Акт 6. О тех, кого с нами нет.

Тягучая, темная кровь быстро заполняет шприц, мне холодно в том месте, где игла вошла в вену. Скучное зрелище, если честно. Клонит в сон после всего-того, что я недавно пережила. Хочется, наконец, по-настоящему выспаться и, как ни странно, поесть. Натан отложил в сторону жгут, внимательно наблюдая за моей кровью в его руках.

– Так, – он аккуратно достает толстую иглу и прижимает ватку, пропитанную спиртом к коже, – согни в локте.

Вокруг свежего прокола легко видны следы оттого, что я недавно сама себе ставила. Побледнеют ли когда-то эти темные точки? Кажется, что я родилась с ними. Уже так привыкла к собственным рукам без единого намека на живое от укола место.

Последний бред был долгим. Волосы ужасно спутаны, глотка саднит, а глаза слипаются от усталости. Мне чудились странные картины. Незнакомые мне люди приходили в эту комнату и разговаривали со мной в тот момент, пока меня колотило на кровати, заставляло ворочаться, тяжело дышать и потеть. Будто кто-то выставил температуру в комнате до «сдохни, человечишка». Вот уж не знаю, приходил ли в те моменты Натан, но когда я проснулась, то окно в комнате было открыто, а в воздухе витал стойкий запах каких-то лекарств. Он мне что-то давал? Колол? Из-за рези в глазах я так и не смогла найти свежих проколов на коже.

Сегодня утром, как только я открыла глаза, он пришел ко мне с набором юного лаборанта.

– Зачем ты берешь у меня анализы?

Натан захлопывает крышечку непонятной пластиковой пробирки, которую еще недавно присоединял к игле.

– Кровь многое может рассказать о состоянии человека, – говорит мужчина дежурно, убирая в маленькую квадратную термосумку кровь и баночку с мочой, которую я недавно заполнила. – Тебе заметно стало лучше, Эйприл. Стоит посмотреть.

– Ты сейчас будешь проводить всякие…как это называется?

– Нет, – усмехается доктор Палмер, застегивая сумку и вставая с моей кровати. На мгновение я забыла, что рука лежала на его колене, и теперь она плетью падает вниз. Я все еще испытываю слабость. – Ты же не думаешь, что у меня дома есть реактивы? Я в больницу быстро смотаюсь. Отдам это Хэйли и сразу обратно. Я очень скоро вернусь.

– И ты не боишься оставить меня в доме одну?

Он мотает головой, глядя на меня сверху вниз.

– Шесть часов бодрствования вчера, сегодня без каких либо отклонений. Не думаю, что твое состояние резко ухудшится в ближайшие двадцать минут. А потом, я уже буду дома.

Доктор быстро выходит из комнаты, ничего не говоря на прощание. Я же падаю на спину и закрываю глаза. Может еще поспать? Призраки памяти остались где-то в тех минутах, что я корчилась в бреду и полусознании. Сейчас я на удивление спокойна. Только вместе с утихающей болью проходят и вкус, и цвет вокруг. Единственное, что говорит о том, что я еще живу, так это расшатанные чувства, которые сейчас чуть притупились. Возможно, в силу недавних сильных переживаний и истерик.

Вчера я узнала – прошло всего полторы недели с моего появления в этом доме. Хотя кажется, будто это были долгие месяцы. Так часто я проваливалась в сон и просыпалась, что становится трудно различить сутки.

Не могу заставить себя спать. Открываю глаза и смотрю на светлый потолок, который ночью становится похожим на нарисованное ребенком звездное небо. Хочу ли я дозы? Да, хочу. Только это уже стало не болезненной потребностью, а стойким желанием. Мне нужно просто притвориться. Словно я и вправду избавилась от собственных демонов. Чаще улыбаться, что ли?

Живот урчит какую-то грустную песню. А я с ужасом осознаю, что не слышала, как щелкает замок в двери комнаты, что стала моей тюрьмой.

Медленно поднимаюсь и смотрю на её серое дерево с недоверием и надеждой. Почудилось или он забыл?

Медленно поднимаюсь и шагаю босыми ступнями к преграде. Кончики пальцев немеют от напряжения в те секунды, что я тянусь к её ручке. Затаив дыхание, я поворачиваю медный кругляшек и легко тяну дверь на себя.

На не заперта!

