Глава 25. Когда сбываются мечты
Словно подчинившись желанию Гермионы, время летело удивительно быстро. Две недели промелькнули как один день и не были слишком насыщенными событиями. Да и какие теперь события можно ожидать? Жизнь магического мира очень быстро вошла в спокойное размеренное русло, будто и не было никакой многолетней войны. На следующий день после битвы «Ежедневный Пророк» вышел с заголовком «Волдеморт повержен», фотографией смущенного главного героя магического мира Гарри Поттера и объявлением этого дня национальным праздником. Все, безусловно, порадовались и с удовольствием отпраздновали это событие, но уже тогда люди, обсуждая между собой случившееся, сходились во мнении, что иначе и быть не могло, и что никто никогда и не сомневался в победе Мальчика-Который-Выжил. А еще через день полосы газет стали занимать обычные рутинные вопросы, такие как изменения в законе о наследстве, вручение премии Мерлина за создание усовершенствованных бытовых заклинаний и так далее. Словом, окончившаяся война отошла на второй план.
В этом не было ничего удивительного, ведь двухлетний перерыв позволил многим забыть о существующей опасности. А последняя битва, проходившая в окрестностях Хогвартса, изолированного от остальной части магического мира, воспринималась почти такой же далекой, как опасная гиппогрифовая лихорадка в Венесуэле, о которой так много писали в газетах месяц назад. Только аврорат это время существовал в режиме повышенной готовности и отлавливал оставшихся на свободе пожирателей смерти, которым не удалось скрыться заграницей в первые часы после падения их повелителя. И еще больница Святого Мунго после битвы принимала больше пациентов, чем обычно, но спустя неделю большинство из них благополучно выписались, а к концу второй недели поправился последний из пострадавших во время сражения при Хогвартсе — Ремус Люпин. Министерство Магии всячески пыталось подчеркнуть собственную заслугу в почти бескровном окончании многолетней войны с самым могущественным темным магом, но на этот раз подобная политика оказалась безуспешной. Во время официального награждения героев битвы министр собственноручно вручал ордена Мерлина различной степени каждому из участников сражения, но сам так и не был удостоен честью попасть на колдографию героев, размещенную во всех магических газетах.
Гермиона поначалу большую часть времени проводила в больничном крыле с мадам Помфри, ухаживая за теми, кто был ранен, но остался в Хогвартсе. Когда же в ее помощи отпала необходимость, она с упоением погружалась в чтение в любимой библиотеке. Слишком долгое время она была лишена возможности уделять внимание любимому занятию, но сейчас, когда ничто не могло ей помешать, Гермиона не отказывала себе в удовольствии провести день за чтением древних фолиантов.
С Северусом эти две недели Гермиона виделась совсем мало в основном из-за его невероятной занятости. Он сутками пропадал в лаборатории, делая запас всех необходимых зелий для Хогвартса перед своим отъездом. Несмотря на многочисленные просьбы директора, он так и не согласился вернуться на должность преподавателя зелий или ЗОТИ. Однажды Альбус полушутя даже предложил Северусу занять должность директора вместо него самого, ведь для Снейпа многие годы Хогвартс был единственным домом, и он как никто другой сумеет позаботиться о школе. Но, будучи помимо собственной воли прикованным к Хогвартсу цепями долга в течение почти двадцати лет, Снейп перестал питать к этому месту сентиментальную привязанность. Кроме того, преподавание никогда не было для него любимым делом, а среди множества талантов Северуса педагогический явно не значился, о чем свидетельствовал титул самого ужасного учителя Хогвартса, бессменно присваиваемый ему несколькими поколениями студентов. Выслушав эти аргументы с нескрываемым весельем, Альбус все же согласился с тем, чтобы Северус покинул стены замка, но только при условии, что они с Гермионой обязательно отправят своих детей учиться в Хогвартс. На такое заявление директор был удостоенным лишь недовольным хмыканьем, что, по всей видимости, должно было означать «сами как-нибудь разберемся».
Помимо забот, связанных с Хогвартсом, нужно было решить вопрос с жильем для будущей семьи. Ни Северус, ни Гермиона не являлись счастливыми обладателями солидных банковских счетов либо шикарных родовых поместий. Существенные денежные премии, прилагаемые к орденам Мерлина первой степени, и средства, вырученные от продажи дома в Тупике Прядильщиков, почти полностью решили финансовый вопрос, но сама процедура продажи дома и покупки нового заняла неимоверно много времени. Гермиона давно считала, что бюрократия в магическом мире стократ хуже, чем в маггловском, но даже она была удивлена тому, сколько усилий потребовалось Северусу на эту простую процедуру. Как-то само собой получилось, что они решили поселиться в том маленьком домике у моря, который занимала Гермиона последний год. Он находился в красивом уединенном месте, был довольно уютным, и их обоих необъяснимо тянуло туда, именно на то место, где их судьбы переплелись в одну. К тому же место, где был проведен связующий ритуал, продолжает хранить светлую магию для супружеской пары, давая дополнительную защиту и укрепляя брачные узы.
