Душевное расстройство после травм головы

Травмы головы нередко отмечаются в анамнезе наших боль­ных и им приписывается обыкновенно важная роль причинного момента в происхождении душевного расстройства. Нет сомне­ния, что такого рода причинная связь часто устанавливается слишком произвольно, особенно если между несчастным случа­ем и постепенно развившейся душевной болезнью проходит до­вольно значительный срок. К сожалению, о действительных причинах помешательств мы знаем в общем слишком мало и приходится поэтому с особенной осторожностью относится к тому, чтобы на основании одной лишь шаткой хронологической последовательности без дальних рассуждений заключать о суще­ствовании внутренней причинной зависимости. Мы в праве предполагать такую зависимость лишь в тех случаях, где душев­ное расстройство непосредственно следует за травмой, в особенности же тогда, когда клинические особенности данного случая вполне соответствуют тому, что мы научились подмечать в дру­гих совершенно несомненных наблюдениях. Тому и другому из указанных условий удовлетворяет на мой взгляд случай 44-х лет­него жестяных дел мастера (случай 37), неделю как переведенно­го к нам из хирургической клиники. Больной 3 недели тому назад около полуночи вышел из дому, чтобы принести воды, подскользнулся на лестнице и полетел вниз. Его нашли в бессоз­нательном состоянии и лишь на следующее утро он постепенно пришел в себя. Из правого слухового прохода вытекало немного крови. В полдень у больного была несколько раз рвота и при этом всякий раз выделялось около столовой ложки крови. Из анамнеза следует только отметить, что больной с давних лет вре­менами довольно сильно пил, но не мог переносить много алко­голя, становился тогда раздражительным, часто бил свою жену. В хирургической клинике, куда больной был прежде всего доставлен, обнаружена над правой теменной костью ушиблен­ная рана величиною в 3-х марковую монету, с припухлостью и кровоподтеком в окружающих частях. На правой ушной ракови­не была значительная ссадина. Вся правая половина головы вплоть до сосцевидного отростка очень болезненна. В правом слуховом проходе оказался небольшой кровяной сгусток. Об­ласть 3-го и с 4-го ребра слева была болезненна. Каких-либо расстройств, которые указывали бы на ограниченное поврежде­ние головного мозга, нельзя было отметить. Больной находился в то время в состоянии некоторого возбуждения, которое сильно затрудняло; подробное исследование. Он очень неясно ориенти­ровался во времени, совершенно не помнил обстоятельств, со­провождавших его падение с лестницы, и событий, следовавших за этим моментом, не имел никакого представления о тяжести своего состояния, требовал, чтобы его отпустили домой, так как он должен работать, хотел иметь свое платье, оказывал противо­действие всякому терапевтическому вмешательству, срывал по­вязку, соскакивал ночью с кровати. Рана скоро зажила, исчезла также спустя некоторое время и болезненность, но у больного продолжалось беспокойное состояние с неясным сознанием. Он рассказывал о полученных им письмах, не имел никакого поня­тия о том, как давно находится в клинике, и в заключение од­нажды вечером в рубашке и в туфлях выбежал, чтобы спрятаться в соседнем новом здании, так как его шурин будто бы сообщил, что ожидает его в своем экипаже. По поводу этого инцидента бо­льной и был переведен к нам.

Вы видите перед собой мужчину несколько истощенного, бледного. Он понимает предлагаемые ему вопросы, хотя и обна­руживает несколько недостаточную сознательность. Он знает, где находится, знает врачей, хорошо помнит события последних дней. Вместе с тем, однако, ориентировка его во времени очень неясная. Даже когда его обучают в этом направлении, он очень скоро опять забывает эти уроки. С другой стороны, он рассказы­вает о том, чего в действительности не было, будто вчера у него были посетители, будто бы жена обещала сегодня взять его до­мой.

