Встреча индивидуальной психологии с логотерапией

[1984]

Вероятно, вы сможете меня понять, если я скажу, что такая «встреча индивидуальной психологии с логотерапией» представляется мне немного грустной. Разве не прошло уже целых 56 лет с тех пор, как на Третьем международном конгрессе, состоявшемся в 1926 г. в Дюссельдорфе, я выступал с одним из пленарных докладов? Итак, между тем Дюссельдорфским и этим 15-м конгрессом пролегли 56 лет и 12 конгрессов.

Тем временем возникла логотерапия – по ней уже также проведено два международных конгресса, – но и индивидуальная психология за это время не останавливалась в развитии.

Расхождение между двумя этими направлениями наметилось не позднее чем в Дюссельдорфе, где я прочитал доклад под названием «Невроз как проявление и способ». В рамках этого выступления я поделился соображениями против исключительно «приспособленческого» характера невротических симптомов – это мнение кажется мне актуальным до сегодняшнего дня; ведь до сих пор такой видный сторонник индивидуальной психологии, как Михаэль Титце («Цель жизни и стиль жизни», Lebensziel und Lebensstil. München 1979, S. 194), позволяет себе заявлять, что «адлерианцы по-прежнему обобщают невротические симптомы как варианты приспособления» (курсив мой). Напротив, я придерживаюсь мнения, что невроз вполне может быть и непосредственным проявлением и лишь во вторую очередь – способом достижения невротической цели. Среди классиков индивидуальной психологии был Эрвин Вексберг, который в работе «Индивидуальная психология. Систематическое изложение» (Individualpsychologie. Eine Systematische Darstellung) цитировал мою трактовку этой проблемы в положительном ключе. Возможно, в связи с этим я могу упомянуть, что именно ему я сдавал официальный экзамен по индивидуальной психологии, – аттестат у меня, к сожалению, не сохранился, так как в годы войны он попал в руки гестапо (вместе с десятком историй больных, собственноручно записанных Зигмундом Фрейдом, а также вместе с перепиской).

Как видите, при встрече индивидуальной психологии с логотерапией речь на самом деле идет о повторной встрече. Собственно, изначальная их встреча состоялась гораздо раньше. В начале 1920-х я видел Альфреда Адлера в Народном университете на Циркусгассе, позже слушал его лекции, а также еще позже, когда я стал там доцентом и работал вместе с Вексбергом и читал (впервые в истории Народного университета Вены) курс о психогигиене.

Однако в начале 1920-х гг. в книжном магазине вышеупомянутого Народного университета царила настоящая клубная атмосфера. Руководила этим книжным магазином Лилли Перлберг, так трагически погибшая в концлагере Терезиенштадт (в моей книге о концлагерях (8) я скромно помянул ее); она возглавляла кружок молодых интеллектуалов, в котором мне также впервые довелось встретиться с Манесом Шпербером.

Сам «клуб» индивидуальных психологов, в состав которого я позднее вошел, собирался в знаменитом кафе «Зиллер», где Адлер сиживал каждый вечер – летом с порцией фирменного шоколадного мороженого; прежде чем съесть лакомство, Адлер основательно его перемешивал, пока оно не становилось полностью жидким. Время от времени он приглашал нас в клубный бар на втором этаже, где играл для нас на фортепиано, а иногда и пел.

В то время я еще не вышел за рамки психоанализа. В 1924 г. по рекомендации Фрейда в его «Международном журнале психоанализа» (Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse ) была опубликована моя статья (4). Пожалуй, именно в это время он потребовал от меня, чтобы я обсудил с Эрнстом Федерном, занимавшим в тот период должность секретаря психоаналитического общества, детали моего возможного вступления в его ряды. Эта беседа стала для меня ключевым переживанием. Пелена упала у меня с глаз. Я утратил всякое желание даже пытаться получить место среди членов этого общества.

Поэтому я с особым энтузиазмом и рвением занялся индивидуальной психологией. Уго Лукач пригласил меня поприсутствовать на его воспитательных консультациях – один из кабинетов, где проводились такие консультации, находился прямо в Рабочей палате[129]. Затем он представил меня Альфреду Адлеру в том самом кафе «Зиллер» (а где же еще!). Наконец, он без всяких сомнений принял рукопись моей статьи «Психотерапия и мировоззрение», которая спустя поразительно краткий срок была опубликована в его «Международном журнале индивидуальной психологии» (Internationale Zeitschrift für Individualpsychologie ) – всего через год после выхода моей психоаналитической публикации (5)! Наш пострел везде поспел…

Выражаясь не на физиологическом, а, скорее на биологическом языке, позволю себе сказать, что на мне подтвердился «основной биогенетический закон» Эрнста Геккеля, согласно которому онтогенез представляет собой краткое повторение филогенеза. Действительно, моя биография вкратце дублирует историческое развитие классической психотерапии.

