Глава 8. Отлучение родителей от детей.

Один из утешительных фактов нашей жизни состоит в том, что человеческие проблемы остаются неизменными в течение многих веков и, благодаря атому, мы можем испытывать ощущение непрерывности. Но мы способны также и на то, чтобы воспринимать старые проблемы по-новому, и, таким образом, у нас есть возможность меняться. В нашем веке в мире появились новые идеи и эта книга, а в особенности эта глава, является попыткой рассказать о возможностях решения старых проблем, которые, появились благодаря этой новой идее.

Давайте посмотрим, как определял проблему и разрешал ее сто пятьдесят лет назад великий гипнотизер Антуан Месмер и сравним его подход с подходом современного гипнотизера Милтона Эриксона.

Итак, еще в восемнадцатом, веке Месмер писал:

Я принял на лечение мисс Парадиз, восемнадцати лет. ... Она получала пенсию по инвалидности, будучи совершенно слепой с четырехлетнего возраста. Это был настоящий амавзроз с судорогами глазодвигательных мышц. Кроме того, девушка была жертвой меланхолии, которая сопровождалась нарушением работы селезенки и печени, что приводило к приступам делирия и ярости, и поэтому она была убеждена в том, что она сумасшедшая.

Месмер взял эту девушку вместе с другими пациентами к себе на лечение домой, где ему помогали жена и другие сотрудники.

Родители мисс Парадиз, наблюдавшие за ее лечением и отметившие улучшение ее зрения, поспешили сообщить об этом и о своей радости по этому поводу своим знакомым. ... Мистер Парадиз испугался, что он может лишиться пенсии дочери и некоторых других преимуществ, если она выздоровеет. Он начал просить вернуть дочь домой. Девушка, поддерживаемая матерью, не хотела возвращаться домой из боязни, что результаты лечения еще недостаточно устойчивы. Отец продолжал настаивать, и эта ссора произвела такое впечатление на девушку, что у нее наступил припадок и общее ухудшение состояния. Однако на ее зрение это не повлияло, и оно продолжало улучшаться. Когда отец отметил это... он очень настойчиво потребовал выписать дочь домой и заставил жену его поддержать. Девушка сопротивлялась... Мать вырвала дочь из рук представительницы обслуживающего персонала и закричала: "Дрянная девчонка, ты слишком церемонишься с этими людьми!" И толкнула ее так, что она ударилась головой об стенку.

Впоследствии отец вежливо попросил разрешение взять ему свою дочь, чтобы она пожила в деревне и отдохнула. Месмер рассказывает: "На следующий день я услышал, что ее семья настаивала на том, что девушка по-прежнему слепа и подвержена припадкам. Они вывели ее в общество и заставили притворяться слепой и разыграть припадок".

Следуя контексту своего времени, Месмер считал проблему принадлежащей исключительно мисс Парадиз. Поскольку единицей наблюдения для него служил индивид, Месмер воспринимал семью как нечто периферическое по отношению к проблеме девушки. Родственники были препятствием в лечении и озадачили его тем, что не приветствовали его успех, которого он достиг в лечении его дочери.

Если мы продвинемся во времени на сто лет вперед, обнаружим, что Зигмунд Фрейд воспринимал подобную проблему точно так же:

"Много лет назад я принял одну девушку на аналитическое лечение. В течение продолжительного времени она не могла выходить из дома из-за страха, а также не могла оставаться дома одна. После длительных колебаний пациентка призналась, что ее мысли очень сильно занимают знаки любви, которые она случайно заметила между ее матерью и одним богатым другом семьи. Очень тактично, или, иначе говоря, хитро она дала матери понять, что она обсуждает в ходе психоанализа. Она связала возможное изменение своего поведения с матерью, настаивая на том, что только мать может защитить ее от страха одиночества. Кроме того, когда она покидала дом, мать должна была держать дверь за ней открытой и этим помогать ей. Раньше мать была очень нервной, но вылечилась несколько лет назад с помощью водолечения, или же, иначе говоря, она познакомилась с мужчиной, отношения ее с которым были таковы, что удовлетворяли ее не только в одном отношении. Пылкие требования дочери вызвали у нее подозрительность, а она внезапно поняла, что означал страх дочери. Она заболела для того, чтобы сделать свою мать узником и украсть у нее свободу, необходимую для того, чтобы поддерживать отношения со своим любовником. И мать приняла безотлагательное решение. Она решила положить конец такому вредному лечению. Девушку отослали в дом для душевнобольных и многие годы демонстрировали как "несчастную жертву психоанализа", и все это время меня преследовали слухи о неудачных результатах лечения. Я хранил молчание, поскольку был связан профессиональной тайной. Через несколько лет я узнал от своего коллеги, который знал эту семью, что интимные отношения между матерью и этим богатым мужчиной продолжаются, и об этом знают практически все, включая отца, который по всей вероятности лишь делал вид, что об этом не знает. Таким образом, здоровье девушки было принесено в жертву ради сохранения этой тайны".