Арифметические задачи, разрешаемые с помощью таблицы умножения, он делает правильно, но легко ошибается, как толь­ко приходится при этом соображать и запоминать числа. Обра­щает особенное внимание тот факт, что больной почти ничего помнит о своем пребывании в хирургической клинике, осо­бенно же о своем падении. Он дает одно за другим различные, совершенно вымышленные описания своего приключения. То говорит, что упал на фабрике в 3 часа дня, то вскоре же после этого рассказывает, что спрыгнул с 3-го этажа на железную плат­форму, чтобы не опоздать на поезд. При более подробном рас­спросе он прикрашивает эти вымыслы разного рода деталями, очевидно убежденный, что передает действительно пережитые факты. Правда, при этом все его показания носят характер свое­образной неопределенности и расплывчатости. Сознания болез­ни у него совсем нет. Он безрассудно стремится выйти из клиники, так как ему будто бы непременно нужно быть на рабо­те. Он потеряет свое место, если не явится; подумают, что он уклоняется от работы. Его настроение несколько плаксивое, но без глубоких эмоциональных переживаний. К факту своего пре­бывания в психиатрической клинике относится совершенно равнодушно, мало принимает участия в окружающей его жизни.

Физическое исследование больного обнаруживает еще све­жий, не сросшийся с костью рубец на краю правой части заты­лочной кости, далее несколько меньших на виске и на левой темянной кости. Череп асимметричен. Черты лица несколько вялы. Каких-либо нервных расстройств, которые указывали бы на очаговое заболевание, не обнаруживается. Коленные рефлек­сы довольно живые. Повышенная механическая мышечная воз­будимость. Так как слух оказался пониженным, в особенности на левое ухо, то произведено также более подробное исследова­ние ушей. При этом обнаружена возможность двухстороннего заболевания лабиринта, которое по мнению специалистов, не может быть все же поставлено в связь с перенесенной травмой.

Во время различных физических исследований больной прояв­лял ясно выраженную утомляемость.

Душевное расстройство, которое в настоящем случае непосредственно следует за бессознательным состоянием после падения, выражается, главным образом, затруднением восприя­тия впечатлений и мышления, пробелами памяти относительно ушиба, значительным расстройством способности запоминания и, наконец, образованием ложных воспоминаний взамен дейст­вительных. При этом особенно поражает отсутствие сознания болезни. Я полагаю, что указанные симптомы, с которыми мы встретимся позднее при Корсаковском психозе, мы вправе рас­сматривать с значительной долей вероятности как характерные для душевного расстройства, после тяжелого мозгового сотрясе­ния, так что, следовательно, и самая клиническая картина дол­жна говорить за причинную зависимость между травмой и душевным расстройством. Такая картина очень часто наблюда­лась за время войны, особенно после сотрясения от действия гранат. Так как подобные заболевания через некоторое время снова исчезают без заметного остатка, то, очевидно, здесь дело касается таких изменений в мозговой коре, которые способны к обратному развитию, а именно: мелких кровоизлияний, разры­вов, может быть также более тонких нарушений в строении нер­вной ткани. В нашем случае в виду отсутствия очаговых явлений и лихорадки мы можем надеяться на постепенное сглаживание существующих в настоящее время болезненных явлений1.

Как естественно было ожидать, современная великая война дала нам громадное число случаев всякого рода травматических повреждений головы. Один из обыденных случаев такой травмы представляет 24-х летний работник (случай 38), который достав­лен к нам со своей родины вследствие того, что, находясь в со­стоянии патологической раздражительности, набросился с ножом на работавшую рядом с ним служанку и жестоко избил скотину. При исследовании обращают внимание два свежих рубца на черепе. Один находится в верхней части правой височ­ной кости. Под ним ощущается дефект кости около 1 см в диа­метре. Другой расположен повыше левого бугра височной кости, сращен с подлежащей костью и при сильном надавливании не­сколько болезнен. Здесь мы имеем дело со сквозным ранением мозга по направлению справа, которое произошло почти год тому назад. Больной был тогда по его показанию в течение 5-х дней без сознания. Его левая нога была парализована в продол­жении 1 недели, рука несколько больший срок. Существовало также затруднение речи. Из раны было удалено несколько кост­ных осколков. Образовавшееся отверстие с пульсирующим моз­гом было закрыто 4 месяца спустя с помощью костной пластинки. Больной много страдал головными болями и обмо­роками.

Через 5 месяцев после ранения у больного во время обеда внезапно случился эпилептический припадок, за которым непо­средственно последовал 2-ой. Больной терял сознание, вскрики­вал, падал и бился в судорогах. Подобный же припадок повторился через 3 недели, потом спустя 1/4 года, когда больной начал работать у себя на родине. С тех пор припадки повторя­лись каждые 10 дней. У нас наблюдалось 2 припадка, которые совершенно сходны с судорожными припадками эпилептиков. Больной кроме того сам отмечает, что его память ослабела и что он теперь уже не такой веселый, как прежде, особенно после припадков; также он легко приходит в состояние гнева. На во­прос о привычном употреблении напитков он сообщает, что вы­пивает в среднем ½ литра пива, по воскресеньям несколько литров. В школе учился хорошо. Наследственного отягощения, по-видимому, не существует.