К огромному удивлению Гермионы, подготовку к свадьбе Северус, как и обещал, почти полностью взял на себя, за что она была искренне благодарна. Несмотря на свою общую эрудированность, Гермиона не так уж много знала о традиционных магических церемониях бракосочетания. Честно говоря, о маггловских церемониях она знала не намного больше, эти вопросы не слишком заботили ее, когда она была маленькой, а после зачисления в Хогвартс она была настолько увлечена открытием нового мира, что в стремлении узнать как можно больше важного не оставалось времени думать о таких пустяках. А потом была война, и мечты о свадьбе и белом платье казались абсурдными и несвоевременными. Кто же мог предугадать, что предложение руки и сердца она получит в тот же день, как кончится война и времени на изучение этого вопроса просто не будет. В общем, инициатива Северуса оказалась просто спасением. Единственное, что он поручил Гермионе — это рассылка приглашений на свадьбу. На вопрос: «А кого ты сам хочешь пригласить?» он честно ответил: «Я не желаю видеть никого кроме тебя и, может быть, священника, но ты можешь пригласить всех, кого захочешь». Так она и сделала, пригласила всех, кого хотела, а если быть точнее, то просто пригласила всех.
Так как заранее никому не было известно о наличии отношений между будущими супругами, Гермиона искренне развлекалась, привязывая шелковыми ленточками подписанные приглашения к лапкам белых почтовых голубей (конечно, совы традиционные почтальоны, но голубей она сочла более романтичными посланниками) и представляя себе выражение лица каждого, кто их получит. А еще несколько следующих дней она получала удовольствие от появляющихся в камине именно с такими выражениями лиц друзей задающих один и тот же вопрос: «Гермиона, это правда? Ты выходишь замуж за Снейпа?». Особо оригинальные приглашенные после утвердительного ответа интересовались не находится ли она под действием какой-нибудь хитроумной магии, лишающей разума, она же весело смеялась и отвечала, что всему виной магия любви.
Еще одним важным и довольно приятным вопросом, связанным с предстоящей свадьбой, стал выбор свадебного наряда. Счастливая невеста хоть и мечтала в раннем детстве о чем-то ослепительно белом и воздушном, на практике имела весьма отдаленное представление, каким именно должно быть ее свадебное платье. В этом вопросе весьма кстати оказалась помощь Джинни Уизли, которая, по всей видимости, гораздо больше времени, чем Гермиона, проводила в мечтах о главном празднике в жизни любой девушки и знала о свадебных нарядах все и даже больше. В четверг они договорились вместе отправиться к мадам Малкин и подобрать наряд для Гермионы. Все было бы просто волшебно, если бы этот разговор случайно не услышала Лаванда, а, услышав, не начала восторженно хлопать в ладоши и требовать принять в этом знаменательном событии непосредственное участие. Гермиона долго гадала, что послужило причиной взрыва неподдельной радости Лаванды — новость о счастливом событии в жизни бывшей однокурсницы и подруги или то, что теперь в деле завоевания руки и сердца новоявленного героя магического мира Рональда Уизли у нее стало одной соперницей меньше. Хотя одной советчицы в лице Джинни было бы более чем достаточно, но, зная Лаванду, легче было просто согласиться на ее участие, чем несколько часов выслушивать ее просьбы, а потом все равно согласиться.
В четверг ровно в полдень Гермиона оказалась возле магазина мадам Малкин с легким чувством приятного предвкушения. Оглядываясь по сторонам в поисках подруг, она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, мысленно представляя себе, как она появится перед Северусом в подвенечном платье, пройдет по долгому проходу к алтарю... Но тут же отдергивала себя от этих мечтаний, ведь неизвестно, как все устроит Северус, может и не будет никакого длинного прохода и алтаря, не стоит заранее настраиваться на что-то. По мере того, как стрелки часов отклонялись от назначенного времени встречи, ее радостное предвкушение начало сменяться нетерпеливым раздражением. «И где только пропадают мои так называемые помощницы? Я уже все витрины окрестных магазинов наизусть выучила», — думала она, ежась от осеннего ветра. Когда Гермиона уже решила возвращаться назад в Хогвартс, из-за угла появилась довольно улыбающаяся Лаванда.