Подобно Месмеру, Фрейд считал, что проблема принадлежит исключительно девушке, а мать мешает лечению, преследуя свои личные цели, в чем ей, по всей вероятности, помогает отец. Продолжая анализировать в связи с этим случаем влияние на лечение семьи пациента, Фрейд говорил:

"В случае вмешательства родственников психоаналитическое лечение подвергается опасности и надо сказать, что мы совершенно не умеем с ней бороться. Мы вооружены для борьбы с внутренним сопротивлением пациента, считая это сопротивление неизбежным. Но как мы можем защитить себя против сопротивления внешнего? Заставить родственников вести себя определенным образом, давая им какие-либо объяснения, невозможно, как невозможно заставить их держаться подальше от всего этого дела. Им нельзя и довериться, поскольку в этом случае мы рискуем потерять пациента, который совершенно справедливо требует, чтобы человек, которому он доверяет, принимал в разногласиях его сторону. Любой, кто знает кое-что о распрях, раздирающих семью, не удивится, узнав, что аналитик обнаруживает, что самые близкие к пациенту люди заинтересованы скорее в том, чтобы он оставался таким, каков он есть, а не в его выздоровлении. Родственники не должны противопоставлять свою агрессию действиям профессионала. Но каким образом можно заставить людей, недоступных вашему влиянию, принять эту позицию? И мы естественным образом приходим к выводу, что социальная атмосфера и степень развития непосредственного окружения пациента значительным образом влияют на результат лечения".

Это довольно печальный вывод относительно эффективности психоаналитического лечения, если даже мы можем объяснить львиную долю наших неудач подобными внешними факторами! Это признание Фрейда в собственной неспособности взаимодействия с семьями очень любопытно. Далее, там же, он писал: "За несколько лет до войны, когда приток пациентов из разных стран сделал меня независимым от злой или доброй воли моего родного города, я взял за правило никогда не принимать на лечение пациента, который не был бы sui juis (независимым от других) во всех существующих отношениях. Понятно, что далеко не каждый психоаналитик может позволить себе поставить пациенту такие условия". Такое ограничение существенным образом дискриминирует пациентов, которые связаны с другими людьми посредством какой бы то ни было зависимости.

И Месмер, и Фрейд считали, что они знают, что следует делать с каждым отдельным пациентом, но не знают, что делать с родственниками, несмотря на то, что Фрейд соглашался с тем, что лечение может быть безрезультатным, если психотерапевт не найдет способов успешного взаимодействия с семьей. Оба, и Месмер, и Фрейд, имели дело с молодыми девушками и каждый из них обнаружил, что родители реагировали на лечение отрицательно, прерывая его. Пытаясь объяснить это загадочное поведение родителей, каждый из них ищет объяснение в соответствии с собственными интересами. Месмер считал, что родители мисс Парадиз боятся потерять ее пенсию, а также подозревал, что против него плетутся какие-то интриги. Фрейд нашел объяснение в попытке скрыть аморальное сексуальное поведение матери. Столкнувшись с подобной проблемой, другие психотерапевты объяснили бы ситуацию, исходя из некоторых других предпосылок. Но однако, в наше время в сотнях случаев обнаруживался факт, что такой тип реакции родителей на успешное лечение молодого пациента с тяжелыми нарушениями психического здоровья распространен чрезвычайно широко. Причины такой реакции в каждом из случаев не исчерпываются причинами финансового или морального характера. Такой тип реакции обусловлен более общими факторами. Когда ребенок достигает возраста, в котором он может покинуть дом и начать самостоятельную жизнь, "проблема" состоит не в ребенке, а в кризисной стадии развития, которой семья достигла. Взаимодействие с родственниками существенно необходимо для лечения, поскольку в них и заключается проблема. И случай Фрейда, и случай Месмера могли бы быть восприняты современными семейными психотерапевтами как типичные для той стадии развития семьи, когда дети вырастают и начинают покидать дом. В этот период появляются новые проблемы, обостряются старые, и психотерапевт, вмешивающийся в ситуацию, имеет дело не с индивидом, а с определенной фазой семейного жизненного цикла, когда проблемы этой фазы могут проявляться в различной форме.

