Теория и практика психоанализа

Содержание:

Часть I. Теория психоанализа

Интроекция и перенесение (1909 г.)

К определению понятия интроекции (1912 г.)

Ступени развития чувства реальности (1913 г.)

Проблема согласия на неудовольствие. Дальнейшие шаги в познании чувства реальности (1926 г.)

К онтогенезу символов (1913 г.)

К теме «дедовского комплекса» (1913 г.)

К вопросу об онтогении денежного интереса (1914 г.)

О роли гомосексуальности в патогенезе паранойи (1913 г.)

Алкоголь и неврозы (1911г.)

К нозологии мужской гомосексуальности (1911г.)

О непристойных словах. Доклад по психологии латентного периода (1911 г.)

Мышление и мышечная иннервация (1919 г.)

Тик с точки зрения психоанализа (1921 г.)

Научное значение работы Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» (1915 г.)

Критика работы Юнга «Превращения и символы либидо» (1913 г.)

Из «Психологии» Германа Лотце (1913 г.)

К вопросу об организации психоаналитического движения (1908 г.)

К 70-летию со дня рождения Зигмунда Фрейда (1926 г.)

Часть II. Практика психоанализа

О кратковременном симптомообразовании во время анализа (1912 г.)

Некоторые «проходные симптомы»

К вопросу о психоаналитической технике (1918 г.)

«Дискретные» анализы (1914 г.)

К вопросу о влиянии на пациента в психоанализе (1919 г.)

Дальнейшее построение «активной техники» в психоанализе (1920 г.)

О форсированных фантазиях. Активность в технике ассоциирования (1923 г.)

Противопоказания к активной психоаналитической технике (1925 г.)

К критике «Техники психоанализа» Ранка (1927 г.)

О мнимо-ошибочных действиях (1915 г.)

Об управляемых сновидениях (1911г.)

Подмена аффектов в сновидении (1916 г.)

Сновидение об окклюзивном пессарии (1915 г.)

Часть I. Теория психоанализа

Интроекция и перенесение

I. Интроекция в неврозе

«Продуктивность невроза (во время психоаналитического курса лечения) отнюдь не угасает, его работа выражается в создании особого вида мысленных образований, чаще всего бессознательных, которые можно назвать «перенесениями».

«Что такое перенесения? Это переиздания, копии определенных влечений и фантазий, которые пробуждаются и осознаются в ходе анализа. Для них характерно замещение какой-то ранее знакомой личности личностью врача».

Этими тезисами из истории болезни одной истерической больной Фрейд ввел в научный оборот одно из своих знаменательных открытий. («Отрывок одного анализа истерии», 1905).

С тех пор кто бы ни пытался, следуя предписаниям Фрейда, психоаналитически исследовать душевную жизнь больных неврозом, он неизменно убеждался в истинности этого наблюдения. Самые большие трудности анализа возникают из того примечательного свойства невротиков, что они, «чтобы избежать проникновения в их бессознательное, все свои усиленные бессознательными влечениями аффекты (ненависть, любовь) переносят на лечащего врача».

Однако познакомившись поближе с работой невротической психики, начинаешь понимать, что склонность психоневротиков к перенесению обнаруживается не только в таком специфическом случае, как психоаналитическое лечение, и не только по отношению к врачу, — перенесение скорее есть психический механизм, вообще характерный для невроза, проявляющийся во всех жизненных обстоятельствах и лежащий в основе большинства невротических явлений.

