Взаимное действие реакций нарциссического переноса и контрпереноса.

Примитивные установки, проявляемые пациентом в состоянии нарциссического переноса, предполагают возрождение символических кластеров переживаний во время доэдипального периода. Эти установки могут также рассматриваться как бессознательные попытки пациента раскрыть основные нужды созревания, которые не были удовлетворены первичным объектом во время недифференцированного периода. Кернберг (1976) упоминает активацию “единиц ранних образов Я и объекта и примитивных аффектов, которые их связывают между собой” (стр.400).

Серьезно нарушенный пациент может выглядеть так, как будто абсолютно не осознает присутствия терапевта и польностью занят собой. Терапевт может затем в основном сосредоточиться на себе и почти полностью перестать осознавать пациента.

Пациент может переживать терапевта как часть своего Я или кого-то похожего на его Я. Терапевт может чувствовать, что он находится в присутствии родственной души или переживать странное чувство гармонии. Мидоу, работая с молодой женщиной в состоянии “до эго... обнаружила что она переживает те же самые чувства безобъектности” (Спотниц и Мидоу 1986, стр.193).

Пациент может приписывать свои собственные чувства терапевту или чувства терапевта себе. Когда пациент, например, чувствует усталость, он может думать, что это терапевт устал. В такой ситуации терапевт может осознать у самого себя чувство утомления. Временами, когда терапевт находится в жизнерадостном настроении, у него может возникнуть впечатление, что и пациент находится в сходном состоянии психики.

Когда пациент с тяжелой депрессией вновь и вновь говорит о том, что он совершит самоубийство, я внезапно переживаю сильный гнев. Я осознаю, что у меня появилось желание покинуть свой кабинет на сегодняшний день или избавиться от этого пациента.

Шизофренические пациенты на ранних стадиях терапии характерным образом вербализуют чувство пустоты, странности, смятения и безнадежности. Терапевт может после этого почувствовать, что на него навалились чувства беспомощности и безнадежности. В разгаре нарциссического контрпереноса (объективного) он обычно будет колебаться между состоянием занятости собой и тревоги. Бредовые идеи пациента и другие виды психотической продукции могут пугать терапевта, и он может обнаружить у себя желание “транквиллизировать” пациента. Терапевт склонен чувствовать, что он уходит все дальше и дальше от пациента.

Например, много лет назад я лечил женщину психотика, которая сказала мне: “Я говорю с вами один час в неделю в этом кабинете, а всю остальную неделю у себя в голове”. Я пытался понять тот вздор, который она говорила на протяжении первого года об этих отношениях, и прилагал большие усилия, чтобы с ней побеседовать, но чувствовал, что я полностью от нее отстраняюсь.

Я приписал этот эмоциональный уход каким-то проблемам у меня самого, но последующий анализ помог мне осознать, что это состояние у меня вызывает пациентка.

В общем, короче, аналитик использует много сознательных и бессознательных механизмов, для того, чтобы не переживать и не находиться под контролем реалистически индуцированных чувств. Однако пока не будет полностью понята проблема пациента, “истинный объективный контрперенос” (Винникотт 1949) может вызывать контр-трансферные сопротивления.

Клинический пример.

Контр-трансферное сопротивление, происходящее из нарциссического контрпереноса объективного типа, описывается ниже на клиническом материале, взятом из двух случаев. В первом быстрое распознование и разрешение такого сопротивления способствовало продвижению терапии пограничного пациента. Второй случай иллюстрирует, как сопротивление нарциссического контрпереноса привело к временным регрессиям у шизофренического пациента.

Случай миссис С.1

Интересная и привлекательная женщина под сорок, миссис С. высказывала страхи, что она распадается на части, и паранойяльные идеи, когда пришла ко мне на лечение. В ее личности присутствовал сильный элемент депрессии; несколько раз она думала о самоубийстве.

Жена юриста и мать двух девочек подростков, она была редактором детских книг в хорошо известном издательстве. Своего мужа она описывала как чересчур властного, склонного к насилию человека, который вынуждал ее повиноваться своим сексуальным требованиям. Ссоры по поводу воспитания их дочерей и по финансовым вопросам были еще одной причиной конфликта. Она чувствовала, что ее брак ее уничтожает.