Итак, все началось с того, что я – уже на индивидуально-психологическом этапе моего развития – «выдвинул возражения» против адлеровского учения о неврозах, заключавшиеся в ограничении его применимости. Это было в 1926 г. В 1927 г. я, кроме того, выступил за расширение индивидуально-психологической концепции, причем за расширение принципиальное, я бы даже уточнил: в новое смысловое измерение. Мне казалось, что вплоть до описываемого периода индивидуальной психологии не удавалось вполне преодолеть искушение психологизма, то есть противостоять определенному редукционизму. Редукционизм же, на мой взгляд, приводит к пренебрежению многомерной структурой человеческого бытия-в-мире. Напротив, удается устранить нестыковки между взаимно противоречивыми результатами научных исследований, стоит только нам осознать, что их противоречия связаны с проекциями – из более высокого в более низкое измерение.

Рассмотрим пример столь противоречивых представлений о человеке как психоаналитическое с одной стороны и индивидуально-психологическое – с другой и представим их как изображения открытой книги. Далее допустим, что на левой стороне разворота изображен квадрат, а на правой – скажем, круг. Как известно, никакой «квадратуры круга» не существует, обе фигуры остаются в известном смысле несоизмеримыми – то есть они противоречат друг другу. Однако это противоречие существует лишь постольку-поскольку, ведь обе эти фигуры находятся в пределах горизонтальной (двухмерной) плоскости и не выступают в вышестоящее (трехмерное) пространство. Однако стоит нам лишь приподнять левую страницу и удерживать ее вертикально – и вот две двухмерные фигуры уже находятся в разных (двухмерных) проекциях трехмерного цилиндра, расположенного в (трехмерном) пространстве и покоящегося на (двухмерной) плоскости, представляющей собой, соответственно, горизонтальную или вертикальную проекцию цилиндра.

Аналогичные противоречия возникают и между указанными представлениями о человеке. Нам нужно всего лишь проникнуть сквозь эти проекции в вышестоящее измерение, и мы убедимся, что такие противоречия ни в коем случае не соответствуют единой человеческой сущности, поскольку мы можем рассматривать эти представления как обычные проекции. Это, в свою очередь, означает, что именно вышеупомянутое единство человеческой сущности, а значит и человечность как таковая, может быть объективно представлено лишь в вышестоящем измерении, и оно является сугубо человеческим – включает феномены, специфичные именно для человека.

К сожалению, мне не удалось соблюсти собственное требование и включить это измерение во всем его своеобразии и в полном методическом осознании в антропологическую базу индивидуальной психологии. Да, когда Рудольф Аллерс (кстати, мне доводилось ставить эксперименты в его лаборатории по физиологии ощущений) и Освальд Шварц (написавший предисловие к одной моей книге, которая так и осталась неопубликованной) в 1927 г. покинули Общество индивидуальной психологии, о чем сообщили в рамках собственных выступлений, а я, последовав предельно четкому указанию Адлера, взял слово как первый участник дискуссии, чтобы изложить и свои возражения, но при этом однозначно подчеркнуть, что не вижу причин также отказаться от членства в обществе, мне все-таки не удалось убедить Адлера. Напротив, он приказал мне подготовиться к повторному выступлению, а когда я не подчинился этому унизительному требованию, меня исключили из общества.

Вероятно, у Адлера были причины, чтобы настаивать на моем исключении. Я упоминаю об этом только потому, что конструктивные критики логотерапии не перестают говорить, что она представляет собой индивидуальную психологию в наилучшем ее проявлении , и регулярно спрашивают меня, почему для этой дисциплины до сих пор сохраняется отдельное название «логотерапия». Итак, что касается идентичности или хотя бы совместимости двух этих направлений, наиболее компетентное суждение об этом принадлежит, пожалуй, самому Адлеру. Я ни в коем случае не ставлю себя на один уровень с Фрейдом и Адлером – выражение «третье венское направление психотерапии» обо мне придумал не я, а Вольфганг Сучек (17); я всегда позиционировал логотерапию как дополнение к психотерапии, а не как ее эрзац. Я ввел неологизм лишь для того, чтобы не приходилось все время выступать от первого лица, а ученикам было сложнее возвести мою личность в культ.

