ты и так нагружен, но и молчать – не мой стиль.

Даже стоя рядом с леди, которая абсолютно точно вызывала плотскую симпатию,

Фатум не мог не заговорить на свою любимую тему, превращающую любую серьезную беседу в бенефис:

- В этом вся польза Ванны. Скромность не украшает человека, а портит. Приняв её, ты навсегда распрощалась с застенчивостью.

“Дитя Даоса”, кем вполне можно считать обновленную Нэнси, учла нестройный намек своего воскресителя и стала еще резче в выражениях:

- Я не собираюсь с тобой спать, пока ты не в форме. Надеюсь, это послужит дополнительной мотивацией выпить эликсир!

Но у всего имелся предел, даже у снисходительности – Генрих не терпел, когда кто-то выставлял ему рамки и требования:

- Самомнение и гордыня затмевают рассудок и приводят к падению. Вспомни, с кем разговариваешь! Любого ослушавшегося и ослушавшуюся ждет суровая кара за неповиновение, и здесь только я вправе диктовать.

Авантюрная сущность мисс Гарднер не сломалась под натиском Рока, и девушка сделала незаметный шаг вперед, засовывая неуверенность куда-то глубоко в подсознание.

- А никто и не спорит! Ты очень крут, бесспорно, но встает вопрос, сколько еще великий Повелитель Смерти сможет тянуть эту ношу? – и эта неуверенность сменилась спокойным достоинством, вскоре превратившимся в охальное безочество, - Вряд ли знаменитый черный колдун осилит еще одно тысячелетие, и вряд ли он скоро найдет мне замену!

Видя в начинающей стерве большой потенциал, Фатум простил ей все замашки и

настроил себя на восприятие её последующих ходов:

- Создавшееся в середине двадцатого века общественное мнение, что сильные женщины становятся такими из-за слабых мужчин, в корне неправильное.

В голосочке Изольды вовсю засквозило лжелюбопытство:

- Так просветите меня, колдун!

И ментор подобострастно поспешил дать ответ:

- Это мнение – чушь, придуманный миф для оправдания слабаков и альфонсов. Женщины не становятся сильными! – согласившись внутри с некоторыми рассуждениями Гарднер, он больше не настаивал на полном подчинении. Частичное равноправие могло споспешествовать гладкому процессу и даже успеху, - Женщины хрупки, как стебель Танец женщины – это танец богини жизни, танец природы, как земное откровение и жизнепризнание. Так-то, милашка, вот так-то…

Через пять минут Парошин и Гарднер, словно участники какого-то заговора, нашли место на этаже, где никто не находился в данный момент, и начали тихо шушукаться. Русский принялся очень быстро выспрашивать американку, очень заинтересованно и деловито:

- Давай, рассказывай в подробностях, что, где и как! Повелитель пообещал избавиться от дряни? А что сказал насчет престола и мер по ликвидации Ханка?

- Повелитель много чего обещает. В переговорах, как и на войне, требуются хитрость, маневры и стратегия…

- Ну, и…? – фатуммен вопросительно посмотрел на милашку, - Более конкретно можешь сказать? - частота моргания глаз выдавала его переживания, - Ну же, не томи, вы хоть к какому-то консенсусу прибегли?

- Естественно. Я хитростью убедила старика омолодиться, чтобы он был во всеоружии, когда появится мутант!

- Ты… - Владимир замолчал и скривился, пытаясь подавить злобу, захлестнувшую горячий рассудок, - Ты знаешь кто? Полная дура! Ты хотя бы понимаешь, что все испортила? – уж больно не пришелся по душе этот поступок Изольды, - Теперь попрощайся с мечтами о троне! Ведь придется ждать лет пятьдесят, а то и больше, два-три века при паршивом раскладе, пока учителю снова не взбредет открыть конкурс! Но совсем не факт, что мы будем участниками… - грязное стяжательство расширило рамки предела маразма, в которых проходила их “цивилизованная” дискуссия, поэтому они, тонувшие в собственной грязи, будут цепляться за власть до последнего, вплоть до самой последней точки своего физического дряхления, если к тому моменту не выпьют эликсир или не примут Ванну, - Это ж надо было так обосраться, причем на ровном месте!