Чуть ли не задыхаюсь от радости, выглядывая в бежевый коридор.

– Натан? – громко кричу, но он не отзывается.

Значит, точно уехал.

Быстро, насколько это позволяет мое ослабленное прошедшей ломкой состояние, бегу к входной двери и разочарованно бью по витражному стеклу. Здесь доктор Палмер не забыл закрыть. Обойдя дом, так и не нахожу ни одной открытой лазейки. Все наглухо заперто, а выбивать окна не вижу смысла. На улице пасмурно и, скорее всего, холодно. Деревья пестрят желто-оранжевой листвой. Сильный ветер безбожно срывает «одежду» с растений, кидает под ноги прохожим, для того, чтобы листья втоптали в грязь. А люди проходят и даже не замечают, что попадает им на пути. Кому есть дело до листочков? Несущественное и увядающее. Промозглый вид не тянет гулять в майке и джинсах. Тем более я не могу найти свою обувь.

Неожиданно накатывает слабость. Сильная и безжалостная. Еле поднимаюсь по лестнице, держась за перила. Тяжело дыша, иду куда-то. Так же быстро меняется настроение. Все становится вдруг таким…печальным и безжизненным, что мне хочется плакать. И я плачу. От боли во всем теле, от зудящих повсеместно вен, от пережитого когда-то и несправедливости. Натан не имел никакого права оставлять меня вот так одну. Не смел даже запирать в комнате. Мне хочется дозы, непреодолимо и это тоже печалит. Проходит ли это вообще? Могу ли я заставить себя не хотеть? Как не испытывать всего этого?

В голос реву. Ноги сами несут меня куда-то. Я не могу вспомнить, где та комната с ракетами и толкаю ближайшую ко мне дверь.

Хочется вскрыть себе вены.

Это спальня. Явно его. Того козла, что держит меня. Приходит ярость и, еле держась на ногах, я подхожу к его кровати и с криком срываю с неё покрывало, скидываю одеяло, топчу его ногами и стягиваю простынь вместе с подушками.

– Будь ты проклят!

Сердце колотится, меня кидает в жар и на ногах становится неимоверно трудно стоять. Падаю в ворох белья, что теперь скомканным нечто валяется на полу и снова плачу. Это меня убивает.

Сквозь слезы, что заставляют картинку перед глазами расплываться, я вижу какую-то тетрадь в темно-синей обложке, на которой крупными буквами написано мое имя. Наверное, она лежала на кровати. Резко успокаиваюсь и отупело смотрю на нее.

Листы зашелестели в моих руках. Мне интересно, что это он пишет в ней. На первой же странице мелким и каллиграфическим почерком надпись «День 1».

– Какого?

День 1.

Она грубит. Девушка раздражена, нередко наступают моменты сильной агрессии. Не могу точно сосчитать время с последнего приема дозы. Скорее всего, около 20 часов назад, если судить по времени её поступления с передозировкой. На лицо начальная стадия абстинентного синдрома. Эйприл сидела на героине. Как долго? Ломка должна быть очень сильной.

День 2.

Озноб, увеличенные зрачки, боли в мышцах и паническое состояние. Эйприл не ест. Говорит, что не хочет. Запустила в меня светильником с тумбочки. На время убрал все опасное из комнаты. Надеюсь, она продержится дольше Брэдли.

Вечером было бредовое состояние. Поднялась температура, появилась сильная потливость.

День 3.

Ночью подняла меня криками. Хотя, я и так не спал, дежурил у дверей. Говорила, что не хочет надевать синее платье. Что за платье? Ударила по лицу и громко кричала о том, что ей больно. После отметил у нее сильный зуд. Жалуется на головную боль и мышечную. Говорит похоже на состояние, когда отлежишь руку. Все время мечется по комнате. Затем лежит минут двадцать, старясь уснуть. Минуту тишина и снова мечется по комнате. Просит её убить или дать дозу.

День 4.

В полпятого утра её начало рвать. Обильно, водой. Больше ничего не желает ни есть не пить. Еле вливаю в нее жидкость. Куриный бульон оказался у меня на одежде и был разлит по полу. Она пообещала меня убить. Стала более чем агрессивной. К вечеру жаловалась на сильные боли в кишечнике. Частые позывы в туалет. Пришлось выломать замок после последнего её похода. Обнаружил без сознания на полу. Обошлось без приема лекарств. После опрыскивания холодной водой и нашатыря пришла в сознание и, в который раз, накричала.

