Внушение и душевные расстройства.
Чем больше я гипнотизирую, тем яснее мне становятся причины, обусловливающие неудачи и у душевно-здоровых людей. Прежде всего, успех гипноза ограничивают или даже совершенно исключают аффекты, внутреннее возбуждение, гнев, веселие, страх, недоверие, печаль, отчаяние и т. п.,— и притом даже у индивидуумов, часто уже гипнотизировавшихся, легко поддающихся внушению. Лишь только я замечаю, что мое воздействие остается без эффекта, что гипнотизируемый более не подчиняется мне, как следует, я его спрашиваю: „что вас волнует, скажите, что у вас на сердце"? И этот вопрос, обращенный в дружеском, но категорическом тоне, почти никогда не остается без положительного ответа. Больной замечает, что я тотчас же узнал причину неудачи, и почти всегда подтверждает ее. Этим я в большинстве случаев успокоиваю его и достигаю своей цели.
Но не только аффекты — и другие деятельные состояния мозга, требующие напряженной работы внимания, то в большей, то в меньшей степени расстраивают гипноз. Таковы: предубеждение, пробуждение интереса к чему-либо, резонирование, инстинкты и т. д.
Эти деятельные состояния мозга действуют, как антагонисты внушения. Но хуже всего для последнего, когда известный какой-нибудь антагонист (аффект, представление, волевой , импульс или сочетание этих состояний) регулярно противостоит внушению, вопреки сознательной воле гипнотизируемого. Это и есть мешающее гипнозу „самовнушение", упорно продолжающее действовать, несмотря на все усилия гипнотизера и добрую волю гипнотизируемого. Скорее можно восторжествовать одновременно над несколькими антагонистами (на основании принципа divide et impera!), чем над одним подобным. Производя же гипнотические опыты у душевно-больных, мы наблюдаем различные явления. При острых психозах нам навстречу выступают аффекты, интенсивность и продолжительность которых все преодолевают. Я уже несколько раз пытался устранить гипнозом простую тоску по родине у здоровых. И это уже удается с трудом, а нередко и вовсе не удается. Даже и тут аффект и ассоциированное с ним представление является антагонистом почти непреодолимым. Гипноз может удаваться и часто даже может преодолевать другие неприятные симптомы (боли и т. п.), но от тоски по родинеон зачастую отскакивает совершенно безуспешно. И как много резче это проявляется еще при психозах!
Я выше уже сказал: в известных случаях внушением можно, конечно, преодолеть первый импульс, первое начало психоза Но раз меланхолия, мания, какое-нибудь умопомешательство уже проявилось, то с его помощью успокоение достигается лишь редко, и то только скоропреходящее. Антагонист в мозгу — какова бы ни была его неизвестная еще сущность — слишком силен (см., впрочем, ниже мою казуистику).
При других формах психозов, именно формах с преобладающими бредовыми идеями, мы равным образом находим сильных антагонистов, пред которыми внушение остается бессильным. Еще более! У больного, страдающего манией преследования или величия, уже одна попытка гипноза оказывается затеей большей частью бессмысленной, а при случае даже вредной. Эти больные относятся с крайней подозрительностью ко всему, что только должно вступить в соприкосновение с их личностью. Больной первой категории страдает буквально бредом притеснений и относит к себе даже самые безобидные вещи. Со времени изобретения телефона больные, страдающие манией преследования, очень часто чувствуют себя преследуемыми тайными телефонами (воздушными и т. п.). С тех пор, как гипнотизм стал предметом всеобщего внимания, у таких больных очень часто проявляется типичнейший гипнотический бред преследования. Они полагают, что их тайно гипнотизируют, что врачи преследуют их с помощью гипноза и т. п. Телепатические и спиритические теории — настоящее золотое руно для таких бредовых идей. Теперь можно себе представить, как бессмысленно гипнотизировать таких больных. Этим им дают лишь материал для бредовых идей, тотчас же обращающихся против гипнотизера. Я только вначале сделал одну или две попытки подобного рода experimenti causa, но тотчас же убедился в правильности своего предположения, что иначе быть не может, и затем оставил этот вопрос в покое. Больной, страдающий манией величия, смотрит на гипнотизера с высоты и экспериментом равным образом приводится лишь в возбужденное состояние.
При психозах органических, основывающихся на сморщивании мозга, пациент в большинстве случаев не в состоянии понять внушения. Кроме того деструктивный мозговой процесс распространен здесь настолько, что невозможно добиться даже и тех частичных успехов, которые зачастую получаются при апоплектических параличах. Мозговая ткань апоплектика, за исключением разрушенного фокуса, относительно еще здорова.