Она была единственным ребенком, и в качестве основного события своего детства приводила описание постоянной битвы со своей доминирующей матерью. В исходном интервью она едва упомянула отца, человека, занимавшего в доме подчиненное положение на вторых ролях. Периоды уходов в себя, чередующиеся с периодами, когда она чувствовала себя здоровой и способной к действию, отмечали ее годы в колледже. Она выразила отчаянную нужду понять свои текущие трудности и конфликт своих чувств по поводу оформления развода с мужем. По ее ощущениям, если принять решение по поводу того, как разрешить эти проблемы, это даст ей возможность чего-то добиться для себя. Она говорила: “Моя основная забота сейчас — это как мне выжить”.

На протяжении первых двух лет терапии миссис С общалась со мной в первую очередь как с такой частью ее психики, которая “оказывает влияние”. При обсуждении этого периода вырабатывающегося нарциссического переноса позже она сказала: “Границы моего эго постоянно колебались. Иногда вы были частью моего эго, иногда вне его”. Часто она говорила, что она знает совершенно точно, что у меня на уме. Хотя она обычно ошибалась на эту тему на ранней стадии наших отношений, позже бывали моменты, когда она очень точно описывала мои чувства и мысли на тот момент.

В течение нескольких месяцев миссис С была полностью погружена в то, что она думала и говорила. Она не прерывала свои размышления, чтобы задавать вопросы или добиваться комментариев. По мере того как она продолжала говорить, не проявляя никакого интереса к моему присутствию, я начинал погружаться в себя, задремывать и осознавал, что мои мысли ушли в сторону. Я с неудовольствием принимал состояние скуки, которое часто на меня накатывало.

Для того, чтобы облегчить ее страдания и снять опасность деструктивного отыгрывания, я задавал ей четыре или пять вопросов о фактах в каждой сессии по вопросам, интересным для нас обоих. Она переживала эти короткие случаи вербального кормления как попытки оказывать на нее влияние. Поскольку все, что бы я ни сказал, интерпретировалось враждебным образом, я испытывал давление, заставляющее меня сохранять молчание. Временами я чувствовал себя полностью выключенным.

Ее инсинуации, что я пытаюсь оказать на нее влияние, чтобы она осталась со своим мужем, были мне неприятны, поскольку я вполне уважал ее желание принять собственное решение. Туманные намеки, что я своими ходами приведу ее к примирению, вызывали сильное желание начать доказывать ей, как она не права.

Вы как моя доэдипальная мама; вы либо пичкаете меня едой, которая мне не нужна, либо морите меня голодом. Эта доминирующая тема нарциссического переноса сообщалась различными способами. Например: Вы пытаетесь мною манипулировать и контролировать меня. Вы не говорите мне то, что я хочу услышать. Вы не разговариваете, потому что я вам не нравлюсь. У вас враждебные желания по поводу меня. Вы обращаетесь со мной, как со своей пленницей.

Молчаливый анализ ее защитных реакций на мои редкие интервенции заставил меня осознать, что она индуцирует у меня желание оказать на нее давление, чтобы она приняла мои идеи. Узнавание и понимание этого нарциссического контр-трансферного сопротивления проходило значительно легче благодаря материалу сновидений, которые она приносила.

В самом начале наших отношений она рассказывала о сновидениях, в которых на нее набрасываются и затем душат или насилуют. На протяжении многих лет она видела сны о таких и прочих пугающих ситуациях. Особую важность она приписывала этим сновидениям из-за того, что они возвращались часто. Она среагировала на мой интерес к этим сновидениям тем, что начала чаще рассказывать сны.

Изменения в ее сознательных установках и клинических симптомах шли параллельно изменениям в характере ее сновидений. Например ослабление ее страхов, что в этих взаимоотношениях ее одолеют, смыкалось со сновидениями, в которых ей удалось себя защитить. В конечном итоге, когда она стала переживать меня как сотрудничающий с ней объект, ей стали сниться не угрожающие встречи. Таким образом сновидения миссис С служили барометром ее прогресса в терапевтических отношениях и в ее жизни.

Ранние сновидения, указывающие на бессознательное желание, чтобы кто-то доминировал над ней, показали ясно, что действовать в соответствии со своими порывами оказать давление на миссис С было бы антитерапевтично. Склонность это сделать была разрешена тем, что я позволил ей руководить мною.