Исключение из общества стало для меня тяжелым ударом. Еще в той «присяге», которую Хайнц Ансбахер попросил меня подготовить для своего «Международного журнала индивидуальной психологии» по поводу столетия со дня рождения Адлера, я писал (11): «Те, кто его знал, не могли не любить его как человека, а те, кто с ним работал, не могли не восхищаться им как ученым; ведь индивидуальная психология означает коперниканский переворот. Более того, Адлер – предтеча экзистенциальной психотерапии». Итак, я не забыл той пуповины, которая, как и прежде, связывает меня с индивидуальной психологией.

Я даже не сразу забросил индивидуально-психологический журнал «Человек в повседневности» (Der Mensch im Alltag ), который издавал в течение года, а моя «любовь» к Адлеру была вознаграждена друзьями из его круга, которые остались верны мне – в первую очередь речь идет об Александре Адлер и Александре Нойере. Как раз в тот период я также решил основать ряд кабинетов для психологического консультирования молодежи, и на призыв поучаствовать в работе этих консультаций откликнулись Лукач, Вексберг, Рудольф Дрейкурс, Ида Лёви и Хильда Крампфлишек, принадлежавшие к числу адлерианцев. Мне вызвались помочь и некоторые представители других направлений психологии: известный фрейдист Август Айхорн, а также Шарлотта Бюлер.

Завершая на этом мои в основном автобиографические предварительные замечания, я хотел бы перейти к конструктивной критике индивидуальной психологии. Для начала повторю то, о чем уже говорилось в первом предложении моей первой книги – «Доктор и душа» (Ärztliche Seelsorge), написанной в 1941 г. и опубликованной в 1946-м (7), а именно: нельзя говорить о психотерапии, не исходя из учения Фрейда или Адлера. Также в первом же абзаце – опираясь на аналогию, предложенную Вильгельмом Штекелем, – я пользуюсь тем, что даже карлик, стоящий на плечах гиганта, может увидеть чуть дальше этого гиганта… Далее я перехожу к доказательству того, что психоанализ и индивидуальная психология не просто дополняют друг друга; индивидуальная психология – это прогресс по сравнению с психоанализом. Тем не менее индивидуальная психология еще не включает в свое представление о человеке полноценную гуманность как таковую, как специфику, как самостоятельное измерение.

Однако что касается «наигуманизма» – наивысшего гуманизма, если можно так выразиться, – логотерапия обладает радикальной самотрансцендентностью и в особенности мотивационно-теоретическим аспектом, а именно фундаментальной ориентацией человека на смысл. Поэтому логотерапия по определению (если не сказать – «по наименованию») используется в рамках смысло-центрированной психотерапии. Такая цель логотерапии «в нынешние времена» может быть тем более актуальна, поскольку современное состояние общества характеризуется господствующим «экзистенциальным вакуумом», как именуем его мы, логотерапевты. Речь идет о смысловой пустоте, преодолеть которую мы можем лишь с помощью учения о смысле, существующего в форме разработанной нами логотеории (10). Само собой разумеется, что экзистенциальный вакуум не всегда является пагубным – не всякий невроз в таком смысле можно считать «ноогенным». При этом речь не идет о том, чтобы объяснять любое самоубийство утратой ощущения смысла жизни. Даже если допустить, что самоубийство действительно было предпринято под влиянием чувства утраты смысла, тяга к такому поступку в определенных обстоятельствах довольно легко преодолевается, если потенциальному самоубийце удается увидеть смысл в своей дальнейшей жизни.

Описанное нами чувство утраты смысла на сегодняшний день является более пагубным, чем чувство неполноценности. Существует десять логотерапевтических тестов (9), при помощи которых это положение убедительно подтверждается эмпирически. Наконец, выясняется, что – вопреки чувству утраты смысла – жизни присуще практически безусловное чувство осмысленности, сохраняющееся буквально в любых ситуациях и обстоятельствах. Этот логотерапевтический тезис получен в результате феноменологического анализа так называемого «дорефлексивного онтологического самопонимания» (10), при этом он подтверждается и подкрепляется на материале как минимум 20 статистических исследований, на опыте тысяч участников экспериментов и сотен тысяч образцов оцифрованных данных.

«Смысл» в логотерапии понимается прежде всего как конкретный смысл, который конкретный человек способен извлечь из определенной ситуации благодаря присущей этому человеку «воле к смыслу». Благодаря этой способности человек оказывается в состоянии исходя из существующей реальности постичь возможность ее изменения либо, если такая возможность действительно отсутствует, измениться сам; именно поэтому даже в страдании, причину которого мы не в силах ни преодолеть, ни устранить, мы созреваем, растем и можем даже перерасти сами себя. Итак, жизнь сохраняет свою потенциальную осмысленность и в экстремальных, и в терминальных ситуациях.