Нисколько не впечатлившись необоснованно завышенной претенциозностью русского, которая, честно говоря, дико смешила, прохиндейка четче обозначила свою позицию:

- Я бы не отказалась от зари женского правления, но кодекс Повелителей его не предусматривает. А, следовательно, какая мне к черту разница, с кем делить монеты? – и таки не поленилась отпустить в адрес сообщника обидную колкость, - Хотя вру, разница есть! Нынешний руководитель - великий воин, проживший свыше десяти веков! Такого мужчину можно любить, уважать или ненавидеть, но равнодушие по отношению к нему недопустимо. А ты кто? Просто кретин, поехавший на почве мести какому-то безродному выродку…

К великому удивлению Изольды Владимир воспринял это не как оскорбление, а как своеобразный комплимент, на который только способны ужасные стервы, выстроенные в плотный ряд, чтобы отхватить кусок пожирнее. Не отвечая грубостью на грубость, фатуммен моргнул с абсолютным согласием:

- Да, ты права, я именно такой, как ты сейчас сказала… - и, развернувшись, отошел к столику с нардами. “Играя с самим собой, можно спокойно все обдумать, а одиночество порой ценится превыше компании”.

Эту ночь “Эсмеральда” провела в холодном и сыром подземелье, в мрачном и зловонном обиталище крыс. Разительная смена обстановки, сбой дневного режима, предчувство, что вот-вот жизнь закончится – все это, да и многое другое не давало уснуть, а перестановка мыслей нисколь не выручала. По обыкновению мечтая о Ханке, о лучике света в её темном царстве, что казалось единственным способом создать хотя бы видимость надежды, появилось подобие сна. Просто веки сомкнулись от бессилия и долго не хотели размыкаться.

“Эсмеральда” улеглась на грязном скатанном матрасе без простыней и одеяла, служившем кроватью, некрасиво валявшемся в самом углу темницы. Узница насильно заставляла себя лежать и не шевелиться. Терпкие, затхлые запахи препятствовали наступлению и глубине сомнуса…

Пока темничница дремала, рука её дергалась, словно пыталась от кого-то отбиться, касалась пола и затем снова возвращалась на матрас. Мэлори единожды всхлипнула и затем уже окончательно, крепко уснула, несмотря на холод и дрожь, заставляющие вздрагивать. Руки уже обхватили голову, тело, чуть-чуть потяжелев, мило свернулось калачиком.

Парошин спустился в подземелье буквально на несколько минут, чтобы посмотреть на “Эсмеральду” и измерить степень своего эгоистического желания расквитаться.

Собственные ощущения стали для него открытием – он абсолютно не хотел её смерти…

Парошин вернулся в свою келью, в убогую свою келью, сел на свою дощатую кровать. Посидел некоторое время, с вялой отрешенностью глядя в пол, потом встал, словно превозмогая себя. Жажда сна так и не охватила фатуммена, в связи с чем русский, посчитав в уме на элементарном уровне минуты, оставшиеся до полуночи, вышел в ярко освещенный коридор. Любование необычными и роскошными люстрами, затейливо занимавшими большую поверхность потолка, навевало мысли об атмосфере праздности и праздничных украшениях. Даже убегающий за окном мрак, боящийся приближения неизбежного рассвета, никак не мешал презентабельности.

По-быстрому сориентировавшись, Парошин направился вниз по лестнице. Ему захотелось посетить торжественно оформленный триумфальный зал, где часто проходили банкеты, где за шведскими застольями звучали громкие фуршетские посты. Это не зал церемонии, где недавно не состоялась свадьба Мэлори и Ханка, это более практичное и компактное помещение, более уютное.

Запись мертвого онколога – 28

Отрывок из древних записей, найденных в библиотеке, с личными дополнениями автора:

тысячелетняя жизнь - дар и проклятье. Выдержать её смог бы не каждый. Многие бессмертные теряли смысл жизни, другие - разум, третьи и вовсе проклинали подобный "подарок". Фатум не принадлежал к числу подобных. Безусловно, долголетие утомляло,

теряли свою привлекательность прежние забавы, новые надоедали за ближайшее столетие. И если быть серьезным, то даже качество еды ухудшалось с каждым новым веком. Мало того, люди остались "теми же". Да, у них появились телефоны, компьютеры, это безусловно! Но сущность осталась неизменна - это по-прежнему то самое стадо, которое ему в давние времена доверено было пасти. И в этом же заключалась причина, почему, несмотря на изрядно надоевший процесс собственного существования, Фатум жил. У него была судьба - цель, к которой он мог идти десятки, сотни, а то и тысячи лет.