Такой подход был применен и в тот момент, когда она обвиняла меня в том, что я пытаюсь на нее влиять, чтобы она сделала то, что я считаю для нее лучшим. Я ответил “Я в эту игру не играю. Я не буду навязывать вам свою волю никаким образом. Я буду говорить с вами, только когда вы хотите, чтобы я говорил, и сообщать вам только то, что хотите знать” (кормление по требованию).

Эта парадигма, которая быстро разрешила контр-трансферное сопротивление, вызвала также одну из самых крупных битв в анализе. Когда я реагировал на ее приглашение говорить, она жаловалась, что я пытаюсь влиять на нее; когда она не приглашала меня, она жаловалась, что мое молчание заставляет ее чувствовать себя несчастной.

Эти два паттерна нарциссического трансферного сопротивления были разрешены тем, что ей было продемонстрировано, что она может добиться, чтобы я говорил, когда и как ей будет угодно. Выйдя из обоих паттернов она начала соотноситься со мной как с отдельным человеком. Позже идея контролировать меня стала ей так же неприятна, как идея чтобы контролировали ее. Она начала жаждать отношений взаимного сотрудничества. Она не будет пытаться контролировать меня, а я не буду пытаться контролировать ее. В таком партнерстве она хотела, чтобы я сотрудничал с ней спонтанно - заговаривал, когда мне захочется и говорил, то, что мне захочется.

В самом начале терапии я часто был сильно занят тем, чтобы идентифицировать и прояснить индуцированные чувства, и решения, как реагировать на них, обычно требовали длительного продумывания. В противоположность ускользающему характеру нарциссического контрпереноса, мои аффективные реакции на миссис С после того, как нарциссический перенос преобразовался в объектный перенос, возникали как непосредственная данность. Я начал значительно лучше осознавать эмоциональный взаимообмен и реагировал на него быстрее.

Случай господина М.

В начале старшего курса, после нервного срыва, вызванного несчастной любовной историей с соученицей, господин М отчислился из художественной школы по рекомендации институтского психолога. В то время ему был двадцать один год. Он был единственным ребенком разведенных родителей. Его мать, секретарь юриста и художница любительница, чьи картины выставлялись в местном музее, была холодной и ведущей отшельническую жизнь женщиной с семейной историей тяжелых психических заболеваний. Она не баловала своего младенца и не брала его из кроватки, когда он плакал (соседи, живущие этажом ниже этой семьи, рассказывали, что часто слышали, как он сам укачивает себя в колыбельке, пока не заснет). Она находила, что отец и родители отца портят ребенка тем, что демонстрируют значительную привязанность к нему.

Отец, работавший коммивояжером, часто уезжал из дома во время детских лет ребенка и на протяжении второй мировой войны, и маленький мальчик видел его редко. Когда отец вернулся домой с военной службы в Европе, мать потребовала развода. Несколько лет спустя у нее начался открытый психоз, и в конечном итоге она была направлена в государственную больницу, где много лет уже провела ее сестра. Мальчик, которому тогда было одиннадцать лет, был передан на воспитание отцу, тот незадолго до этого вновь женился и переехал в Нью-Йорк.

После этого и до тех пор, пока он не окончил школу, юноша жил со своим отцом и со второй женой отца. Интересный и привлекательный, он в подростковые годы казался хорошо приспособленным к жизни и был популярен среди одноклассников. С поощрения учителя рисования в их школе он решил учиться на художника.

Он усердно работал в художественной школе, не прерываясь на каникулы во все те три года, что там находился. Необходимость прервать учебу была для него сокрушительным ударом.

Психиатр, к которому он обратился по возвращении домой, обнаружил, что он ушел в себя и находится в депрессии. Ему было сказано, что он страдает от последствий тяжелой эмоциональной депривации в раннем детстве. Во время консультации он высказал сильное желание продолжить свою учебу в местной художественной школе. Его отец, теперь успешный менеджер по торговле, согласился финансировать любое лечение, которое юноше нужно, и продолжать поддерживать его, пока он не окажется полностью способным поддерживать себя сам.