Эйприл выглядит изможденной и больной. Кожа сухая, серого цвета, глаза впавшие.

Мне становится стыдно, и я скорее пролистываю на последнюю запись.

День 10.

Двенадцать часов беспробудного и глубокого сна. Впервые за все время. Ни криков, ни разговоров сквозь сон.

Эйприл сильно похудела. (Не забыть взвесить, как только проснется). Да и я, наконец, выспался.

Девушка проснулась после полудня и попросила еды. Ела долго и тяжело. Бульон с хлебным мякишем. После взвесились. Потеря в весе около семи килограмм. На данный момент вес составляет 44,5 кг. При учете роста это сильная дистрофия. Так же отмечается дисфория и астения. Как будет спать этой ночью?

Поспрашивал у знакомых наркологов и психотерапевтов. Говорят, что синдром может длиться больше двух недель. Остаточные или отголоски синдрома могут продолжаться и вовсе несколько месяцев. И все же. Она держится дольше Брэдли.

– Интересно? – раздается над головой, и я пытаюсь сфокусировать взгляд на Натане.

– Сколько он продержался, Нат?

Мне не сколь ни стыдно, что хозяин комнаты обнаружил меня нагло читающей его записки. Все же он виноват, что запер меня.

– Нат? – удивляется доктор этому обращению. – Пойдем, на кухню. Думаю, нам стоит откровенно поговорить, согласна?

Я киваю и недоверчиво смотрю на подставленную мне руку.

*****

– Не знаю, в какой момент Брэд вдруг сломался. Никто из нас не заметил, что его гложет какая-то проблема. Он был таким же, как обычно. Говорил так же, шутил. Ничего не выдавало в нем той крайней степени депрессии. Я тогда жил отдельно, в квартирке на Веллингтон-стрит, но часто приходил сюда в гости. Родители говорили, что Брэдли вроде как нашел девушку, перестал ночевать дома и иногда стал занимать у них на подарки. Я даже радовался за него, пока, наконец, в один из визитов не застал его дома. Увидел, как он совал к себе в рюкзак вазу, которую бабушка завещала отцу. Тогда он мало походил на того Брэдли, что я знал. Когда мы поняли, что происходит, было уже поздно. На контакт он не шел, перестал вообще появляться. Всего однажды нам удалось с отцом его поймать и насильно отвезти в клинику. После взятых анализов мы с ужасом узнали, что у него ВИЧ. Беспорядочные связи, не одноразовые шприцы, сама понимаешь.

Натан вдруг затихает, и его пальцы впиваются в кружку так, что костяшки белеют. Я же сижу напротив него в моей руке точно такая же чашка с крепким чаем, на столе тарелка с двумя сандвичами. Хватаю его эмоции, жадно слушаю и понимаю, что позади у него не самые лучшие времена. О болезни Брэдли я ничего не знала. Он никогда мне не рассказывал об этом.

– После неудачной попытки положить его в клинику, Брэд вновь пропал. Мы искали его, обходили весь город в поисках некого «Приюта», но тщетно. Идти в полицию было очень плохим вариантом, поэтому об этом почти не думалось, – мужчина смотрит куда-то перед собой, взгляд потерянный и задумчивый. Кажется, Натан сильно любил брата. – Мы с родителями решили, что если он объявится, то вести мы должны себя крайне жестко. Время шло, его не было. Родителям пришлось уехать на время – в Канаде скончалась тетя Сью, как оказалось не имевшая наследников и живых близких, кроме них. Тогда-то и объявился брат. Он не знал, что я временно переехал обратно. Брэдли решил стащить что-то и ночью пробрался в дом. Вот именно в тот момент я решился, и я запер его в комнате. В общем, как с тобой. Вот только я никак не ожидал, что собственный брат попытается меня убить. Через пять дней, несмотря на его тяжелое состояние и сильное истощение наряду со слабостью, Брэдли умудрился подкараулить меня у самых дверей и, когда я зашел к нему в комнату, он набросился на меня с будильником. Знаешь, такие тяжелые железные старые монстры. Думал, он не перестанет бить меня им, пока не проломит череп. В общем, – он вздыхает и странно трогает макушку, словно там у него что-то болит, – пока я приходил в себя, брат уже сбежал.

