С приближением даты, я становлюсь безумным человеком. Моих мыслей и действий больше нет, и я больше не могу их контролировать.

Я бросаю свой галстук. Черт, мне сегодня ничего не хочется делать. Прошлой ночью, примчаться к дому Марли – было для меня легким решением. Она была пьяна, ей было больно ... но почему я ее поцеловал? Хороший вопрос.

Ее губы были для меня красноречивее всяких слов, они умоляли ее поцеловать. Я никогда, ничего и никого не хотел больше, чем ее.

Если я не остановлюсь, есть большая вероятность того, что Марли могут выгнать из медицинской школы. Меня это волнует. Почему? Потому что она не похожа на других. Она была силой, возникшей из ниоткуда, побуждавшей меня к действиям. Она являвшейся причиной моего странного поведения.

Я покупаю билет на поезд в Принстон. Я еду к своим родителям. Но боюсь встречаться с ними. Там всегда все происходит одинаково.

Сожаление. Печаль. Боль. Эмоции, от которых мне становится плохо. Эмоции, от которых я бы хотел избавиться. И каждый день я пытаюсь их вытеснить. Кому вообще, нужны чувства?

Поезд приезжает в Принстон, и я беру такси.

– Привет, мама, – приветствую ее, когда вхожу в счастливый дом, в котором я вырос. И снова я ничего не чувствую.

– Привет, – говорит она, сияя и обнимает меня. Я обнимаю ее в ответ.

Отец входит в большой коридор и улыбается. Его фигура сильна, а его темные волосы отражение моих собственных.

– Привет, пап, – говорю я, отпуская маму.

Приезжать сюда было ошибкой.

Не поймите меня неправильно, я люблю своих родителей. Я очень люблю своих родителей, но иногда они просто не понимают меня.

Никто не понимает.

– Ну же, присаживайся, – говорит мама. – Ланч скоро будет готов.

Папа ведет меня в гостиную. Естественный свет просачивается через огромное эркерное окно, и мне нравится веселая атмосфера, которую он создает. Моя мама такая же солнечная, как и эта комната. Ее личность проступает во всей обстановке комнаты: в желтой кушетке, стоящей в центре, в ярком разноцветном ковре, покрывающем паркет, в картинах, бросающихся в глаза из-за ярко-красных и желтых оттенков. И вот стою я, темное грозовое облако в ее красочном мире.

Папа опускается в большое коричневое кожаное кресло, и мы проводим время за разговорами о спорте и общением на поверхностные темы, пока нас не прерывает мама:

– Давайте есть, – она улыбается милой улыбкой, которая всегда, когда я был ребенком, позволяла мне чувствовать себя в безопасности. Ее улыбка всегда заставляла меня чувствовать себя лучше: когда я испытывал боль от падения с велосипеда или боялся темноты. Но прямо сейчас, она не оказывает на меня никакого эффекта.

Я следую за отцом в большую кухню. Стеклянные вазы со свежими цветами на гранитных столешницах, перемежаются с электроприборами из нержавеющей стали. Теплая и уютная атмосфера – это психологический трюк, который мои родители стараются применить ко мне всякий раз, когда я прихожу в гости.

– Как к тебе относятся в Университете Нью-Йорка? – спрашивает мой отец, отставляя стул, стоящий у дубового кухонного стола.

Садясь, я пожимаю плечами. Солнечные лучи проникают сквозь жалюзи на французских дверях, заставляя меня щуриться.

– Как и всегда.

Конечно же, я не сообщаю своей семье о Марли и о моем сомнительном притяжении к этой девушке.

– Это выглядит великолепно, мама.

Комнату наполняют приглушенные стуки столовых приборов, звуки поглощаемой еды и легких шуток, до тех пор, пока мои вкусовые рецепторы не немеют от следующих слов мамы:

– Я видела Дженнифер, когда она была в гостях у своей семьи. Она говорит, что ты ей не перезваниваешь, – я прекращаю жевать и смотрю на нее. – Я действительно думаю, что тебе стоит поговорить с ней, – она кажется нервной, когда эти слова покидают ее губы. И она должна нервничать.

Мой мозг отключается.

Выражение моего лица становится холодным.

– О’кей, может быть.

На самом деле, я больше никогда не собираюсь звонить ей.

Мы заканчиваем наш ланч, но теперь, он омрачен напряжением, заполняющим воздух. У моих родителей что-то на уме, но они не решаются спросить.

– Просто скажите это, – наконец говорю я.

Они обмениваются взглядами, и ко мне поворачивается мама.