С опытом все больше убеждаешься, что с виду немотивированная эффектная расточительность, чрезмерная ненависть, любовь и сострадание невротических больных — это тоже перенесения, в которых давно забытые психические переживания (в бессознательной фантазии) соотносятся с актуальными поводами или конкретными личностями, с которыми пациент общается в настоящий момент, а аффект бессознательного комплекса представлений обостряет реакцию. «Преувеличенность», «нарочитость» в выражениях чувств истериков известна давно, над нею нередко подсмеиваются; но только Фрейд сумел показать, что насмешку скорее заслуживаем мы, врачи, когда, не распознав символики в изобразительных средствах, не зная языка истерии, рассматриваем ее как своего рода симуляцию, воображаем, что достаточно употребить несколько заумных физиологических терминов — и все сразу станет понятно. Только психологическое понимание истерических симптомов и свойств характера по методу Фрейда позволило объяснить удивительные процессы, происходящие в невротической психике. Так, Фрейд обнаружил, что склонность психоневротиков к имитации и столь частая «психическая инфекция» среди истериков не являются простыми автоматизмами, а находят объяснение в бессознательных, не признаваемых как таковые и не могущих быть осознанными притязаниях и желаниях. Больной присваивает симптомы или черты характера какой-то личности и приспосабливает их к себе, идентифицируя себя в своем бессознательном с этой личностью «на основании одинаковых этиологических притязаний». Общеизвестная сентиментальность невротиков, их способность интенсивно сочувствовать переживаниям других людей, войти в чье-то положение — все это находит объяснение в истерическом идентифицировании, а импульсивные акты великодушия и благотворительности невротиков — это всего лишь реакции на эти бессознательные влечения, поступки, продиктованные принципом неудовольствия, то есть эгоистические. Во всяком общественном движении (которое разворачивается под эгидой гуманизма или реформаторства), в пропаганде отказа от чего бы то ни было (вегетарианство, антиалкоголизм, аболиционизм), в революционных организациях, сектах, в любых заговорах — как за, так и против существующего религиозного, политического или морального порядка — обнаруживается прямо-таки изобилие невропатов, и это также объясняется перенесением интереса — от эгоистических (эротических или насильственных) тенденций бессознательного, подвергшихся цензуре, в те сферы, где этим тенденциям можно дать волю и при этом не мучиться самоупреками. Однако и события обыденной жизни предоставляют невропатам множество удобных случаев перебросить не могущие быть осознанными влечения в область чего-то разрешенного, допустимого. Один из примеров этого — констатированная Фрейдом бессознательная идентификация грубых сексуальных функций гениталий с функциями рта как органа (еда, поцелуи). Любовь к лакомствам у истериков или, наоборот, склонность употреблять в пищу что-то неудобоваримое и трудноусвояемое (неспелые фрукты, мел и т. д.), своеобразная маниакальная страсть поесть за чужим столом, предпочтение или, напротив, идиосинкразия по отношению к пище определенной формы или консистенции — во всех этих случаях речь идет о перебрасывании интереса от вытесненных эротических (генитальных или копрофильных) склонностей и о признаках сексуальной неудовлетворенности. (Всем известную привередливость беременных женщин, которую, впрочем, я наблюдал и у небеременных — чаще всего ко времени менструаций, тоже можно свести к недостаточному, относительно повышенного либидо, удовлетворению.) О. Гросс и Штекель обнаружили те же причины в истерической клептомании.

Я отдаю себе отчет в том, что в приведенных примерах смешиваю два выражения: перебрасывание и перенесение. Однако перенесение — это только специфический случай маниакальной потребности перебрасывания: невротики, в стремлении уклониться от неприятных и поэтому ставших бессознательными комплексов, вынуждены относиться к определенным лицам и вещам внешнего мира с преувеличенным интересом (любовь, ненависть, страсть, идиосинкразия), основываясь на поверхностных ассоциативных связях и аналогиях.

