Когда-нибудь ты заговоришь сам с собой

Через несколько лет я осознал, что мало-помалу угодил в зависимость к алкоголю: спиртное стало для меня средством скрасить однообразие бесконечной череды абсолютно одинаковых дней. Я сам впал в состояние, близкое к коме, словно вживил себе желудочный катетер, по которому в меня прямотоком непрерывно поступало виски. Мне было уже под тридцать, и единственное, что не позволяло полностью опуститься, - это дочь, хотя я практически с ней и не виделся. Ради нее я заставил себя встряхнуться и в начале девяностых перейти непосредственно к продаже недвижимости. Занимался я жилыми зданиями, и не без успеха, многолетний опыт ремонтов и переездов привил мне своего рода чутье на истинную стоимость любого дома.

Кроме того, я стал подчас совершать такие поступки, которые в трезвом виде были бы для меня просто невозможны. Например, я не раз терял машину: выезжал из дому вечером, ехал в город, где-то парковался, а наутро не мог вспомнить, где оставил автомобиль. Приходилось обзванивать все конторы, занимающиеся эвакуацией машин, и выяснять, нет ли у них моей тачки. Однажды утром я обнаружил, что ночью справил малую нужду прямо на стену комнаты. Впрочем, несмотря на внутреннюю деградацию, я умудрялся поддерживать сносный, обеспечивающий возможность худо-бедно работать внешний облик. Спиртным от меня разило постоянно - как из стакана, из которого забыли вылить недопитое вино.

А время все тикало и тикало.

Пэм прислала открытку из Афин.

Ужинала с Дэвидом Боуи. Очаровашка. Первый раз в жизни пила абсент. П .

В девяностном году Лайнус, не предупредив никого, уехал из города. Он сел в свой «фольксваген-жук», доехал до Летсбриджа в Альберте, а потом остановился на склоне хребта - континентального водораздела, - достал из багажника рюкзак и пошел пешком по полям, по стерне и соломе, распугивая фазанов да куропаток; он шел на восток, а по мере приближения зимы стал забирать к югу. К своему «фольксвагену» он так и не вернулся. Последующие несколько лет он провел, бродяжничая по югу Соединенных Штатов, отращивая бороду, подрабатывая подсобным рабочим, - чтобы только на еду хватало, - да присылая мне время от времени открытки, исписанные его микроскопическим почерком.

***

Привет, Ричард. Пишу тебе из Лас-Вегаса. Тут у нас зима. Я работаю в итальянском ресторане официантом. Особо не переламываюсь. А по соседству здесь тир, так я решил поучиться стрелять. Звучит глупо, но в этом деле, оказывается, есть чему учиться. Спасибо за письмо и фотографии. Приятно, конечно, знать, что ты обо мне беспокоишься, но, честное слово, у меня все хорошо. Ты спрашиваешь, на фига мне это надо. Вопрос вполне резонный. Я просто решил, что не могу больше ломать себя, подстраиваясь под эту жизнь. Вот работаю я инженером-электриком изо дня в день. И что - всю жизнь так провести? Когда я осознал это, то просто охренел. Не знаю, есть ли этому альтернатива, но, по крайней мере, я пытаюсь найти ее. Можно, конечно, воровать начать - весело, но как-то в нашем возрасте несолидно. Есть еще наркотики, но, честно говоря, я еще не видел ни одного человека, которому они помогли стать лучше. Жизнь кажется такой длинной и одновременно короткой. Хотя сегодня денек выдался вполне удачный. Смотрел па красивые облака, а еще повезло урвать целый мешок одежки в благотворительной лавочке за пять баксов. Видел Пэмми на обложке «Elle». Если будет время, пиши. Отправляй письма на почтамт Лас-Вегаса до востребования. Твой друг Альберт Лайнус .