От мая 1912 года я сам страдаю от последствий мозгового нарушения, описанного мной в XXI томе журнала Journal fur Psychologie und Neurologie 1915 (Leipzig I. A. Barth) в статье, озаглавленной: „Субъективное и индуктивное самонаблюдение нервной деятельности после апоплексии". Кроме паралича языка и правой руки, как и некоторых нарушений в связи слов и букв (которые я, впрочем, сам и исправляю), моя способность суждения кажется мне и другим мало нарушенной. Впрочем, читатель настоящей книги может сам об этом судить сравнив ее с 6-ым изданием ее от 1911 года, а также с другими моими работами, обнародованными после 1912 года (о муравьях, о Соединенных Штатах Земли и т. д.). Я не хотел бы уподобиться епископу из Гранады в Жиль-Блазе Лесажа.
Ткань же старческого мозга или мозга прогрессивного паралитика — везде больна.
При врожденных и конституциональных психозах, психопатиях и так далее эффекты внушения, за исключением случаев глубокого идиотизма, безусловно более благоприятны. Правда, дефект мозга и болезненное предрасположение сами по себе неустранимы. Но правильной суггестивной педагогикой, приучением к здоровой, полезной деятельности, поощрением здоровых свойств характера и внушением отвращения к болезненным, извращенным склонностям, можно сделать много хорошего, по крайней мере, в ряде известных случаев. При этом, конечно, требуется, чтобы соответствующий индивидуум был в значительной степени восприимчив к внушению и обладал некоторыми хорошими свойствами, что часто и имеет место. У такого индивидуума мозг еще не скован бредом и не пребывает постоянно в состоянии аффекта; динамические условия для проявления восприимчивости к внушению здесь таким образом налицо.
Так же обстоит дело и с интоксикационными психозами (по окончании delirii): внушением отвращения и полного воздержания от данного наркотического срэдства здесь можно добиться исцеления на всю жизнь. В известных случаях протекших психозов нельзя, правда, достигнуть настоящего лечебного эффекта, но зато можно добиться появления некоторых важных импульсов к полезной деятельности, напр., к труду и т. д., а равно задержки извращенных склонностей. Но последние случаи лишь паллиативы и своим появлением обязаны ослаблению аффектов и бредовых идей, при относительном сохранении интеллигентности. Эти случаи таким образом подтверждают только наше воззрение. Большинство неисцелимых душевно-больных большей частью слишком слабоумны и слишком растеряны, кроме того имеют еще слишком много бредовых идей, чтобы поддаваться влиянию внушения.
Менее понятно уже то, что некоторые душевно-больные очень хорошо поддаются гипнозу, благодаря чему у них довольно легко воздействовать на боли, аппетит, стул, менструацию, сон и т. п., тогда как душевные расстройства, болезненные бредовые образы и аффекты продолжают развиваться без всякого изменения и смягчения. У истеричных, когда их гипнотизируют без предвзятой идеи, без программы, наблюдают иной раз (я видел это у четырех больных) погружение в глубокий летаргический сон. У двух больных, одного истеро-эпилептического мужчины и одной истеричной девушки, этот глубокий сон наступал так молниеносно-быстро, что мне абсолютно не удавалось остаться в психической связи с ними; мне никак невозможно было заставить их подчиниться моему внушению. С большим трудом я заставлял их просыпаться, тогда как мне легко было погружать их в сон; они обнаруживали явления абсолютной анэстезии, мужчина был в состоянии вялой расслабленности всех мышц, а девушка — в состоянии каталепсии. У третьего пациента, эпилептика-мальчика, равным образом наступил внезапный глубокий сон. Тем не менее всегда удавалось решительным окриком и толчками вызвать у него некоторые слабые эффекты внушения. В четвертом случае — психопат-меланхолик, позднее страдавший круговой формой, который, по загипнотизировании другим товарищем, также впал в глубокий, летаргический сон и утратил связь с гипнотизером, — мне несколькими упражнениями удалось восстановить эту связь и добиться сомнамбулического подчинения.
Далее, позволю себе привести еще один интересный случай, который я наблюдал, как консультант, по приглашению д-ра Bosch'a. Это была истеричная девушка, впавшая в состояние самопроизвольной каталепсии. В экстатическом сне с галлюцинациями конечности были холодны и цианотичны, взгляд был неподвижно-стеклянный, кожа — анэстетичная. Попытка моя вызвать суггестивный rapport не дала никакого результата. Тем не менее некоторые признаки, казалось мне, указывали на то, что это — не совсем невозможно. Следуя моему совету, д-р Bosch сделал попытку воздействовать на девушку, по пробуждении от многочасового сна, ежедневными внушениями наяву, и это ему удалось: он добился, по крайней мере в значительной степени, суггестивного подчинения сначала наяву, а затем и в самопроизвольном каталептическом сне. К сожалению, потом влияние это исчезло еще до достижения полного излечения.
В XXII томе Journal fur Psychology und Neurologie, 1917. стр. 217 коллега д-р Loy и я описали в статье: „Психоз на органической базе или психоз страха на истерической базе?" случай, природа которого мне показалась сначала сомнительной и который д-р Loy затем полностью исцелил гипнозом и психоанализом, чем и была доказана его истерическая природа (больной был мужчина).