Первым терапевтом господина М была женщина-психолог, которая успешно работала со многими тяжело нарушенными детьми и подростками. У него выработались с ней отношения сотрудничества, в ходе которых он проработал многие свои проблемы с матерью. Его тенденциям нападать на самого себя было уделено много внимания, но они не были разрешены. Тем не менее по всей видимости у него наступило улучшение. Он закончил художественную школу и стал работать на магистерскую степень. Терапевт была под большим впечатлением его решимости добиться самостоятельности как только возможно быстро. С ее поощрением он переехал из родительского дома в собственную студию, нашел себе работу как преподаватель рисования в частной школе и несколько различных заработков в качестве иллюстратора детских книг. Казалось, все у господина М шло хорошо, когда вдруг наступил коллапс за день до того, как он должен был открывать выставку работ, сделанных учениками его класса на протяжении школьного года. Отмена его учительского контракта вызвала психотический эпизод. Охваченный суицидными и убийственными импульсами и слуховыми галлюцинациями, он был не способен делать какую бы то ни было работу. Он писал самому себе множество записок, основными доминировавшими темами которых было “Старайся больше” и “Ты — не твоя мать”. Он был помещен в государственную больницу. После выписки через семь месяцев он вернулся на терапию к тому же самому терапевту. Позднейшие события обнаружили серьезную ошибку в его терапии; она давала ему много интерпретаций, которые он, по-видимому, переживал как формы нападения. Ключом его проблемы, с ее точки зрения, была его тенденция постоянно вынуждать себя работать больше.

Примерно года полтора спустя, когда он сделал некоторые усилия для того, чтобы общаться с другими людьми, он влюбился в девушку, которую встретил на танцах, и объявил о своем намерении на ней жениться; но девушка, испуганная его очень странным поведением, прервала отношения. Последовал еще один психотический эпизод, и он провел следующий год в еще одной психиатрической больнице.

После того как он был выписан из второй больницы, психиатр, с которым он консультировался, сказал господину М, что он потерпел неудачу с первым терапевтом, потому что она не распознала природу его проблемы. Господин М затем вновь начал терапию с другим терапевтом, мужчиной, который по-видимому использовал более директивный подход, чем первый терапевт. Второму терапевту господин М нравился, и он хотел ему помочь. Но каждый раз. когда пациент оказывался на грани значимого прогресса своей карьеры, он вновь распадался на части. Он сформировал паттерн возвращения в психбольницу, пока не сможет вновь работать. Через несколько недель он возвращался на частную терапию с еще большей решимостью разрешить свои проблемы. На протяжении периода этих четырех лет было много кратковременных госпитализаций.

Когда мистер М начал свою терапию со мной, ему было около тридцати пяти лет. В самом начале он произвел на меня впечатление индивидуума с сильной потребностью чего-то достигнуть. Он говорил о своем желании создать себе имя, жениться и завести детей. Если бы я ему помог, сказал он, он готов принять свою сегодняшнюю ситуацию зависимости и сотрудничать так хорошо, как только сможет. Я почувствовал, что достичь результатов в этом случае будет достойной задачей. Меня также интересовало, как установить, почему он потерпел неудачу со своими прежними терапевтами. Тем не менее конкретная природа терапевтической проблемы в течение некоторого времени от меня ускользала. Поскольку его нервные срывы совпадали с надвигающимся улучшением в его жизненной ситуации, я склонен был работать на базе теории, что речь идет о неспособности вытерпеть успех. Тем временен к моему огромному огорчению у него произошли еще два психотических эпизода, сопровождавшиеся краткой госпитализацией.

Мистер М был человеком, которого было нелегко понять. Он не описывал никаких сновидений и удерживал про себя важную информацию. Он был склонен вербализовать то, что, как ему казалось, я хотел бы слышать.

Он как правило был погружен в чувство беспомощности и безнадежности. Раз за разом он винил себя за то, что не может ничего добиться. Он показывал очень мало осознания того, что я присутствую при этом. Временами он устанавливал со мной контакт, спрашивая, как я думаю, есть ли для него хоть какая-то надежда и тому подобные вопросы.

В ответ я как правило чувствовал, что ухожу в себя и теряю интерес. Когда он был полностью погружен в себя и игнорировал мое присутствие, я был не склонен обращать внимание на его повторяющиеся сообщения. В качестве реакции на эти чувства я переживал потребность встряхнуть его и помочь ему разогнаться.