При исследовании у больного обнаруживается небольшой остаток левосторонней гемиплегии. Сила левой руки понижена. Измерение динамометром дает справа 95, слева 60 kg. Левый угол рта стоит несколько ниже. Язык немного отклоняется вле­во. Левый глаз может закрываться только одновременно с пра­вым. Коленный рефлекс слева кажется живее. Кожная чувствительность на левой стороне тупее, чем на правой. Левой рукой мелкие предметы различает хуже. Вассермановская реак­ция в крови больного дала отрицательный результат.

Больной правильно воспринимает обращаемое к нему во­просы и отвечает на них осмысленно. Он ясно ориентируется во времени и месте, как равно и в своем положении. Обращает, од­нако, внимание тупость и бессодержательность в выражении его лица, а в поведении отсутствие живости и интереса. Он мало за­нят окружающей обстановкой, почти не вступает в разговор с товарищами, не имеет никаких планов на будущее, больным себя не считает. При быстром выполнении простых вычислений делает довольно много ошибок, но если дать ему известный срок, он может предложенные задачи понять и решить правиль­но. Для выяснения круга его представлений мы проделали с ним ассоциативный эксперимент. При этом оказалось, что половина ответов занимала 3 или более секунды, продолжались следовате­льно очень долго. По содержанию они были крайне скудны вро­де следующих: “много — это больше, чем мало”, “лестница (Treppe) — это лестница (Stiege)”, “Бабочка — птица”, “Решение (Entschluss) — заключение (Schluss)”. Всякий раз обнаруживает­ся склонность к построению предложений и образованию поня­тий по способу обычно свойственному некультурным людям: “разлучать (Scheiden) — люди часто имеют дело с разлукой”, “Весело — на танцах с музыкой весело”, “9 — это число”, “hal­lo — это слово”. Невозможно, конечно, судить, в какой мере су­ществовали эти особенности до ранения и чем они обусловлены.

Во всяком случае мы в праве предполагать, что тяжелое по­вреждение мозга, которое здесь констатировано, не могло оста­ться без влияния на душевную жизнь больного. Правда, раньше были склонны считать поражения так называемых “немых” об­ластей мозга за относительно безобидные по сравнению с ясно выраженными явлениями выпадения, которые происходят от поранения других частей. Как бы ни была, однако, развита спо­собность выравнивания и замещения в мозгу, все же значитель­ная потеря мозгового вещества в коре безусловно должна повлечь за собой известный ущерб функциональной деятельно­сти. Здесь могут найти свое объяснение тугоподвижность, ску­дость мысли и безразличие больного так же, как отмечаемые им самим ослабление памяти и повышенная раздражительность. Такое предположение основывается на опытных данных, дока­зывающих, что подобного рода изменения вообще наблюдают­ся часто после тяжелых повреждений и сотрясений мозга. Золя в своих известных художественных описаниях в “Западне”, оче­видно, исходил из наблюдений такого же характера. Очень час­то наблюдается в этих случаях повышенная чувствительность к алкоголю. Расстройства эти по существу нужно считать затяж­ными.

Помимо общих изменений всей психической личности, ко­торые сказываются более в повседневном общении с больным, чем при врачебном исследовании, о тяжелом повреждении, по­лученном нашим больным, свидетельствуют также следы поло­винного паралича и эпилептиформные припадки. Эти болезненные симптомы, очевидно, указывают на локализацию поражения около двигательных центров. Поэтому мы должны поставить вопрос, не существует ли в месте ранения близь этих центров источника раздражения, который вызывает припадки. Именно таким образом могло бы быть истолковано указание больного, что там были удалены костные осколки. Довольно часто при таком раздроблении черепных костей под твердую оболочку продвигаются мелкие осколки, которые внедряются в мозговую массу и вызывают длительное раздражение соответствующей об­ласти коры. Нужно поэтому ожидать, что путем удаления таких осколков удастся устранить судорожные явления или по край­ней мере значительно их ослабить. Но, конечно, нельзя возла­гать на это слишком больших надежд. Даже когда удается удалить кусочки кости, все-таки успех во многих случаях полу­чается только временный, — потому ли, что действительную причину судорог представляют не самые осколки, а образовав­шиеся в ткани рубцы, или же потому, что при этом развивается, как говорят, уже более общее “эпилептическое изменение”, ко­торое продолжает оставаться и по устранении первоначального источника раздражения. Тем не менее, конечно, всегда в таких случаях необходимо сделать попытку помочь больному путем оперативного вмешательства. Сначала мы произвели точный рентгеновский снимок области ранения. При этом действитель­но оказалось, что там видим мы 3 тени от костных осколков, из которых две лежат на нижнем и одна на верхнем крае. Поэтому мы будем настойчиво рекомендовать больному удалить осколки. При этом одновременно может быть закрыто существующее до сих пор отверстие в черепе, которое естественно всегда пред­ставляет для больного значительную опасность1.

Совершенно иначе, чем болезнь разобранного военного ин­валида, нужно рассматривать заболевание 44-х летнего фабрич­ного рабочего (случай 39), который 3 года тому назад получил травму головы и доставлен к нам теперь для экспертизы. Отбро­шенная круговой пилой ножка стула ударила тогда его по голове и причинила ушибленную рану на левом внутреннем краю глаза и на той же стороне носа, где еще теперь виден тонкий рубец длиной около 3-х ctm. не сросшийся с подлежащими тканями. По показанию жены больного он был сначала без сознания, а в ближайшие после того дни находился в состоянии некоторого оглушения, был “как пьяный”; через несколько недель он начал было работать, хотя жена и советовала ему поберечься.

Очевидно, однако, этот первый опыт его был не продолжите­лен и только год спустя он получил работу, которую мог испол­нять с большими перерывами и за ничтожное вознаграждение. За последние 1—2 года он оставался почти совсем без дела. Больной привык выпивать ежедневно 2 литра пива. Наследственное отяго­щение, по-видимому, отсутствует.

Довольно скоро после несчастного случая у больного появились разного рода жалобы, постепенно все более и более нарас­тавшие, на головные боли, на головокружение, слабость памяти, чувствительность к давлению в месте травмы, жужжание и треск в ушах, искры перед глазами, сердцебиение при напряжении, а так­же расстройство зрения.

Жена его сообщает, что он стал ко всему равнодушен и боль­ше ни к чему не пригоден. Он перестал заботиться о семье, сде­лался раздражительным и крайне чувствительным к шуму, по малейшему поводу начинает швыряться вещами. Нигде не нахо­дит себе покоя, бесцельно бродит, суетится, часто ведет разговор такого рода, как бы он находится при работе, говорит о том, что кто-то стоит на дворе и бранит его.

Такое состояние больного послужило поводом к возбужде­нию процесса о получении ренты, при чем он претендовал с са­мого начала на полную ренту, так как не мог будто бы исполнять больше никакой работы, но ему присудили только половину. В течение года последовало не менее 10-ти врачебных экспертиз, в которых оценка потери трудоспособности колебалась от 10 до 75%. Против каждого состоявшегося заключения больной испо­льзовал предоставлявшееся ему право протеста, благодаря чему всякий раз создавалась необходимость производить новые ис­следования.

Обращаясь теперь к самому больному, мы видим, что он по­нимает предлагаемые ему вопросы; во времени и месте ясно ориентируется. Правда, у него наблюдается при этом состояние своеобразной рассеянности: при своих ответах он осматривается кругом, как бы что-то ищет, и проделывает пальцами разного рода движения, обнаруживающие замешательство. Мелкие рас­сказы он читает правильно, но из содержания прочитанного пе­редает крайне скудные сведения, при этом опирается головой на руки и делает довольно продолжительные усилия, чтобы с за­минками произнести несколько отрывочных предложений. Пра­вильно он решает только простейшие арифметические задачи. Уже вычитание (48—29) представляется для него слишком труд­ным. Ему кажется что голова его в это время сильно кружится. Часто затрудняется ответом на самые обыкновенные вопросы, жалуется при этом, что ему “не приходят в голову мысли”. Так, он должен был долгое время соображать о возрасте своих детей. При более настойчивых расспросах несколько оживляется. Ког­да же начинает излагать свои жалобы, то приходит в состояние некоторого возбуждения. Жалуется, что он сильно страдает от головной боли. Когда ходит резкою поступью или когда его кто-нибудь сильно бранит, в голове его начинает колоть, как будто бы она делится на части. Вверху на темени череп, дол­жно быть, имеет совсем мало скрепов. Кажется, как будто там разрываются связующие нити. Голове часто бывает то тяжело, то совсем легко.