Но этот мир должен, нет, обязан, принадлежать ему одному.

1 - у Фатума было много друзей, нынче мертвых - Густав Адольф, Наполеон, Гитлер, и некоторые выдающиеся личности Средневековья, такие, как Саксонский и Баварский герцог Генрих Лев, могущественный вожак из рода Вольфов. Дружба двух Генрихов восходила чуть ли ни к небу.

2 – так как Рок постепенно забывал свое имя и свое прошлое, ему было необходимо придумать что-то новое, что-то, что позволит в дальнейшем его идентифицировать. И он спросил разрешения у герцога “можно ли взять твое имя?”. Тот, улыбаясь, не оказал никакого протеста.

3 – став маститым злодеем вселенского разлива, Рок, впрочем, забыл и того, чье имя присвоил. Воспоминания о дружбе с саксонцем обмякли и растаяли. А к записям, сделанным собственным пером, Фатум предпочитает не дотрагиваться, возможно, считая, что это принесет еще больше боли.

Русский сидел и ждал, когда захочется спать, пытаясь разглядеть в интерьере зала нечто привлекательное для себя. Поначалу его и вправду ничего не цепляло. Поначалу…

“А?” – далее взору скучавшего явилась весьма эпическая картинная коллекция. Портреты с изображением умерших друзей Генриха, которым посчастливилось войти в мировую историю, сохранили некую радость и то отменное спокойствие, с какими Генрих их распаковывал и вешал. Парошину они очень понравились, все до одной, но особую симпатию вызвал Бонапарт на белом коне со своей знаменитой треуголкой. Французский император выглядел очень убедительно! Также смотрельщик заметил в нижнем правом углу картины надпись. Её стилизованный, "старомодный" наклонный шрифт побудил к скорейшему прочтению.

Victory von Doom

(победа судьбы)

Не предполагая, что в недалеком будущем данное словосочетание послужит основой

новой жизни, Владимир тяжело привстал со стула, выпучил глаза, в которых двоилось, и с громкой одышкой стал метаться по помещению, выговаривая что-то нечленораздельное. Он хватал все, что только попадалось ему под руку – золотые рюмки и стопки, серебряные бокалы, подносы. Фатуммен швырял эти предметы в разные стороны, короче, вёл себя как лев, запертый в клетку! Надпись пробежала перед ним много раз. Надпись… та самая…

Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom

Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom

Причем он больше не утыкался взглядом в Бонапарта, да и вообще отвернулся от той галереи.

Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom

Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom

Владимир упал в обморок, не дождавшись окончания дурной “словопляски”. Но признаки расстройства продолжили доканывать, поставляясь уже в виде потустороннего звонкого шепота.

Victor von Doom Victory von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom

Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von Doom Victor von…

Чем дольше “Эсмеральда” спала – тем больше не ней было пота. Ни Ханка, ни каких-то других образов довольства и благополучия! Вместо облегчения коварное сновидение, видимо, ненавидевшее свою гостью, нарисовало толпешку мужчин в зеленых мантиях, каждый из которых носил презренное лицо отца-убийцы, извергавшее пламень, что обжигал спящую. Фатум хотел, чтобы мерзкая предательница докатилась до конечной степени мук, и делал все возможное для решения поставленной задачи: разрезал живот ритуальным ножом и указывал на пустоту, говоря “Ванна тебя обесплодила, ты не можешь родить, ты не можешь подарить мне преемника, а значит, ты не нужна мне. Передай весточку своей матери шлюхе”.

И после повторного воспроизведения этих ужасных обвинений, случившегося не наяву, “Эсмеральда” нашла облегчение своей невыносимой трагипечали в полной изоляции. Хоть многие семейные психологи-квазиспециалисты и считали, что отсутствие отца сопряжено с рядом отрицательных последствий для ребенка, данное мнение на неё явно не распространялось. Ей было бы значительно приятней скончаться от голода здесь, в темноте и сырости, чем получить приглашение обратно и строить сектантам милые глазки.

Встрепенувшись от собственного непроизвольного, резкого, сопровожденного судорогами вздоха, узница возмечтала. Но мечты эти не о славе, не о могуществе, не о причислении к лику святых, а о любви, об источнике величайшего счастья и столь же великих трагедий, гарантирующем, если не рай, то райский прообраз мира, идеальный и невесомый, избавленный от подлости и предательских актов.