– Пошел в «Приют», – непонятно зачем говорю сама себе.

– Да, – Палмер долго на меня смотрит и отпивает из кружки. Мне кажется, что его руки трясутся. – А через два дня он поступил ко мне с сильной передозировкой и умер, – голос его слегка провис, – так и не придя в сознание.

Я кусаю нижнюю губу. Мне страшно жалко Брэдли и невыносимо хочется его увидеть. Сложно поверить, что такой счастливый и веселый по жизни парень мог такое сделать и…

– Я его понимаю, – слабо и жалко говорю вслух свои мысли.

– Что?

– Ну, я тоже до сих пор хочу тебя убить. Мне кажется, ты поступил очень плохо, оградив меня от семьи и не давая то, чего я хочу. Только вот я слабая, а ты здоровый парень и быстро скрутишь меня в бараний рог.

После этого мы оба долго молчим, думая каждый о своем. Тишина, зависшая на кухне, не кажется мне напряженной. Молчать с ним, почему-то удобно. Я допиваю чай, только от него мне становится только хуже. Во рту появляется противная горечь, и аппетит тут же пропадает. Сандвичи уже не манят своим видом.

Корчусь и с отвращением отодвигаю, пустую, как моя жизнь чашку от себя.

– А давно вы встретились снова? – доктор в упор смотрит на меня.

Мне не хочется с ним об этом говорить. Я знаю, к какой теме бесповоротно придет этот разговор. Настроение снова портится, проваливаясь в бездну отчаянной тоски.

– Три года назад.

– И, он подсадил тебя.

– Я сама. У меня был выбор, и я его сделала, Натан. Не скидывай вину на него. Брэдли был моим другом.

Палмер ставит кружку на стол, ударяя ей о поверхность так, что несколько капель чая выплескиваются наружу.

– Ты села на героин, потому, что потеряла ребенка?

Коротко киваю, глядя под ноги. Вот оно мое оправдание. Моя боль, с которой я никак не могу справиться. Это событие настолько выбило меня из привычного мира, убило огромный кусок души, а другой заставило гнить и агонизировать.

Натан не спрашивает подробностей, не лезет когтями внутрь, а просто стоит где-то тут в комнате, пока я плыву вместе с окружающей картиной. Эмоции вновь берут верх, глаза увлажняются, а сознание на секунду меркнет так, словно я сейчас упаду в обморок. Мне так плохо, не смотря на то, что это было несколько лет назад.

Шумно выдыхаю, задрав лицо с закрытыми глазами к потолку и всеми силами моля, чтобы он упал на меня и раздавил, к чертям собачьим.

– Я училась в художественной академии Детройта и там встретила парня. Думала, что у нас все будет хорошо, тем более он клялся, будто после выпуска мы сразу поженимся. Я любила уголь и наслаждалась маслом, он шел тропой акварели. Я была не из тех дурочек, что верят на слово парням, но даже не могла подумать, что после того, как он узнает о моей беременности, то так быстро свалит. Попросту перестал со мной общаться, перед тем сказав, что раз я решила оставить ребенка, то он не хочет иметь к этому никакого дела, – спокойно дышу, зная, что это меня не задевает уже давно. Глаза мои открываются, и так же спокойно смотрю на доктора. – Мне пришлось взять академический отпуск, чтобы родить и несколько месяцев побыть с малышом. Семья скептично отнеслась к моему приезду домой. Но они готовы были помогать мне. Беременность шла хорошо, роды прошли обычные, без осложнений. Сын, даже успел полежать у меня на груди и, – в горле перехватывает, и несколько секунд я пытаюсь восстановить дыхание, и каждое следующее слово дается мне с трудом, – первый раз приложиться к ней, а потом…я не знаю. Он вдруг начал задыхаться и…и…его унесли от меня.

Я умолкаю не в силах больше говорить и, прикладывая дрожащие холодные пальцы ко рту, зажмуриваюсь.

– А потом ты узнала о…

– Да, – с трудом сдерживаю все те чувства, что горячей волной разливаются по венам.

Я помню это так же отчетливо, как сегодняшний день. Помню маленький темный пушок на крохотной голове, белые ноготки, мутные темно-синие глаза и маленькие губки, которыми он причмокивал, пока кушал.

И это воспоминание рвет меня на части. В который раз. Я не привыкла к боли, как все говорят, она не притупилась со временем. Эти все высказывания кажутся мне полной чепухой. Боль остается с тобой навсегда. Это неоспоримо.

– Эйприл, – мое имя звучит тускло.

Ни звука, ни слова больше. Должна быть тишина, но нет: виски сдавливает, в ушах шумит, а сердце сильно и тяжело стучит в груди, будто заключенный ударяет по клетке. Для меня тишины нет. Это понятие абстрактно.

– Дерьмо, – четко говорит Натан. Удивленно смотрю на него, сквозь расплывчатую пелену накатывающих слез. – Оно случается.

Это не сарказм, не утешение. Он просто констатирует факт. Первый человек на моем пути, не лезущий с утешениями уверениями, что время вылечит рану. По его глазам видно об осведомленности, что все россказни о излечивающем свойстве времени – хрень собачья.

Выдыхаю, тяжело откидываясь на спинку стула.

– Из-за этого у тебя порезы на запястьях?

Киваю, глядя в никуда, пережевывая себя.

– Сколько раз?

– Четыре: вены, машина, таблетки…дважды, – пустым взглядом смотрю на Натана, впрочем, не ожидая никакой реакции. – Назовешь слабой?

Палмер мотает головой:

– Вообще высказываться не стану. Не знаю, каково это для тебя. Мы разные. Там, где ты предпочтешь уйти, я останусь и наоборот. Но героин…это никогда не выход.

– Наилучший выход, Нат.

Секунда молчания и тяжелого взгляда.

– Начни жить сейчас…

– Поздно, докто…

– НИКОГДА НЕ ПОЗДНО! – неожиданно кричит он так, что в ушах звенит, а я подскакиваю на месте. – Черт подери, сколько можно говорить, упертая дура? Будь сильной и покажи всем, что можешь переступить через все и не быть, а ЖИТЬ дальше.

– Не хочу, – низко и злобно.

Он усмехается, опираясь на руки, чуть привстает и наклоняется в мою сторону.

– Я понял, – во взгляде доктора что-то заставляет меня поджать губы, внутреннее сотрясаясь. – Понял, почему ты осталась одна. Родители так же бились за тебя, так же пытались вразумить, надеялись и всеми силами умоляли, просили. Но ты, как каменная стена идиотизма и нежелания, плевала им в лицо и корчила из себя самого страдающего в мире человека. Так? Никто тебя не бросал. Мать была с тобой, когда ты приходила на плановые осмотры в нашу больницу, отец решительно боролся за дочь, когда она подсела на дрянь, они оба сходили с ума, переживая, а сейчас попросту отчаялись и опустили руки, пытаясь сохранить хотя бы то, что у них осталось. И знаешь что? Это нормально. Ты не захотела их слушать. Ты сама, понимаешь? САМА отвернулась. Эгоистично и нагло решила подохнуть, не подумав о чувствах других.

Меня трясет от его слов, гнев внутри кипит и желание бросить кружку прямо ему в морду все сильнее.

– И сейчас ты бесишься только потому, что я говорю правду. Ты знаешь, что ты неблагодарный ребенок и сраная эгоистка.

– Заткнись, идиот, все не так! Ты ни хрена не знаешь! Заткни свою пасть, ублюдок! – вскакиваю со стула и так же, держась за стол, кричу на мужчину.

– НЕТ! Если все не так, то, сука, встань на ноги и переступи все дерьмо! Не поздно, понимаешь? НИ-КОГ-ДА! Еще можешь слезть с наркоты, можешь прийти к родителям, можешь пойти учиться дальше и можешь иметь свою семью. Такое случается, редко, но случается и ты не одна. Держись близких. Если не видишь смысла продолжать жизнь, то сделай тогда их своим смыслом. Живи ради мамы и папы. Это сложно, но возможно.

Мне нечего сказать на это и я не нахожу ничего лучше, чем все же запустить долбаную кружку в него, Натан уворачивается и неожиданно посылает мне в ответ свою, обе взрываются осколками и светло-коричневыми брызгами недопитого чая. Физически чувствую, как что-то во мне щелкает, и начинаю орать, подхватывая тарелку с сандвичами, стартуя непонятную войну с этим человеком. А сдержанный до того доктор, вторя моему крику, разъяренно рычит. Руки Натана хватаются за край стола и переворачивают его к чертям. Мне остается лишь испуганно отпрянуть.