До сих пор в нашей книге мы делали упор на проблему молодого человека, который пытается достичь независимости от родителей и начать собственную самостоятельную жизнь. Поскольку это происходит, родители должны отдалиться от своего ребенка и здесь мы займемся именно этим аспектом проблемы. Человек не только единственное существо, приобретающее новых родственников по линии жены или мужа, но и существо, которое должно преодолеть крайне резкий переход от отношения к своим детям как к предмету заботы, к отношению к ним как к равным. Когда дети вырастают и начинают независимую жизнь, в семье должны наступить кардинальные изменения.

Месмеру и Фрейду не хватало именно идеи о том, что "симптомы" являются контрактами, заключаемыми между

людьми и удовлетворяющими многие потребности, в том числе протективные. Выздоровлению юноши или девушки сопротивляются не только родители. Сопротивляется и сам пациент, пока психотерапевт не сделает что-либо с его семьей. Чем больше сопротивляется пациент, тем более велика вероятность того, что с его выздоровлением в семье может произойти катастрофа. Если посмотреть на ситуацию с этой точки зрения, что станет ясно, какие способы следует использовать для ее реализации разрешения. Психотерапевт может осуществлять вмешательство кризисного типа, собрав всю семью вместе, либо же он может взаимодействовать с семьей через мать, отца, ребенка, родственников, или же использовать все способы вмешательства одновременно. Но если он попробует стабилизировать ситуацию, госпитализируя ребенка, или выписывая ему лекарства, то, вероятнее всего, потерпит неудачу. А если он сосредоточит свои усилия на всей семье и на продвижении юноши или девушки к нормальной жизненной ситуации, в которой он будет продолжать связь со всей семьей, то, скорее всего, достигает успеха.

Взаимодействуя с семьей на этой стадии ее развития, Эриксон использовал разнообразные методы. Мы выбрали один из случаев, когда он лечил молодую девушку, чтобы противопоставить его способ вмешательства со способом Месмера и Фрейда. Эриксон описывал эту ситуацию так:

Однажды отец привел ко мне свою дочь, молодую девушку. У нее было острое шизофреническое состояние. Всю первую неделю отец находился при дочери, но мать не приезжала, чтобы забрать ее домой. Затем я увидел мать. Затем я устроил дело таким образом, что дочь осталась, а ее родители уехали обратно на побережье.

Эта молодая женщина страдала от избыточного веса. Бедра у нее были невообразимо толстые. Она была загружена своими переживаниями, смутными фантазиями и плохо осознавала, что происходит вокруг нее. Тактильные ощущения у нее не координировались с визуальными. Она не могла воспринимать визуально.

Согласно ее рассказу, мать ненавидела ее с самого детства. Мать всегда пользовалась отсутствием отца, чтобы шлепать ее. Мать все время говорила ей, что она уродливая и у нее нет будущего, а ее отец нехороший и эгоистичный человек. Мать утверждала, что в молодости она была очень красивой, но этот несчастный ребенок совершенно испортил всю ее красоту. Моя проблема состояла в том, чтобы научить девушку осознавать тот факт, что она была хорошенькой и она не должна переедать. Я выразил свое любопытство по поводу того, что за прекрасные бедра могут скрываться в этой обертке из жира. Поговорив с матерью, я узнал, что она не хотела ребенка и, когда она забеременела, это не понравилось ни ей, ни ее мужу. Мать давала понять дочери, насколько нежеланным ребенком она была. Она даже смеялась, когда купала девочку и называла ее при этом жирным и уродливым ребенком. Беседуя с дочерью о матери, я назвал мать жирной неряхой. Я спросил ее, почему бы, черт побери, ее отцу не приструнить эту жирную неряху, которая так пронзительно орет и бьет ребенка, который должен был быть порождением того, что называется счастливыми сексуальными отношениями. Пока я говорил все это, пациентка напрягалась, когда она напряглась в достаточной мере, я отвлек ее внимание, я спросил: "Удобно ли лежит ваш локоть на поручне кресла?" Таким образом я запускал поисковое поведение. "Да, конечно, вы не можете найти поручень кресла, вы можете найти его только лишь локтем. Поскольку вы можете найти его локтем, вы можете просто наслаждаться. Локоть может найти поручень кресла, а вы можете найти свой локоть". Таким образом, я продолжал развивать ее способность к тактильным ощущениям.