В конечном итоге стало ясно, что действовать на основании этих побуждений будет контр-трансферным сопротивлением, которое много раз приводило этот случай к патовой ситуации. Иными словами, то, что каждый раз срывало господина М в психотические эпизоды, была не неспособность терпеть успех, а поощрение достичь тех целей, которые он для себя сформулировал. Для него поощрение оказывалось нестерпимым давлением добиться достижений. Затем вместо того, чтобы винить терапевта за то, что тот его поощряет, он нападал на самого себя. Фрустрация-агрессия, обращенная вовнутрь, и вызывала регрессию.

Хотя награды за успех казались ему привлекательными, его поведение показывало, что на самом деле он не хочет совершать усилия, чтобы их достичь. Бессознательное послание, которое так долго оставалось невидимым за его обманчивыми коммуникациями, в конце концов дошло до меня: я младенец, я не хочу ничего делать.

Его гнев на себя за то, что он не хочет работать усугублялся тем поощрением, которое он получал. Он не только ненавидел работать, но он еще и ненавидел себя за то, что он не хочет работать. И он способен был с замечательной легкостью убегать от невыносимой ситуации в психоз.

Два коротких ухода в психоз после того, как он получил поощрение от меня добиться своих достижений, были достаточным ключом, показывающим контр-трансферное сопротивление. Эти регрессии показывали, что я, подобно его первым двум терапевтам, оказался втянут в то, чтобы действовать на основании индуцированных им чувств.

Это понимание диктовало радикальное изменение стратегии. На данной стадии отношений, когда мистер М нападает на себя за то, что он ничего не достиг, он не получает никакого подкрепления этой позиции. Он получает обучение той мысли, что его нервный срыв последовал из-за того, что он переживает слишком большой стресс, и что ему нужен длительный период, для того, чтобы оправиться. Забудьте о том, чтобы работать, говорят ему, просто не напрягайтесь, пусть вас поддерживает отец. Живите на всем готовом. Побудьте младенчиком.

Значительно легче сказать шизофреническому пациенту, что он вам нравится, и что вы хотите помочь ему стать здоровым, чем говорить ему, чтобы он жил, как овощ. Вторая позиция на самом деле вызывает достаточный страх, когда ее принимаешь, и у меня было очень сильное сопротивление тому, чтобы ее принять. Делая сообщение бессознательному эго, так чтобы оно почувствовало, что его понимают (любят), приходится пытаться свести к минимуму нарциссический вред, наносимый сознательному эго.

Господин М больше не обязан доставлять мне удовольствие, чтобы я думал, что он действительно хочет работать. В ответ на негативное присоединение к его мощному трансферному сопротивлению, вместо того, чтобы ненавидеть себя за то, что он не хочет ничего достичь, он теперь ненавидит меня за то, что я никуда его не направляю, и впервые с тех пор как он начал проходить терапию он сдвинулся с того, чтобы приписывать отсутствие прогресса своим собственным недостаткам, к тому чтобы обвинять за них меня.

В терапии пациента с такой структурой личности, как у господина М, этот сдвиг является признаком движения вперед. Он указывает на то, что произошли два взаимосвязанных изменения: Его тенденция интернализовать агрессивные импульсы таким образом, чтобы травмировать эго, слабеет, и он формирует паттерн нападения на объект. Установление этого паттерна даст ему возможность делать выбор между тем, нападать ли на себя или на кого то другого, в зависимости от ситуации. Это выбор, который прежде он был неспособен сделать.

Символическое “проигрывание” доэдипальных отношений господина М с его матерью, в которых он чувствовал себя ответственным за то, что ей трудно его воспитывать, мобилизовали его тенденции к самонападению. Они были сильным источником нарциссического трансферного сопротивления. В процессе работы с ним - конкретно, чтобы отвлечь агрессивные импульсы от его эго и помочь ему разряжать их словами - я предложил себя в качестве мишени для словесной враждебности (Спотниц 1969) (не наказывающее принятие критики пациента рассматривается некоторыми терапевтами как стратегия для того, чтобы модифицировать чересчур жесткое супер-эго; обычно оно такой цели достигает). Этот грозный паттерн трансферного сопротивления также находится сейчас в процессе разрешения, и господин М переходит в состояние объектного переноса.