При наклонении у него является головокружение и он пада­ет по направлению кпереди. Все тело его утомлено и легко уста­ет. “Я не знаю, что это за чувство, но это чаще всего бывает при перемене погоды, и я совсем мало сплю тогда по ночам. Вчера я получил колющий удар в голову. Это ощущение проникало на­сквозь так, как будто кто-то пробивал мне голову”. Работать он не может в особенности летом, так как “голова — стало быть — в голове чего-то не хватает и тогда все у меня идет вверх дном. Должно бы все происходить аккуратно — иначе это называется искромсать все и испортить. Я должен видеть, что иду далее, а иначе я не могу поступать, так как голова — там, там внутри не хватает — и тогда у меня дело идет как попало. Почему это так — я даже не знаю”. На замечание, что он, может быть, не получит никакой ренты, больной заявляет: “я, ничего не могу поделать, мы тогда должны будем умереть с голоду — ничего другого не остается. Если бы со мной ничего не случилось, тогда я в этом не нуждался бы. Я зарабатывал такие хорошие деньги, а теперь ко­нец”. Его тон при этом плаксивый и он начинает даже всхлипы­вать, но легко успокаивается.

При физическом исследовании больной представляется бледным, плохо упитанным мужчиной со слабо развитой муску­латурой. На руках имеются умеренно выраженные рабочие мо­золи. Левая половина черепа при поколачивании чувствительна, поле зрения слева несколько сужено. При стоянии с закрытыми глазами наблюдается легкое пошатывание. Измерение динамо­метром обнаруживает значительное понижение силы с той и другой стороны. Движения неловки, особенно когда на них на­правлено внимание. Пульс 88, после 6-ти приседаний повыша­ется до 96-ти. Коленные рефлексы живые.

В описанной клинической картине на первом плане высту­пает неспособность к работе, стоящая в связи с резко выражен­ным чувством болезни и с яркими нервными жалобами. Уже самая незначительность повреждения, послужившего причиной заболевания, и отсутствие каких-либо очаговых явлений застав­ляет предполагать, что причина расстройств лежит здесь не в грубых мозговых повреждениях. Здесь имеем дело скорее всего с психическим страданием, единственной причиной которого, как мы теперь убедились, нужно считать влияние нашего зако­нодательства о ренте. Благодаря тому обстоятельству, что возна­граждается именно потеря трудоспособности, возобновление же работы как бы наказывается лишением ренты, у слабовольных личностей после несчастных случаев развивается в очень значи­тельной степени чувство естественного противодействия, кото­рое всякий раз затрудняет возврат к работе после долгого перерыва. Таким путем и развиваются имеющиеся здесь на лицо ипохондрические думы и появляются новые болезненные симп­томы, которые в основе своей имеют возрастающее нерасполо­жение к напряжению волевой энергии и связанной с этим потере ренты. Благоприятствует такому развитию с одной сторо­ны старательное содействие врача, который рекомендует боль­ному крайнюю осторожность, надеясь этим вернее обеспечить так называемое восстановление работоспособности, с другой стороны влияние близких, особенно жены, желающих использо­вать несчастный случай, как средство к легкому обеспечению. Многократные экспертизы и самое ведение процесса о ренте легко влекут за собой постоянное сосредоточение внимания на страдании и тем создают условия для его полной неизлечимости. Особенно легко это происходит у лиц слабовольных от природы или потерпевших известное нарушение волевой сферы благода­ря злоупотреблению алкоголем, пожилому возрасту, артериоск­лерозу или другим такого же рода неблагоприятным воздействиям.

Правильность такого понимания картины болезни, которую мы благодаря Oppenheim'y научились распознавать под именем травматического невроза, находит себе подтверждение в том факте, что картина эта развивается только там, где играет роль вопрос о вознаграждении или другие подобного рода влияния, и продолжает существовать тоже до тех лишь пор, пока эти влия­ния не будут окончательно устранены. Самые тяжелые случаи не влекут за собой травматического невроза, если пострадавший не заявляет претензий на вознаграждение, а имеющееся уже на лицо страдание обыкновенно быстро идет на улучшение, как то­лько состоится окончательное решение относительно существу­ющих претензий хотя бы даже в смысле полного отказа.