Чтобы мобилизовать ее эмоции, я критиковал ее мать, и, когда она в ответ на это достаточно напрягалась, я расслаблял ее, переключая ее внимание. Я не хотел возбуждать ее эмоции и поэтому позволял ей разрядить их так, как она этого хотела. Я мог мобилизовать эмоции, затем отвлечь ее и, таким образом, эмоции у нее появлялись только там, где мне это было нужно. Затем я снова начал критиковать ее мать, интенсифицируя ее эмоции, а затем снова отвлекал ее. Я мог сказать, что если бы ее отец хотел завести любовницу, когда жена отвергала его в сексуальном плане, я посчитал бы этот поступок достойным одобрения.

Я мобилизовал ее эмоции и она могла связать их с потребностями ее отца, а также с ее правами. Вся напряженность ее эмоций сосредоточилась на праве ее отца вступить в сексуальные отношения с любой женщиной, которую он выберет, включая ее мать. В действительности, конечно, ее отец никогда не изменял жене, но мать не раз говорила пациентке, что он делает это постоянно. Возбуждая ее эмоции и упоминая затем права ее отца, я хотел, чтобы внутренне она встала на его защиту и на защиту его прав, идентифицируясь с ним таким образом. С матерью ей было трудно идентифицироваться, разве что в плане избыточного веса и других нехороших вещей. Но ее отец был хорошим человеком, и когда она начала защищать его права, то начала тем самым идентифицироваться со всеми его достоинствами. Вы начинаете защищать мои права и что же происходит? Вы становитесь моим союзником. Вы становитесь частью меня.

При чтении этого описания представляется, что Эриксон сосредоточивается только на дочери, как могли бы это сделать и другие психотерапевты, игнорирующие семейный контекст. В той мере, в какой дочь была связана со своими родителями, она не могла достигнуть автономии, не нарушая жизни своих родителей. В подобных случаях, если состояние пациента или пациентки улучшается, родители обычно прерывают лечение, заболевают или разводятся. И это не вопрос восприятия родителей дочерью, а их реальные жизненные реакции на ее выздоровление, которое привело бы к тому, что она перестала бы быть средством коммуникации между ними. Однако Эриксон не просто работает с одной лишь дочерью. Работая с ней, он продолжает взаимодействовать с родителями, помогая им тем самым пережить выздоровление дочери. Он продолжал свое описание так:

Я сказал отцу, чтобы он пока пожил отдельно от жены. Он мог время от времени возвращаться к ней, когда она находилась в хорошем расположении духа, и вступать с ней в сексуальные отношения. Он мог оставаться даже неделю или две, если отношения оставались хорошими. Мать прекрасно играла в гольф и во многих отношениях была прекрасным партнером. Я устроил так, что мать регулярно мне звонила, пока я лечил ее дочь. Она использовала меня как некоторую фигуру отца, который мог разговаривать с ней строго, но объективно. Когда она делала что-то плохое, она звонила мне и рассказывала об этом, а я должен был дать ей розг по телефону. Таким образом, работая с дочерью, я поддерживал контакт с ее родителями.

Я проделал большую работу, чтобы дать девушке понять, что ее завернутое в жир тело прекрасно. Я мог хвалить ее тело, рассказывать, как оно прекрасно, хотя оно до сих пор было скрыто не только под одеждой, но и под слоем жира. Она не видела красоты своего тела, и я рассказывал ей об этом, потому что это было нечто абстрактное, о чем я мог говорить свободно. Я дал хорошую нарцистическую оценку ее грудей, живота, бедер, бугорка Венеры, гладкой, мягкой кожи на внутренней поверхности бедер, скрытой под слоем жира. Я был очень заинтересован, чтобы обнаружить, что за прекрасная девушка скрывается под слоем жира. Сейчас она замужем, причем счастливо, и летом у нее должен родиться ребенок. Она вышла замуж за приятного молодого человека, и ее выбор я одобрил. Девушка спросила меня: "Должна ли я пригласить на свадьбу мать?" Она боялась, что мать устроит на свадьбе истерическую сцену с рыданиями. Она может начать поносить жениха и родителей жениха, а также собственного мужа. Но она считала, что должна пригласить мать. Я ответил: "Выложите матери все, как есть. Скажите ей, чтобы она села, заткнула рот и слушала вас: Затем с абсолютной решимостью вы объясните ей, что вы приглашаете ее на свадьбу, но там она должна показать себя хорошей матерью, но хорошей согласно вашему определению, уравновешенной, прилично себя ведущей, вежливой". Девушка действительно выложила матери все как есть и та пришла в ужас. На свадьбе мать вела себя превосходно.