Вы могли бы спросить: если индивидуальная психология не менее последовательно говорит о цели жизни, то в чем же заключается отличие между «целью жизни » и «смыслом жизни »? Иными словами, в чем отличие между конечностью жизни, то есть целеустремленностью, о которой так много говорит индивидуальная психология, и гипотетической смысловой ориентацией, о которой говорит логотерапия? Могу ответить: целеустремленность сводится к внутрипсихической цели, а смысл человеческого существования трансцендирует эту цель. Под самотрансцендентностью человеческой экзистенции понимается, что человеческое бытие предполагает отношение к чему-либо кроме него самого – к делу, которому мы служим, либо к человеку, которого мы любим. Так или иначе человек выходит за рамки себя самого. Напротив, Адлеру «ясно, что быть человеком означает испытывать чувство собственной неполноценности, которое постоянно требует преодоления» (1, с. 55), а Роберту Антоху так же ясно, что «человеческая деятельность служит для того, чтобы действующий человек мог поддерживать чувство собственной значимости» (2, с. 202). Но я при всем желании не могу усмотреть в преодолении моего чувства собственной неполноценности либо в поддержании моего чувства собственной значимости ничего такого, что придавало бы моей жизни смысл, выходящий за пределы моего «Я».

Вольфганг Метцгер в предисловии к книге Адлера «Смысл жизни» (Der Sinn des Lebens) указывает на то, что этот изъян индивидуальной психологии, касающийся самотрансценденции человеческой экзистенции, не только осознавался Фрицем Кюнкелем и даже самим Альфредом Адлером, но и был преодолен на практике уже в 1928 г. Конкретно речь идет о «занятости», которая понимается как «самозабвение». Действительно, попробую объяснить самотрансцендентность на примере глаза, чья зрительная способность предполагает, что он может видеть все вокруг, но только не себя. Точно так человек является собой и человеком как таковым именно в той мере, в какой он способен абстрагироваться от себя и забыть о себе из преданности определенному делу или своим ближним. Противоречащие этому псевдогуманистически-психологические разглагольствования о «самореализации» оказываются обычным очковтирательством – самореализация недостижима напрямую, а всегда представляет собой лишь побочный незапланированный эффект самотрансценденции. Признаюсь вам, что Абрахам Маслоу (15) в своих последних публикациях прямо ссылается на это последнее мое утверждение: «Мой опыт согласуется с мнением Франкла о том, что люди, стремящиеся к самореализации… на самом деле, ее не достигают… я полностью согласен с Франклом в том, что основное предназначение человека заключается в его воле к смыслу» («Журнал гуманистической психологии», Journal of Humanistic Psychology , 1966, 107–112).

Итак, как уже было сказано выше, не всякий невроз является ноогенным. Сам по себе невроз гораздо логичнее считать психогенным, кроме того, есть и соматогенные неврозы, в существовании которых я убедился на собственном опыте. Однако и для лечения неноогенных неврозов в рамках логотерапии были разработаны специальные методы, а именно техника дерефлексии и парадоксальной интенции. Парадоксальную интенцию я начал практиковать еще в 1929 г., то есть даже до появления «негативной практики» К. Данлопа, а затем в 1939 г. (6) впервые описал парадоксальную интенцию в научной публикации, хотя сам термин ввел только в 1947 г. (9). Разумеется, аналогичные подходы применялись и раньше, но я воздал должное всем моим предшественникам в этой области, по крайней мере всем, о ком мне доводилось слышать, когда упомянул в работе (9, стр. 115 и далее) Ханса фон Хаттинберга, Дрейкурса и Вексберга. Не забывайте: если вы делаете снимок церкви Карлскирхе, затем показываете его коллеге, а он вдруг вынимает из сумки фотографию Карлскирхе – вы же не будете подозревать его в том, что он выкрал у вас пленку, а просто предположите, что вы оба сфотографировали одну и ту же церковь. Аналогично многие исследователи совершенно независимо друг от друга открыли терапевтические методы, сходные между собой. Что в особенности касается парадоксальной интенции, логотерапия претендует лишь на то, что именно в ее рамках парадоксальная интенция была оформлена в самостоятельный метод, а кроме того встроена в систему. Принцип, на котором она базируется, называется «механизм совладания » и как таковой доступен каждому. Как удалось доказать И. Хэнду, И. Ламонтаню и И. Марксу (13), их пациенты могут самостоятельно обнаружить этот прием, то есть «независимо изобрести парадоксальную интенцию». К чему бы мы пришли, если пустились бы в бесконечные поиски «кто первый»? В таком случае мы ничуть не сочли бы себя в долгу у индивидуальной психологии, описавшей приспособительный характер невроза, – ведь еще на три тысячелетия ранее в Библии было сказано (Притчи 22, 13): «Ленивец говорит: „лев на улице! посреди площади убьют меня“». Как видите, уже в библейские времена агорафобия расценивалась как алиби.