На основании подобного рода наблюдений можно составить представление и о шансах на излечение и об основах терапии для такого рода больных. Пока больной надеется на успех в по­лучении ренты чаще всего продолжается и его нежелание снова начать напряженную работу, так что при известных обстоятель­ствах излечение становится невозможным. Лучше всего поэтому больных поскорее опять направлять на работу, назначить им с самого начала во всяком случае невысокую ренту, как менее за­трагивающую эмоциональную сферу и быть возможно более осторожными с последующими экспертизами, оказывающими свое неблагоприятное влияние. Там, где возможно, следует до­биваться удовлетворения единовременной выдачей, что допус­тимо впрочем в настоящее время лишь при ренте до 15%.

С точки зрения изложенного здесь взгляда легко понять, по­чему больные стремятся постоянно возвращаться к своему стра­данию и даже симулировать болезненные явления, чтобы как-нибудь избежать столь неприятной им необходимости верну­ться к работе. В слабости их воли, которая позволяет им браться за всякое средство для указанной цели, хотя бы пришлось при этом впасть в бедственное существование, и заключается сущ­ность данного страдания. Эта черта выступает особенно ясно при психологических экспериментах с непрерывным складыванием ряда однозначных чисел, каковые и были проделаны у нашего бо­льного. При этом обнаруживается, что благодаря отсутствию вся­кого волевого напряжения успешность стоит обычно на крайне низкой степени и благодаря этому исчезают как влияния устало­сти и отдыха, так и колебания, которые у здоровых лиц обуслов­ливаются меняющимися соответственно условиям опыта волевыми импульсами. Таким образом эксперимент в данном случае не только обогащает клиническую картину, но и дает нам возможность отличить сознательное притворство от тех волевых задержек эмоционального происхождения, которые характерны для травматического невроза.

XIV лекция

Хронический алкоголизм

Только в сравнительно небольшом числе случаев в области клинической психиатрии мы в состоянии составить сколько-нибудь определеннее представление о причинах болезненных явле­ний. Еще реже можем мы дать себе ясный отчет о том, каким именно образом эти причины действуют. К этой конечной цели клинического исследования мы, естественно, подходим ближе всего при отравлениях, в особенности при тех, которые очень часто встречаются нам в повседневной практике. Мы знаем, что острое алкогольное отравление вызывает легко уловимые измене­ния в мозговой коре и что эти изменения при состоянии опьяне­ния выражаются затрудненностью усвоения восприятий, общим понижением процесса мышления и, наконец, усилением психо­моторной возбудимости наряду с уменьшением мускульной силы и расстройством способности более тонкого управления движениями. Одновременно появляется веселое, приподнятое, а позднее раздражительное настроение. Таким образом создается клиническая картина, заключающая в себе черты частию мании, частию прогрессивного паралича. Когда я имел однажды случай представить в клинике взятых прямо с улицы опьяневших, то получилось именно впечатление того или другого из указанных заболеваний. Путем эксперимента доказано, что прием 80 — 100 грамм алкоголя, что соответствует 2—21/г литра пива, может оказывать действие в течение 24—48 часов и что при регулярном повторении такой дозы до исчезновения влияния предыдущей уже через несколько дней является состояние длительного пони­жения работоспособности в различных сферах психической дея­тельности, которое даже после того, как прекращено дальнейшее введение яда, исчезает лишь весьма постепенно. Факты эти важны для нас в том отношении, что до известной степени уясняют начальный стадий того душевного расстройст­ва, которое мы называем хроническим алкоголизмом.

Когда вы начнете исследовать 33-летнего купца, (случай 40), добровольно поступившего в нашу клинику несколько дней тому назад, то едва ли в нем заметите какие-либо признаки бо­лезни. Он совершенно рассудителен, ясно ориентируется, тол­ково рассказывает о всех обстоятельствах своей жизни. Черты лица его несколько вялы, лицо одутловато. Сухожильные и кож­ные рефлексы очень живые. В вытянутых пальцах наблюдается мелкое дрожание. Небные дужки и зев представляются сильно покрасневшими. Язык немного обложен.