— О, Гермиона, ты уже здесь? Джинни просила передать, что опаздывает, и чтобы мы начинали без нее, — беззаботно пролепетала девушка, откидывая назад светлые локоны, разметавшиеся на ветру. Гермиона хотела возмутиться ее вопросу: «Конечно, она уже здесь, они договорились встретиться двадцать минут назад...», но желание уйти с обдуваемой улицы в уютное тепло магазина пересилило ее возмущение, и они молча вошли в помещение.
Приветливая хозяйка встретила их дежурной улыбкой, и, предположив, что они студентки-старшекурсницы, стала предлагать вечерние наряды для Хэллоуина. Мадам Малкин самозабвенно рассказывала о новинках колдовской моды, и Гермиона сразу почувствовала себя растерянной от такого напора. А вот Лаванда напротив чувствовала себя, как дома, она удобно расположилась в маленьком кресле и обратилась к хозяйке магазина.
— Мадам Малкин, мы еще обязательно заглянем к вам за нарядами для Хэллоуина, но сейчас у нас совсем другая задача. Дело в том, что Гермиона вскоре выходит замуж, и нам нужно подобрать ей все для свадьбы! — самым восторженным тоном заговорила Лаванда.
— О, поздравляю, дорогая! Какое чудесное событие! — медовым голоском протянула женщина. — Тогда нам стоит пройти в другую комнату, у меня в магазине можно найти свадебные наряды на любой вкус!
Как только они вошли в комнату, Гермиона поняла, что мадам Малкин ничуть не преувеличивала. От обилия ослепительно белых нарядов, блесток, бисера и кружев в первую минуту даже заслезились глаза. «И как среди всего этого можно выбрать один единственный наряд?», — с ужасом подумала Гермиона, и мысленно послала нерасторопной Джинни несколько безобидных, но весьма неприятных проклятий.
— С чего бы ты хотела начать, милая? — ласково спросила хозяйка. Гермиона метнула в Лаванду вопрошающий взгляд, и та моментально ответила.
— Гермиона у нас магглорожденная, так что может быть стоит начать с чего-то в маггловском стиле?
Хозяйка магазина тут же призвала длинную вешалку с пышными свадебными платьями поближе к девушкам, и платья одно за другим стали вылетать вперед, поворачивались всеми сторонами и снова отправлялись на вешалку. Лаванда иногда выкрикивала: «Ах, вот это просто очаровательное!», и выбранные ею наряды отправлялись на отдельную вешалку для примерки. Когда от быстро меняющихся платьев у Гермионы стали мелькать белые пятнышки в глазах, она предложила остановиться и начать примерять то, что уже отобрано. Идея с маггловским платьем изначально ей понравилась, во всяком случае, это было что-то знакомое, и она не будет чувствовать себя слишком непривычно. Но на практике все оказалось немного иначе. Гермиона со своими пышными кудряшками в широкополых платьях с обилием рюшечек, кружев, атласных цветов и объемных шлейфов неизменно напоминала самой себе огромное кремовое пирожное. Примерив еще парочку для очистки совести, она взмахом палочки переоделась в свою одежду и смущенно предложила попробовать выбрать что-то в другом стиле. Заметив, как облегченно вздохнули наблюдавшие за ней волшебницы, она поняла, что образ большого пирожного пришел на ум не ей одной.
С более традиционными магическими нарядами разобраться было сложнее из-за их невероятного разнообразия. Волшебники, создававшие эти наряды, явно никак не ограничивали свою фантазию. Все они были зачарованы так, что сами подгонялись под фигуру девушки и выглядели, словно живые. Шелк струился и волновался, как струи воды в водопаде, шифон развевался, словно от легкого ветерка, вышивки из бисера вспыхивали и сверкали, как миниатюрные фейерверки. А довершающие картину маленькие белые птички, поддерживающие над полом края шлейфов и верхних накидок создавали абсолютно волшебное впечатление. От такого великолепия захватывало дух.
Стоя возле зеркала в воздушном, словно облако, наряде из невесомого шифона сливочного цвета, Гермиона не могла оторвать глаз от отражения прекрасной нимфы, черты которой лишь отдаленно напоминали ее саму. Девушка в зеркале была шикарной, соблазнительной, ослепительной. А кружащие вокруг плеч, талии, волос заколдованные бабочки, являвшиеся главным украшением наряда, создавали впечатление, что и сама девушка вот-вот оторвется от поверхности земли и гордо воспарит над ней. Мадам Малкин и Лаванда восхищенно охали и в один голос твердили, что лучше ничего и не придумаешь, когда в двери комнаты, наконец, показалась рыжая головка младшей Уизли.
— Гермиона, какая же ты красивая! — прямо с порога начала Джинни. — Ты похожа на фею цветов, просто глаз не оторвать!
— Да, платье очень красивое, — согласилась Гермиона, поворачиваясь к подруге.
— Как-то ты не слишком радостно это говоришь, — тут же заметила Джинни. — Тебе не совсем нравится платье, или ты просто обижаешься на меня за опоздание?
— О, ты конечно могла бы не опаздывать хотя бы сегодня, но я не могу на тебя обижаться, ты же знаешь, — ответила Гермиона с легкой улыбкой. — А платье действительно очень красивое, даже слишком красивое.
— Ну, Гермиона, нельзя быть слишком красивой, тем более в день свадьбы, -сказала Лаванда, непонимающе закатывая глаза.
— Нет, правда, все это слишком для меня, я совсем не привыкла видеть себя такой, — продолжала Гермиона. — Я совсем на себя не похожа, и, когда представляю, как я буду выглядеть со всеми этими бабочками рядом... — она не договорила и посмотрела на Джинни в поиске поддержки.
— Рядом со Снейпом, — закончила за нее рыженькая. — Да, представляю себе эту картину, он-то наверняка придет в одной из своих строгих черных мантий с тысячей пуговиц, а ты со стаей бабочек.
Представив эту картину, трое девушек поочередно хихикнули, переглянулись и дружно рассмеялись. Когда спустя несколько минут девичий смех начал стихать, Гермиона отмахнулась от одной бабочки, которая норовила сесть ей на нос, и послала умоляющий взгляд подруге.
— Джинни, помоги мне выбрать, мы уже больше часа ничего не можем придумать, я, наверное, самая привередливая невеста на свете, — пробормотала она, смущенно поглядывая на уже порядком подуставшую хозяйку магазина.
— Ничего подобного, просто ты не видела, как выбирала свое свадебное платье Флер, когда выходила за Билла. Ты вовсе не привередливая, просто ты должна найти то, что тебе действительно подходит, — успокаивала подругу Джинни, когда в ее глазах зажглись хитрые огоньки. Она подошла к Гермионе и что-то спросила шепотом на ушко, отчего Гермиона залилась смущенным румянцем, но потом утвердительно кивнула. На лице младшей Уизли отразилась победоносная улыбка, и она быстро подошла к мадам Малкин и о чем-то ее попросила, тоже шепотом.
— Джиневра Уизли, признавайся, что ты задумала? — одновременно возмущенно и заинтересованно спросила Гермиона.
— Увидишь! — с самым самодовольным видом заявила рыженькая ведьма, когда мадам Малкин вернулась к девушкам с единственным нарядом в руках.
— Постой ровно, — попросила Джинни и легким движением палочки сменила наряд Гермионы на тот, что принесла мадам Малкин.
— Что это? — пораженно выдохнула Лаванда, оглядывая подругу со всех сторон.
Гермиона обернулась к зеркалу и мягко улыбнулась своему отражению. Гладкий белый шелк платья словно стекал по изящному телу девушки, полностью повторяя его очертания. На платье почти не было никаких декоративных деталей, кроме выложенных мелкими камешками по рукавам и краю подола рун. Впрочем, камешками это вряд ли можно было назвать, они скорее напоминали маленькие звездочки, мерцающие в утреннем небе мягким светом. Сами руны, похоже, составляли слова какого-то сложного ритуала.
— И главная деталь! — торжественно провозгласила Джинни, укрывая полуобнаженные плечи Гермионы накидкой из такого же белого шелка, на которой сияющими звездочками был выложен величественный единорог. Как только накидка оказалась на плечах девушки, рисунок на ней ожил, и теперь звездный единорог мчался по шелковым просторам накидки, а его грива развевалась, словно при быстром беге, хотя движущаяся картинка и оставалась на месте. Гермиона снова подняла глаза к зеркалу и поняла, что просто сияет. Но сияние не было чем-то искусственным, оно словно шло изнутри, из самых глубин ее сущности. Если бы она могла сейчас описать то, что видит, она бы сказала, что каким-то невыразимым образом этот наряд позволил внутреннему свету ее любви вырваться из плена плоти и засиять вовне.
— Это традиционный свадебный наряд, — начала объяснять Джинни, встретив совершенно удивленный взгляд подруги. — Такой надевают только на церемонию, проводимую с соблюдением всех древних традиций. На нем выписаны слова свадебного ритуала, а плащ с единорогом, это что-то вроде маггловской фаты, символ чистоты и светлой магии. Тебе нравится? — спросила она, но счастливая улыбка свидетельствовала, что ответ очевиден.
