Бонсай как прием терапии творческим общением с природой в работе с шизоидами и психастениками

Терапия творческим общением с природой является одной из творческих методик, которые преподаются и показываются пациентам на индивидуальных и групповых занятиях наряду с необходимыми сведениями о душевных расстройствах и характерологических радикалах. Терапия творческим общением с природой имеет свои особенности для шизоидов и психастеников.

Для шизоидов характерны философские, сложно-символические, эстетизированные отношения с природой. Представляется, что именно в этой области нередко можно достичь особого успеха в лечении декомпенсации шизоидной психопатии. Шизоидным психопатам, обычно безразличным к «сухой» психотерапии, к общим словам и рекомендациям, нужны образы и явления, обращенные к тонкой аналитичности и ранимой поэтичности этих людей. По П. В. Волкову (1992, с. 61), «лучше всего говорить с ними (имеются в виду аутистические натуры. — Т. Г.) поэтическими схемами». Идея, выраженная природой, нередко оказывается той самой поэтической схемой, которой лучше всего говорить с шизоидом, особенно с шизоидом сложным, богатым духовно.

Для шизоида символ — это живое отражение действительности; для шизоида он нередко имеет такую же жизненную силу и яркость, как сама действительность. Но символ отличен от действительности: действительность в символе и сам символ подвергаются мыслительной обработке (соответствующей Внутренней Гармонии конкретного шизоида). Кроме того, символ, выражаясь словами А. Ф. Лосева (1995), «становится острейшим орудием переделывания самой действительности».

Такого рода символом в терапии творческим общением с природой для шизоида может оказаться бонсай (о котором пойдет речь ниже).

Говоря вообще, многим аутистическим натурам сочетание парциальной холодноватости (анэстетичности) со сверхчувствительностью (гиперэстетичностью) сообщает утонченную тягу к холодной, неживой природе — минералам, звездам, скалам, ледникам, вулканам. Или к особым, редким, экзотическим видам лишайников, мхов, насекомых, птиц и т.д. Редкие шизоиды счастливы тем, что находят себя в общении с любимым предметом, становясь альпинистами, геологами и т.д., но не каждый имеет подобную возможность, и, более того, не каждый шизоид до конца понимает себя. Многие из них живут, окруженные с детства миром чуждых им интересов, дел, вещей, воспринимая это как нечто нерушимое, нелюбимое, но «правильное», инкапсулируясь, пытаясь найти выход в мистике.

Занятие в группе по теме бонсай может быть предложено наряду с занятиями о минералах, горах, о произведениях японских поэтов, писателей и живописцев, посвященных природе, с занятиями, посвященными описаниям природы у К. Паустовского, Г. Гессе; с занятиями, посвященными работам (фотографиям, слайдам, стихам, прозе) и коллекциям самих пациентов. Это одно из занятий, в котором рассказ о творческой методике сочетается с рассказом об аутистическом характерологическом радикале и сопровождается показом конкретного материала.

Бонсай как тема занятия выбран из-за сочетания его доступности со сложной символичностью, это именно способ философского отношения к природе, тот случай, когда сам символ «становится острейшим орудием переделывания самой действительности».

Занятие, посвященное бонсай, проходит в группе, где, как уже было сказано выше, собираются и шизоиды, и психастеники. Как и всякое занятие, оно включает в себя существенный минимум знаний о предмете.

Бонсай — (от японского «то, что растет в плошке») — выращивание карликовых деревьев, реже кустарников и трав. В традиционном искусстве бонсай на выращивание одного карликового дерева уходят десятки и сотни лет. Однако существуют приемы (которые мы и рекомендуем пациентам), позволяющие добиться результата через несколько месяцев. Бонсай исторически появился в VI веке в Японии[148]. В настоящее время существует «Международная ассоциация бонсай» — около 120 организаций в 30 странах мира; в частности, клуб «Бонсай» находится в Москве.

Суть бонсай: карликовые деревья (от 10-15 см до 1 метра) сохраняют свою естественную природную форму и видовые особенности. Для бонсай подбирают виды деревьев, легко переносящих деформацию ствола и ветвей, обрезку кроны и корней, небольшой объем почвы (береза, бук, граб, клен, сосна, кизильник, можжевельник, туя, дзель-ква, криптомерия, аралиевая пальма, толстянковый фикус). Настоящие ценители бонсай предпочитают местные формы растений.