Как на повод к своему поступлению в клинику, больной указывает на то, что он в последнее время сильно пил. Он хоро­шо учился, но уже с 16-ти летнего возраста, заражаясь примером пьющего отца, стал довольно регулярно пить пиво, и эта склон­ность с некоторыми колебаниями постепенно возрастала в нем все сильнее и сильнее. Женитьба на 26-м году жизни повлекла за собой временное улучшение. Но потом положение снова ухудшилось и он почти целыми днями находился в известной степени опьянения. В этом состоянии он делался раздражитель­ным, при всяком ничтожном поводе бранился площадными сло­вами, стал легкомысленным и небрежным в своей работе, ел дома очень мало. Добродушный и мягкий по натуре больной под влиянием уговоров жены согласился поступить к нам и оставал­ся в клинике почти 4 месяца, причем все эти расстройства быст­ро исчезли. Мы настойчиво рекомендовали ему постоянное и безусловное воздержание от алкоголя и он следовал этому совету в течение 11/2 лет- Работоспособность его при этом сильно воз­росла, так что он зарабатывал много больше прежнего. Но осо­бенно радовалась жена перемене характера больного. Он стал веселым, любезным и очень скромным.

Всего 4 месяца, как больной стал опять пить, по его словам из простого любопытства, чтобы узнать, может ли о” теперь хорошо переносить алкоголь. Пример товарищей пробуждал в нем желание то в одном, то в другом месте выпить по стаканчи­ку, чтобы от них не отставать. Сначала он соблюдал умерен­ность, но очень скоро не мог более себя сдерживать. “Как выпьешь один стаканчик, тотчас приходишь в состояние гнева и возбуждения и тогда продолжаешь пить без конца, сам не зная как”. За последние недели он пил очень сильно, большей частью шампанское, естественно запустил при этом свою работу и когда понял, что не в силах более совладать с собою, опять попросил, принять его в клинику.

Во время этого рассказа бросается в глаза своеобразно-юмо­ристическое настроение, с которым больной описывает свои переживания. Так, по его словам, он пил уже с самого дня рож­дения, этому будто бы прежде всего научается каждый человек. Он старается также представить свое пьянство в более облагоро­женном виде, хотя сам же ясно сознает шаткость своего по­ложения. Обе эти черты характерны для алкоголиков. Они обу­словливаются влиянием алкоголя на эмоциональную сферу, которое приводит к тому, что человек начинает легко относиться к серьезным вещам, ни о чем не заботится и игнорирует чувство личной ответственности. Вы никогда не встретите ни одного пьяницы, который стал бы обвинять самого себя в пьянстве пока, он находится под влиянием яда. Виноватыми оказываются всякий раз то особенные обстоятельства, то профессия и тяже­лая работа, то товарищи и в особенности жена. Признание соб­ственной бесхарактерности и неустойчивости, заключающееся в этих отговорках, на самом деле слишком хорошо объясняется слабостью воли, которая развивается у всех пьяниц. То, что ра­ботоспособность нашего больного также потерпела значитель­ный ущерб, объясняется отчасти уже непосредственным влиянием отдельных приемов алкоголя, вводимых в организм через короткие промежутки времени. Однако, путем опыта уда­лось доказать, что даже теперь, спустя 14 дней после совершен­ного прекращения приема алкоголя, существует еще столь значительное и измеримое расстройство усвоения восприятий, что больной при простом списывании делает поразительно мно­го ошибок и очень легко забывает усвоенное. Расстройства эти в картине хронического алкоголизма представляют весьма обыч­ное явление. Благодаря пониженной работоспособности, кото­рая стоит в связи с отсутствием выдержки, каждый пьяница испытывает особенные затруднения в своих занятиях и в силу этого у него является потребность прибегать к возбуждению с помощью алкоголя.

Только что изложенная перед вами биография больного, об­рисовывает самый обычный ход вещей в многочисленных случа­ях хронического алкоголизма: соблазн в юности, благодаря нашим нетрезвым привычкам, постепенное усиление склонно­сти к алкоголю у добродушного, несколько слабовольного чело­века, моральное падение и экономический упадок, благие намерения, всякий раз оканчивающиеся крушением при встрече с искушением, быстрое улучшение общего состояния при усло­виях полного воздержания. Без сомнения, однако, слабость воли, вызванная действием яда, у алкоголика держится очень долго. Во всяком случае опасность случайных рецидивов крайне велика. Прежде всего употребление алкоголя, даже в небольших количествах, само по себе быстро ослабляет способность проти­водействия соблазну. Ведь нам хорошо известно, что никто не садится за стол с тем, чтобы напиться пьяным и что только под влиянием первых стаканов начинает теряться все более и более способность самообладания совершенно так, как это описывает наш больной.