— Это просто идеально! — выдохнула Гермиона, и три одновременных кивка находящихся рядом женщин послужили полным подтверждением ее словам.
Вернувшись в Хогвартс, Гермиона первым делом отправилась в подземелья к личным комнатам Северуса. На время пребывания в школе ей выделили отдельную комнату, но по негласному соглашению она почти все время со дня помолвки проводила в подземельях. Хотя сам Северус подолгу отсутствовал, было приятно находиться в его обители, окруженной его вещами, забираться с очередной книжкой в его постель и читать, одновременно наслаждаясь едва уловимым ароматом его кожи, впитавшимся в подушки. Так ей казалось, что он всегда рядом.
К ее удивлению Северус оказался у себя, он сидел за письменным столом и внимательно просматривал стопку пергаментов. Как всегда сосредоточенный, от напряженно сведенных бровей на лбу пролегла глубокая продолговатая морщинка.
— Ты сегодня рано. Уже освободился? — стараясь заставить свой голос звучать непринужденно, спросила Гермиона.
— Нет, только зашел забрать документы, уже ухожу, — не поднимая глаз от пергаментов, сообщил Северус.
Последнюю неделю он был даже более молчалив, чем обычно, и иногда Гермионе казалось, что если бы она не приставала к нему со своими расспросами, он бы так и не проронил за день ни единого слова. Во всем его поведении чувствовалось нарастающее напряжение. В то время как Гермиона чуть ли не сияла от счастья, Северус с каждым днем становился все более отстраненным и мрачным. Нельзя было сказать, что его отношение к Гермионе ухудшилось, он по-прежнему называл ее «мой ангел», с удивительной страстью отвечал на ее поцелуи, не отстранялся от объятий, отвечал на все ее вопросы о том, чем он занимался и прочих мелочах, и ежедневно занимался подготовкой к предстоящему торжеству. Но сам он никогда не подходил к ней, чтобы обнять и не пытался заговорить, а на все расспросы отвечал сдержанно и односложно. Самое большее, что он мог себе позволить по собственной инициативе — это провести кончиками пальцев по ее щеке, когда вечерами они сидели рядом на диванчике напротив камина. Она изучала очередной пыльный фолиант, а он, прикрывшись любимым алхимическим журналом, изучал ее лицо. Иногда, когда ей в тайне удавалось заметить его взгляд, то в нем читалась немая борьба на грани отчаяния, от таких взглядов в груди Гермионы все буквально застывало от непрошенных недобрых предчувствий. В такие моменты сердце сковывал ледяной страх, что вот сейчас он обернется к ней и спросит: «Что вы здесь делаете, мисс Грэйнджер?», и она поймет, что ей нечего ответить, что окончание войны и помолвка, и тот горячий поцелуй со вкусом черного шоколада ей просто приснились, и у нее нет никакого права находиться здесь рядом с ним, так близко, так откровенно.
Что ж, она и не ждала, что сразу будет легко. Если ей так трудно привыкнуть к простой мысли, что все преграды уже позади, то каково должно быть ему после двадцати лет хождения по острию лезвия судьбы? Она втайне ругала себя за нетерпеливость, размышляла над тем, не совершила ли ошибку, назначив свадьбу так скоро, может нужно было дать им обоим больше времени, чтобы привыкнуть друг к другу и к внезапно изменившемуся миру? Гермионе часто, особенно в моменты, когда неизвестно откуда берущееся чувство тревоги охватывало ее, хотелось спросить Северуса, что с ним происходит, почему он старается держаться от нее на расстоянии и вместе с тем внимательно наблюдает за каждым ее шагом, каждым жестом, словно ждет, когда же она отступится и прервет этот странный танец. Один или два раза она даже открывала рот, и слова были готовы сорваться с губ, но в последний момент что-то ее останавливало. Быть может понимание того, что стоит ей высказать хоть слово сомнения или опасения, как он тут же ухватится за этот хрупкий повод и сделает шаг назад, а сделав этот шаг, никогда больше не решится приблизиться к ней. Поэтому она молчала, решив для себя, что если он ищет подтверждение своих страхов и сомнений, она не станет ему в этом помогать. Она будет спокойна и терпелива, не позволит своей тревоге прорваться наружу и разрушить то, что так неожиданно щедро было подарено судьбой. Она ждала...