Психоаналитический курс лечения предоставляет благоприятнейшие условия для возникновения такого рода перенесения. Влечения, которые были вытеснены и теперь постепенно осознаются, in statu nascendi (в момент рождения) сталкиваются прежде всего с врачом и пытаются прикрепить свои ненасыщенные валентности к его личности. Если мы продолжим это заимствованное из химии сравнение, то сможем представить себе психоанализ (если принимать в расчет перенесение) как своего рода катализ. Сам врач обладает здесь действием каталитического фермента, который принимает на себя отщепляющиеся при разложении, как при химическом распаде, аффекты. Но если проводить психоанализ по всем правилам искусства, то это соединение оказывается весьма шатким и существует лишь до тех пор, пока интерес больного не возвратится обратно к своим первоначальным «засыпанным» источникам и не образует с ними устойчивой связи.

В работе Фрейда, которую мы процитировали, отмечается, сколь незначительным и маловажным может быть мотив для перенесения аффекта. Здесь можно привести несколько характерных примеров. У одной истерической пациентки с сильным сексуальным вытеснением перенесение на врача впервые обнаружилось в сновидении. (Я, врач, делаю ей операцию носа, при этом она носит прическу а-ля Cleo de Merode .) Тот, кто занимался аналитическим толкованием сновидений, поверит мне без лишних слов, что в этом сновидении, а пожалуй, и в бессознательной мыслительной деятельности в состоянии бодрствования, я занял место того ринолога, который когда-то сделал пациентке непристойное предложение. Прическа известной куртизанки — слишком явный намек на это. Если лечащий врач является в сновидениях пациентов, то анализ всегда вскрывает несомненные признаки перенесения. Прекрасными примерами это подкрепляется в книге Штекеля об истерии страха. Но приведенный здесь пример типичен и в другом отношении. Нередко пациенты пользуются случаем, чтобы свои сексуальные влечения, которые они ощущали и вытесняли раньше при врачебных обследованиях, обновить в бессознательных фантазиях на тему раздевания и о том, как тебя простукивают, прощупывают, «оперируют». При этом врачи, когда-то выполнявшие эти действия, замещаются персоной нынешнего врача. Чтобы сделаться предметом перенесения такого рода, достаточно просто быть врачом; ведь та мистическая роль, которую ребенок в своей сексуальной фантазии отводит врачу — знающему все запретное и сокровенное, видящему и ощупывающему все скрытое, — естественным образом является детерминантой бессознательного фантазирования, а следовательно, и перенесения в наступающем позднее неврозе.

При том исключительном значении, которое приписывается при неврозе вытесненному Эдипову комплексу (ненависть и любовь к родителям), установленному Фрейдом и ежедневно оправдывающемуся наделе, неудивительно, что «по-отечески» ведущий себя врач, с его дружелюбно-снисходительной манерой держаться, часто используется как мост для перенесения сознательных чувств симпатии и бессознательных эротических фантазий, первоначальным объектом которых были родители. Врач — это всегда только один из «ревенантов» (ревенант- от "реванш" - лицо, помогающее "взять реванш") (Фрейд), в которых невротик надеется вновь найти исчезнувшие образы детства. Но достаточно хотя бы одного менее дружелюбного, напоминающего о каких-то обязанностях или о пунктуальности замечания со стороны анализирующего врача или более резкого тона в разговоре вокруг какого-то нюанса—и врач тут же притянет на себя все те бессознательные чувства ненависти и ярости пациента, которые направлены против уважаемых лиц (родители, супруги), склонных к морализированию.

Констатировать перенесение позитивных и негативных аффектов — очень важно для анализа, ведь именно невротики считают себя неспособными к любви или ненависти (нередко они отрицают сами перед собой даже самые примитивные сведения о сексуальности), воображают себя или бесчувственными, или чересчур добрыми: и эту их веру в собственную черствость или ангельскую доброту ничто не может поколебать лучше, чем когда их застигнешь «на месте преступления» и вскроешь перед ними их чувства противоположной направленности. Еще большее значение имеют перенесения в качестве исходных пунктов для продолжения анализа в направлении более глубоко вытесненного комплекса мыслей.