Тем временем эффективность парадоксальной интенции давно доказана в рамках теории учения и поведенческой терапии, а кроме того, Л. Шойом и др. (16) и Л. Ашер и др. (3) также подтвердили эту эффективность и экспериментально. В последнем случае доказательства даже были получены в рамках контролируемого эксперимента.

Прошу вас обратить внимание на следующее. Если выше мы говорили о «взаимно схожих методах», в каждом случае необходимо четко определиться, что понимается под парадоксальной интенцией. Когда весьма уважаемый мною Пауль Вацлавик выступал с лекцией в Вене, он начал свою речь с замечания о том, что, прибывая из Пало-Альто в Вену, город, где родилась парадоксальная интенция, ему кажется, словно он приезжает с совой в Афины. На самом же деле, если можно так выразиться, он приезжает в Вену с углем. (Я намекаю на английскую пословицу, равнозначную немецкому выражению «привозить сову в Афины», – она звучит как «приезжать с углем в Ньюкасл».) Что я имею в виду? Принцип двойной связи [130]об ладает лишь внешней и поверхностной связью с тем, что лежит в основе парадоксальной интенции. Напротив, феномен «двойная связь » практически тождественен «предписанию симптома ». Оба метода стимулируют пациента усилить симптом, допустим, испытать еще больший страх. Однако в рамках парадоксальной интенции объектом ее является не сам страх, а конкретное содержание и предмет страха. Рекомендация парадоксальной интенции «по всем правилам искусства» заключается в том, что пациент должен пожелать или предпринять нечто такое, чего он ранее очень боялся. Одним словом, объектом парадоксальной интенции является не сам страх, а его источник. В первую очередь это действие совершает сам пациент, и при этом удается исключить патологическую манипуляцию[131], присущую другим парадоксальным методам, стремящимся, так сказать, «навредить» неврозу пациента; при этом у пациента исчезают симптомы, но фактически врач не справляется с неврозом.

Я хотел бы продемонстрировать вам разницу между парадоксальной интенцией и усилением симптомов на конкретном примере, который можно найти на «Международном форуме логотерапии». Мой корейский ученик профессор Бён-Хак Ко (14) описывает там следующий случай. Его пациент страдал от страха смерти, и врач не просто посоветовал ему бояться сильнее, но и сформулировал свою рекомендацию таким образом: «Старайтесь быть более растерянным, чтобы у вас участилось сердцебиение, душите себя. Пробуйте умирать на виду у людей. Вместе мы составили фразы, которые пациент должен был говорить сам себе, парадоксально намереваясь тушеваться, потеть, удушать себя и умирать. На следующую консультацию он пришел в прекрасном настроении и заявил, что у него все получилось». Таким образом, пациент должен был «парадоксально направлять» весь спектр своих фобий, от сердцебиения до страха быть задушенным; однако о самостоятельном усилении страха смерти не могло быть и речи.

Теперь сравните метод профессора Ко с вмешательством, которое рекомендует профессор Лео Миссине из Университета Небраски (речь идет не о неврозе страха, а о навязчивом неврозе): «Например, если человек хочет мыть руки по десять раз в день, ему будет предложено делать это 30 раз в день» (из неопубликованной рукописи). Это классическое предписание симптома! В моей книге «Психотерапия на практике» (Die Psychotherapie in der Praxis, 9)[132]в разделе «Случай 19» вы можете почитать о том, как в аналогичной ситуации применялась парадоксальная интенция. Эльфрида Г. предприняла две попытки суицида – так мучителен был для нее навязчивый невроз. В особенности следовало отметить ее навязчивую тягу к мытью рук: «Пациентка стремилась помыть руки пару сотен раз в день». В первый день ее пребывания в клинике пациентку «побудили к тому, чтобы она „изменила отношение к микробам и не боялась их, а, наоборот, пожелала ими заразиться“. Она должна была рассуждать так: „Хочу сегодня словить как можно больше микробов, поэтому мне надо как следует испачкаться. Микробы такие миленькие!“» Затем она обращалась к женщинам, с которыми познакомилась в лечебнице (она лежала в моем отделении), с просьбой, не отдаст ли ей кто-нибудь микробов. «Я буду активно общаться и знакомиться с этими микробами, больше никогда их не смою; пусть бедные зверушки живут!» Никто из нас, врачей, и близко не мог подумать о том, чтобы – по примеру Миссине, в духе «усиления» симптома – посоветовать пациентке мыть руки не сотни, а тысячи раз в день…