Упершись головой в железные прутья решетки, Мэлори просунула руку между ними и представила, что Ханк к ней припал, взял за кисть, предложив вновь сбежать, вновь уйти. Но коль это игра воображения, не соделывающий упований мираж, которому не суждено материализоваться, дальше эскиза дело не пошло. Её сердце, изнывшее в тоске, завибрировало, затрепыхалось, и жаркие слезы снова полились рекой…

Suffering! What great and not estimated phenomenon! We are obliged to it by everything that is in us kind, everything that gives life value; we are obliged to it by mercy, courage, obliged by all virtues. Anatole France

(Страдание! Какое великое и какое неоцененное явление! Ему мы обязаны всем, что есть в нас доброго, всем, что придает ценность жизни; ему мы обязаны милосердием, мужеством, обязаны всеми добродетелями. Анатоль Франс)

Глава 6 Неожиданное возвращение в деревню.

Что такое искупление страданием? Фактически, это - плата за наши грехи. Механизм воздаяния за зло работает со сбоями, но он еще никогда не подводил настолько, чтобы кто-то из грешников не чувствовал на себе силу бумеранга.

Из выломанных дверей дома шествовали деревенщины. Целые толпы жаждущих крови извергов-нелюдей. Их искаженные ненавистью гримасы казались еще более мерзкими, когда они, марионетки секты, пытались разговаривать. Обозленные англичане друг за другом выходили и равномерно распределялись по местности.

А все из-за чего? Этим утром в Онколон вернулся всем известный наемник и тут же дал о себе знать…

Впереди пролегал узкий путь, густо усаженный деревьями с обеих сторон, путь, ведущий к пристани, а в конце, перед входной дверью, в жутком беспорядке лежали разбросанные поломанные вещи, вынесенные кем-то из двухэтажного дома. Кроме выбитой двери, повсюду вокруг встречались и иные признаки недавней бойни. Воин намеревался зайти внутрь и проверить.

“Мало ли там прячутся здоровые люди, прячутся и ждут помощи. Как бы то ни было, стоять на месте, притворяясь безучастным, будет очень глупо”

Отодвинув покрывшуюся пылью деревянную дверь, Ханк осмотрел прихожую, и первое, что он обнаружил – это то, что с виду заброшенный дом вовсе не заброшен.

Отовсюду на него пялились отблескивающие оранжевым, злым огоньком глаза онколо. Громко хлопнули двери комнат, и оттуда выбежали еще четверо “бесов”. Ими оказались женщины-британки, выглядящие на все… семьдесят из-за нездоровой бледноты и изрядно поношенной одежды, хотя им могло быть и сорок лет, и даже тридцать пять.

“Самое дерьмовое, что передо мной могут стоять почти девушки, а запущенный рак очень старит” – констатировал Ханк, вспомнив одну прочтенную им статью о негативных психологических и физических переменах, происходящих с людьми из-за трудноизлечимых болезней.

Одна кикимора в грязно-коричневой кофте, другая в синем, но в столь же замызганном, в столь же драном свитере, на обеих красовались длиннополые зеленые юбки, покрытые дырами. Эти страшные бабы пошли вперед на врага, а мужчины-онколо, видимо, их драгоценные супруги, расслабились и с гнилым энтузиазмом приготовились наблюдать предстоящую картину нещадного, но занимательного боя.

Не горя жаждой снова мучить меч, Ханк в кои-то веки решил поработать с пистолетом: прицелился в одного из множества зрительствовавших и спустил курок. Потом моментально перевел прицел на другого уродца и выстрелил вновь. Хоть с каждым выстрелом, с каждой простреленной башкой падал все новый и новый мужичок, картина оставалась прежней: на смену пристреленным из комнат выходили их угрюмые сожители.

Громовые выстрелы тонули в криках и предсмертных воплях нелюдей, которые падали, сценично хватаясь за простреленные члены, дергали конечностями и плакали в приступах.

“Нет, я так больше не могу – видя, как им больно, видя их страдания, конечно же, незаслуженные, Ханк резко прекратил пальбу, - Больше никак...”

Но реакция, сильно заторможенная из-за полезных, но, увы, не совсем уместных розмыслов, чуть не подвела иностранца: кто-то из супостатов кинул в мутанта топор и тот на миллиметр разминулся с его светло-русой макушкой. Боец эффектно прыгнул и в полете ударил британца в область солнечного сплетения. Послышался понятный хруст, и смердивый отлетел к стенке, сбив по пути несколько быстро ломающихся стульев.