Это даже забавно: самые мелкие черты сходства, такие как цвет волос, отдельные черты лица, манера брать сигарету, ручку, похожесть тембра голоса или имя, одинаковое с именем какой-то значимой персоны, — все эти сами по себе отдаленные аналогии уже достаточны, чтобы осуществилось перенесение. То, что перенесение на основании столь ничтожных аналогий кажется нам «забавным», напоминает мне одну из форм остроумия: «представление чего-то значительного в виде мелочи», которое, как доказал Фрейд, высвобождает удовольствие. Подобные намеки на вещи, людей, происшествия, мельчайшие детали мы находим в сновидениях. Поэтический прием: pars pro toto (часть вместо целого) сплошь и рядом встречается в языке бессознательного.

Один из подходящих для перенесения мостов, используемых пациентами, — это, конечно, пол врача. Пациенты-женщины часто привязывают свои бессознательные гетеросексуальные фантазии к тому факту, что врач — мужчина; это дает им возможность оживлять вытесненные комплексы, ассоциированные с идеей мужественности. Однако скрытый в каждом человеке гомосексуальный компонент обусловливает то, что мужчины тоже стараются перенести на врача свои «симпатии» и дружбу — а при известных обстоятельствах и ее противоположность. Но если что-то в личности врача показалось пациенту «женственным», этого оказывается достаточно, чтобы женщины свой гомосексуальный, а мужчины — гетеросексуальный интерес или, соответственно, отвращение бессознательно связали с персоной врача.

Во многих случаях ослаблению этической цензуры в кабинете врача сопутствовало уменьшение чувства ответственности у пациента. Сознание того, что ответственность за все происходящее в ординаторской несет врач, благоприятствует возникновению у пациента «снов наяву», сначала бессознательных, а потом осознаваемых. Часто эти грезы содержат мысль о сексуальном нападении со стороны врача, в большинстве случаев оканчивающемся наказанием «развратника» (судом, разгромной газетной статьей, смертью на дуэли и т. д.). В таком моральном облачении становятся осознанными вытесненные желания. В качестве другого мотива, ослабляющего чувство ответственности, я обнаружил у одной пациентки идею о том, что «именно врач может все», она имела в виду оперативное устранение возможных последствий в случае возникновения интимных отношений между врачом и пациенткой. При анализе пациенты должны выговаривать свои «нечистые» помыслы, как и все остальное, что им приходит в голову. При неаналитическом лечении невротиков это не распознается врачом, зато фантазии приобретают почти галлюцинаторный характер, и порой дело заканчивается публичной или судебной дискредитацией врача со стороны клиента.

То обстоятельство, что и другие лица проходят курс психотерапевтического лечения, облегчает пациентам возможность полностью предаться скрытым бессознательным аффектам тщеславия, зависти, ненависти и насилия, упрекая себя лишь в незначительной степени или вообще обходясь без упреков. Потом в ходе анализа пациент должен также и эти неадекватные эмоции отделить от актуального повода и ассоциировать их с гораздо более значимыми для него личностями и ситуациями. То же самое относится к более или менее сознательным мыслям и эмоциям, которые имеют своим исходным пунктом договор об оплате, существующий между врачом и пациентом. Однажды одному «чересчур доброму», «великодушному» человеку в ходе анализа пришлось осознать, что чувства жадности и своекорыстия ему вовсе не так чужды, как он предполагал. («Люди говорят о денежных вопросах с той же лживостью, что и о сексуальных проблемах. При анализе и то, и другое необходимо обсуждать с одинаковой откровенностью», — говорит Фрейд.) Тот факт, что перенесенный на курс лечения денежный комплекс нередко является лишь покровом для гораздо более глубоких влечений, Фрейд констатировал в одном блестящем характерологическом этюде («Характер и анальная эротика).

Если окинуть единым взором эти различные вариации «перенесения на врача», то можно решительно утвердиться в том, что оно есть только одно, пусть даже самое значимое, проявление общей болезненной сменности невротиков к перенесению.

