Психастенический характер Егорушки (по повести А. П. Чехова «Степь»)

На наших занятиях с пациентами в кафедральной амбулатории (кафедра психотерапии Российской медицинской академии последипломного образования) в группах творческого самовыражения мы постоянно погружаемся в изучение характеров людей, чтобы лучше, глубже и тоньше узнать себя, близких и вообще людей, с которыми так или иначе жизнь постоянно сводит нас, и от этого крепче чувствовать свои особенности и свои творческие возможности и творить, а в творчестве постепенно отходят болезненные переживания и вообще болезнь. Знания, получаемые нашими пациентами на этих занятиях, помогают не только в обыденной жизни, но приближают нас к познанию «вечных» характеров, или людей, живших до нас в прошлые века. Происходит это через близкие нам литературные произведения, книги, картины, музыку — через произведения искусства, то есть мы прикасаемся к «вечному», к тому, что было до нас и что не исчезнет и после нас. Мы прикасаемся к этому «вечному» через творцов, создававших художественные произведения, через изучение их характеров, через проникновение в особенности их душевных движений, переживаний, сравниваем этот характер со своим, находим грани созвучия, общее, и это дает нашим пациентам силу и желание искать свое в творчестве, самим творить и погружаться в духовную культуру человечества.

И вот среди множества характеров особенно важным, как оказалось, является характер психастенический. Мы уже не раз говорили здесь, в этом дорогом для нас всех доме, о характере Чехова, который нам, медикам, видится психастеническим. Это не душевная болезнь, а именно такой вот характер, несущий в себе свои особенности, свои трудности, прежде всего для себя самого, но одновременно, несомненно, творческие ценности. В основе этого характера заложены такие черты, как болезненные сомнения, постоянный едкий анализ, чувство неполноценности с ранимым самолюбием (в этом, пожалуй, заключается основной постоянно жалящий конфликт психастеника), а также нравственно-этические переживания, неестественность в выражении своих чувств, часто внутреннее духовное одиночество, блеклая чувственность (в отличие от полнокровного сангвиника), деперсонализационные расстройства — таящие в себе неуверенность в своих непосредственных ощущениях, мешающие полнокровно-ярко воспринимать действительность и т.д.

Классик отечественной психиатрии Груня Ефимовна Сухарева (1891-1981) клинически-тонко описывает особенности характера психастенических детей. Они старательны, медлительны, добросовестны, малоинициативны, боятся ответственности, самостоятельных решений. Отмечает у них стремление к установленному режиму, нелюбовь к внезапным переменам, новым распорядкам жизни, плохую приспособляемость вообще к новой обстановке. Будучи по существу общительными, мягкими, доброжелательными, они тянутся к детям, но часто избегают их общества, опасаясь насмешек. Охотно играют и веселятся в небольшой компании. При разлуке с родными у них может возникнуть чувство подавленности, повышенной раздражительности, что является разрядкой их почти постоянного внутреннего напряжения.

И вот сейчас остановимся на основных свойствах характера психастенического Егорушки в повести «Степь».

Это деперсонализационный поиск себя, в том числе и в ощущениях природы. Деперсонализация — это ощущение неестественности собственного чувства, собственного отношения к людям, к природе, можно сказать, это неуверенность в собственных чувствах, которая изживается только творческой работой души. И мы видим и чувствуем, как Природа очеловечивается в душе Егорушки, часто сказочно очеловечивается. Чехов и не мог, будучи психастеником, описывать природу, как это делал Тургенев, где природа — это природа. В душе Егорушки природа человечески одушевлена. «Солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою работу.» «Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни, -. потом встряхивает крыльями и стрелою несется над степью, и непонятно, зачем он летает и что ему нужно.» «...Вся степь пряталась во мгле, как дети Мойсея Мойсеича под одеялом.» Тревожная туманность, неуверенность в своих чувствах поправляется нравственно-этическими размышлениями. «А вот на холме показывается одинокий тополь; кто его посадил и зачем он здесь — бог его знает... Летом зной, зимой стужа и метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное — всю жизнь один, один...»

Психастеническая тоска одиночества, потерянности, тоска о даром пропадающей красоте... Так уже взрослому Чехову жаль было сорванных цветов... «И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь знает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!»

В психастеническом Егорушке все, что копилось в его душе, думалось, преломлялось тревожно (люди, их слова, поступки), подвергалось постоянному недетскому, горькому анализу-размышлению. Например, Егорушкино чувство несправедливости, стыда, тягостной неловкости за поступки развязно-озорного Дымова рождало обиду-раздражительность и даже злобу. И однажды взорвалось, и после взрыва — стыд и бессилие: «Ты хуже всех! Я тебя терпеть не могу!.. На том свете ты будешь гореть в аду!» Егорушка «вдруг затрясся всем телом, затопал ногами и закричал пронзительно: "Бейте его! Бейте его!" Слезы брызнули у него из глаз; стало стыдно, и он, пошатываясь, побежал к обозу... Лежа на тюке и плача, он дергал руками и ногами и шептал: "Мама! Мама!"»

В психастеническом ребенке и взрослом психастенике нет ощущения полноты, полнокровия жизни из-за жухлой чувственности, из-за деперсонализации. Ощущение полноты жизни придает жизни смысл, а так как на извечный вопрос «зачем жить» отвечает, прежде всего, чувство, то выходит, что часто у психастеника нет и ощущения смысла жизни, а есть тягостная реалистического содержания (не аутистического) рефлексия. Нет в нем, психастенике, и тяготения к вере (знаем о нерелигиозности Чехова). В молодом психастенике часто много есть от старика, от стариковской рассудительности. Недаром, по воспоминаниям Коровина, друзья Чехова называли его «дедом».

Еще одна особенность психастенической души Егорушки — почти постоянное горькое чувство конечности жизни, которое он не способен вытеснять из сознания, как многие обычные тревожные дети, у которых срабатывает аффективный защитный механизм. Он мог представить себе «бабушку в тесном и темном гробу, всеми оставленную и беспомощную». Воображал мертвой мамашу, о. Христофора, графиню Драницкую, Соломона... И в то же время не способен был вообразить себе собственное небытие. «...Лично для себя он не допускал возможности умереть и чувствовал, что никогда не умрет...» Но уже у взрослого Чехова пробудится психастеническое, реалистическое переживание собственного небытия. Ему не нужно будет аморфного, идеалистического представления о вечной жизни души, так как это «медузное» состояние, лишенное его индивидуальности, — это уже не он. Чехов видит в звездах и небе равнодушие к короткой жизни человека: «когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной...»

И еще раз чувство конечности жизни у Егорушки: необходимость, неотвратимость последнего расставания — когда прощался с о. Христофором. «Отец Христофор вздохнул и не спеша благословил Егорушку. "Во имя Отца и Сына и Святаго духа... Учись, — сказал он. — Ежели помру, поминай"». «Егорушка поцеловал ему руку и заплакал. Что-то в душе шепнуло ему, что уж он больше никогда не увидится с этим стариком.»