Дискуссия

Нарциссический перенос отражает стадию развития, в которой границы между эго и объектом в психике пациента являются не четкими. Впечатление, которое это производит на эго аналитика, также является нечетким, и ему часто трудно определить свое непосредственное влияние на пациента. Чем более сопротивляющимся является пациент тому, чтобы сообщать, что он на самом деле думает и чувствует, тем легче для аналитика запутаться в тумане скуки, сонливости, мрачности и тому подобного и приписать свой недостаток понимания тому, что в нем самом является белыми пятнами. Он не понимает, что пациенту удалось его запутать.

Успешный анализ и разрешение такого объективного типа нарциссического контр-трансферного сопротивления является ключом к эффективной терапии доэдипального пациента.

Обычно признается, что нарциссический перенос охватывает различные степени нечеткости границ эго. Противоположное явление также имеет градации и качество, как это показано в двух представленных выше случаях. Это становится ясным, если сравнить взаимовлияние между нарциссическим переносом и нарциссическим контрпереносом в случае миссис С с тем же в случае господина М.

С миссис С, пограничной пациенткой, было относительно легко работать. Степень разделения между эго и объектом в ее психике была четче, несмотря на ее состояние трансферного колебания. Она больше сообщала и более прямо нападала на объект переноса. Ее ранние сновидения, в которых на нее набрасываются и одерживают верх, обратили мое внимание на присутствие нарциссического контр-трансферного сопротивления, как я уже указывал, и позже изменения в характере сновидений показывали мне, в нужном ли направлении движется терапевт. Чувства, индуцированные миссис С, способствовали тому, чтобы я распознал терапевтическую проблему, и руководили моими интервенциями.

Господин М действовал на примитивном уровне нарциссического переноса. Он был значительно более трудным человеком для анализа. Его материал был беден, и, как я утверждал выше, он не сообщал о сновидениях. Демонстрируя установки жертвования своим эго, характерно наблюдаемой у шизофренических пациентов, он был обычно пассивен и действовал косвенно в своих упреках. Единственным указанием на его непосредственное эмоциональное состояние была степень регрессии, продемонстрированная в его поведении. Когда он поддерживал статус кво или прогрессировал, я предполагал, что я веду терапию правильно. Присутствие нарциссического контр-трансферного сопротивления ускользало от моего внимания, пока не вызвало два психотических эпизода.

Пересматривая ситуацию, я осознал свою склонность высказывать одобрение тому или иному грандиозному плану, который он выкладывал, как ему построить свою карьеру. Его установка, что он способен добиться всего, к чему бы он ни приложил усилия, при наличии моей поддержки и поощрения, обманули меня. Краткое выражение одобрения - например “прекрасная мысль” - казалась уместным, когда он обдумывал выставку своих рисунков или участие в национальном конкурсе на престижные стипендии художникам. Но вместо того, чтобы переживать это как поддержку, такие замечания оказывались для него невыносимым давлением, чтобы он реализовал свои честолюбивые замыслы. На тот период терапевтическим откликом для мистера М было бы либо сохранять молчание, либо относиться нейтрально, что заставило бы его обдумать, насколько он способен добиться успеха в этом проекте. Таким образом мне в конечном итоге стало ясно, что вместо того, чтобы тщательно анализировать ситуацию, я проводил интервенции, гармонирующие с его ожиданиями. Деструктивное воздействие этих интервенций заставило меня осознать, что я действовал в состоянии нарциссического контр-трансферного сопротивления.

В общем и целом при работе с шизофреническим пациентом трудно определить присутствие контр-трансферного сопротивления, потому что они индуцируют у аналитика чувства, которые он склонен идентифицировать со своими собственными. Появляется склонность работать методом проб и ошибок в этих долгосрочных случаях, пока трансферное сопротивление пациента не будет полностью понято.

Общая позиция, что шизофрения является неизлечимой, почти неизменно является выражением нарциссического контр-трансферного сопротивления. Пациент чувствует, что он неизлечим, и он индуцирует это чувство у аналитика. Если аналитик принимает такое чувство как свое собственное и действует на его основе, то терапия терпит неудачу. Если, с другой стороны, он осознает источник этого чувства, и кроме того осознает свои аффективные реакции на него, конструктивное использование этих противоположных чувств драматически улучшает прогнозы пациента.

ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ КОНТР-ТРАНСФЕРНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ[1].

Действия, вызванные контр-трансферным сопротивлением, возникают в нескольких основных субъективных эмоциональных созвездиях, которые терапевты приносят в свои группы.