Эту болезненную склонность или пристрастие мы имеем право рассматривать как своеобразную особенность неврозов, которая наилучшим образом объясняет большинство симптомов конверсии и субституции (или подмены). Все невротики страдают комплексом бегства, они убегают в болезнь, как говорит Фрейд, бегут от удовольствия, превратившегося в неудовольствие, а это значит — отбирают либидо у каких-то комплексов представлений, ранее «пропитанных» удовольствием. Если «отток» либидо не полон, то интерес к тому, что раньше любили или ненавидели, убывает и ранее значимые вещи становятся «безразличны». Если либидо исчезает полностью, то цензура не пропускает даже ту малейшую степень интереса, которая необходима для сосредоточения внимания, — и комплекс вытесняется, «забывается» и больше не может быть осознан. Но складывается впечатление, что психика плохо переносит такое отделенное от своего комплекса и как бы «свободно блуждающее» либидо. При неврозе страха, как указывал Фрейд, отклонение соматического сексуального возбуждения от психического превращает удовольствие в страх. Подобное изменение мы должны предполагать при психоневрозах; здесь отклонение психического либидо от определенных комплексов представлений обусловливает длительное беспокойство, которое больной пытается по возможности смягчить. Ему даже удается нейтрализовать более или менее значительную его часть путем конверсии (истерии) или субституции (невроза навязчивых состояний). Но эти механизмы едва ли когда-нибудь бывают совершенными, и обычно остается какой-то заряд свободно блуждающего, обусловленного «комплексом бегства» возбуждения, которое старается насытиться за счет объектов внешнего мира. Этим возбуждением вполне можно объяснить болезненную склонность к перенесению и считать его ответственным за «пристрастность» невротиков. (При «малой истерии» эта маниакальная страсть, по-видимому, составляет сущность болезни).

Чтобы лучше понять характер невротиков, сравним их поведение с поведением больных, страдающих Dementia praecox (один из терминов, употреблявшихся для обозначения шизофрении) или паранойей. Больной Dementia отделяет свой интерес от внешнего мира полностью и становится аутоэротичным (Юнг, Абрахам). Параноик, как доказал Фрейд, хотел бы сделать то же самое, но не может. Ставший для него тягостным интерес он проецирует на внешний мир. В этом отношении невроз является диаметральной противоположностью паранойи. Если параноик выталкивает из своего «Я» влечения, ставшие неприятными, то невротик помогает себе другим способом: он принимает в свое «Я» какую-то, по возможности большую, часть внешнего мира и делает ее предметом бессознательной фантазии. Это есть своего рода процесс разжижения «Я» его внешними элементами. С помощью этого механизма смягчается острота свободно блуждающих, неудовлетворенных бессознательных влечений. В противоположность проекции этот механизм можно назвать интроекцией.

Невротик постоянно находится в поиске объектов, с которыми может себя идентифицировать, на которые может переносить свои чувства и, следовательно, включить эти объекты в круг своих интересов, интроецировать. Параноика мы застаем в подобном же поиске объектов, но таких, на которые можно проецировать либидо, создающее неудовольствие. Так возникают два противоположных характера: великодушный, сентиментальный, легко воспламеняющийся любовью и ненавистью ко всему миру и легко раздражающийся, возбудимый невротик — и черствый, недоверчивый параноик, который воображает, что весь мир наблюдает за ним: преследует или любит. Психоневротик страдает «расширением» «Я», а параноик — его «сокращением».

Если мы на основе новых знаний пересмотрим онтогенез осознания «Я», то увидим, что параноидная проекция и невротическая интроекция — это два крайних случая психических процессов, первоначальные формы которых обнаруживаются у любого нормального человека.

Можно предположить, что для новорожденного все, что воспринимают его органы чувств, кажется единым, как бы монистическим. Только позднее он учится различать те коварные вещи, которые не слушаются его воли (внешний по отношению к «Я» мир), и само «Я» — то есть отделять чувства, идущие извне, от внутренних ощущений. Это, видимо, и есть первый процесс проекции, ее предковая форма, и если человек использует именно этот путь, все больше устремляясь от «Я» во внешний мир, он становится параноиком.

Но довольно значительную часть внешнего мира не так-то легко оттолкнуть от «Я», мир напирает снова и снова, как будто взывая: «Сражайся со мной или будь мне другом» (Вагнер, «Сумерки богов», 1-й акт). Если индивидуум имеет незавершенные аффекты, требующие высвобождения, то он отвечает на этот вызов и распространяет свой «интерес» от «Я» на какую-то часть внешнего мира. Первое возникновение любви или ненависти — это перенесение аутоэротических чувств удовольствия и неудовольствия на объекты, которые возбудили эти чувства. Первая объектная любовь и первая объектная ненависть — это как бы предковые формы перенесения, корни любой будущей интроекции.

Открытия Фрейда в области психопатологии обыденной жизни убеждают нас, что способность проецирования и перебрасывания отнюдь не бездействует у нормального взрослого человека и нередко заходит довольно далеко. Тот способ, которым культурный человек включает в мир свое «Я», его философская и религиозная метафизика — это, по Фрейду, всего лишь метапсихология, чаще всего — проекция каких-то эмоций на внешний мир. Но для постижения мира, наряду с проекцией, имеет значение также и интроекция. В пользу этого говорит факт «очеловечивания» неодушевленных вещей в мифологии. Глубокая работа Кляйнпауля о развитии языка (на ее значение для психологии обратил внимание Абрахам) убедительно показывает, как человеку удается изобразить средствами «Я» все, что звучит, и все, что молчит вокруг него, и ни одно из средств проекции и интроекции не остается при этом в стороне. Этот вид идентифицирования — звуков и шумов человеческого, органического происхождения с какой-то вещью на основании поверхностной акустической аналогии и самого минимального осознания причины звука — живо напоминает только что упомянутые «мосты перенесения» при неврозах.

Таким образом, невротик использует путь, по которому часто идут нормальные люди, когда он старается смягчить свободно блуждающие аффекты посредством расширения круга интересов, иными словами — с помощью интроекции, и когда расточает свои аффекты на все возможные объекты, которые его никак не касаются, чтобы только не осознавать своего аффективного отношения к некоторым объектам, которые касаются его близко.

При анализе невротиков часто удается проследить расширение круга их интересов. У меня была пациентка, которая однажды, читая какой-то роман, вспомнила о сексуальных событиях своего детства и в связи с этим продуцировала своеобразную фобию романов, распространившуюся затем на другие книги и, наконец, на печатное слово вообще. Бегство от мастурбации у одного из моих невротиков, страдавшего навязчивыми состояниями, стало причиной фобии уборных (где он в свое время предавался этой склонности); позднее из этого возникла клаустрофобия - страх находиться одному в любом замкнутом пространстве. Насчет психической импотенции могу сказать, что во многих случаях она обусловлена перенесением на всех женщин того почитания, которое пациент испытывал по отношению к матери или сестре. Один художник получал удовольствие от созерцания своих моделей, то есть, выбрав такую профессию, он «вознаградил» себя за то, что в детстве ему нельзя было разглядывать девушек.

Экспериментальное подтверждение склонности к интроекции у невротиков можно найти в опытах с ассоциациями, проведенных Юнгом. Как характерное для невроза качество Юнг отметил сравнительно высокое число «комплексных реакций»: когда слова-раздражители истолковываются невротиком «в смысле его комплекса». Здоровый человек быстро отвечает каким-нибудь индифферентным словом-реакцией, ассоциирующимся со словом-раздражителем по содержанию или звучанию. У невротиков же словом-раздражителем завладевают ненасыщенные аффекты, стремясь извлечь из него все что можно для себя, для чего им вполне достаточно опосредованной поверхностной ассоциации. Таким образом, суть не в том, что слова-раздражители высвобождают сложную реакцию, а в том, что на них отзываются «раздраженно-голодные» аффекты невротиков. Можно сказать, что невротик интроецирует слова-раздражители, предлагаемые в эксперименте.