***

В 1989 году Гамильтон женился на Клео, туристке-путешественнице, с которой он познакомился, когда делал съемку местности к северу от Кассэйра. Они переехали в небольшой коттеджик по соседству с набережной Лонсдейл и стали просто сверхдомашней добропорядочнейшей семейкой. Они организовывали тематические кулинарные ужины (Ребята, сегодня - Прованс!) , позволили себе набрать по нескольку лишних фунтов (Шоколадки «Dove», ах... стоит ли?) , а выходные проводили, переклеивая обои в комнатах (Хотел в бейсбол поиграть, да вот вроде плинтус привезли...) . Гамильтон вроде как совсем утихомирился, растеряв при этом большую часть своей язвительности и чувства юмора. На какое-то время он исчез с экрана моего радара, хотя как будто и жил неподалеку.

В 1991 году Венди получила диплом врача-реаниматолога. В тот же год у нее умерла от рака печени мать, и ей пришлось переехать к отцу, Айвору, этому сварливому троллю, от которого и в лучшие-то времена ласкового слова было не услышать. В общем, забот у Венди было по уши, но назвать эту круговерть жизнью язык не поворачивается. Насколько я знаю, студенткой она мечтала по-настоящему влюбиться, но как-то не получилось, и теперь она очень переживала из-за этого.

В том же году Пэм стала реже появляться на страницах журналов, а на Новый год и вовсе, можно сказать, сбежала в самоволку, не удостоив никого из нас даже открытки, поцелованной напомаженными губами. Обидно было, конечно, но мы понимали, что этому наверняка есть серьезные причины. Гамильтон, пребывая как-то раз в плохом настроении, заявил:

- Отлеживается где-нибудь, раны зализывает. И нечего идеализировать и романтизировать ее. Так ей, дуре, и надо.

- В каком смысле - так и надо? - спросил его я.

Мы как раз сидели в гнездышке Гамильтона и Клео: светлый деревянный гарнитурчик, дурацкие зверюшки-магнитики на дверце холодильника, белое вино. При каждой заочной оплеухе Пэмми от Гамильтона Клео точно светилась изнутри.

- В каком смысле? - переспросил я.

Гамильтон сам не знал, в каком. Пробурчав что-то невразумительное, он заявил, что ему нужно позвонить.

- Экий я все-таки скот.

Клео изобразила на лице досаду.

***

В середине 1992 года Пэм вернулась к родителям - разуверившаяся в себе, чего-то боящаяся, худющая и зловеще-красивая. Жизнь модели выпила из нее все соки. Как-то раз мы сидели на лужайке перед ее домом, и она сказала:

- Знаешь, Ричард, это было здорово. Честное слово. Но теперь все кончилось, а от самой себя во мне остался лишь крохотный кусочек. Я думала, что «меня» много, черпай сколько хочешь. Как бы не так. Теперь придется успокоиться и растить себя заново, потихоньку, как цветок из семечка. Надо же было все так бездарно профукать: десять лет грести деньги лопатой, и вот на тебе - ни гроша за душой.

- Куда же деньги-то подевались? - спросил я.

- Наряды. Рестораны. Наркотики. Еще наркотики. Вложила по-дурацки. Сначала - в какой-то супермаркет в Оклахоме, который так и не построили, потом в пенсионный страховой фонд в Орегоне. Этот просто взял и обанкротился. - Пэм не столько говорила, сколько сплевывала слова. - Черт. Зато вот теперь - курить можно. - Над нами шуршали деревья; прокаркала ворона. - И ведь скучаю я даже не по наркотикам. Знаешь, Ричард, что мне требуется? Экшн. Я хочу ощущать себя королевой, играющей в рулетку. Черные лимузины... Дерьмо собачье, но ведь скучаю же. Не хватает известности, почитания... - Долгая пауза, а потом: - Лоис иногда приглашает меня посидеть с Меган. Забавная у тебя девчонка. И яркая такая. Мне она Карен напоминает.

- Спасибо.

- Когда я ее в первый раз увидела, ну, еще тогда, в коляске, то подумала, что она так и вырастет этакой пацанкой, твоей двойняшкой. Ты вот зато, дорогой, выглядишь, прямо скажем, хреновато.

- И за это тоже спасибо, Пэм. - Я начинал поглядывать на часы - пора было забирать Меган с катка.

- Ричард, ты только не уходи... Нет-нет, посиди еще, пожалуйста. Ты обиделся? Я ведь только про цвет лица... я не хотела...

- Извини, Пэм, мне правда пора...