День свадьбы начался с шумной суматохи. Сначала Гермиону разбудили Джинни и Лаванда, которые после дня покупки платья решили, что просто обязаны опекать подругу, и не отступали от этого решения даже после длительных уговоров и просьб «оставить ее в покое». Потом в Хогвартс прибыла ее мама, и вихрь непонятной суеты закрутился с удвоенной силой. Гермиона очень любила свою маму, Джейн Грэйнджер безусловно была умной, доброй, заботливой женщиной, но как и многим матерям ей было безумно сложно объяснить, что дочь давно выросла и вполне способна о себе позаботиться. Гермиона легко прощала маме этот маленький недостаток, когда приезжая домой на каникулы сталкивалась с повышенной заботой матери о всяких мелочах, с которыми намного быстрее справилась бы сама. Она понимала, что так мама пытается компенсировать недостаток своего участия в жизни дочери в течение девяти месяцев в году. Но сегодня Гермиона несколько раз была готова поверить, что где-то внутри нее расположен настоящий вулкан с названием «Негодование», и в любую секунду может начаться извержение.
Первый раз она заподозрила эту свою особенность после того, как мама, заручившись поддержкой Джинни и Лаванды, на протяжении полутора часов расспрашивала ее о том, как Гермиона решила украсить зал для торжества, какой будет свадебный торт и прочее в таком же духе. Ответ: «Я не знаю, подготовкой занимался Северус» звучал неоднократно, но от дальнейших расспросов не избавил, поэтому Гермионе пришлось просто сбежать из собственной комнаты, сославшись на то, что от волнения ее немного подташнивает, и нужно срочно попросить зелье у мадам Помфри. Как оказалось, это было большой ошибкой. О, лучше бы она сказала, что у нее болит голова, и выслушала обычную лекцию по поводу того, что она слишком много читает, чем переутомляет себя и портит зрение, или пожаловалась, что внезапно разболелся зуб, хотя про зубы лучше при маме вообще не упоминать... Но все же любая иная причина ее бегства избавила бы от маминых полунамеков на то, что теперь она понимает поспешность решения о свадьбе, и была бы даже очень рада этой причине, и дочери вовсе не обязательно скрывать от собственной матери такие радостные новости. В эти секунды Гермиона уже искренне удивлялась, как ее внутренний вулкан до сих пор не взорвался, и даже мысленно хвалила собственное самообладание. Третий раз ей пришлось приложить все усилия, чтобы не взорваться уже перед самой церемонией, когда мама помогала ей с последними приготовлениями в специально установленном возле озера шатре.
Сама церемония должна была проходить под открытым небом. За десять минут до назначенного времени бракосочетания к ней в шатер вошел Северус. Каково же было его удивление, когда Джейн Грэйнджер не захотела впустить его, встревожено объясняя ему, что он не должен здесь находиться и ему нельзя видеть Гермиону. Страшно даже подумать, какие картины представил себе за эти короткие минуты Северус, но это должно было быть что-то по-настоящему ужасное, потому что вскоре он ворвался в шатер, сметая все на своем пути, бледный, но с горящими глазами, полными решимости.
— Да почему, Мерлина ради, я не могу увидеть Гермиону? Что с ней? — почти кричал он, отбрасывая в сторону завесу у входа.
— Потому что перед свадьбой... — не унималась сбитая с толку и немного возмущенная Джейн.
— Мама, пожалуйста, я же просила... — вздыхая, обратилась к ней Гермиона, за что получила еще один возмущенный взгляд.
— Все в порядке, Северус, это просто маггловская традиция, не обращай внимания, — попыталась успокоить она. Это отчасти подействовало, но глаза Северуса по-прежнему выражали странную холодную решимость. Пытаясь разрядить атмосферу, она решила чем-то отвлечь Северуса.
— Ты не поможешь мне? — попросила она, указывая на свою накидку, висящую на спинке стула, и подобрала волосы с полуобнаженных плеч, чтобы они не зацепились за застежку.
Северус кивнул и мягко улыбнулся ей, но как только его взгляд упал на сияющего на белом шелке единорога, улыбка на его губах померкла, на мгновение сменившись тенью боли. Когда он поправлял застежку у нее на груди, его обычно умелые ловкие пальцы дрожали и не попадали в маленькую петельку.
— Гермиона, мы можем поговорить... наедине? — спросил он, как только справился с застежкой.
Она и сама не смогла бы объяснить, почему после этих простых слов все ее нехорошие предчувствия вдруг обрушились на нее с новой силой, а грудь сковало ледяным страхом. «Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой», — мелькнула непрошенная мысль. Чуть дрожащим голосом она ответила только: «Конечно», и взглядом попросила маму оставить их вдвоем. Как только ткань шатра запахнулась за женщиной, Северус подошел ближе и, мягко взяв Гермиону за руку, заговорил. Как же она скучала по его голосу последними молчаливыми вечерами. Мягкий, как обволакивающее тепло летней ночи, его голос завораживал, успокаивал, развеивал все тревоги и волнения. Как же глупо было поддаваться своим страхам, что бы он ни сказал сейчас, она его не отпустит, она будет сильной, будет бороться даже с ним самим, если нужно, но не отпустит...