– Мы просто хотим для тебя всего лучшего, – говорит она, ее карие глаза наполнены беспокойством. – Мы хотим, чтобы ты был счастлив.

– Я очень счастлив, – лгу я.

Мне не нужно, чтобы мои мамочка и папочка целовали мои бо-бо. Мне никто не нужен.

Мой отец кашляет, прежде чем заговорить, и вот оно. Я чувствую, как слова прорезаются сквозь меня, даже прежде чем он начинает их произносить. Всегда одно и то же.

– Хьюстон? Почему ты не хочешь ей позвонить?

Я закрываю глаза, желая быть в данный момент в тысячах километров отсюда.

– Я не знаю, – мой обычный ответ при отступлении. Стул бьет по стене, когда я отталкиваюсь от стола. – Мне пора идти.

– Как проходят встречи с психотерапевтом? – спрашивает отец, но я не слушаю, я уже нацелен на входную дверь. Если понадобится, я дойду пешком до проклятого вокзала.

Побег так близок, но отец хватает меня за руку.

– Тебе нужно решить эту проблему. Ты не можешь продолжать в том же духе.

Я останавливаюсь как вкопанный, и поворачиваюсь к нему лицом.

– Ты издеваешься? Мне не нужно, чтобы ты или кто-либо другой рассказывал, как я должен со всем справляться. Я в порядке, – говорю я низким голосом.

– Я просто думаю…

Я его прерываю:

– Мне все равно, что ты думаешь. Я в порядке.

Моя мать становится между нами, поглаживая меня по руке и пытается остановить поток моих слов.

– Хьюстон, все в порядке. Позволь мне отвезти тебя на станцию. Гарольд, просто оставь это, – умоляет она своего мужа.

– Кэрол, я просто хочу, чтобы он понял, – говорит отец.

Вот оно. Все с ним ясно.

– Понять? Это ты должен понять, – указываю пальцем ему в лицо. – Ты не имеешь ни о чем понятия. Ты думаешь, что можешь прочитать мне лекцию, и все станет лучше? Это так не работает.

Он отступает.

– Тебе нужно двигаться дальше.

– Двигаться дальше? Пошел ты. Ты ничего не знаешь, – я никогда в жизни не разговаривал с отцом таким образом. По выражению, появляющемуся на его лице, понимаю, что эти слова причиняют ему боль. Я качаю головой и сбегаю по ступенькам к машине мамы.

Поездка на вокзал проходит в тишине. Мама не дает никаких советов. Когда я выхожу из машины, она меня обнимает и говорит, что любит меня.

– Хьюстон, веди себя мягче с отцом, – говорит она, когда я целую ее в щеку.

– Мама, я просто больше не могу.

Во время поездки домой я думаю лишь о зеленых глазах Марли. Завораживающих и волшебных. Когда я в них смотрю, то полностью теряю себя. И мне нравится быть потерянным.

Глава 9

Марли

Безукоризненный (прилагательное) – употребляется по отношению к внутреннему состоянию человека, или к его внешнему виду; идеально чистый; свободный от греха.

Прошло два дня, а я до сих пор просыпаюсь под впечатлением от поцелуя Хьюстона. Этот поцелуй все для меня изменил. Это был самый потрясающий поцелуй в моей жизни. Теперь я знаю, какие звуки он издает, когда заведен. И интенсивность, с которой он целуется. Знаю взгляд его глаз, когда страсть поглощает его. Я в жопе. Как я смогу это забыть? Как я смогу не хотеть большего?

Я словно упала в кроличью нору, и теперь не знаю, что делать. Иногда я подумываю, верное ли решение приняла, когда решила стать психиатром, ведь даже самой себе не могу сказать, что делать дальше. Я чувствую себя Алисой, блуждающей по альтернативной вселенной. Возможно, по стране чудес, ведь здесь нет логических ответов. Я ищу и ищу ответы, которых не существует. Может быть, так оно и есть. На протяжении долгого времени, я думала о профессоре Дейле, как о недостижимой фантазии, но тот мужчина, который прижался ко мне своим твердым телом, не говоря уже о его твердом члене, был настоящим. Он был полон эмоций и страстно меня желал. Неужели это так неправильно?

Весь вчерашний день я не могла стереть его поцелуй из своей головы. Всю субботу я просидела со льдом, приложенным к лодыжке, и в неистово проносящихся размышлениях о Хьюстоне. Я была немного разочарована тем, что он не позвонил. Сегодня воскресенье, и я решила больше не тратить ни минуты на анализ произошедшего. Это случилось, и это был великолепный поцелуй. Очень, очень великолепный поцелуй. И все! У меня есть более важные дела, кроме размышлений о том, думает ли он тоже обо мне. А именно: стирка.