Пэм на глазах сникла и была готова расплакаться. Я снова сел рядом и спросил, что случилось. Она всхлипнула и, глядя на сцепленные руки, ответила:

- Просто мне... мне так...

- Что, Пэм? Скажи.

- Одиноко, - почти шепотом.

- Понятно. Мне тоже.

Я обнял ее, и она опять всхлипнула.

- Как Гамильтон? Ты с ним видишься? Он счастлив?

- Вроде как да.

- А, ну-ну!

Тот самый медальон с волосами был по-прежнему на ней. Я предложил съездить за Меган вместе, и Пэм с готовностью согласилась.

***

Судьбе было угодно, чтобы Пэм очень скоро наткнулась на Гамильтона и Клео в музыкальном отделе «Парк-Рояла». Что-то клацнуло, замкнулось - и из магазина они вышли уже вдвоем, совершенно забыв о Клео. Сама же она, увидев Гамильтона и Пэм вместе, сразу поняла, что ей в этом раскладе места нет. Клео никогда раньше не видела на лице мужа такого выражения: неверие в происходящее, поклонение божеству, желание покорить остроумной шуткой, чувственное, похотливое обожание, восхищение - все это, определяемое безошибочно как любовь, обрушилось направленным лазерным лучом прямо на Пэмми.

Брак Гамильтона даже не распался, а рухнул, как взорванное динамитом казино. Через полгода был оформлен и официальный развод: Клео достался коттедж, а Гамильтон этаким бумерангом очутился снова в бесплатном жилье - родительском доме, в трех минутах ходьбы от Пэм. Как-то раз, ужиная у своих, я увидел в окно, как они слоняются по Рэббит-лейн. Каждые три шага поцелуй. Каждые пять шагов - нежные объятия. Влюбленный Гамильтон.

Возвращение Пэм здорово повеселило всех нас. Чего стоили одни ее байки о светской жизни: секс, наркотики, каннибализм. Ее карьере в шоу-бизнесе пришел конец, но ей, похоже, было на это совершенно наплевать.

- Куда лучше быть здесь, в этой дыре, с вами, ребята, - говорила она.

Я спросил Пэмми, чем она собирается заниматься дальше. Оказалось, что план у нее уже есть. Она решила устроиться по гримерной части на одну из штатовских теле- или киностудий, много снимавших здесь, в своих ванкуверских филиалах. Впоследствии выяснилось, что это была лучшая бизнес-идея из всех, когда-либо нас посещавших.

***

А как же Карен? Ни живая, ни мертвая все эти годы, уже почти стершаяся из памяти людей - незрячая, хрипло дышащая, высохшая, в своем инвалидном кресле, в фальшивой полуодежке, маскирующей не прикрытую пледом часть тела... она вдруг поворачивает голову, ее глаза загораются, оживают - и вот она целых три секунды видит в окно небо и облака, на краткий миг возвращается она в мир живых, вот только рядом никого нет, никто ничего не узнает. Карен возвращается на темную сторону Луны. Мы так и не знаем, что она увидела тогда, в тот декабрьский вечер, и, по всей видимости, не узнаем никогда.

К началу девяностых вероятность того, что Карен очнется, выражалась отношением один к миллиарду. Один, но все-таки этот шанс оставался. Да, Карен, пожалуй, не «приносила пользы» обществу.

А вы скажите честно: многие ли ее приносят? Может быть, она уже выполнила весь свой долг. Она дала нам право и возможность надеяться. Она сохранила нам едва уловимый аромат уже ушедшей эпохи, она неустанно напоминала о том, что жестокость, грубость и крайности современности - это не то, каким мир должен быть. В нем должны оставаться теплые тихоокеанские дожди, куртки-«дутики», терпкое красное вино в кожаных бурдюках и очарование наивности.

Судьба банальна

Побродяжничав года четыре, Лайнус вернулся домой в конце девяносто второго. Стал он еще более замкнутым и молчаливым, чем раньше.

- Догадаться о чем-либо по выражению его физиономии - это своего рода упражнение по кремлинологии, - сказал Гамильтон, - а от прямых расспросов, сами понимаете, толку мало. «Эй, Лайнус, а что это ты в последнее время такой замкнутый? Слушай, в чем дело?»