Поэтому мы должны стремиться к тому, чтобы довести каждого алкоголика до полного воздержания, если желаем иметь прочный успех. Даже и в таких случаях нередко бывают разоча­рования. Все же в ½ - 2/3 случаев, где своевременно были приня­ты меры, удается достичь стойкого выздоровления алкоголиков. При этом во всех сколько-нибудь тяжелых случаях нельзя обой­тись без больничного лечения, так как ослабленная, воля алко­голика в обычных жизненных условиях подвергается таким большим соблазнам, которым он не может противостоять собст­венными силами. К сожалению в настоящее время мы распола­гаем только немногими приютами для алкоголиков, так что в большинстве случаев приходится содержать их в психиатриче­ских учреждениях. Это обстоятельство, конечно, крайне затруд­няет своевременное принятие необходимых мер, от чего зависит весь успех дела. Чаще всего алкоголики только тогда попадают в условия правильного лечения, когда становятся опасными для окружающих и следовательно представляют уже самые тяжелые формы алкоголизма. В нашем случае предсказание нельзя счи­тать неблагоприятным, так как больной обнаруживает ясно вы­раженное сознание беспомощности своего положения и оба раза являлся в клинику по собственному побуждению. Наступивший рецидив, должен теперь его самого привести к ясному убежде­нию в том, что только строгое соблюдение абсолютного воздер­жания может его спасти на долгое время. Мы в праве поэтому надеяться, что нам удастся не только вылечить его на этот раз, но сохранить здоровым также и на будущее время1.

Гораздо менее благоприятное положение 34-х летнего же­лезнодорожного токаря (случай 41), который доставлен к нам из общей больницы несколько дней тому назад. В больницу он по­пал по поводу нарушения общественной тишины и спокойст­вия, выразившегося в том, что он насильно ворвался в квартиру своей тещи через разбитую им стеклянную дверь. Больной со­вершенно спокоен, сознателен, во времени и месте ориентиру­ется, ведет связный рассказ о своей жизни. Его школьные познания очень умеренны. Будучи хорошо ориентирован отно­сительно того, что происходит в непосредственно окружающей его обстановке, он дает крайне неудовлетворительные ответы на вопросы несколько более общего характера из области геогра­фии, истории, политики или религии. Относительно последнего инцидента больной рассказывает, что уже несколько времени тому назад он стал подозревать свою жену в неверности. Хотя он с положительностью этого не может доказать, так как целые дни не бывает дома, однако 3 месяца тому назад он заметил, что по­сле совокупления у него появилось чувство жжения, показавше­еся ему подозрительным. Правда, врач, с которым он советовался по этому поводу, объяснил ему, что причиной этого явления была существовавшая уже 4 месяца беременность его жены. Но вот, 14 дней тому назад, придя домой, он нашел диван в беспорядке и из этого заключил, что жена в его отсутствие имела дело с другим мужчиной; по поводу этого он устроил ей бурную сцену. Когда вечером он вернулся домой, жены его там не оказалось, она была в квартире своей матери. Так как она не хотела с ним возвратиться, то он поднял шум и при этом “неча­янно” разбил стекла в двери.

Этот рассказ уже с самого начала должен нам внушить подо­зрение, что мы имеем дело с бредом ревности. Конечно, такое предположение всегда требует большой осторожности. Но что нам здесь говорит за патологическое происхождение идеи рев­ности — это неопределенность показаний и крайне недостаточ­ная обоснованность подозрения. Так как приведенные больным наблюдения, очевидно, ровно ничего не доказывают, то его рев­ность, следовательно, имеет в основе своего происхождения не фактический опыт, а напротив того факты, сами по себе ничего не говорящие, получили у него свое определенное толкование лишь благодаря ревности, зародившейся вследствие других па­тологических причин. Бред супружеской неверности сам по себе не имеет ничего патогномоничного для определенной болезни. Он может развиться при самых различных душевных расстрой­ствах, но особенно часто встречается при хроническом алкого­лизме. Одна