Совершенно ясно, что подход Эриксона в данном случае состоит в том, чтобы провести семью через эту фазу развития.

Вместо того, чтобы сосредоточиться исключительно на девушке, и заставить тем самым родителей прервать лечение, когда ей станет лучше, он сосредоточивается также и на ситуации родителей. Вместе с тем, он работает над недостатками девушки, устанавливает длительные отношения с матерью и отцом, поддерживая их таким образом, и реорганизует супружеские отношения, заставляя отца выехать из дома, а затем появляться в доме тогда, когда ему захочется. Вместо того, чтобы позволить родителям спонтанно разъехаться, когда девушка выздоровеет, что происходит во многих случаях, Эриксон заранее устраивает разъезд, изымает девушку из семьи и устраивает ее брак, а затем снова соединяет родителей уже на новых основаниях.

Эриксон не собирает всю семью на регулярные встречи, как это делают многие другие психотерапевты. Иногда он собирает всю семью вместе, иногда нет. У истоков семейной психотерапии и они не достигнут взаимопонимания. Когда этот подход оказался несостоятельным, многие семейные психотерапевты рекомендовали изымать ребенка из семьи, помещая его в нормальные условия жизни, например в отдельную квартиру или пансион (но не в психиатрическую больницу) пока продолжался курс семейной терапии. Оказалось, что кризис, вызванный необходимостью отрыва юноши или девушки от семьи, невозможно разрешить простыми совместными беседами, если ребенок при этом остается жить дома. Эриксон учил в этих ситуациях выбирать подход, при котором сплоченность семьи не становилась главной целью в данной ситуации. В 1968 году Эриксон опровергнул идею о том, что во время семейной психотерапии ребенку следует жить в семье, "чтобы он мог научиться иначе взаимодействовать со своими родителями". Он тогда сказал: "Может молодой человек или молодая девушка оставаться жить в такой семье и при этом действительно научиться взаимодействовать со своими родителями по-другому? В течение всей своей жизни он учился тому, как не взаимодействовать с ними продуктивно и успешно. Ведь он приобрел столько тонких навыков и овладел таким огромным количеством способов непродуктивного взаимодействия с ними. Обычно я организую ситуацию так, что молодой человек покидает семью в то время, как я продолжаю иметь дело с родителями".

Иногда Эриксон встречается со всей семьей для того, чтобы изменить способ взаимодействия ребенка и родителей, хотя чаще всего он встречается с ними отдельно и очень редко — вместе. Из примера, в котором Эриксон работал сразу с несколькими членами семьи, решая при этом относительно легкую проблему, видно, как быстро он заставил родителей и молодую девушку взаимодействовать более зрелым образом, уважая при этом друг друга.

Ко мне пришли отец, мать и дочь и я пригласил их всех вместе зайти в кабинет. Остальные дети в этой семье выросли и жили отдельно. Это была самая младшая дочь и она обладала самым бурным темпераментом, какой только можно представить. Родители тоже выражали свои эмоции самым бурным способом и все трое были совершенно не способны слушать друг друга.

Когда я увидел все это, я попросил их сесть и говорить по одному. Я добавил, что когда говорит один человек, у остальных двух должны быть закрыты рты. Я попросил дать полный отчет по ситуации, сначала отца, затем мать и дочь. Сейчас я не помню в точности порядок, в котором я захотел их выслушать — иногда я варьирую этот порядок. Но в данном случае мне было нужно, чтобы дочь высказалась последней.

Итак, каждый из них выразил свои чувства, а остальные двое слушали. Затем я сказал: "Хорошо, дайте мне подумать". Через пару минут я повернулся к дочери и сказал: "А сейчас я даю тебе пять или десять минут, ты можешь понаблюдать за минутной стрелкой на часах. Продумай все, что ты хочешь сказать своим родителям, приятное, неприятное, нейтральное и продумай также, в каком порядке ты будешь все это говорить. Выскажись откровенно, прямо и честно. Я тоже буду наблюдать за часами. Это займет у тебя около десяти минут. Я считаю, что для размышления тебе будет достаточно этого времени. Тогда ты будешь знать, как ты используешь последующие десять минут".

Предполагалось, что я заставил ее подумать, что она хочет сказать, но в действительности я менял ситуацию. Фактически я сказал: "Когда истекут десять минут, ты будешь знать, что ты, будешь делать в последующие десять минут". И девушка изменилась именно таким образом.