Чем четче мы – как минимум в случаях неврозов страха и навязчивых неврозов – разграничиваем парадоксальную интенцию и «предписание симптомов», тем лучше удается в определенных обстоятельствах оптимизировать нашу технику. Небезынтересно наблюдать, например, как Титце при лечении одного из пациентов не мог похвастаться каким-либо явным и ошеломительным успехом, пока добивался от пациента, чтобы тот усиливал свои симптомы – в данном конкретном случае (буквально) «боялся как можно сильнее». Ситуация изменилась лишь после того, как врач поручил пациенту «парадоксально направлять» объект его страха: испытать сильнейшее головокружение, довести себя до обморока. В другом случае он предлагал пациенту подумать: «Надеюсь, я обессилю на улице и упаду без сознания». Только после этого его терапия дала положительный результат.

Не менее интересен один из фрагментов самохарактеристики другого пациента, о котором Титце мне любезно поведал. «Когда человек говорит "я должен бояться", именно в этот момент и преодолевается чувство страха. (Кстати, пациент, о котором идет речь, страдал от страха, что его стошнит на людях.) Теперь я представляю, как стою перед столом и блюю на него. В этот момент чувство страха у меня прошло, и я смог съесть колбасный салат».

Элизабет Лукас в своей трилогии пишет, что во всей истории психотерапии не было ни одной системы, которая была бы настолько свободна от догм, как логотерапия. Возможно, я также этому поспособствовал, когда прочитал на Первом всемирном конгрессе логотерапии (Сан-Диего, 1980) вступительный доклад под названием «Дегуруфикация логотерапии» (12). Но разве могла бы и логотерапия закоснеть в догмах? Разве я сам не переходил все время от одного убеждения к другому? Не я ли всегда выступал за то, что логотерапия – открытая система? «Открытая в двух направлениях: для собственной эволюции и для взаимодействия с другими школами». Логотерапия – не восточный базар, владелец которого пытается всучить покупателю товар; логотерапия больше напоминает супермаркет, в котором мы ходим между стеллажами с товарами, чтобы непринужденно выбрать именно то, что может нам понадобиться, причем не только нам самим, но и тем, кого нам доверили.

О том, что индивидуальная психология – современная индивидуальная психология! – также избавилась от догм, вам расскажет господин Титце в своем содокладе. Поэтому остается надежда, что чувство общности, играющее в индивидуальной психологии такую важную роль, в определенной мере проявляется и между различными школами, что чувство утраты смысла, играющее такую важную роль в логотерапии, может быть преодолено индивидуальными психологами и логотерапевтами, которые встанут плечом к плечу. Благодарю вас.

Список литературы

1. A. Adler, Der Sinn des Lebens. Frankfurt a. M. 1933.

2. R. F. Antoch, Studien zur individualpsychologischen Theorie und Praxis. München 1981.

3. M. L. Ascher, R. M. Turner, Controlled Comparison of Progressive Relaxation, Stimulus Control, and Paradoxical Intention Therapies. In: Journal of Consulting and Clinical Psychology 47, 1979, p. 500.

4. V. E. Frankl, Zur mimischen Bejahung und Verneinung. In: Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse 10, 1924, S. 437.

5. V. E. Frankl, Psychotherapie und Weltanschauung. In: Internationale Zeitschrift für Individualpsychologie 3, 1925, S. 250.

6. V. E. Frankl, Zur medikamentosen Unterstützung der Psychotherapie bei Neurosen. In: Schweizer Archiv für Psychiatrie 43, 1939, S. 1.

7. V. E. Frankl, Ärztliche Seelsorge, Grundlagen der Logotherapie und Existenzanalyse. Wien 1946 und 1985.

8. Франкл В. Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере. – М.: Альпина нон-фикшн, 2015.

