Случай отвратительной домохозяйки
После сеанса с Биллом я заинтересовался возможностью использовать такой подход при первой беседе с новым пациентом. Коллеги, с которыми я в то время советовался, соглашались только с тем, что мне удалось применить такой подход с Биллом, возможно, из-за его переживания «неожиданного периода ремиссии», либо из-за того, что «латентное взаимодействие наконец начало проявлять себя.» Меня та кие заявления не удовлетворили, и поэтому я решил доказать, что смогу сделать нечто подобное с совершенно новым клиентом.
Как раз в это время меня попросили дать консультацию в отделе соцобеспечения нашего округа по случаю одной молодой замужней домохозяйки, убежденной, что ей нужна госпитализация. Она не переставала твердить: «Меня нужно запереть в психушке, а ключ выбросить». Персонал пребывал в недоумении, поскольку в остальном она вела себя нормально, как жена, домохозяйка и мать. Мне показалось, что представляется великолепная возможность испытать мой метод с амбулаторной больной, и я согласился встретиться нею. Тщательно убрав окурки из пепельницы, разделяющей нас за столом, я беседовал с ней примерно час. Трудно было сохранять серьезное выражение лица, скрывать удивление, глотать смех, лгать и соглашаться со всеми ее явно негативными оценками самой себя.
Слушая ее, не мог отделаться от чувства униженности и конфронтации к ней и в конце беседы спросил, не может ли она уделить мне пять минут своего времени, чтобы я мог выяснить, как она относится ко мне и каково ее отношение ко мне, как к консультанту. Задал я этот вопрос, потому что считаю важным отношение к себе собеседника, чувства самого клиента ко мне, поскольку от этого зависят его после дующие действия в процессе лечения. Именно поэтому я расспрашивал ее, и ее ответ мне никогда не забыть: «Вы — самый понимающий из всех людей, с кем мне приходилось встречаться. Только вы понимаете, как тяжело я больна и как я отвратительна». В первую минуту я даже не понял, что она всецело верит моим словам, сам-то я не верил и одной десятой того, что ей наговорил за время беседы.
В годы после случаев с «распущенной девственницей», «сеанса на лестнице» и «опасного психопата» я старался демонстрировать пациентам искренность участия и внимание, т.е. то, что я называл терапией «эмоциональной честности». Это часто помогало больным, хотя некоторые и говорили, что это «слишком хорошо, чтобы быть правдой», или «вас специально учили так обращаться с нами, Фрэнк», или же «вам платят за заботу о нас», или «вы ко всем так относитесь».
Так же, как и с Биллом, с этой больной я избрал тактику «мрачного» отношения к ней и даже пошел дальше, согласившись, что она действительно права в том, что такая «отвратительная». Ей, возможно, трудно поверить словам мужа о любви и привязанности. Неожиданным результатом моего честного отношения к пациентам было доверие, а результатом «лживого» — вера. Поистине, титаническая работа — это сумасшествие, мир шиворот-навыворот, страна чудес Алисы.
Я был просто заинтригован открывающимися возможностями моего нового подхода. Вечером дома я мерил к комнату шагами и все время повторял Джун: «Теперь я знаю, что чувствовал Колумб, когда открыл Америку». Я сравнивал разные подходы к лечению клиентов и противопоставлял их, обдумывал, как начать новые беседы и сеансы был уверен в победе. Она была сладка и превышала заплаченные цены: слезы, потуги, рвоту, бессоницу, усталость и перерабатывание.
С тех пор я начал экспериментировать с группами, семьями и целыми палатами больных, создавая из них «группы мышления» (group think). У пациентов были различные диагнозы (шизофреническая реакция, психоневротическая реакция и психопатия); здесь были госпитализированные и амбулаторные больные от дошкольников до престарелых. Спустя 4 месяца, после 91-го сеанса с Биллом, я стал применять этот метод и в частной практике. Я видел, как мои клиенты уходят, обвиняя меня в небрежном отношении, и бормочут сквозь стиснутые зубы: «Какого черта я должен здесь торчать и выслушивать ваши оскорбления, когда я могу пойти домой и выслушать это от своей собственной жены (мужа, супруга). Да и платить не надо будет». Ожидания мои не сбывались, причины чего будут описаны в главе 4.
С накоплением опыта применения нового метода становилось ясно, что одной моей личности, как терапевта, недостаточно, важна была также техника и методическая разработка этого подхода. В литературе по психиатрии приводились описания решающих сеансов, в которых терапевты находили свои индивидуальные техники, даже теоретические системы. Например, Фрейд «натолкнулся» на технику «трубочиста», когда он работал с истериками; Альберт Эллис рассказывает об одном сеансе, во время которого он открыл рационально -эмотивную психотерапию; Карл Рождерс (1961) в своих записках «Это я» рассказывает о решающей беседе с матерью невыпеченного больного и, наконец, у меня был 91-й сеанс с Биллом. Как прекрасно писал Блангард в 1970 году: "В ученом мире существует практика заявлять о новой теории, как будто она медленно и неизбежно возникала из аналитического накопления фактов. Ученого рисуют, как с трудом бредущего к своему методу, суммирующего разрозненные результаты экспериментов и близоруко их рассматривающего, пока он не наткнется на порог теории. Фактически гораздо чаще теория вдруг выплывает в представлении ученого, как дикая догадка или предположение, и он тратит большую часть своего времени на поиски подтверждающих ее фактов.