Существует несколько основных стилей бонсай.

Теккан— прямостоячее хвойное вечнозеленое дерево, с вертикальным стволом, симметричными ветвями, с кроной в виде треугольного, с направленными в четыре стороны корнями. Символизирует надежность.

Моеги— свободное прямое дерево, его вершина должна быть точно над основанием ствола. Сам же ствол слегка изогнутой формы, с наибольшим изгибом в нижней части.

Хокидати— «метла». Ствол дерева абсолютно прямой, а ветви образуют крону, напоминающую раскрытый веер или метлу. Нижняя треть ствола должна быть без ветвей. Стиль относительно прост для формирования и поддерживания.

Кэнгай— «каскад». Ствол и ветви растения (сосны, кизильника, можжевельника) направлены резко вниз. Символизирует дерево, растущее на крутой скале, подвергающейся частым обвалам, воздействию мощных ветров.

Сокан— «растущие вместе». Дерево состоит из двух полностью разделенных или сросшихся у основания стволов с общими корнями. Для этого формируют два молодых побега: один — более мощный (основной), другой — меньших размеров, слегка наклоненный в сторону.

Нэцуранари— «стоящие солдаты». Дерево укладывают на дно контейнера, а ствол присыпают землей. Новые побеги ветвей направляют вверх, со временем они образуют как бы отдельно стоящие деревья, напоминающие лес.

Есэ-уэ— «из многих деревьев». Стиль имитирует лесной ландшафт из березы, бука, клена, сосны и т.д.

Иситэуки— «цепляющиеся за скалу». Один из самых сложных стилей бонсай. Представляет растения на вершинах гор или на пустынных морских островах. Для его формирования сначала подбирают камень, имитирующий скалу или остров, а затем растения (клены, сосны), у которых несколько лет выращивают корни, впоследствии обвивающие «скалу» или «остров». Иногда делают углубление в камне и высаживают туда одно растение или группу одного вида. Камень погружается в поднос с водой.

Можно рассказать пациентам и о национальных особенностях, возникших в связи с распространением бонсай в разных странах. Так, почти у всех народов мира существовал культ дерева, приносящего счастье, благополучие, долголетие, охраняющего от злых духов (в Китае — персик, в Японии — сосна, слива, персик, в Египте — платан, в Иудее — финиковая пальма, в странах Европы, у древних славян, кельтов, германцев — береза, дуб, ясень, кипарис, липа, падуб). Традиционный бонсай, встретившись с национальными особенностями других стран, изменился, возникли стилизации под бонсай, в которых смысловой акцент приходится на изначальные национальные особенности конкретной страны.

Рассказывая об этом пациентам, можно таким образом, метафорически, дать понять, что и каждый человек, принимая близкое ему, созвучное по Духу нечто традиционное, может так же изменить в этом что-то, чтобы еще более сделать своим, обогатить это своим духовным началом.

Опыт показывает, что практически все шизоиды оказываются заинтересованными бонсай. Некоторые из них (часть — по собственному желанию, часть — по предложению психотерапевта) начинают заниматься бонсай, увлекаясь с течением времени все больше и больше. Наблюдения показывают, что длительные самостоятельные занятия бонсай являются одним из факторов, способствующих достижению компенсации у декомпенсированных шизоидов. Так, например, у выращивавших бонсай и увлеченных этим шизоидов смягчалась имевшаяся до этого неврозоподобная симптоматика (в частности, смягчались навязчивости и общее чувство напряженности).

Сами пациенты отмечали, что чувства тепла и нежности, появившиеся у них к выращиваемому и формируемому ими особым образом растению как бы расширялись, захватывая и другие предметы, растения, людей. Отвлеченно-аутистическое переживание природы как бы конкретизировалось, и вместе с этим появлялась способность получать удовольствие от того, что раньше оставляло равнодушным. У шизоида появлялась уверенность в мире, в котором наглядно росла как бы материализовавшаяся часть Его Идеи, Его Духа, но в то же время развивающаяся по своим собственным законам (клен и сосна, получая особые формы, все-таки оставались кленом и сосной).