Выяснить что-либо у Лайнуса оказалось действительно гиблым делом, и разговоры о его долгом отсутствии быстро сошли на нет. Словно он вышел купить сигарет и вернулся через пять минут.

Венди поужинала с Лайнусом через неделю после его тихого возвращения. Потом она доложила мне:

- Он совсем было ушел в себя и еще не до конца вернулся. Понимаешь, он говорил мне о дюнах, о льдах, о шоколадных батончиках и о поездках автостопом. Эти вещи можно воспринимать серьезно, если только сам бродяжничаешь или ищешь сезонную работу. Какие-то знаки, начерченные мелом, еще ерунда всякая...

Я завидовал Лайнусу, этому его путешествию в никуда, но никак не хотел поверить в то, что за все это время ему ничего не открылось. Я, да и Гамильтон - мы жили с надеждой на то, что наша жизнь рано или поздно вдруг одним скачком обретет смысл. Я... мы не становились моложе, но почему-то особо и не мудрели с годами.

Родители Лайнуса за пару лет до того перебрались на самый залив - в Бельвью, и в их тамошнем крохотном коттедже не было даже лишней комнаты. Соскучившийся по родным местам, Лайнус снял домик на Муайен-драйв - через четыре участка от своего старого жилья. На оплату жилья и на жизнь он зарабатывал починкой электрооборудования частным образом, не устраиваясь на постоянную работу. Его специализацией были электрические генераторы. Такая работа стала разочаровывающим продолжением романтического сериала о его былых странствиях.

Венди, искавшая любой предлог, чтобы не сидеть дома с жаждавшим излить на кого угодно злобу отцом, заходила к Лайнусу каждый вечер, отдежурив на отделении скорой помощи в Лайонс Гейт. Как-то раз во время празднования Хэллоуина мы увидели, как Венди подсела к Лайнусу на колени, и на ее лице мелькнула улыбка влюбленности. «Ну и слава Богу!» - порадовались все мы. Венди стала меньше времени проводить на работе; она снова влилась в нашу прежнюю компанию.

Как-то я натолкнулся на нее посреди Муайен-драйв. Она чуть не летела по воздуху, в руках ее был зажат какой-то пакет. Я спросил ее, что в нем, и она поспешила продемонстрировать содержимое, объяснив:

- Это кристаллическая друза серы, мне ее Альберт подарил.

- Альберт? Тьфу ты, блин, совсем забыл, что Лайнуса так зовут.

- Правда, он лапочка?

Вскоре Венди переехала к Лайнусу, а летом они поженились - как и Пэм с Гамильтоном. Через неделю после свадьбы, в дождливый день, сидя с Венди в гостиной на каких-то коробках, я спросил ее, почему они с Лайнусом не оказались вместе раньше. Венди ответила:

- Знаешь, я всю жизнь боролась с одиночеством. Ежедневно. Потом оно зашло с тыла и вкралось в мои сны. Я стала думать, что меня заговорили, сглазили, заколдовали жрецы вуду, приговорив к вечному одиночеству. А Лайнус сказал, что, оказывается, его мучает то же самое! Знаешь, насколько легче мне стало? Меня вдруг осенило, что мы с Лайнусом в чем-то очень похожи.

Пэм прокомментировала это так:

- Они оба волки-одиночки. Вот наконец и нашли каждый себе подобного. К тому же им хорошо друг с другом, уютно. И вообще, кому какое дело?

В ту осень я тоже переехал к Лайнусу. Я потерял водительские права и был вынужден ездить на такси, что давало мне отличную возможность пить еще больше. Пьянство превратило меня в никудышного работника, я остался без гроша, и вскоре мне уже потребовался тихий недорогой аэродромчик для аварийной посадки. Лайнус выделил мне комнатуху в цокольном этаже - с висевшей под низким потолком одинокой лампочкой и окошком, которое лоб в лоб смотрело на сарай, где Лайнус хранил свои инструменты.

- Сдается мне, - сказал Лайнус в тот день, когда состоялся «переезд», - что ты пьешь, чтобы убить время, пока Карен не проснулась. Я прав?

Я сказал ему, чтобы он не лез не в свое дело, хотя, скорее всего, именно в его словах и крылась правда.

- Не только в этом дело, причин хватает, - поспешил я добавить.

Мы еще немного побеседовали на тему моего пьянства, словно речь шла о простуде.

Я последним из нашей компании вернулся в наш родной район. Гамильтон переехал к Пэм. Дела у всех нас шли неважнецки. Этакий кружок неудачников. Как-то мы с Пэм гуляли по лесу, и она спросила меня о том, куда нас отнести:

- Ричард, вот ты скажи: мы добились чего-то в жизни или наоборот? Вроде бы работаем, что-то делаем, но... чего-то не хватает.

- Внутренняя пустота, наверное.

Послышался скрипучий голос какой-то птицы.

- Да нет, я так не думаю. Детей, правда, ни у кого нет - это, наверное, что-то значит. Ой, извини. Вот дура. Совсем забыла про Меган. Ничего, я тоже рано или поздно обзаведусь малышом. Ты как-то сказал мне очень правильную мысль, ну, процитировал строчку с открытки Лайнуса. «Жизнь кажется такой длинной и одновременно короткой». Почему так?

Начал накрапывать дождь.

- Я думаю, потому, что мы только живем в этом мире, но не меняем его. Хотя нет, не так. Мы ведь зачем-то родились - значит, мы часть какого-то важного плана.

Мы пошли дальше.

Все мы проснулись через одинаковое (примем за Х) число лет после юности, какие-то склизкие и загрубевшие. Возможность сделать выбор еще есть, но она уже не кажется безграничной. Веселье стало ширмой, прикрывающей готовность забиться в истерике. Мы как-то незаметно оказались посреди преждевременной осени жизни - никакого тебе янтарного бабьего лета, никаких красот, а сразу - мороз, зима, бесконечный, все не тающий снег.

В глубине души я рвался растопить этот снег, я хотел изменить ход вещей в этом мире. Я не хотел стареть раньше времени.

Мы подошли к длинному прямому участку тропинки. Пэм сказала:

- Смотри.

Она профессиональной походкой манекенщицы прошла по воображаемому подиуму.

- Келвин Кляйн. Милан. Осенняя коллекция девяностого года. О чем я думаю, выходя на подиум? Я волнуюсь, не слишком ли тощие у меня ноги, достанется ли мне после показа халявный кокаин... Внутренний мир супермодели - это тебе не шутка!

Мы перебрались через ручей и пошли по его мшистому берегу под лучами солнца, пробивающегося сквозь тучи.

В тот вечер я напился под предлогом того, что дома никого не оказалось и по телефону было никого не вызвонить. Я переживал заново разговор с Пэм и чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо. Я старел, я был один, и, самое главное, я не видел ни единого шанса, что когда-нибудь это изменится.

Я не помню, что было после того, как я открыл вторую за вечер бутылку водки (тут уж мне давно было не до тонкостей вкуса... залить бы побыстрее, да чтоб зацепило). Наутро я проснулся головой в унитазе - словно кусок мяса на колоде мясника. Я, оказывается, наблевал на, а затем и - в музыкальный центр, порвал цепь велотренажера и обгадил - в прямом смысле - все постельное белье, частично обтерев его об стены. Как и когда - в моей памяти ответа не было.

Венди зашла ко мне и стала говорить, когда я еще валялся на полу. Затем пришел Лайнус. Венди сказала:

- Ричард, так больше нельзя.

Лайнус наполнил ванну, и вдвоем с Венди они положили меня в воду. Пока я отмокал, все еще слегка пьяный, они убрали мою комнату. Черное злобное похмелье уже раскалывало мой череп изнутри. Меня запихнули в джип «тойоту» Венди и отвезли к ней в больницу. Это был конец.

- Я хочу умереть! - кричал я Венди.

- Нет. Не хочешь, - спокойно отвечала она.

- Я хочу туда, где Карен!

- Нет.

- Я хочу!

- Тебе туда нельзя.

- Мне нужно!

- Заткнись, будь мужиком, - прикрикнул Лайнус. - Пора взрослеть, Рич.

***

Накануне Нового 1992 года мы забрались в холодную, как иглу, кухню Лайнуса и, сидя за пластмассовым столом, лениво перебрасывались в покер, стараясь придать этим посиделкам благородный оттенок в связи с тем, что мы - такие хорошие - сумели сохранить дух нашей компании, несмотря на всякие проблемы и сложности в прошлом.

В окна изо всех сил барабанил дождь. Мы сидели при свечах - без обычного света. Его Сердитость Гамильтон был отмечен особым знаком - гипсом на ноге: его он заработал месяцем раньше, сорвавшись с тридцатифутового обрыва. А еще не так давно его застукали на том, что он «одалживал» у фирмы кое-какую взрывчатку, и, разумеется, предложили уйти по-хорошему до того, как его уволят. Его жизнь если и не была разбита вдребезги, то уж точно дала изрядную трещину.

Я позволил себе спросить:

- Вот скажи мне, на кой хрен тебе понадобились эти детонаторы и пластид? Что - супермаркет решил взорвать?

- Нет, Ричард. Я собирался забраться куда-нибудь в тьму-таракань и взрывать там скалы. Это мой способ творческого самовыражения. Как, скажи мне, самосовершенствоваться художнику, если ему не дают права на эксперимент? Динамит - вот моя палитра! Скалы - мой холст! Твою мать! И что мне теперь делать?

Лайнус тоже был не в лучшем настроении, что странно, потому что ему вообще не были свойственны какие-либо настроения. Пэм, похоже, готовилась сесть на «ежемесячный поезд в ад». Венди клевала носом, проведя рождественскую неделю сплошь на срочных вызовах. У меня как-то странно побаливала голова. Наверное, я надышался гелия из подаренного мне Гамильтоном в качестве прикола баллончика в форме клоуна. К тому же я давился безалкогольным гоголь-моголем; желудок как мехом выстлали; трезвость - норма жизни оказалась вызывающе унылой.

Гамильтон разглагольствовал по поводу работы:

- Нет, ребята, поймите: чтобы система нормально функционировала, должен существовать привлекательный порядок вознаграждения. Еще одну карту. И не снизу, Ричард. Я слежу . В обществе с высокой конкуренцией должны существовать простые, но жесткие правила поведения и строгие наказания за несоблюдение этих правил. Перебор . Неудачники должны быть - но на периферии, в качестве назидательного примера для тех, кто удержался в центре. Никто не хочет знаться с неудачниками, - взятка Венди, - неудачники - это темная сторона общества, но благодаря им остальных держат в страхе и заставляют подчиняться. Мне нужно выпить. Лайнус, где у тебя эти желтые помои? Тащи сюда! Живо?

Лайнус, не выдержав, рассмеялся. Пэм пристыдила супруга:

- Гамильтон, не будь скотиной! Налей себе сам. Да заодно плесни и мне пару глотков.

Карты остались лежать на столе. Венди занялась складыванием башенок из фишек. Точно так же много лет назад, в день выпускного вечера, она сооружала столбики из придорожного щебня. Разговор на начатую тему шел своим чередом. Мы пристально и придирчиво разбирали свою жизнь, кто в ней чего добился. В самокритике, порой безжалостной, недостатка не было. Мы складывали, вычитали, анализировали, сравнивали себя с другими. Нас в какой-то мере успокоило то, что жизнь остальных людей тоже стабильностью не отличалась. Я решил зайти с другой стороны и задал друзьям вопрос:

- Вот животные. А у них бывает досуг? Ну, в том смысле, могут ли они болтаться просто так, без дела? Или все, что они делают, связано с добыванием пищи или с обустройством логова?

- Есть такие ястребы, - сказал Лайнус, - которые умеют выбирать восходящие потоки воздуха и парят, порой часами, не шелохнув крыльями. И ведь не пикируют при этом на грызунов, а просто висят себе в небе, и все.

- Собаки умеют радоваться и отдыхать, - сказала Пэм. - Бегают за палочкой, устраивают возню на ковре. Это ведь без какой-либо цели. Только в удовольствие.

- Не знаю, не уверена, - возразила Венди. - Ястребы всегда настроены на поиск пищи. Собаки, таскающие палочки, подчиняются инстинкту взаимодействия. Но дело даже не в этом, просто у животных вообще нет времени. Это понятие свойственно только людям, что, в частности, и отличает нас от братьев наших меньших.

При этом Венди умело - словно этакая богиня казино - не просто перетасовала карты, а словно сделала карточный массаж всей столешнице. Впечатляющее зрелище.

Лайнус сделал глоток и сказал:

- Насколько я понял по собственному опыту, в двадцать лет человек уже точно знает, что рок-звездой ему не быть. В этом круге играем с тройками . К двадцати пяти можно догадаться, что стоматологом или умственным работником тебе тоже уже не стать. - Тут Венди чмокнула его в щеку. - А в тридцать к тебе начинает подбираться темнота, и ты уже задаешься вопросом, удастся ли тебе хотя бы реализоваться, не то что уж добиться успеха или благосостояния. Пэм, будешь ты ходить или нет? Давай, просыпайся! В тридцать пять уже становится в основном ясно, чем ты будешь заниматься всю оставшуюся жизнь. Человек смиряется со своей судьбой. Черт, да что у меня - рука нелегкая? Ну и карты!

Пэм сказала:

- Гамильтон, где мои отруби? Хрю?

Пэм, по крайней мере, удалось реализовать мечту - стать фотомоделью. А Гамильтон - он чего добился? Он подковылял к столу с бутылкой в руках.

- Сама ты хрю , Памела.

Игра постепенно перешла в дружескую шутливую перебранку, чего мы все давно хотели. Продолжай мы делать ставки всерьез, Лайнус мог бы обогатиться на десяток миллионов. Он всегда нас обыгрывал. В Лас-Вегасе, что ли, наловчился?

- Я кое-что читала на эту тему, - сказала Венди. - По результатам исследований, человек может изменить в себе - в своей личности, в своем нутре - самое большее пять процентов.

- Господи! Вот обрадовала! - вздохнула Пэм.

- Дурдом, блин, - заметил Гамильтон. - И против не попрешь...

Меня этот факт и вовсе подкосил. Неужели придется мириться с собой таким, какой я есть сейчас? Мне-то хотелось только одного - поменяться на все сто процентов.

Через несколько минут Лайнус нарушил угрюмое молчание.

- Вот что я заметил, - изрек он. - В наше время каждый обвиняет всех остальных в наигранности действий. Понимаете, о чем я? Ну, что все какие-то неискренние, ненастоящие. - Он заглянул в свою чашку с растворимым кофе.

- Напиток - «мечта тинейджера», - перебил его Гамильтон.

- Никто не доверяет даже собственному, для себя созданному образу. У меня ощущение, что люди вокруг ненастоящие. Словно было в них что-то нутряное, ценное, а они взяли и выбросили это ядро прочь, заменив его какой-то красивой пустышкой. Давай, Венди, твой ход...

На некоторое время мы углубились в покер; нам было как-то не по себе под таким все насквозь просвечивающим прожектором.

- Аминь, ваше преподобие, - объявил Гамильтон. - Три валета, и банк мой. Ричикинз, твоя ставка. Хотя - это ты, Рич? Докажи мне, что ты - это ты, дерзкий самозванец.

- Гамильтон, у тебя очень забавная манера говорить, - резко сказал Лайнус, и в его голосе появились нотки, заставившие всех нас насторожиться. - Твоя речь похожа на фразы из рекламных роликов. Ты никогда не бываешь искренним, не стараешься быть вежливым. А ведь когда-то ты бывал довольно любезным. Ты в жизни никогда ни с кем не говорил по-настоящему. - Мы все застыли. - Когда ты был молод, это было весело, но молодость прошла, и теперь ты не то что не забавен, ты даже не скучен. Ты внушаешь ужас. И все-таки напряги мозги, вспомни, когда ты в последний раз говорил по-человечески с кем бы то ни было?

Гамильтон почесал ногу под гипсом.

- А оно мне на хрен не сдалось.

- И все-таки?