9. V. E. Frankl, Die Psychotherapie in der Praxis. Eine kasuistische Einführung für Ärzte. Wien, 1947 und 1986.

10. V. E. Frankl, Die Sinnfrage in der Psychotherapie. München 1985.

11. V. E. Frankl, Forerunner of Existential Psychiatry. In: Journal of Individual Psychology 26, 1970, p. 12

12. V. E. Frankl, Logotherapy on Its Way to Degurufication. In: Analecta Frankliana. The Proceedings of the First World Congress of Logotherapy (1980), ed. Sandra A. Wawrytko, Berkeley, Institute of Logotherapy Press 1982.

13. J. Hand, Y. Lamontagne, I. M. Marks, Group Exposure in vivo for Agoraphobics. In: Brit. J. Psychiat. 124, 1974, p. 588.

14. Byung-Hak Ко, Applications in Korea. In: The International Forum for Logotherapy 4, 1981, p. 89.

15. A. H. Maslow, Comments on Dr. Frankl's Paper. In: Readings in Humanistic Psychology, ed. A. Sutick and M. A. Vich, New York, The Free Press 1969.

16. L. Solyom, J. Garza-Perez, B. L. Ledwidge, C. Solyom, Paradoxical Intention in the Treatment of Obsessive Thoughts. In: Comprehensive Psychiatry 13, 1972, p. 291.

17. W. Soucek, Die Existenzanalyse Frankls, die dritte Richtung der Wiener psychotherapeutischen Schule. In: Deutsche Medizinische Wochenschrift 73, 1948, S. 594.

10. Жажда хлеба и жажда смысла[133]

[1985]

Я знаю, что такое голод. В Первую мировую войну я ходил к крестьянам, выпрашивая у них кусок хлеба. Во Вторую мировую войну в течение некоторого времени (будучи в концлагере) мой скудный паек составлял 850 килокалорий в день и весил я 40 килограммов. Но и в межвоенное время мне доводилось знакомиться с голодающими людьми – это было связано с акцией «Нуждающаяся молодежь», проводившейся Венской рабочей палатой. В рамках этой акции я должен был давать психологические консультации молодым безработным. Теперь, спустя 50 лет, я рассказываю о приобретенном тогда опыте в специальной статье, публикуемой в «Обозрении социального врача» (Sozialärztliche Rundschau). Так, я могу засвидетельствовать: депрессия у молодых людей возникала из-за того, что они говорили себе следующее: «Я безработный, следовательно, я бесполезный, следовательно, моя жизнь не имеет смысла». В принципе, все дело было в чувстве утраты смысла, оно и вызывало депрессию! Это подтверждается и тем фактом, что, как только мне удавалось записать этих людей в какую-либо молодежную организацию, или в публичную библиотеку, или в народную школу, где они могли на общественных началах заниматься неоплачиваемым делом, которое нравилось и им самим, в тот же миг депрессия исчезала, хотя у них по-прежнему урчало в животе и эти безработные люди были вынуждены буквально голодать. Но я никогда не забуду, как многие из этих молодых безработных восклицали мне: «То, чего мы хотим, что нам нужно, – это не только деньги, на которые можно жить, но в первую очередь то, ради чего стоит жить, что-то, что придает нашей жизни смысл!»

Итак, существует не только жажда хлеба, но и жажда смысла! Сегодня, живя в государстве всеобщего благосостояния, мы обращаем на это слишком мало внимания. В том числе в связи с безработицей. Я хотел бы сказать, что так называемая «социальная страховочная сетка» имеет слишком широкие ячейки: сквозь них «проваливаются» и духовная нужда безработных, и чувство утраты смысла!

Далее интересно рассмотреть, что данное чувство утраты смысла и проистекающая из него депрессия обнаруживаются далеко не только у безработных, но и у трудоустроенных граждан. Так, директор одного нью-йоркского центра поведенческой терапии сообщает, что многие из находящихся там пациентов жалуются: «У меня хорошая работа, я успешен, но хочу свести счеты с жизнью, так как жизнь кажется мне бессмысленной».

Внутренняя пустота

Видите, что происходит? Депрессия зависит не только от того, есть ли у человека работа, но скорее от того, ощущает ли он свою жизнь бессмысленной. Другими словами, бывают не только пустые желудки, но и внутренняя пустота, которая может существовать и при наличии работы, и при ее отсутствии, и даже вопреки работе, а иногда – из-за самой работы. Ведь в данном случае речь идет о том экзистенциальном вакууме, исследованием и описанием которого я занимаюсь уже не одно десятилетие, который уже успел вырасти во всемирно распространенный массовый невроз. Этот факт также научно доказан при помощи тестов и статистических данных, собранных исследователями по всему миру.