Мне могут возразить, что расширение круга интересов, идентифицирование «Я» со многими людьми и, мало того, с человечеством вообще, а также восприимчивость к раздражениям внешнего мира — это свойства, которыми обладают и нормальные люди, и даже выдающиеся представители рода человеческого, и следовательно, интроекцию не следует считать психическим механизмом, характерным лишь для неврозов. На это возражение мы могли бы ответить, что между нормальными людьми и психоневротиками нет фундаментальных различий, которые предполагались до Фрейда. Фрейд показал, что «неврозы не имеют никакого особенного, только им свойственного психического содержания», а по мнению Юнга, невротики заболевают теми же комплексами, с которыми боремся мы все. Различие между одними и другими только количественное, оно важно лишь с практической точки зрения. Здоровый человек переносит свои аффекты и идентифицирует себя на основании гораздо более мотивированных «этиологических притязаний», чем невротик, а значит, расточает свою психическую энергию не столь бессмысленно.

Другое различие, на принципиальное значение которого обратил внимание Фрейд, заключается в том, что здоровый человек осознает большую часть своих интроекций, в то время как у невротиков они в основном вытеснены, разыгрываются в бессознательных фантазиях и только косвенно, символически дают себя распознать опытному психоаналитику. Очень часто они представляются в виде «реактивных образований» — чрезмерно акцентированных в сознании направлений чувств, противоположных таковым в бессознательном.

Обо всем этом — о перенесениях на врача и об интроекциях — ничего не сообщалось в литературе о неврозах до Фрейда, но са n е les empechait pas d ' exister (это не мешало им существовать фр.).

Этим я хочу ответить критикам, которые a limine (с порога) отвергают достижения психоанализа, не заслуживающие, по их мнению, даже проверки. Они доверяют нами же высказанному мнению о трудностях этого метода и используют эти трудности как оружие в борьбе против нового направления. Среди прочих мне встречалось следующее возражение: психоанализ опасен, потому что создает перенесения на врача; характерно, что при этом всегда говорят только об эротическом перенесении любви и никогда — о перенесении ненависти.

Однако если перенесение опасно, то все невропатологи, в том числе и противники Фрейда, чтобы быть последовательными, должны отказаться от работы с невротиками, так как мы все больше убеждаемся, что и в неаналитическом и непсихотерапевтическом лечении психоневрозов перенесение играет исключительно важную роль. Только вот при этих методах лечения — как справедливо замечает Фрейд — к слову приходят лишь позитивные чувства по отношению к врачу, потому что в случае возникновении враждебных перенесений больной просто-напросто уйдет от «несимпатичного» врача. Позитивные же перенесения ничего не подозревающий врач упускает из виду и приписыпает их лечебному эффекту физикальных мероприятий или смутно ощущаемой им «суггестии».

Наиболее отчетлииво перенесение проявляет себя при лечении гипнозом и суггестией, о чем я попытаюсь подробнее рассказать в следующей части этой работы.

С тех пор как мне стало известно о перенесениях, я взглянул другими глазами на поведение больной истерией, которая после окончания курса суггестии попросила мою фотографию, для того чтобы, как она сказала, при взгляде на нее вспоминать мои слова. Она просто хотела иметь какую-нибудь память обо мне: ведь я подарил такие приятные минуты ее измученной конфликтами душе, я так ласково поглаживал ее лоб, так мягко уговаривал ее и дал ей возможность безмятежно предаваться фантазиям в тихой полутемной комнате. У другой пациентки, страдающей навязчивым умыванием, как-то во время анализа вырвалось признание, что она была готова подавить свое навязчивое действие, лишь бы только сделать любезность врачу, который был ей симпатичен.