Гамильтон бросил просительный взгляд на Пэм, но тылы подвели его: Пэмми положила карты на стол и демонстративно озаботилась состоянием лакового покрытия лицевой стороны бубновой дамы.

- Я... - Гамильтон был явно застигнут врасплох. - Ну, мы с Пэм все время разговариваем. Правда, Пэмми?

Пэм, не отрывая взгляда от карт, ответила:

- Я в вашей дурацкой дуэли не участвую.

- Большое спасибо, дорогая. Не пойму я, Лайнус, к чему ты клонишь. По-твоему выходит, что если мне нравится легкая болтовня и шутки, то я уже и врун, и лицемер. В зеркало бы иногда посматривал. Сам-то та еще красотка.

- Гамильтон, в зеркало я смотрю ежедневно. А сказать я хотел только то, что ты сам захлопываешь перед собой последнюю дверь, ведущую - быть может - к спасению. Это доброта и честность. У тебя осталось еще лет тридцать пять; жизнь теперь покатится под гору.

- Да какого... - Гамильтон вскочил на ноги и потянулся к костылям, стоявшим в углу, над грудой обуви и кошачьим туалетом. -...Междометие, выражающее крайнюю степень неудовольствия, - поправил сам себя Гамильтон. - Только все это ни-ко-му-не-нуж-но, - преувеличенно внятно произнес он. (Гамильтон как раз примерно в то время озаботился своим произношением и стал брать в прокате только английские кассеты, чтобы скорректировать свой акцент в сторону британского.) - С меня хватит, не собираюсь я сидеть у этого проповедника. Пойду-похромаю домой. Пэм, ты как? Идешь или останешься здесь, чтобы стать настоящей в обществе Иисуса и наших друзей-приятелей?

Пэм посмотрела ему прямо в глаза:

- Я еще посижу, недолго.

- Прекрасно, до-ро-га-я. Пошкандыбал я.

Венди помогла ему с костылями. Он вышел на улицу, прямо под дождь, проорал нам со двора: «Пошли вы все!...» и потащился в сторону дома Пэм, хотя тогда нам казалось, что в демерольный <Демерол - обезболивающее средство, имеющее наркотический эффект.> туман. Сидя вокруг стола, мы молча сложили в коробку карты и фишки.

- Забудет он все это, - вздохнула Пэм, ловко собрав со стола три бокала пальцами одной руки, - Он не из тех людей, которые способны измениться. Эх, кто бы мне объяснил, почему такие мудаки всегда настолько привлекательны и сексуальны? Ну не врубаюсь.

Я спросил:

- Слушай, Лайнус, зачем было все это устраивать?

- Не знаю, - ответил он честно. - Я просто должен был это сказать. Я боюсь, что мы уже никогда не изменимся, что мы потеряли даже способность что-то менять в себе. Ты об этом хоть иногда задумываешься?

- Да, - ответил я.

***

На следующее утро все было забыто.

Решив зайти к Гамильтону, я столкнулся на улице с Меган. Она шла в компании двух таких же тринадцатилетних подружек и одного приятеля. Все четверо дымили как паровозы, на парне были штаны мешком, а девчонки нарядились в одинаковые до ощущения клонированности шмотки; одинаковая косметика и прически еще более усиливали впечатление биоидентичности (совсем как когда-то Карен, Пэм и Венди). Я спросил:

- Ты куда-то собралась, Мег?

- Да так.

- «Так» - это как, где это твое «так»?

- Идем делать добрые дела, папа. Пасхальные подарки деткам-дебилам.

Ее друзья захихикали. Я вдруг понял, что Меган впервые была не рада видеть меня, мое присутствие ее тяготило. Умом-то я все понимал, но заноза в душе осталась.

- Не забудь, бабушка с дедушкой ждут тебя к ужину.

Она со вздохом закатила глаза, ее друзья демонстративно смотрели куда-то в сторону.

- Хорошо, папа.

Подростки-мучители. Смешно сказать, я был уверен, что без проблем преодолею вместе с дочкой ее трудный возраст. Как и большинство родителей, я думал, что у меня есть «волшебная палочка», при помощи которой дочь-подросток превратится из противника в друга. Как бы не так.