— Гермиона, у нас обоих было достаточно времени, чтобы подумать обо всем и взвесить принятое решение. Признаюсь, я до сегодняшнего дня не хотел начинать этот разговор, не хотел давить на тебя ни в чем. Но сейчас ты стоишь в подвенечном платье, и через несколько минут над нами будет проведен ритуал, после которого уже нельзя будет ничего изменить. Прежде чем мы это сделаем, я хочу, чтобы ты знала, что назад дороги не будет. Если когда-нибудь ты решишь, что совершила ошибку и больше не хочешь этого, я не отпущу тебя. Ты очень многого не знаешь обо мне, я тяжелый человек и вряд ли это изменится, я хочу предупредить тебя, что я не намерен играть в благородство ни сейчас, ни когда-либо позже и не собираюсь отказываться от тебя, я не отпущу тебя никогда, даже если ты попросишь, я не отпущу. Ты понимаешь это?
— Да, — только и смогла ответить она, готовая толи рассмеяться, толи расплакаться от облегчения. «Как же мы все-таки похожи», — пронеслась мысль в голове Гермионы, прежде чем она услышала следующий вопрос.
— И все равно собираешься это сделать?
— Да, — тот же ответ, и мысленно: «Тысячу раз „Да“, все что угодно, все что захочешь, лишь бы с тобой».
— Почему? Почему, Гермиона? Я уже передумал сотни возможных причин, но это невозможно понять, я не нахожу ни одного реального объяснения. Почему ты хочешь разделить свою только начинающуюся жизнь с таким, как я. Ты говорила, что любила меня еще с того времени, когда была в Хогвартсе, но я не понимаю, как это возможно? Я же всегда ужасно обращался с тобой и всеми твоими друзьями, я был вашим вечным кошмаром, я носил темную метку, в конце концов. Как, мой ангел, ты могла впустить меня в свое сердце? — и снова в его черных глазах мелькнуло выражение этой странной боли смешанной с отчаянием.
— Помнишь, когда я попросила тебя стать моим учителем, ты ответил, что это невозможно? А потом, на мои попытки переубедить тебя, сказал, что знаешь, почему значение слова «невозможно» остается для меня неизвестным. Ты сам не представляешь, насколько был прав тогда, я нашла способ нарушить это «невозможно», пусть сам того не желая и не подозревая, ты все же стал моим учителем. Те три месяца, что я провела в молчании, я, еще сама не понимая зачем, впитывала каждый твой жест, каждый взгляд, каждое слово, и постепенно они стали раскрывать передо мной свои истинные значения, а затем и значения всего, что я наблюдала раньше на твоих уроках, на собраниях Ордена, во время мимолетных встреч в бесконечных коридорах Хогвартса... И когда мельчайшие детали мозаики наконец сложились в одну ясную картину, это было подобно вспышке тысячи Солнц посреди полярной ночи. Уже тогда я поняла, что больше всего на свете хочу стать равной тебе, чтобы однажды получить право просто заговорить с тобой, не отягощая тебя необходимостью проходить по давно изученным и потерявшим какой-либо интерес маршрутам мысли. Чтобы встав с тобой по одну сторону во время решающей битвы, не вынуждать тебя снова закрывать меня собой, как ты делал много лет для меня и многих других, а стоять плечом к плечу, создавая собой такую же надежную защиту для остальных, какой всегда был и остаешься ты. Чтобы, если мне посчастливиться встретиться с тобой глазами, ты смог прочесть в моем взгляде ту же жажду света и несокрушимую решимость на пути к нему, что я могла видеть в твоих глазах.
Знаешь, впервые попав в волшебный мир, я ощутила себя, словно выброшенной посреди бушующего океана без каких-либо ориентиров. Я старалась компенсировать это знаниями, упорно доказывая другим, что по праву принадлежу волшебному миру, но до момента окончания моей учебы в школе это чувство только усиливалось. Именно ты стал моим маяком и моим якорем, надежной точкой опоры в бездне неизвестности, благодаря тебе я смогла почувствовать, что мир магии — это моя родная стихия, и он принадлежит мне так же, как я принадлежу ему. Тогда, в конце последнего года, наблюдая за тобой, я смогла, наконец, понять, кто же я сама. Я просто шла по твоим следам, стремясь к твоей высоте и обходя ловушки, о которых знала, благодаря твоему опыту, и в которые было бы так легко попасться, не будь передо мной маяка. Делая каждый новый шаг, я могла только поражаться, как тебе удалось самому пройти через все и выбраться из пропасти, поджидающей каждого, кто осмелится ступить на этот путь...Ты, сам того не подозревая, одним своим существованием сумел стать моим разумом, моим терпением, моей решимостью, моей силой, моим светом и моей любовью. Я люблю тебя, Северус, ты заполнил собой все мое существо без остатка, ты мое сердце и мое волшебство, и, если ты позволишь мне разделить эту жизнь с тобой, то подаришь мне счастье, равного которому нет и не может быть на этой земле. Любимый, просто раздели со мной это счастье, и тогда на вопросы и ответы у нас будет целая жизнь.