Психастеники обычно с вниманием слушают о разных стилях бонсай, но сами увлекаются им редко. Нежно-тревожным одухотворенно-реалистичным психастеникам оказывается ближе живая, простая, незамысловатая (и этим милая) природа.

Им часто созвучнее разведение (также в домашних условиях) маленького огорода и сада, их радуют выращенные ими в квартире овощи, зелень, цветы, грибы.., живые и в то же время нередко оказывающиеся «полезными».

И шизоиды, и психастеники с удовольствием разводят дома экзотические фруктовые деревья (не растущие в нашем климате в грунте): инжир, кофейное дерево, финик, карликовый гранат, комнатный апельсин, лимон, виноград. Обычно шизоидов тут привлекает экзотическая красота этих растений в духе повестей А. Грина, К. Паустовского и т.д.; психастеники же отмечают, что сама экзотика их трогает меньше (а иногда даже оказывается чужеродной), но им бывает приятно получить от товарища по группе саженец инжира или лимона и потом заботиться о нем, а кроме того, с комнатных фруктовых деревьев можно 1-2 раза в год собирать урожай.

Икэбана

Занятие в группе творческого самовыражения по теме «Икэбана» имеет следующий план:

1. Домашнее задание по теме занятия;

2. Доклад (рассказ) члена группы по теме занятия;

3. Обсуждение в группе;

4. Комментарии психотерапевта.

Выбор темы обычно продиктован личностью конкретного члена группы аутистического склада.

Домашнее задание (обязательное для всех членов группы) включает в себя знакомство с основами икэбаны. Члены группы (из соответствующей литературы и индивидуальных бесед) получают элементарные знания о том, что под икэбаной понимается особое, изначально японское традиционное искусство составления букета, а также сам букет, составленный по принципам икэбаны. Членам группы предлагаются принципы составления икэбаны, начальные знания о формах японской аранжировки, их линейных конструкциях (основу конструкции составляет разносторонний треугольник, представляющий отношение Небо — Человек — Земля). В частности, все члены группы при желании могут ознакомиться с учебными схемами школы Согэцу и девятью положениями кэндзана, следуя которым, композиции строят из основных и дополнительных ветвей. Основные ветви — СИН, СОЭ, ХИКАЭ — имеют указанную выше символику, смысловую нагрузку.

СИН — самая высокая ветвь — символ неба, самый сильный и важный элемент, в переводе означает «истина», «правда», «справедливость», «настоящий», «подлинный».

СОЭ — ветвь средней величины — символ человека, находящегося между небом и землей.

ХИКАЭ — самая короткая ветвь, олицетворяющая землю.

Получают члены группы перед занятием и сведения о том, что икэбана для японцев — не столько средство украшения помещения, сколько часть духовной жизни народа, символ живой одухотворенной природы, ее фрагмент, привнесенный в дом, часть древней синтоистской религиозной системы, согласно которой одушевлялся и обожествлялся любой природный объект. При этом всем членам группы предлагается составить к занятию свою икэбану, в которой необязательно подражать японским мастерам и выполнять все философско-эстетические требования настоящей, традиционной икэбаны, достаточно отразить свои взгляды на окружающий мир, может быть, найти прекрасное в простом и обыденном. Оговаривается, что икэбану можно не только принести, но и нарисовать на бумаге или даже описать (письменно или устно).

Впоследствии на занятии докладчик (например, пациентка аутистического склада, имеющая своим образованием или хобби аранжировку цветов) более подробно рассказывает уже подготовленной группе о художественно-композиционных и смысловых принципах икэбан и других видов аранжировок, о школах и стилях икэбаны — например, о первоначальном, традиционном стиле Рикка (школа Икенобо, 16 в.) («стоящие цветы»), стиле Чабана (16 в.) («чайные цветы»), стиле Нагеире («брошенные в сосуд цветы», куда первоначально относилась и Чабана), о развитии икэбаны в разных странах.

Затем, обсуждая икэбану докладчика и икэбаны других членов, группа и психотерапевт косвенно говорят о характерологических чертах лиц, представивших свои икэбаны.

Вот некоторые примеры икэбан и композиций.

Г., психастеник.Композиция представлена кактусами различных разновидностей: маленькие, побольше, большие. Кактусы окружают камешки, песок, мелкие ракушки. Преимущественная форма кактусов — типа пушистых веточек, один кактус (по словам Г., «случайно») с небольшим цветком. Г. отмечает, что старалась следовать не принципам икэбаны, а чувству внутреннего созвучия, и важно для нее — что кактусы «живые», «чтобы они росли и рядом стояли».

И., психастеник.Икэбана представлена сосновой ветвью, садовой ромашкой и ивовыми веточками. Соблюдены принципы икэбаны, но для И. важнее внутренняя нежность и схожесть этих растений с собственным внутренним миром, какая-то особая жалость к этим растениям, из которых сосна символизирует небо, садовая ромашка — человека, а ивовые веточки — землю.

С., шизоид.Скорее композиция, чем икэбана, хотя и составлена из трех символов икэбаны. «Земля» представлена как основа и состоит из папоротника, ландыша и болотного мха. «Человек» — высокие ромашки и тюльпаны. «Небо» — ветви орешника, березы и клена, стебли камыша. Композиция размещена на стене, и в центре ее расположена морская раковина, скрепляющая землю, человека и небо.

Т., шизоид.Икэбану составляют небольшое дерево (бонсай) — «небо», крупный щербатый камень — «человек», разноцветные маленькие камни — «земля».

Обсуждая икэбаны, члены группы обычно отмечают их характерологическое, познавательное и лечебное значение. Говорится о том, что составление композиций воспитывает вкус, помогает чувствовать прелесть естественных форм, линий и красок, развивает наблюдательность, но главное — то, что икэбана оказывается своего рода прикладным изображением характера создавшего ее человека, что можно показать себя через икэбану (что важно для застенчивых, замкнутых, ранимых, робких людей, которым тяжело показать себя «вживую») и затем увидеть себя глазами членов группы и косвенно понять — по их отношению к икэбане — отношение к некоторым своим характерологическим чертам. Некоторые пациенты сказали, что их икэбана задевает больше, чем принесенная в группу фотография, — одних потому, что икэбана «конкретнее», других — потому, что она «личностнее», позволяет совмещать несовместимое в живой природе. Многим шизоидам импонирует символичность, схематичность, эстетизированность икэбаны, ее двойственность (она одновременно и природа, и искусство). Один пациент (аутистического склада) сказал, что икэбана не только развивает воображение и ассоциативное мышление, позволяет не просто выразить себя, но и «создать обстановку в Своем Духе» (позволяет как бы расшириться своим Духом на территорию группы).

Другой пациент (также аутистического склада) отметил, что ему показ его собственной икэбаны и знакомство с другими икэбанами ощутимо помогают стать коммуникабельнее.

Сравнивая живые, мягкие, одухотворенно-реалистичные, тревожно-нежные и как бы застенчивые композиции психастеников и эстетизированные, холодновато-возвышенные, проникнутые Духом, своеобразной Гармонией, Схемой композиции шизоидов, и психастеники, и шизоиды обычно отмечают, что икэбана помогает им наглядно увидеть и почувствовать разницу между реалистическим и аутистическим восприятиями мира, но одновременно — и обогатиться «другим» взглядом.

Некоторым аутистическим натурам занятие по икэбане впоследствии открывает возможность серьезно погрузиться в икэбану самостоятельно.

Лес, парк, Пришвин

7. 2. 5. 1. Как помогает лес

Однажды ко мне обратилась не старая еще, миловидная женщина с жалобами на существенные расстройства настроения. Она рассказала, что читала о Терапии творческим самовыражением, попробовала почти все ее методы, но без заметного результата. Теперь оставался лес, она почему-то верила, что лес непременно поможет.

— Но не могу же я ехать в лес одна, — говорила она, — а проводить меня некому.

Этими ее словами заканчивалась почти всякая наша беседа. Тогда я решил сам ее проводить. Выбрали подходящий день и поехали в знакомые мне места. Утро было тихое и солнечное, а электричка еле ползла, так что в вагоне становилось душно. Тем более резким оказался контраст, когда мы вышли на платформу: тишина с отдаленным пением птиц, свежий прохладный воздух, роса на траве, листьях и, кажется, даже на иглах сосны.

— Боже, я не слышала пения птиц целую вечность, — воскликнула моя спутница и стала припоминать, когда была последний раз в лесу. Припомнить ей это не удалось, потому что вспоминались все неприятные обстоятельства, о которых она и стала мне рассказывать. При этом она смотрела не на лес, ради которого приехала, а на собеседника, то есть на меня. И так было во все время нашей прогулки. Тщетно пытался я обратить ее внимание на то особенное разноцветье, которое только и бывает в это время. Она рассеянно взглядывала на белые или голубые островки цветов, говорила, что это прелестно, и продолжала свой печальный рассказ. Между тем, мы сделали порядочный круг по лесу и снова вышли к той же платформе, а вскоре сели в подошедшую электричку. Моя спутница так устала, что почти тотчас уснула, как только поезд тронулся, а проснувшись в конце пути, сказала, что чувствует теперь себя совсем хорошо и понимает, как помогает лес. Я хотел возразить и сказать, что это обычное благотворное действие прогулки на свежем воздухе, а не творческое общение с природой, но промолчал, чувствуя, что не смогу так сразу этого объяснить, только огорчу. На том и расстались.

Говоря сейчас о творческом общении с природой, я бы привел этот эпизод не иначе как в качестве курьеза, если бы не одно обстоятельство: во время прогулки моя спутница время от времени фотографировала. И когда проявили пленку и отпечатали снимки, я без труда узнал знакомые места, но видел их как бы по-новому, а сами снимки больше походили на живописные миниатюры — так они были своеобразны, интересны, хороши. Получалось, что она и за разговором видела и чувствовала лес, причем видела глазами художника с определенным типом характера, то есть творчество было налицо.

Но все же мне это представляется исключением. Во всяком случае, я сам за разговором не вижу и не чувствую как следует леса, а значит, не получаю той глубинной поддержки, которую он способен дать. Вот почему я иду в лес (или в парк) один, когда нуждаюсь в такой поддержке, иду, заранее отказываясь от соблазна поискать грибов или ягод, иногда не беру даже и фотоаппарат. Все это, вероятно, надо пояснить, но я сделаю это чуть позже. Входя в лес, я прежде всего оставляю какие-либо специальные рассуждения и отдаюсь целиком на волю тех впечатлений, которые встречают меня в лесу. Я осматриваюсь, прислушиваюсь, обращаю внимание на запахи — вообще на все то, что только доступно моему вниманию. Настроение неважное — потому, собственно, я и пришел в лес за помощью, в которую, кстати, в этом состоянии не веришь, просто по опыту знаешь, что лес наверняка поможет. А пока впечатления самые рядовые: вот мальчик гонит коз — сейчас многие их завели, вот ветер зашумел в листве, а когда стих, за спиной послышался далекий шум поезда, вот пропищал комар, синички перелетают с ветки на ветку, пролетела зеленая стрекоза, пахнуло чем-то знакомым... Равнодушно подвигаюсь дальше. У пересечения двух просек образовалась в окружении берез и елок небольшая чудесная лужайка, вся усыпанная желтыми цветочками калгана. Золотой березовый листок падает вниз и застревает в паутинке. Я оглядываюсь и замечаю, что уже много таких листочков застряло в паутинке или просто лежит на ветках елок — осень близко. Эта картина что-то меняет в душе — я начинаю чувствовать себя как дома, то есть чувствовать себя самим собой. Я хожу по этой лужайке и жду, что будет еще лучше. Но тут в стороне слышится какой-то странный тихий шум — это приближается мелкий теплый дождик. Я укрываюсь под большой елью, а мелкие, легкие белые капельки дождя вижу на фоне другой ели. При этом слышится мягкий нежный шорох, а на душе так хорошо... Словом, не прошло и часа, а лес помог — я снова мог вернуться к работе, но теперь уже без спешки и нервотрепки. Но что же тут творческого? Не будучи любителем определений, сошлюсь на чувство: во всех этих «лесных» улучшениях ясно чувствуется творческое. Что же касается партнера, то все мое внимание сосредоточивается невольно на нем, то есть получается общение с человеком, а это уже другое дело, мы говорим здесь о лесе. Азарт же собирания ягод или грибов в моем случае, при моем характере в самом начале сковывает и ограничивает творческое начало — облегчения не получается. Особое место занимает здесь фотографирование (в лесу), но вопрос взаимодействия двух видов творчества в терапии представляется мне темой отдельного разговора.

7. 2. 5. 2. Ваш ключ

Как-то прошлой весной поехал я на дачу. Вышел утром из душной электрички, увидел весенний лес, услышал пение птиц, вдохнул полной грудью свежий воздух, но все это не произвело на меня ровно никакого впечатления. И в таком безразличии ко всему на свете шел я минут десять, как вдруг послышался приглушенный шум поезда вдали. Я слушал этот знакомый звук и вспоминал почему-то самых моих близких умерших людей. Прежде всего вспомнилась мать, которая очень любила нашу природу, особенно зимнюю, стремилась поехать на дачу в любую погоду; вспомнил затем тетку Клавдию Васильевну, которая, напротив, к природе была равнодушна, но подолгу жила с нами на даче... Эти воспоминания что-то неуловимо переменили в душе — жизнь стала теперь наполняться ощутимым смыслом: захотелось пойти в лес, захотелось и в саду поработать, и музыку послушать, и пофотографировать, и, главное, написать, как получилась эта светлая перемена — словом, жить захотелось как следует. Я почувствовал себя почти счастливым.

Вот это вспомнилось, когда я читал небольшой рассказ Пришвина «Ключ к счастью», который заканчивается так: «Сегодня в хаосе цветов и звуков роскошного луга синей фацелии один солнечный лучик попал на венчик крохотной гвоздики, и она вспыхнула рубиновым огнем и привлекла мое родственное внимание ко всему миру цветов и звуков. Венчик крохотной гвоздики в этот раз и стал ключом моего счастья». А в моем эпизоде таким ключом был отдаленный звук поезда. Вообще все в этом рассказе Пришвина чудесно относится к психотерапии в той ее части, которая связана с творческим самовыражением. Разумеется, этот ключ в другой раз может и не открыть заветные ворота. В самом деле, поезда у нас ходят часто, но далеко не каждый раз возникает тот целебный эффект, о котором я рассказал.

«Но ты продолжай вертеть каким-нибудь ключом, в этом весь твой метод — вертеть, трудиться с верой, любовью, — и замок тогда непременно откроется сам», — говорит Пришвин. Он был творческим человеком и, следовательно, имел в виду творческую работу. И тут я вижу первую трудность, поскольку творчество нередко понимают ложно, по-газетному. Но что такое творчество на самом деле? Не берусь давать определения, а просто расскажу такой случай. Как-то сидя в коридоре психотерапевтической амбулатории, я рассматривал запылившийся уже стенд фотографий, среди которых были и мои снимки. И тут только я впервые подумал, что вот прожил жизнь, а нет у меня ничего такого, что было бы для меня более свойственно, характерно, чем эти нехитрые снимки. Они просты, но повторить их все же невозможно — это я знал по опыту. Они, вероятно, весьма далеки от технического и тем более художественного совершенства, но привлекают все же внимание людей. А раз фотография, вообще работа имеет эти признаки, то есть характерна, оригинальна, интересна для других, то это, наверное, и есть творчество.

И хорошо, что Пришвин в своем рассказе не говорит, как и какими ключами надо вертеть, а то бы мы копировали его и теряли бы на этом время напрасно, поскольку приемы и ключи должны быть свои. И тут я вижу другую трудность. У разных людей могут быть совсем разные, так сказать, области целебного творчества. Это, к примеру, хорошо видно по реакции творческой группы на чтение или слушание рассказов Пришвина. Одни оживают, находят себе в этом подкрепление, другие скучают (как это бывает со мной на классе рисования), третьи и вовсе засыпают, тихонько посвистывая носом. Действительно свою область найти далеко не всегда просто, но, главное, можно. И среди множества областей по меньшей мере одна кажется мне пригодной для всех без исключения — это творческое общение с живой природой, хоть и говорит иной, что цветочки и насекомые его не интересуют. Как-то больной сказал мне, что дважды побывал по моему совету в лесу, но лес не помог. Я отвечал, что надо побывать еще и еще и приноровиться как-то так, чтобы лес помогал, а потом написать, как это получилось, рассказать, разумеется, по-своему. Да, мои опыты показывают, что целебное действие имеет в первую очередь личностная сторона работы, а не художественная, не практическая или техническая. Почему именно личностная? Не знаю, как не знал до конца Пришвин, при каких условиях открываются ворота в желанный мир, но у меня есть еще сколько-то времени.

Но как сообщить работе личностный характер? Мне кажется, что для этого прежде всего необходимо душевное равновесие. Впрочем, Станиславский считал необходимыми даже для начала творчества, как минимум, четыре условия: внимание, доброжелательство, спокойствие и, кажется, бесстрашие. Мне же, напротив, думается, что эти условия как раз возникают в процессе творчества. Так или иначе, — но нужно стремиться к душевному равновесию, кестественности состояния. Но как быть тому, кто вообще не ведает такового, вечно пребывая в угнетенном состоянии или же беспрестанно переходя от угнетенности к болезненной возбужденности? Тогда, я думаю, тоже нужно обратиться к живой природе. «Чувство природы врожденно нам от грубого дикаря до самого образованного человека», — говорит С. Т. Аксаков. И я думаю, знаю по опыту, что длительное (по нескольку часов кряду) пребывание в лесу, в поле, у реки или озера способно пробудить это чувство, чувство естественное, которое, пробудившись на время, далее может служить основой и ориентиром на нашем пути к душевному здоровью. Замечу еще, что пребывание это должно быть по преимуществу созерцательное, без каких-либо утилитарных целей и посторонних рассеяний. Я даже думаю, что без созерцания хоть век живи в лесу, а действительной его красоты не увидишь и основательной помощи не получишь, во всяком случае, сам я это вполне ощутил... Впрочем, здесь я хочу прервать свои рассуждения и предложить читателям в погожий летний день пройти вверх, скажем, по речке Талице от того места, где она впадает в Ворю, до самых истоков, то есть до Муранова или хотя бы до села Софрино. И на этом пути наверняка встретится неожиданно ключ к счастью, как говорит о нем Пришвин, но теперь уже это будет ВАШ ключ.

7. 2. 5. 3. Прогулка

Яначинал свою психотерапевтическую деятельность, если можно так выразиться, среди дефензивных людей, и слова Семена Исидоровича Консторума о том, что психотерапия в некоторых случаях не бальзамическая повязка, но подобна хирургическому скальпелю (или операции), вызывали здесь по меньшей мере настороженность. В самом деле, «скальпели» наделали уже порядочно неприятностей, всем хотелось «бальзамической повязки».

Мне в то время такой «повязкой» служил до некоторой степени один только парк. Я и сейчас там бываю, был даже сегодня и вот почему хочу об этом рассказать.

Декабрь уж давно наступил, а на дворе теплынь. Пасмурно так, что писать при дневном свете можно лишь на подоконнике, что я как раз и делаю. За окном дождь, мокрые деревья, мокрые дома, лужи на асфальте, остатки снега на земле. Унылая картина, что ни говори! Да, лето было жаркое и сухое, осенью дождей было мало, поэтому хорошо, что теперь земля набирается влаги, заполняются водой всякие ямки, рытвинки и трещинки. Это хорошо, от этого лучше, спокойней на душе. Но на улице картина все же унылая.

Совсем не то в парке. Это замечаешь сразу, как только поезд метро выходит из тоннеля. Сначала видишь мокрые деревья под дождем, такие же деревья, что и на улице, но там картина унылая, а здесь — я долго не мог подобрать подходящего слова — естественная, что ли, здесь это в порядке вещей. Меняются времена года, меняется погода, как это было и во времена царя Алексея Михайловича, чей дворец окружен прудами, питаемыми речкой Серебрянкой, над которой как раз проходит поезд, так это и теперь.

За деревьями не столько видишь, сколько угадываешь, а потом и видишь недолго лесной простор под серым небом. Пришвин говорит где-то, что вот увидел большую воду, и душа стала большой. Нечто подобное испытываешь и здесь, но только поезд слишком быстро проходит мимо. Затем он входит в березовый лес и останавливается. Здесь я и выхожу.

Негустой березовый лес хорош во всякое время года и при любой погоде. Не пройдешь и десяти шагов, как глаз отыскивает любезную сердцу отдаленность, смягчающую душу картину. Воздух здесь кажется необычайно нежным. Тропинка от тепла и дождя размякла и очень удобна для ходьбы, снег весь усыпан прелестным лесным мусором. И все время слышен в тишине убаюкивающий шорох дождя на снегу...

Но вот и опушка. На открытом месте видишь засохшую траву вроде полыни и пырея, а справа кусты ивняка и черной ольхи. На веточках висят прозрачные дождевые капли, так что кажется издали, что ива зацветает...

Перехожу по мостику мутную в это время Серебрянку и с пригорка смотрю на отдаленности, на лес в дымке. И понимаешь сердцем в эти минуты, почему Чайковский говорил, что «восторги от созерцания природы выше, чем от искусства». Вспоминаются также удивительные слова Ушинского о влиянии прекрасного ландшафта на развитие молодой души...

Издали пытаюсь разглядеть, сбросили ли громадные лиственницы последние свои желтые иголки. А в это время вижу, как внизу промелькнула фигурка лыжника, потом другая и третья. Я-то стою на голом мокром асфальте, а там, видно, хорошая лыжня... И вспоминается один год из давнего прошлого...

В тот год, помнится, я значительно подтянулся физически. Сдал норму второго или даже первого разряда по лыжам, освоился с перекладиной. Когда-то я и раза не мог подтянуться, при сдаче норм ГТО мне помогали, легонько поддерживая за ноги. А теперь я мог без особого труда и десять раз подтянуться и легко перелезть через любой забор, если только я мог допрыгнуть или дотянуться до его верха. Но все это никак не влияло на душевное состояние (а оно было весьма неважным), весь этот спорт ничего не давал.

Я смотрел на разноцветные шапочки лыжников и жалел о том потерянном времени и о том, что без бинокля не могу разглядеть, остались ли еще иголки на ветвях лиственниц, а подойти ближе уже было некогда — слишком много скопилось всяких мелких дел. Но уходя, я чувствовал, что буду жалеть, что не подошел к лиственницам, так уже бывало. Толстой правильно говорит, что человек, у которого слишком много обязанностей (или слишком мало сил, — добавлю я), пренебрегает обязанностями к своей душе, а это главное. Действительно, когда все время занят другим и другими, оставляя творчество, то видишь, как исподволь теряешь себя, слабеешь и все хуже выполняешь любую работу. Так что, пожалуй, я зря не подошел к лиственницам.

Возвращался я к метро быстрым шагом, спешил, но все-таки не мог не заметить, как чудесно изменяется шум дождя на протяжении всего недолгого пути. На проталине он шуршит по-осеннему в опавших мокрых листьях, у моста волшебно сливается с тихим журчанием речки возле случайного препятствия в виде зацепившейся за берег ветки, в траве мягко шелестит, шуршит в лесу на снегу, а у станции метро постукивает по железным карнизам. И эти изменения заметно смягчали напряжение спешки...

Таким образом, получается, что на природе нет гнетущего ощущения от дождливого декабря, на природе вообще всегда лучше, чем на улице. Я уже говорил об этом и буду говорить еще, потому что это не очевидно и потому, что я сам склонен это забывать. И, разумеется, все это имеет настоящий смысл в рамках Терапии творческим самовыражением и, следовательно, в русле Активирующей психотерапии С. И. Консторума, которого с благодарностью помним. Ибо без творческой активности получается то, что называют общеукрепляющим действием пребывания на природе, а нам этого совершенно недостаточно, чтобы, к примеру, потеснить депрессию, смягчить или даже вовсе снять деперсонализацию...

Конечно, мне хотелось коснуться и других тем, привести пример того, как важно, помогая другому человеку, действовать в соответствии с его характером (а не своим), особенно, если это женщина... Мне хотелось рассказать и о том, как, помогая другому, получаешь иногда нежданную помощь от природы сам, получаешь иногда гораздо больше, чем даешь. Но я робею перед такими темами и все откладываю их на будущее, а сам опять поворачиваюсь к любезному мне деревцу ольхи, покрытой сережками, или иду по лесной тропинке, усыпанной березовыми семенами-«самолетиками»...