Я собираю белье для стирки, моя лодыжка болит не очень сильно, ощущается лишь легкий дискомфорт. Когда я добираюсь до прачечной, то конечно же, все стиральные машины неисправны. Решив сходить в прачечную в соседнем квартале, беру сумку с бельем. Оборудование там немного устарело, но ничего не поделаешь.

Найдя пустую стиральную машину в задней части пустой прачечной, бросаю свою сумку на большой складной столик и вытаскиваю свою одежду. Сортирую белье и загружаю первую стирку.

– Марли? – я замираю, когда слышу голос, который постоянно звучит в моей голове.

Поворачиваю к нему голову и улыбаюсь.

– Привет, что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Его руки пусты, так что он здесь явно не из-за стирки. Кроме того, Хьюстон не кажется мне тем человеком, который сам стирает свою одежду. Он слишком безупречен. Я представляю всю его одежду, отсортированную в шкафу по цвету, по бренду и по случаю. Скорее всего, отсортировано по сексуальности. Даже его джинсы и изношенная футболка с изображением группы «Van Halen» (Прим. пер., американская хард-рок-группа) так же сексуальны, как и его деловая одежда для кампуса. Это другая сексуальность, и она мне так же нравится.

Одаривая меня полуулыбкой, он отвечает:

– Сегодня утром я встречался с Анной Томпкинс, чтобы обсудить кое-какие исследования, над которыми она работает. – Ох. Мне приходится обуздывать что-то, что надеюсь, не является ревностью. Кому я вру! Я немного ревную. Анна Томпкинс, профессор микробиологии, и женский вариант Хьюстона. – Мы пили кофе по соседству. Я тебя увидел и решил проверить как твоя лодыжка.

Это мило и все такое, но что насчет поцелуя? Он вообще обо мне не думал? Маленький узел завязывается в моем животе, она его сверстница и идеально подходит для сексуальной связи. Я же – грязная маленькая тайна, и он явно собирается притворяться, что между нами ничего не произошло.

– А, – говорю я, засовываю одежду в машину, – я слышала, что она – выдающаяся личность.

– Так и есть, – говорит позади меня его глубокий голос. – Мне пора идти. Ей нужно было выполнить срочное поручение, а потом я согласился сопровождать ее в библиотеку.

Ну разве это не прекрасно? Ему не нужно с ней прятаться в уголке или чувствовать себя виноватым за пересечение любых границ. Я поворачиваюсь к нему лицом. Его ухмылка исчезает, когда он смотрит на мою руку. Розовые трусики свисают с моих пальцев. Я запихиваю их в кулак и прячу руку за спину.

– Итак, как твоя лодыжка? – спрашивает он.

– Едва болит, – говорю я, возвращаясь к своему белью. Что действительно причиняет боль, так это то, что мы очевидно, будем притворяться что поцелуя не было. Ну, это меня устраивает. В любом случае, это слишком сложно. Знаете что? Да пошло оно все. Я быстро поворачиваюсь, готовая высказать ему в лицо то, что я думаю о случившимся той ночью, с трусиками, все еще зажатыми в моей руке. Но, прежде чем я могу что-либо сделать, он наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Позволь мне посмотреть.

Мои глаза расширяются, когда я сжимаю материал в руке.

– Посмотреть на что?

Его рука касается моей шеи и поднимается выше, пальцы зарываются в моих волосах.

– Дай мне взглянуть на мою любимую пару.

У меня пересыхает во рту. Его любимая пара. Признаю, я не могу сказать ему «нет», когда он находится так близко и касается меня.

Он улыбается, когда я достаю из-за спины свою руку с трусиками. Разжимаю пальцы, и он выхватывает трусики с моей ладони.

– Мои, – утверждает он, его глубокий голос понижается на октаву.

– Хм, нет. Хьюстон, – говорю я и разум возвращается постепенно ко мне, протягиваю руку к трусикам, – отдай их мне, и можешь идти.

Выскальзывает кончик его языка, смачивая губы.

– Включи стиральную машину, Марли, – инструктирует он меня, просовывая мои трусики в свой карман. Часть меня думает, что это горячо: мои трусики будут в его кармане, пока он будет заниматься исследованием с Анной Томпкинс. Другая часть боится того, что они выпадут, и каким-то образом все узнают, что они мои. – Включи стиральную машину, – снова требует он, на сей раз хриплым властным голосом. – Я хочу тебе кое-что показать.