– Давай, что еще кинешь?! – лицо его покраснело, вены на лбу вздулись, а плечи напряжены в тот момент, когда он решительно двигается в мою сторону, широкими шагами.

Позорно разворачиваюсь и бегу наверх. Стараюсь хлопнуть дверью как можно сильнее.

Меня трясет, сильно и невыносимо противно. Буря никак не утихает внутри. Всего пара секунд и все выливается в громкие рыдания. Я знаю, что все его слова – правда. Знаю давно. Но когда слышишь их от другого человека, когда истину кидают тебе прямо в лицо и тыкают мордой в собственное дерьмо, это чертовски выбивает тебя и заставляет стыдливо съеживаться в уголке, тихо ненавидя себя. Когда кто-то вообще знает или видит твои ошибки…дерьмо, это полное дерьмо, которое злит тебя сильнее всего остального.

Не знаю, сколько проходит времени, но когда я заканчиваю кусать зубами подушку и лить слезы, а моя голова раскалывается на части от боли, то замечаю, как что-то сверкает. Сначала в комнате, а потом понимаю, что это с улицы.

Кто-то вызвал полицию?

Пораженно выглядываю в окно. Точно, зад стандартного полицейского форда стоит у нашего дома.

В следующую секунду по внутренностям дома разносится звонок.

Выхожу в коридор.

– Доброе утро, мистер Палмер, – низкий голос полицейского звучит достаточно громко, чтобы я могла различить слова. – Я офицер Ридли. Ваша соседка, миссис Брайт сообщила, что слышала крики и шум у вас в доме.

Осторожно спускаюсь по лестнице, видя застывшего у входа Натана. Меня ужасает бардак в гостиной. Опрокинутое кресло, осколки вазы, сдернутый со своего места ковер и диван. Что тут, мать твою, произошло?

– Мисс? – полицейский замечает меня через плечо доктора. – У вас все в порядке?

Водянистые глаза офицера выжидающе смотрят на меня. Нужно лишь рассказать ему о происходящем. Меня держат здесь силой, меня мучают и издеваются. Только и всего. Мой билет на волю сам пришел ко мне в руки. Спасибо, некая миссис Брайт, я пришлю вам подарок.

– Мисс, у вас все в порядке? – повторяет офицер свой вопрос.

Я еле улыбаюсь.

– Да, – легко выдыхаю, глядя на напряженную спину Натана. – Обычная ссора, офицер. Он иногда бывает полным идиотом.

– Мистер Палмер, есть причины для беспокойства?

– Нет, офицер.

– Натан, дорогой, это, что девушка? Я не знала, что у тебя кто-то появился. – Я не вижу, обладательницы этого старого и скрипучего голоса, наверное, она прячется где-то за спиной тучного офицера полиции. – Возвращалась с собрания нашего общества по продвижению слова Господня, и услышала, как у тебя в доме кто-то кричит.

– Миссис Брайт, спасибо за беспокойство, но вы преувеличиваете, мы просто громко разговаривали.

Полицейский поворачивает голову куда-то вбок и обращается к невидимой для меня женщине:

– Миссис…

– Ничего страшного, офицер Ридли, ему можно верить. Мальчик хороший, вырос у меня на глазах.

– Ясно. Запишу в протокол, – мужчина за дверьми, вздыхает. – Извините, мистер Палмер. Поставьте подпись здесь, и я вас оставлю.

– Хорошо.

Нат расписывается и закрывает дверь.

Когда он оборачивается ко мне, то я вижу на его лице откровенное недоумение. Он тоже удивлен, что я не сдала его. Что ж я чувствую то же самое. Вновь молчание. Удобное и простое. На лбу у доктора выступил прозрачными капельками пот, лицо все такое же красное, как в тот момент, когда я убежала от него.

– Ты псих? Что с гостиной?

– Почему?

Сглатываю горькую слюну и пожимаю плечами.

– Я попробую, Натан. Просто не знаю, что еще делать.

Мы оба этому поражены и, наверное, одновременно рады. Возможно, я еще передумаю, может быть, мое настроение резко сменится уже через полчаса, но…я и в правду не пробовала. Жить.