Здесь нужно выделить две мысли: (1) новые системы в психотерапии не всегда формулируются терапевтами в отрыве от опыта, приобретенного в психотерапевтическом процессе. В резком противоречии с мифическим поведением ученого, который предположительно сидит в своей башне из слоновой кости и планирует предположения человеческого поведения, а затем дедуктивным методом отделяет, какое поведение является терапевтическим, я опытным путем пришел к выводу, что терапевтические системы развиваются индуктивно, путем накопления опыта, при этом терапевту приходится буквально сражаться за извлечение какого-нибудь смысла из всех случаев. (2) Терапевты, а не открыватели терапевтических систем могут и эффективно используют эти системы в своей практике с клиентами, хотя они как бы накладывают свою индивидуальную печать при работе с больными.
Называем дитя
В моих попытках сформулировать новый подход к лечению больных большую помощь оказал Рэнди Паркер, занявший в 1966 году пост председателя реабилитационной комиссии. Он помог мне собрать воедино отдельные факты из моей огромной фонотеки записей бесед с пациентами. Он и заставил меня задуматься о названии новой терапии: «Если ты дашь ей название, тогда она обретет собственную жизнь. Это — твое дитя, Фрэнк, а каждому ребенку нужно имя». Мы начали придумывать разные названия, составили целый список таких названий, как терапия протеста, терапия смешки, подстрекательства, юмора и т.д. В конечном счете мы начали обалдевать и пополнили список такими названиями, как отвратительная терапия, терапия греха, атаки и т. Ни одно из них не устраивало нас, казалось недостаточно.
Вскоре Арн Людвиг предложил мне назвать мою систему. Я откровенно сознался, что мы уже пытались, но безуспешно. На следующий день, когда мы с Рэнди работали Арн пришел ко мне в комнату и возбужденно заявил, что нашел название — «Провокационная терапия». Мы сказали, что уже думали об этом названии, но отвергли его. Я прибавил: "Мне оно не понравилось. Люди решат, что оно подразумевает сексуальную провокацию, и что мы только этом и думаем". На это Арн возразил, "Черт возьми, о чем тут много говорить, вот название в точку! ". Я тоже видел, что оно подходит, поскольку задача терапевта — спровоцировать у клиента определенные реакции, но все-таки продолжал сопротивляться. Арн убедительно доказывал, что одна лечебная техника, цель или философия не могут полностью быть выражены двумя — тремя словами названия. Когда Рэнди согласился с Арном, я перестал сопротивляться. Провокационная терапия. Дитя обрело имя.
Глава 2
ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И ГИПОТЕЗЫ
Однажды президент Кеннеди спросил своего советника по науке, почему ученые (предполагается, что «все знают») весьма часто приходят к совершенно разным заключениям по одной и той же проблеме или явлению. Ответом было то, что ученые могут изучать одно явление, они могут подходить к нему с разными предположениями. Именно по этой причине журналисты и конгрессмены в тиши обдумывают репортаж или выступление в соответствии со своими пристрастиями и ценностями.
Данные примеры также проходят долгий путь, прежде объяснить, почему терапевты, имея дело в основном с одинаковым типом человеческого поведения, прибегают к совершенно разным подходам. Это происходит вследствие того, что они обладают разным набором предположений о веке, обществе, средствах языка и поведения. Харпер (1951) описал 36 таких терапевтических систем, причем имела хотя бы незначительную разницу в предположениях. Так, различные терапевты «видят», организовывают и реагируют на клинические данные своих пациентов совершенно различным образом. Например, те терапевты, на которых большое впечатление производит хрупкость и незащищенность пациента, скорее обратятся к «благословенной постепенности» при лечении. С другой стороны, те, кто поддаются впечатлению, производимому внутренней силой и мощью человека, захотят скорейшей мобилизации всех ресурсов — и его самого, и окружения.
При окончательном анализе всегда создается путаница из конфликтующих друг с другом теорий при оценке человеческого поведения, его мотивации и смысла жизни. Провокационная терапия не придерживается однозначно какой— либо из этих теорий. Дело в том, что не существует и не может существовать обобщенной теории человеческого поведения. Мы также осознаем тот факт, что все наши предположения провокационной терапии не могут быть объеденены в рамках какой-либо версии, претендующей на определенную теорию. Мы допускаем, что при общении одного человека с другим, он волей-неволей должен выработать какие-то предположения общения с ним. Человек не может не делать предположений, приступая к работе. Каким образом он их делает, другой вопрос. В любом случае, мы стараемся сейчас изложить свои предпосылки так, как понимаем их в настоящий момент. Полагаем, что наши предпосылки влияют на понимание и организацию клинических данных, на отношение терапевта к больному и желательную реакцию, которую он хотел бы вызвать у больного.