Эти случаи — не исключение, они показывают определенный тип психической реакции, служащий объяснением не только гипнотических и суггестивных, но и других «исцелений» психоневротиков — посредством электро-, механо-, гидротерапии и массажа.

Нельзя отрицать, что более благоприятные жизненные условия, улучшение питания и т.п. поднимают настроение и этим до некоторой степени могут способствовать преодолению психоневротических симптомов; однако главный лечебный потенциал при всех курсах лечения — это бессознательное перенесение при тайном удовлетворении либидинозных тенденций (вибрация при механотерапии, касание к коже при гидротерапии и массаже), наверняка играющих какую-то роль.

Фрейд обобщил все эти размышления, сказав, что, чем бы ни лечили невротика, он всегда лечится психотерапевтически, а это значит — перенесениями. По мнению Фрейда — и я вынужден полностью с ним согласиться, — то, что мы описываем как интроекции и прочие болезненные симптомы, есть в сущности аутодидактически заученные попытки больного излечиться. И тот же самый механизм он приводит в действие, когда ему встречается врач, который хочет его излечить: он пытается — чаще всего бессознательно — «переносить», и если ему это удается, то его состояние улучшается.

Мне могут возразить, что неаналитические методы лечения имеют право на существование, коль скоро они — хотя бы и неосознанно — идут по пути, автоматически проложенному больной психикой, и так или иначе излечивают перенесениями. А значит, терапия перенесениями является как бы «природным лечебным средством», психоанализ же, напротив, — нечто искусственное, навязанное природе. Это возражение, пожалуй, трудно опровергнуть. Больной действительно «исцеляет» свои душевные конфликты вытеснением, перебрасыванием и перенесением неприятных комплексов; к сожалению, вытесненное компенсируется созданием «дорогостоящих суррогатных образований» (Фрейд), так что мы вынуждены считать неврозы неудачными попытками исцеления (Фрейд), где поистине medicina pejor morbo (медицина хуже смерти лат.). Неправильно было бы рабски подражать природе, следуя по ее пути там, где она обнаружила свою несостоятельность. Психоанализ пытается индивидуализировать то, чем природа пренебрегает; анализ стремится сделать жизнеспособными таких индивидов, которые погибли бы при жалких, несовершенных попытках вытеснения, производимых природой, не заботящейся о слабых особях. Недостаточно с помощью перенесения перебросить вытесненные комплексы на врача, частично разгрузить их напряжение и достичь временного улучшения. Если хочешь всерьез помочь больному, то необходимо с помощью анализа подвести его к тому, чтобы он — вопреки «принципу неудовольствия» — преодолел сопротивление (Фрейд), которое препятствует ему взглянуть на собственную неприукрашенную душевную физиогномию.

Но современная неврология ничего не хочет знать о комплексах, сопротивлениях и интроекциях, бессознательно пользуясь одним, во многих случаях действенным психотерапевтическим средством — перенесением; она и исцеляет как бы «бессознательно», и даже собственный принцип, действенный при всех методах лечения психоневрозов, называет опасным.

Тот, кому перенесения представляются опасными, должен бы более жестко осуждать неаналитические методы лечения, которые усиливают перенесения, а не психоанализ, который старается их по возможности вскрыть и рационально направить.

Я отрицаю, что перенесение — это что-то вредное, и полагаю, напротив, что — по меньшей мере в патологии неврозов — перенесение оправдывается глубоко коренящейся в народной душе древней верой, что любовь может излечивать болезни. Те, кто насмешливо упрекает нас, что мы хотим объяснить и вылечить все, «исходя из одной точки» — либидо, находятся под влиянием аскетического религиозного мировоззрения, отрицающего все сексуальное и вот уже две тысячи лет мешающего осознать огромное значение либидо для нормальной и патологической душевной жизни.