Дело даже в том, что индустриальное общество прямо нацелено на удовлетворение всех потребностей человека. Более того, будучи обществом потребления, оно сначала создает некоторые потребности, а затем их же и удовлетворяет. Лишь одна потребность при этом нисколько не реализуется, причем это самая человеческая из всех наших потребностей, которую я называю «воля к смыслу». Она остается во многом угнетенной.

Как же конкретно выражается это крайне актуальное ощущение утраты смысла (пустоты)? В виде скуки и равнодушия; причем скуку можно определить как недостаток интересов, а равнодушие – как недостаток инициатив. Современному человеку во многом не хватает подлинного интереса к миру, несмотря на то что сегодня он владеет инициативой по изменению этого мира. Только задумайтесь о том, что касается интересов: австриец «потребляет» в среднем полкниги в год. Что касается инициативы, достаточно упомянуть хотя бы о так называемом недовольстве политикой, которое, к сожалению, сегодня очень распространено.

Человеку не хватает именно причастности, отдачи себя какому-то делу, достойному такой самоотдачи, приверженности той цели, которую ты можешь себе свободно выбирать. Вот и оказывается, что, согласно опросу Института общественных наук, 29 % австрийцев не находят в жизни достаточного смысла. По данным статистики католической организации Caritas, среди молодежи эта цифра достигает целых 42 %.

Нехватка примеров для подражания

С таким недостатком смысла жизни связан еще один фактор: нехватка примеров для подражания, которые могли бы научить нас самоотдаче тому или иному делу! По этой проблеме также существуют статистические данные: институт IMAS выяснил, к кому австрийцы испытывают наибольшее уважение. Оказалось, что это не великие исследователи, не крупные политики, равно как не гениальные художники и не известные спортсмены, а «люди, которые смогли справиться с тяжелой судьбой» и пользуются максимальным уважением! – Те люди, которые ценой огромных личных жертв стоят за других, помогают другим. За этот вариант высказались 47 %.

Как же обстоит ситуация с молодежью, которую все так активно ругают? По данным Института Фесселя, не 47, а 83 % молодых людей изъявили желание помогать другим людям! Если такие показатели кому-то не внушают оптимизма, то ему уже ничем не поможешь…

Самое прекрасное заключается в том, что все чувство утраты смысла является одним большим анахронизмом: требуется лишь немного расширить собственный кругозор – и мы заметим, что наши дела идут довольно неплохо, по крайней мере в сравнении с другими странами, где царит либо политическая несвобода, либо нужда, либо, как в третьем мире, и то и другое. В любом случае для всех, кто еще находил в себе силы чем-то увлекаться, всегда находилось занятие – а сколько дел еще ждало впереди. Таким образом, не было и недостатка в смысле.

При этом смысловая ориентация с психологической точки зрения является не только жизненно важной, но и неоценимой для выживания! Если вы, подобно мне, знаете не только мировую научную литературу о военнопленных, но и, как я, имели возможность познакомиться с людьми, которые провели в плену до семи лет, то вы, конечно, знаете, насколько решающую роль при выживании в таких условиях играет ориентация на будущее.

Хроническое самоубийство

Теперь давайте задумаемся о том, какая опасность психологического плана кроется в том, как понимает и обозначает себя современная молодежь – «поколение без будущего». Это означает поколение без будущего и без смысла. В таком присущем молодежи экзистенциальном вакууме особенно грозным кажется разрастание следующей триады массовых неврозов: депрессия, зависимость и агрессия. Вот что это означает на практике: самоубийство[134]в узком смысле слова, хроническое самоубийство, выражающееся в наркозависимости[135], и в особенности насилие по отношению к ближнему. Но опыт, насчитывающий не одно десятилетие, подсказывает, что даже таких молодых людей легко «завоевать», они остаются вам благодарны, если вы «требуете» от них чего-то, то есть ставите перед ними конкретную задачу, которая словно подогнана им по мерке, если не сказать – по душе. Вы знаете историю, случившуюся со статуями в парке Фрогнер в Осло? Молодые вандалы повредили их и хотели разломать, точно как обдирали кожаную обивку в трамваях. Их задержала полиция. После чего им было предложено сформировать добровольные бригады, которые по ночам прочесывали бы парк, а днем ездили в трамваях и отыскивали других вандалов, чтобы отговорить их от подобного хулиганства.

Итак, мы подходим к сути моих выкладок: что, если экстраполировать подобную ситуацию и представить, что добровольная самоотдача общему делу позволит нам преодолеть агрессию и насилие применительно не только к отдельным людям или группам людей, но и ко всему человечеству? В этом лично я усматриваю основное значение всех общемировых усилий и стремлений, какие только существуют – взять хотя бы защиту окру