После своих слов она могла ждать несогласия, возможно, возражений и попытки переубеждения, могла надеяться на тихое «хорошо», могла мечтать о понимающей улыбке, но ответом ей стало «Я люблю тебя». Так просто, так обыденно прозвучали эти слова, словно произносились уже тысячу раз. Вроде ничего не изменилось, но в темноте его глаз Гермиона впервые смогла увидеть спокойную уверенность. Одним взглядом этот мужчина подарил ей новорожденный мир — мир, принадлежащий им двоим, созданный их любовью и способный наполнить этой любовью все, к чему прикоснется. Это было похоже на легкое теплое дыхание самой жизни, входящей в бесплотный мир, чтобы навсегда преобразить его согласно высшему закону бытия. В это самый миг она поняла, что перестала существовать, ее больше никогда не будет, теперь будут только они... неразделимые... навечно.
— Пойдем. — Большая теплая ладонь, приглашающая пройти по узкой ковровой дорожке к сплетенному своду из белых цветов, где их впервые назовут мужем и женой, приглашающая разделить с ним жизнь. Ее маленькая ладошка легла в его протянутую руку, и все краски и звуки окружающего мира отдалились, стали незначительными. Она шла по проходу между рядами изящных темных стульев с высокими спинками, украшенными живыми цветами, провожаемая сотней внимательных восхищенных взглядов. Но все, что она замечала — это глаза самых близких ей людей. Вот ярко-зеленые глаза Гарри и голубые Рона, смотрящие с неуверенной радостью, они еще не успели привыкнуть к ее выбору, но уже не могут не замечать ее счастья и не радоваться ему. Дальше карие с восхищением и легкой завистью: «Джинни, подружка, день твоего счастья уже совсем близко, ты будешь так же счастлива с Гарри». Серебристо-серые глаза Драко с нежностью и тоской — «Не печалься, все будет хорошо, я же обещала». Голубые с мальчишескими озорными искорками за очками полумесяцами, полные чистого света — «Альбус — мой духовный папа, ты видишь — любовь сильнее... как ты всегда говорил». Мамины медовые, совсем как у нее самой, полные слез со смесью счастья и боли — «Да, я бы тоже хотела, чтобы папа был здесь, но он смотрит на нас сверху — сегодня небо цвета его глаз. Не плачь, мамочка, пожалуйста, а то я сама заплачу». И, наконец, черные — глаза ее души. Кто бы мог подумать, что у ее души черные глаза, теперь это ее любимый цвет — цвет ее любви, надежды, счастья. И пусть никто не сможет понять и оценить немыслимую красоту этого темного строгого цвета, для нее он само совершенство.
Долгий-долгий взгляд бездонных черных глаз, от которого невозможно оторваться, даже если рядом что-то говорит священник, проводятся какие-то ритуалы... Не отводя глаз, она что-то отвечает, пьет из серебряной чаши неизвестное зелье, не чувствуя вкуса, снова что-то отвечает, не слыша ни вопросов, ни своих ответов. А дальше время произносить клятвы, это она не пропустит, она так давно мечтала получить право произнести вслух клятвы своего сердца и для этого не нужно отрываться от его глаз. Она не готовила этих слов заранее, она знает только самое первое слово своей клятвы, и оно самое главное:
— Северус... с этого дня и навсегда ты мой мир, мое сердце и моя душа, и я обещаю сделать тебя счастливым, что бы для этого не потребовалось. Я помню, сколько всего пришлось пройти мне, знаю, сколько пришлось пережить тебе, но сегодня я не жалею ни об одной даже самой горькой минуте прошлого. Я бы не решилась изменить ни одного мгновения, ни одного движения воздуха в прошлой жизни, потому что все что было, привело меня к тебе сейчас и подарило мне счастье быть твоей. Теперь я твоя, Северус, мне кажется, так было всегда, с момента сотворения мира, и навеки мне предназначено быть твоей. Навечно, потому что даже смерть не сможет вырвать тебя из