По истечении десяти минут она сказала: "Я уже сказала все, что хотела им сказать, а они даже не слушали меня. Но они знают, что я это сказала, и я тоже знаю об этом. Нет смысла все это повторять". Я сказал девушке: "Не возражаете ли вы против того, чтобы выйти и подождать в другой комнате?" Она вышла, а я обратился к родителям:

"Совпадает ли с вашим мнением то, что сказала ваша дочь? Она сказала, что уже высказала все, что имела сказать, вы ее не слушали и потому нет смысла это повторять". Затем я добавил: "А сейчас оставайтесь спокойными и продумайте это. Когда истекут пять минут, вы будете знать как вести себя в течение последующих пяти минут". Девушке я дал десять минут, а родителям только пять, как бы соглашаясь с ними, что они уже взрослые.

После того, как пять минут истекли, они в сущности сказала: "Если только как следует подумать, каких мы тут глупостей наговорили и каких эмоций навыражали, то станет ясно, что ни один из нас не уважает остальных. Никто из нас в этом кабинете не проявил никакого уважения друг к другу. Вы оказались единственным человеком, проявившим уважение".

Я ответил: "Должны ли мы сообщать ваше мнение дочери?" Они сказали, что она это знает так же, как это знают они.

Я позвал дочь и сказал: "Твои родители считают, что сейчас вам всем стоит пойти домой. Они сказали, что знают теперь, что им следует делать, а ты знаешь, что следует делать тебе. Они считают тебя такой же умной, как и они сами".

Я встречался с этой семьей единственный раз. Но из других. источников я знал, что с тех пор у девушки было все в. порядке.

Преувеличенная забота и сверхпротективность родителей обычно мешают ребенку достичь независимости и начать взаимодействовать с ними, как с равными. Наиболее деструктивными родителями являются не те, кто плохо относятся к ребенку, а те, кто относятся к нему слишком снисходительно и протективно, в таких условиях ребенку очень трудно стать независимым. Чем более благожелательны родители и чем больше они помогают ребенку на этой стадии жизненного цикла семьи, тем более трудной становится психотерапевтическая задача отучения детей и родителей друг от друга. Следующий неудачный случай вмешательства иллюстрирует типичную проблему.

Мне позвонил один врач и попросил, чтобы я посмотрел его сына, который учился в старших классах и с которым родители перестали справляться. Они купили ему машину, стереоустановку, цветной телевизор, давали ему большие суммы денег на карманные расходы, но мальчик становился все более требовательным, эгоистичным и деструктивным по отношению ко всей семье.

Я пообещал встретиться с мальчиком хотя бы раз в присутствии родителей. Они привели его ко мне. Я попросил его сесть, закрыть рот и услышать от родителей все самое худшее, что они могли о нем сказать. Они неохотно рассказали мне о его плохом поведении. Пока они говорили, лицо мальчика выражало полнейшее удовлетворение. Я спросил его:

"Были ли они честны и точны, рассказывая все это?"

Мальчик ответил: "Да нет, черт побери, они пропустили массу вещей, потому что им было стыдно об этом рассказывать. Я разорвал панталоны матери, выкрикивал все непечатные слова, которые только могли прийти мне в голову, и я пописал в кастрюлю с ужином. И знаете, что в ответ на это делает мой старик? Он дает мне пять или десять долларов, а мать плачет".

Я ответил: "Видишь ли, твои родители хотят, чтобы я взял тебя на лечение. Я не твой отец и не твоя мать. И я не могу справиться с тобой в физическом отношении. Но ты сможешь обнаружить, что мой мозг работает гораздо лучше и быстрее, чем твой. А сейчас, если ты хочешь быть моим пациентом, ты должен будешь принять некоторые условия. Я совершенно не собираюсь относиться к тебе по-доброму, как это делают твои отец и мать. Они хотят уехать в отпуск. Они уедут на две недели, а ты останешься и будешь моим пациентом. Ты будешь жить в хорошем отеле, недалеко отсюда. Ты будешь платить за жилье 145 долларов в месяц и заказывать там любую еду, которую ты захочешь. Ты сможешь жить, Райли. Но каждый день ты будешь приходить ко мне на час, на два. И посмотрим, сможешь ли ты вынести некоторые вещи, которые я тебе скажу спокойно и объективно. Я не считаю, что тебе что-либо из этих вещей понравится. А сейчас я хочу знать, сможешь ли ты вытерпеть со мной две недели, пока твои родители будут в отпуске?"

Он ответил: "Я могу попытаться. С жильем и с едой понятно, а как быть с остальными деньгами?"

Я ответил: "По этому вопросу мы примем разумное решение. Я скажу тебе, сколько денег ты сможешь тратить и ты эти деньги получишь. Отцу это не понравится, возможно, и тебе это не понравится. Но ты будешь получать 25 долларов в неделю, ни центом больше, и никаких кредитов, долгов при этом ты иметь не будешь".

На это он сказал: "Забавно посмотреть, что вы попытаетесь сделать".

Обратившись к родителям, я сказал: "Он согласен. А сейчас уезжайте в отпуск, а когда приедете, заходите, чтобы посмотреть, как у него идут дела". И они уехали.

В первые дни мальчик много читал и читал хорошие книги. Мы беседовали об этих книгах и о том, что вообще ему надо от жизни. Он, конечно, мог бы развлекаться, делая своих родителей несчастными, но в этом случае что бы он стал делать тогда когда они умрут? К чему стоило бы ему приготовиться? Сколько денег оставит ему отец, если вообще оставит?

Через несколько дней он сказал: "Знаете, платить за одну комнату с одной кроватью столько денег довольно бессмысленно. Я хочу поискать квартиру, да и работу". Он нашел квартиру и снял ее вместе с двумя молодыми парнями. Обоим было около двадцати лет и они работали очень много, зарабатывая деньги для того, чтобы поступить в колледж. Они не употребляли алкоголя, наркотиков. Он стал жить вместе с ними, стал искать работу и нашел ее. За три дня до возвращения родителей он сказал мне: "Черт бы побрал все это. После того вреда, который я причинил родителям, я еще должен кем-то становиться. Я не собираюсь больше с ними встречаться".

В течение двух последних дней мне не удавалось залучить мальчика к себе, но под принуждением он все-таки явился. Затем мне удалось сделать так, что он пришел ко мне через день после того, как его родители вернулись из отпуска. Родители вошли в кабинет и я сказал ему: "А сейчас поздоровайся как следует со своими родителями". Он произнес непечатное слово. Я ответил: "Сними свои ботинки и носки и пройди в соседнюю комнату, сядь на пол и продумай все это".

Затем я спокойно сказал родителям: "Вы воспитывали этого мальчика так, что такое его поведение возникло с необходимостью. Я рассказал обо всем, что мальчик делал все это время, назвал книги, которые он прочитал, рассказал, что он нашел работу и пока удерживается на ней. Затем он осознал, что родители скоро возвращаются, и он снова столкнется с этой старой глупейшей ситуацией. Он отреагировал протестом, и я должен был насильно тащить его к себе. И теперь я отказываюсь от него, как от пациента.

Родители пытались доказать мне, что в душе он очень хороший мальчик. Возможно, они были с ним слишком щедры и слишком много прощали ему. Я ответил: "Но я не могу сейчас с ним справиться. И я собираюсь дать вам понять, используя для этого самый наихудший способ, как глупо вы .вели себя с ним".

Затем я сказал мальчику, который сидел на полу без носок и ботинок: "Сейчас ты пойдешь домой вместе со своими родителями. А сейчас пойди сюда, возьми свои носки и ботинки, сядь на свой стул и обуйся". Мальчик сидел, слушая с вызывающим видом.

В комнате наступило абсолютное молчание. Я ждал и ждал, ждал и ждал. Наконец, отец встал, взял носки с ботинками и дал их мальчику. Жена воскликнула: "О, нет, не так!". Когда ее спросили, что она имела ввиду, она ответила: "Не важно, что, но ты всегда уступаешь, ты всегда сдаешься".

Я сказал мальчику: "Ну, и что ты хотел бы делать сейчас? Я не хочу отвечать за ловкого хулигана, который намеренно делает пакости. Если ты хочешь сотрудничать, я буду сотрудничать с тобой, или же ты можешь вернуться домой со своими родителями и подумать о той пустоте, которая ждет тебя в будущем. Я считаю, что тебя ждет колония для мальчиков, а затем тюрьма или психиатрическая больница, и все это не за горами".

Он ответил: "Я пойду домой вместе с родителями и стану более независимым. Я не буду трогать машину родителей, я буду ходить пешком. Я устроюсь на работу и продам некоторые из своих вещей, чтобы у меня были свои собственные деньги".

Я ответил: "Отлично, а теперь вернись в мотель и собери свои вещи. А я поговорю с твоими родителями". После того, как он ушел, я сказал: "Вы, конечно слышали, что пообещал ваш сын". Отец ответил: "Я считаю, что это прекрасно". Мать же спросила: "Вы уверены, что он говорил всерьез?" Я ответил им: "Он со всей серьезностью пообещал вам преподнести весь мир на тарелочке с голубой каемочкой и он будет повторять эти обещания еще много раз, используя для этого самые пылкие слова. Но ни одного своего обещания он не выполнит. Он дружит с наркоманами и ворами и скоро может оказаться среди них". Мать сказала: "Я не думаю, что все закончится так плохо. Он сдержит свое слово".

Мальчик не сдержал ни одного из своих обещаний. Он вел себя все хуже и хуже, в конце концов, родители были вынуждены поместить его в государственную психиатрическую больницу. Мальчик позвонил мне из больницы и спросил, не смогу ли я принять его на лечение. Я ответил, что я готов, но он должен для этого настроить себя так же серьезно, как настроен я. Он рассказал мне, что после того, как он провел несколько недель в этом паршивом месте с этими паршивыми людьми, питаясь этой паршивой едой, он действительно подготовился к психотерапии.

Его родители пришли ко мне, чтобы сказать, что они погубили своего сына. Я заметил, что у них есть еще двое детей и спросил, не собираются ли они относиться к ним так же снисходительно, как относились к старшему сыну. Они ответили, что не собираются.

Через некоторое время отец позвонил мне, чтобы поблагодарить за то, что я сделал для них и пытался сделать для их сына. Он сказал, что они собираются воспитывать оставшихся детей правильно. Отец посылал ко мне других пациентов.

Через несколько недель мне позвонил сам мальчик и сказал, что через несколько дней он выписывается из больницы, и спросил, не приму ли я его на лечение. Я ответил утвердительно и назначил встречу. Он удовлетворился уже тем, что дал мне надежду еще раз увидеть его, и я никогда более не встречался с ним.

С моей точки зрения, мальчик был безнадежен, но относительно родителей я сохранял надежду. Если они остались последовательными, принося в жертву старшего сына, то это вынудило бы их остальных своих детей воспитывать правильно. От людей, знающих эту семью, я узнал, что так оно и произошло.

В данном случае Эриксон сосредоточил почти все свое внимание на мальчике. И, соответственно, с родителями работал гораздо меньше, чем обычно. Он попытался прямо и непосредственно вовлечь мальчика в продуктивную жизнь, но это ему не удалось. Если в других случаях Эриксон мог воздействовать на мальчика посредством одного из родителей, в этом случае он этого не сделал. Какую бы функцию в семейных и супружеских отношениях ни выполняло поведение мальчика, она, эта функция, не была учтена, и Эриксон, таким образом, оказался в той ситуации, что Фрейд и Месмер, воспринимая семью скорее как помеху лечению, нежели как Проблему, которую следует разрешить.

Особенность этого случая заключалась еще и в запутанности отношений мальчика с отцом. Если в семье имеется ребенок с нарушенным поведением, то обычно оказывается, что один из родителей сверхвовлечен в проблемы ребенка и относится к нему сверхснисходительно. Другой родитель остается на периферии. В процессе лечения второй родитель меняет свою периферическую позицию на более центральную для того, чтобы ослабить интенсивность взаимодействия первого родителя и ребенка. В большинстве случаев сверхпротективной и сверхвовлеченной в проблемы ребенка является мать, а отец занимает периферическую позицию. В этом случае сверхвовлеченным оказался отец. Можно сказать, что сверхвовлеченность отца сопровождалась сверхпротективностью ребенка по отношению к отцу, что выразилось в отказе мальчика покинуть отца. Однако Эриксон не поставил проблему таким образом.

Эриксон часто работал непосредственно с ребенком, успешно извлекая его из семьи. Иногда он при этом заставлял молодого человека посмотреть на своих родителей критически, и самостоятельно подумать над тем, какое направление в жизни ему хотелось бы избрать. При этом родители отнюдь не должны были интегрироваться, но рассматривались как нечто периферическое по отношению к интересам молодого человека. Этот подход иллюстрирует следующий пример:

Молодую девушку из семьи, живущей в Новой Англии, привезли ко мне в Финикс на консультацию. Девушка попала в автомобильную катастрофу. Вместе с ней был ее друг. Ей были нанесены минимальные повреждения, но после этого случая четыре семьи, в том числе семья девушки, начали преследовать друг друга в судебном порядке. Девушка также перенесла две хирургические операции, в которых я не видел необходимости,