– Показать что? – спрашиваю я, и запускаю стиральную машину. Он подходит очень близко и кончиком носа пробегается по моей шее к ключице, и я оглядываюсь, чтобы убедиться, что мы одни.

Мы одни. Слава Богу.

Не успеваю перевести взгляд на него, как подхваченная его сильными руками, оказываюсь сидячей на работающей машинке.

– Ты знала о том, что когда эти машины вибрируют, то предоставляют прекрасную стимуляцию твоему клитору?

Он становится между моих ног. Я хочу, чтобы его руки блуждали по всему моему телу, и он удовлетворяет мое желание. Как же хорошо ощущается прикосновение его руки под моей рубашкой.

– Хьюстон. Что ты делаешь? – глубоко вздыхаю я, надеясь, что он не остановится.

– Рискую своей карьерой, – он хватает мой подбородок, обрушивая свои губы на мой рот.

– Не останавливайся, – стону я.

О, черт! Подо мной мягко качается стиральная машина, посылая вибрацию к моему клитору. Он прав. Это ощущение временно затмевается его теплой рукой, проскальзывающей в мой лифчик. Что если нас кто-нибудь увидит? Что если Анна Томпкинс нас увидит? Мой твердеющий сосок не заботят последствия того, что нас могут поймать. Он хочет, чтобы его сжимали, и он получает то, что хочет.

– Это ощущается хорошо? – спрашивает он, прикусывая мочку моего уха.

– Да, – отвечаю я, наклоняя голову, чтобы предоставить ему доступ. Мои ноги сами собой обхватывают его талию, притягивая его ко мне. Теперь моя киска находится на идеальном уровне с его членом.

– Ты знаешь, что это неправильно, – шепчет он мне на ухо.

– Мне все равно, – шепчу я в ответ.

Глупо не беспокоиться. С легкостью отказаться от обучения в медицинской школе при университете ради оргазма? Я знаю ответ, но я все еще это делаю. Все еще трусь о его член. Все еще страстно его желаю, несмотря на риск. Забавно, как мы можем чего-то хотеть настолько сильно, что отбрасываем каждую унцию восприимчивости. Но и ему не лучше, он может потерять больше чем я, и все же, он все еще скользит пальцем в моих трусиках. Рискует своей карьерой, чтобы пробежаться пальцем по моим обнаженным губкам, окунуть его внутрь. Мы стонем одновременно.

– Черт, ты такая мокрая, – бормочет он мне. – Мне нужно, чтобы мой член был внутри тебя.

Стиральная машина подо мной начинает цикл отжима, и вибрация быстрее подталкивает меня к его руке. Он проскальзывает в меня еще одним пальцем и кусает меня за плечо. Он меня укусил! Черт, это горячо! Я так давно его хотела, что мой оргазм уже надвигается, зарождаясь в животе. Удовольствие переполняет меня, когда я раскачиваюсь на его руке, а его пальцы набирают скорость.

– Я так близко, – выдавливаю из себя я.

– Я хочу видеть твое лицо, когда заставлю тебя кончить, – он слегка откидывается назад, но его пальцы не замедляются.

Стиральная машина подо мной вибрирует быстрее, и он подводит меня к самому лучшему оргазму, который у меня был за долгое время, да вообще когда-либо.

После того, как он меня нежно целует, я вижу это в его глазах. Сожаление. Нет, не снова! Звонит мой телефон, и я сползаю с машины и ухожу от его смятения.

– Извини, – говорю я, желая залезть внутрь стиральной машины, чтобы избежать этого выражения на его лице. – Я должна ответить, – я указываю на телефон в своей руке.

Он открывает рот, чтобы ответить, но затем его закрывает. Почему мужчины такие трудные? Тот, кто сказал что мужчины говорят то, о чем думают, ошибался.

– Вперед, – наконец говорит он, кивнув в сторону двери. – Мне нужно идти.

И снова я не знаю как реагировать. Он только что трахнул меня своими пальцами, и я не знаю, что делать, кроме как отпустить его. Так что, мне остается только улыбнуться ему и слегка кивнуть в знак согласия. На лице Хьюстона явное облегчение, он неохотно мне улыбается, прежде чем повернуться и уйти.

Меня охватывает печаль.

– Привет, – говорю я в трубку.

– Привет! – говорит Эрик. – Я в городе проездом. Ты должна встретиться со своим братом за кофе.

Он сообщает мне детали, и когда я вешаю трубку, то приходит сообщение: