Кого можно и нужно «анализировать»?

Первоначально психоанализ разрабатывался преимущественно для лечения неврозов. Со временем обнаружилось, что пользу от него могут получать не только явные невротики, но и многие другие люди. Психоанализ оказывается особенно полезен при истерии и неврозах тревоги. Часто он становится действенным при неврозах характера и может сослужить службу при неврозах навязчивых состояний; отчасти успех лечения зависит от того, насколько в нем заинтересован сам пациент. В случае ипохондрии психоанализ является самым лучшим из известных методов, но, по уже отмечавшимся причинам, лечение должно быть долгим.

Психоаналитические методы все шире применяются также в лечении психозов, особенно для профилактики рецидивов. Использование этих методов в отношении психотиков требует от аналитика специальной подготовки, таланта и больших усилий, поэтому врачи, вполне компетентные в лечении психозов психоаналитическими методами, встречаются достаточно редко.

Что касается анализа «нормальных» людей, это повсеместная практика. Многие профессиональные психиатры подвергались и подвергаются анализу с целью учебы и тренировки. Анализ проходят также многие социальные работники и психологи, чтобы научиться лучше понимать людей и сотрудничать с психоаналитиками в лечении пациентов. Несмотря на большие расходы и трудности, связанные с прохождением психоанализа, молодые люди с ограниченным доходом идут на это, поскольку большинство этих «нормальных» людей рассматривают анализ как наилучшее капиталовложение, какое только возможно, потому что в результате они становятся счастливее, мудрее и успешнее в своей работе и в жизни. У каждого человека есть оставшиеся с детства неудовлетворенные напряжения, и независимо от того, выражаются эти напряжения открыто невротическим образом или нет, всегда полезно реорганизовать и хотя бы частично облегчить неудовлетворенную энергию Ид.

Часто возникает вопрос, может ли психоанализ навредить? Автор лично не знает ни одного случая, когда анализ невротика или так называемого «нормального» индивида, проведенный хорошо подготовленным психоаналитиком‑фрейдистом и выполненный удовлетворительно с точки зрения самого аналитика, принес бы пациенту что‑нибудь, кроме пользы. Самый большой риск возникает, когда пациент находится на грани психоза, а аналитик этого не замечает. Вот почему в наши дни от аналитика требуется основательная подготовка в области медицинской психиатрии, прежде чем его примут в Американскую ассоциацию психоаналитиков. Однако и непрофессиональный аналитик, если он достаточно квалифицирован, может быть достаточно подготовлен для того, чтобы принять во внимание указанную опасность.

Еще одна опасность исходит от людей, которые, вопреки советам врача, прерывают процесс лечения на полпути, а потом начинают рассказывать всем, что их анализировал такой‑то, а им стало только хуже. Подобные обвинения совершенно несправедливы, поскольку анализ не был проведен до конца. Это как если бы пациент посреди хирургической операции встал со стола, а потом утверждал, что хирург его только порезал. Психоаналитики зачастую не берутся за лечение, если подозревают, что индивид не вылечиться хочет, а устроить подобную провокацию.

Кем был Фрейд?

Как и все великие врачи, Зигмунд Фрейд, открывший психоанализ, стремился в первую очередь исцелить больных, а во вторую – выяснить, отчего они болеют, чтобы предотвращать возникновение схожих болезней у людей здоровых. Этому он посвятил всю свою жизнь, пытаясь помогать больным, как это делали великий врач Уильям Ослер и великий нейрохирург Харви Кашинг, и одновременно стараясь найти средства, которые дали бы такую возможность другим врачам, как это делали Александр Флеминг, открывший пенициллин, и Пауль Эрлих, открывший сальварсан. Как почти все великие врачи, Фрейд был достойным джентльменом, которого не интересовали ни слава, ни богатство, ни порнография. Однако в связи с тем, что одним из его важнейших открытий была роль сексуальных напряжений в возникновении невроза, и ему хватило мужества опубликовать свои наблюдения, громкая слава пришла к нему несмотря на то, что сам он старался спокойно жить и работать, о чем мечтают все, посвятившие себя науке.

Обычно о Фрейде говорят так, словно он был первооткрывателем секса, и второсортные писатели стали склонять его имя как синоним всего сексуального. Надо уточнить поэтому, что сексуальные мысли не являются «фрейдовскими»; они существуют в головах тех, кто их так называет, пытаясь сделать Фрейда ответственным за собственные мысли, которых почему‑то – совершенно безосновательно – стыдятся.

Даже если бы Фрейд не был основателем психоанализа, его все равно следовало бы назвать великим за другие его научные открытия. Он первым предложил разумную и четкую схему классификации неврозов, сделав примерно то же, что великий доктор Крепелин сделал в отношении психозов. Стало быть, каждый врач, который ставит диагноз «невроз тревоги», является последователем Фрейда, как бы ни ужасала его эта мысль (некоторых врачей она до сих пор ужасает).

Еще одно открытие Фрейда касалось одной из форм спастического паралича у детей, называемой «болезнью Литла». Фрейд открыл вероятный путь развития этой болезни.

Но, пожалуй, его величайшим вкладом в медицинскую науку, помимо психоанализа, было участие в открытии местной анестезии. Можно утверждать, что развитие средств местной анестезии, без которых немыслима современная хирургия, в большой мере началось с экспериментов Фрейда с кокаином. Глазной врач по фамилии Коллер, которому обычно приписывается честь открытия местной анестезии, в ходе своей первой безболезненной операции использовал раствор кокаина, который приготовил и передал ему в бутылке его друг Фрейд. Следовательно, Фрейду обязаны в равной степени как пациенты психиатров, так и пациенты дантистов.

Таким образом, Фрейд занял выдающееся положение в медицине и психиатрии еще до того, как полностью разработал теорию и практику психоанализа. Некоторые из критикующих его врачей не знают о других его достижениях; они сами никогда не подвергались настоящему психоанализу и не подвергали тщательному анализу по его методу достаточное число пациентов. Многие из них, говоря, что анализировали пациентов, признают, что не вполне следовали методу Фрейда, но при этом винят его в том, что лечение не удалось. Это как если бы критик Томаса Эдисона построил модель одной из его машин, отбросив при этом некоторые из его идей и заменив их своими собственными, а потом обвинял его в том, что машина не работает!

Открытия Фрейда в сфере психологии стоят в одном ряду с открытиями Дарвина в области биологии и, возможно, даже сильнее изменили взгляды и образ мышления людей во всем мире. Если обратить внимание, какие замечательные люди следуют идеям Фрейда и тщательно, методично и искренне применяют их, это будет лучшим свидетельством их ценности. Когорта старейших и самых уважаемых последователей Фрейда состоит из людей высочайшей культуры, ума и мудрости. Идеи Фрейда притягивают внимание также и многих молодых людей, начинающих изучать медицину и выделяющихся острым умом и тонким пониманием человеческой природы.

Фрейд и его последователи

Зигмунд Фрейд родился в 1856 году на территории нынешней Чехословакии, умер в Англии в 1939 году. Большую часть жизни он провел в Вене, где собрал блестящую группу последователей, веривших, что с помощью его идей они смогут принести невротикам больше пользы, чем любыми другими методами. Эти люди распространили его идеи по всей Европе и Америке. Со временем некоторые из них порвали с первоначальным Психоаналитическим обществом и основали собственные школы. Среди этих диссидентов наиболее известны Альфред Адлер и Карл Юнг.

Примерно в 1910 году Альфред Адлер начал обращать внимание на некоторые сознательные факторы личности и постепенно отошел от базовых идей Фрейда, а именно от идей о важности младенческого либидо и о движущей силе бессознательного Ид. В скором времени Адлер сам осознал, что его идеи все дальше отходят от фрейдова психоанализа, поэтому он отказался от этого термина и назвал свою систему «индивидуальной психологией».

Его наиболее известной теорией является идея о «комплексе неполноценности». Под этим он понимает чувства, концентрирующиеся вокруг явного физического или психического недостатка, например хромоты, низкого роста, заикания. «Неполноценность» вызывает сильное желание чем‑то ее компенсировать – властью и славой, например. Иногда эта цель достигается путем развития другого органа «в противовес» увечному, но чаще путем усиленной разработки «неполноценной» функции, что зачастую позволяет индивиду занять высокое положение в обществе. Так, хромой Байрон стал знаменитым пловцом, а заикавшийся Демосфен – блестящим оратором. Низкорослый Наполеон «сверхкомпенсировал» свою физическую «незначительность», став могущественным полководцем.

Реакции, вызванные комплексом неполноценности, усиливают «волю к власти», выражающуюся в сильном «маскулинном (мужском) протесте», то есть в попытке доказать превосходную степень своей маскулинности (мужественности). Согласно Адлеру, это стремление к власти вызывает симптомы невроза. Иногда маскулинный протест позволяет человеку выработать исключительные способности, как это было с Байроном и Наполеоном, но часто у индивида нет возможности доказать свое превосходство в мире жестокой конкуренции, и тогда он выражает протест способом, бесплодно расточающим время и энергию – его собственные и окружающих людей. Поскольку, согласно Адлеру, женщинам труднее утвердить свою маскулинную волю к власти, они чаще страдают неврозами.

Как полагают психоаналитики, проповедуемые Адлером методы терапии, которые основываются главным образом на попытках урезонить пациента, недостаточно глубоки, чтобы вызвать стойкие изменения в том, как индивид расходует свою энергию, а потому полезны скорее для того, чтобы наставить пациента на путь истинный, нежели для настоящего лечения.

Ранние книги Карла Юнга, особенно те, что посвящены психологии шизофрении и словесным ассоциациям, высоко ценятся психиатрами. В 1912 году, однако, он опубликовал книгу по психологии бессознательного, из которой стало ясно, что идеи Юнга разошлись с идеями психоанализа. Чтобы отличать свою теорию от психоанализа, он стал называть ее «аналитической психологией». Совершив путешествия по Индии и Африке, Юнг проникся большим интересом к мистическим аспектам психики. Стечением времени его идеи все больше расходились с идеями его учителя, ион начал делать особый упор на некоторые учения, «привезенные» им с Востока и имеющие мало общего с западным пониманием психологии. Кроме того, Юнг придает меньше значения взаимосвязи разума и тела, чем психоаналитики, так что его идеям трудно найти место в рамках современной медицины.

Многие идеи Юнга поражают воображение и заставляют задуматься, особенно его подход к вопросу психических образов, но то, как он использует эти идеи на практике, у многих вызывает сомнения.

Еще одним видным членом «фрейдовского семейства», отколовшимся от него, является Карен Хорни. Адлер, Юнг и Хорни (а также Ранк и Штекель) принадлежат или принадлежали к числу многоопытных и вдумчивых психиатров, и к их идеям следует относиться весьма серьезно и внимательно, прежде чем выносить суждения об их ценности и полезности. Никто не может отрицать их опыта, и они имеют право на собственные интерпретации того, что происходит с их пациентами. Единственная проблема заключается в том, насколько оправданно они переносят основной упор с неудовлетворенных бессознательных напряжений Ид, остающихся с раннего детства, на различные другие факторы, которые выходят у них на передний план. Ортодоксальные психоаналитики‑фрейдисты считают такой перенос неоправданным и в подтверждение своей позиции указывают на собственные наблюдения и практические результаты своих методов терапии.

Хорни склонна придавать повышенное значение конфликтам индивида с его окружением в настоящем времени, а не напряжениям, оставшимся с раннего детства. Ортодоксальные аналитики считают, что в этом она ошибается и что лечение, направленное преимущественно на разрешение текущих, сиюминутных конфликтов, не может принести таких же долговременных результатов, какие достигаются путем снятия ранних напряжений. Тем не менее они не упускают из внимания тот факт, что Хорни, как и Адлер, внесла очень ценный вклад в исследование некоторых аспектов личности.

Хорни пыталась ввести в психоанализ новые методики, одна из главных – самоанализ. Психоанализ – длительная и дорогостоящая процедура, недоступная многим, так что любой метод, сокращающий сроки лечения и расходы, был бы важным вкладом в психиатрию. Доктор Хорни полагает, что в некоторых случаях пациент способен продолжать анализ без непосредственного руководства со стороны врача, если он уже усвоил методику. Она утверждает, что некоторые люди могут достичь ясного понимания своих подсознательных напряжений без помощи профессионального аналитика. И она предоставляет доказательства своей позиции. Рекомендуя этот метод для широкого использования, сама доктор Хорни, однако, выдвинула некоторые весьма существенные оговорки. Судя по ее сочинениям, чтобы пациент мог успешно анализировать себя сам, он должен соответствовать следующим требованиям: иметь высшее образование, быть полностью свободным от обычных нравственных предрассудков и обладать крайне высокой степенью «психологической интуиции». Кажется правильным сравнить человека, занимающегося самоанализом, как она описывает его, с человеком, который стрижет себя сам, вместо того чтобы пойти в парикмахерскую.

Психоаналитики из Чикагского института психоанализа под руководством доктора Франца Александера в течение последних нескольких лет проводили эксперименты, пытаясь сократить время, необходимое для проведения «психоанализа», вплоть до нескольких сеансов в течение недели или двух. Используя психоаналитические принципы, они могли в некоторых случаях избавить пациента от одного или нескольких симптомов за весьма короткое время. Большинство ортодоксальных психоаналитиков, однако, изучив результаты работы чикагской группы, считают, что те практикуют модифицированную форму психиатрии (описанную в предыдущей главе), а не психоанализ. Они согласны, что чикагским аналитикам удается добиться некоторых перемен в личности своих пациентов, но эти перемены недостаточно глубоки и долговечны.

Модифицированный анализ любого рода находится все еще в стадии эксперимента и обречен оставаться в ней, пока его не удастся проверить на достаточно большом числе пациентов (как они после подобного лечения перенесут самые критические моменты своей жизни, такие как менопауза). Тем, кто хочет или вынужден прибегать к модифицированным формам психоанализа, нет причин терять надежду, но большинство психиатров пока сдержанно относятся к перспективам таких форм лечения.

Групповая терапия

Хотя в психиатрии обычно, но не всегда, предпочтение отдается индивидуальному лечению, оно не всем может быть по карману. Полный курс психоанализа может стоить как новый автомобиль (но меньше, чем учеба в колледже, хотя не менее полезен). За один визит к психиатру с пациента могут взять от 5 до 50 долларов. Это не так уж много для психиатра, если сравнить почасовую оплату его услуг с оплатой труда хирурга и принять во внимание тот факт, что зарабатывать «по‑настоящему» он начнет лишь на четвертом десятке. И все равно такие почасовые тарифы являются неподъемными для многих людей, поскольку пациенту может потребоваться очень много сеансов психоанализа. Психиатры хорошо понимают, что возможные финансовые тяготы могут лишь усугубить положение пациента, у которого и без того масса проблем, раз он обращается к психиатру. Таким образом, будущее психиатрии в значительной мере пролегает через групповую терапию, где плата за сеанс может быть не выше доллара или двух с пациента.

Существуют разные формы групповой терапии, каждая из которых по‑своему полезна для пациента. Простейший вид – лекции и ободряющие беседы. Дальше, в порядке сложности и ценности, идет «разрешительная» терапия, входе которой индивид учится свободно выражать свои мысли и чувства, не боясь их и не борясь с ними, и заодно освобождается от бремени накопившихся сознательных напряжений. Психодрама, еще более сложный метод, заключается в том, что индивид разыгрывает на сцене свои внутренние конфликты при помощи других пациентов или членов медперсонала, которые исполняют в этом спектакле разные роли. Пациенты, не занятые в спектакле, становятся зрителями. Отбор актеров происходит очень тщательный, поскольку перед психодрамой ставится цель принести пользу максимальному числу пациентов одновременно. В самом простом случае человек, обиженный на своего отца, может быть отобран на роль отца обиженного мальчика: это должно помочь ему понять отцовскую точку зрения в подобном конфликте. Молодой человек, в реальной жизни вытесняющий свое мортидо, может играть роль взбунтовавшегося сына: так он учится самовыражаться и узнает, сколько агрессии, о которой он даже не подозревал, скопилось в нем. На сцене можно заново разыграть ранее пережитые эмоциональные стрессы, чтобы пациент целиком и полностью выразил себя и избавился от накопившихся страхов и чувства вины, как это сделал Сай Сейфус, но в рамках индивидуальной психотерапии. Некоторые психиатры добиваются с помощью психодрамы замечательных терапевтических результатов. Но те, кто пробует психодраму только для «разнообразия» и не обладает хорошим чутьем в отношении «кастинга», решительного успеха, как правило, не добиваются.

Самым сложным и самым полезным методом групповой терапии, по мнению психиатров, которые пользуются им наряду с другими способами, является модифицированная форма группового психоанализа. Он наиболее эффективен в применении к пациентам, имеющим уровень интеллекта выше среднего и страдающим продолжительными неврозами умеренной тяжести. Во время сеансов используются свободные ассоциации, толкование снов и свободное выражение мыслей и чувств. При этом делается попытка исследовать бессознательные и сознательные образы и чувства, а также основательно реорганизовать эмоциональные влечения индивида. В Америке групповой психоанализ применяется пока довольно редко, методика намного лучше изучена и разработана в Англии. Это сравнительно новая форма терапии, находящаяся еще в стадии эксперимента, но ее результаты порой просто поразительны.

При такой форме терапии численный состав группы должен колебаться в пределах от шести до пятнадцати пациентов. Обычно первые две недели посвящаются знакомству и изучению азов психоанализа: как устроен человек, каковы цели терапии. Прежде чем пациента включают в группу, он проходит полное медицинское освидетельствование и индивидуальное собеседование с психиатром. Если в занятиях группы принимают участие психолог или социальный работник, они беседуют с каждым новым пациентом. Лучше всего, если группа собирается каждый день в одно и то же время, но иногда приходится ограничиваться одним сеансом в неделю. Естественно, чем чаще проводятся сеансы, тем большего успеха можно достичь за один и тот же период времени. Иногда время начала сеансов меняется, потому что психиатру, чтобы лучше узнать своих пациентов, полезно наблюдать за ними в разное время суток. Для психиатра важно как можно скорее разобраться, с какими личностными типами он имеет дело, и поскольку врач не может уделять много времени каждому пациенту в отдельности, он иногда тестирует подопечных.

Члены группы отбираются очень тщательно, с расчетом, чтобы каждый как можно благотворнее влиял на других, содействовал личностному развитию товарища и поощрял как можно более свободное и внятное выражение мыслей и чувств.

Групповая терапия состоит из нескольких стадий: стадия знакомства (формирование переносов на психиатра и друг на друга); стадия коллективного чувства, когда члены группы начинают ощущать, что между ними есть что‑то общее; стадия реальной работы, когда они яснее видят свои проблемы в отношениях друг с другом и с самими собой; стадия регулировки, когда больные начинают понимать, как жить в ладу с людьми; и стадия индивидуальной динамики, когда они начинают постигать свои и чужие влечения Ид.

Психиатр принимает все меры к тому, чтобы пациенты чувствовали себя комфортно в группе, и особенно следит за тем, чтобы к словам каждого пациента остальные относились с вниманием и уважением. Чрезвычайно важно, чтобы члены группы доверяли друг другу и не боялись говорить то, что им хочется сказать.

В групповой терапии важно то, что, если группа, к примеру, состоит из десяти человек, психиатр может сделать для каждого из них не одну десятую часть того, что мог бы успеть за то же время в рамках индивидуальной терапии, а намного больше. Если бы это было не так, в существовании групповой терапии не было бы никакого смысла. Как это часто бывает и в случае индивидуальной терапии, в промежутки времени между сеансами и после завершения лечения состояние пациентов продолжает улучшаться как бы по инерции.

При самом хорошем раскладе кроме психиатра в курсе групповой терапии принимают участие еще два человека: социальный работник женского пола и социальный работник или психолог мужского пола. Все трое, если им позволяет время, готовы для индивидуальных собеседований. Каждый пациент сам волен выбирать, с кем из троих он хочет побеседовать. Если все три руководителя прошли курс психоанализа, ситуацию вообще можно назвать почти идеальной, но абсолютной необходимости в этом нет. Впрочем, групповая терапия может быть вполне успешной, даже если сеансы проводит только один психиатр, а индивидуальные собеседования не практикуются.

Благодаря этому методу вредные болезненные симптомы устраняются на время или навсегда, и в некоторых случаях в сознании пациента происходят реальные перемены. В любом случае то, что пациент узнает о себе самом и о том, как жить в ладу с людьми, остается при нем на всю оставшуюся жизнь.

Понятно, что раз на раз не приходится, каждый случай индивидуален, но в общем и целом можно сказать, что если пациент ограничен в средствах, от групповой терапии он за те же деньги может получить примерно втрое больше, чем от индивидуальной.

С точки зрения общества групповая терапия даже более желательна, чем с точки зрения ограниченного в средствах индивида. В Америке проживают миллионы невротиков, у которых есть или еще будут дети. Каждый родитель‑невротик с большой вероятностью воспитывает ребенка‑невротика, и даже по одной этой причине число невротиков в мире растет в геометрической прогрессии. Каждый случай, когда невротик излечивается или хотя бы осознает свою болезнь, несет в себе благо следующим поколениям.

Поскольку квалифицированных психиатров в Америке не так уж много, а квалифицированных психоаналитиков и того меньше, вылечить миллионы невротиков индивидуально им не под силу. Групповая терапия позволяет каждому психиатру лечить в пять или десять раз больше пациентов, чем это возможно, занимаясь с каждым индивидуально. Хоть он и не может дать каждому пациенту то, что мог бы дать при индивидуальном подходе, он, по крайней мере, может помочь своим пациентам больше узнать о себе самих и о человеческой психике в целом, благодаря чему те смогут лучше исполнять свои родительские обязанности. Сточки зрения будущего нации стать при помощи психиатра хорошим родителем важнее, чем вылечиться самому. И в этом главная ценность групповой терапии.

Психоанализ в деле

Мы не будем пытаться здесь описывать ортодоксальную процедуру психоанализа, потому что это слишком сложно. Мы лишь попытаемся показать, как правильно настроенный психиатр судит о проблемах пациента. Работая с Рексом Бигфутом, доктор Трис говорил и внушал больше, чем практиковал это обычно, и мы выбрали для иллюстрации именно этот случай, потому что комментарии доктора помогают проследить ход его мыслей.

Жизнь была для Рекса Бигфута настоящей головоломкой. Несмотря на свою необычную фамилию[16], Рекс не имел индейской крови. Родина его предков находилась где‑то к западу от Омска и к востоку от Сан‑Франциско, некоторые из них были великими людьми. В детстве Рекс жил нормальной жизнью, дружил с такими же сорванцами, развлекаясь тем, что поднимал соседские молотилки на крышу сарая и взрывал динамитом отхожие места.

Женившись на Гале Эрис, девушке, которую он видел в своих самых сладких снах, он некоторое время думал, что распрощался со своим одиночеством. Но вскоре проблемы возобновились с еще большей силой, чем это было после смерти отца. Впрочем, это был не его отец, но он всегда думал об умершем как о своем отце. Это была одна из первых головоломок его жизни[17].

Одним январским днем в больничной столовой доктор Пелл, дерматолог, рассказал о Рексе доктору Трису. Доктор Пелл полагал, что психиатрия могла бы помочь Рексу, хотя некоторые врачи не были с ним согласны[18]. Доктор Трис сказал, что возьмется за это дело, хотя и не был уверен, что ему удастся добиться сколько‑нибудь большого успеха.

На следующий день доктор Пелл отправил Рекса к доктору Трису. Рекс вошел в его кабинет не без опаски. Это был крупный, плотного телосложения мужчина, но слишком робкий и пугливый для своих внушительных габаритов. Раньше ему удавалось кое‑как справляться со своими страхами, держась тише воды, ниже травы[19]. Но с течением времени ему становилось все труднее, потому что окружающие смеялись над ним, когда он снимал шляпу, и смеялись, если он ее не снимал. Доктор Трис не стал просить его снять шляпу[20], и очень скоро Рекс рассказал ему всю историю своей жизни, включая тайны, которыми он никогда ни с кем не делился.

Рексу в докторе Трисе понравилось то, что он его почти не перебивал. У Рекса было много мыслей, которые ему не терпелось высказать человеку, который был умнее его самого, но все врачи, с которыми он сталкивался до сих пор, не давали ему сказать и слова, лишь задавали вопросы. Это сбивало его с толку и вызывало ощущение, будто то заветное, что ему хотелось поведать им, большого смысла не имеет и лишь отнимет у врачей их драгоценное время. Доктор Трис предоставил ему говорить обо всем, что Рекс сочтет нужным[21].

«Мой отец умер, когда мне было пятнадцать. Мне всегда было трудно с ним. Он не раз выгонял меня из дома, даже когда мне было десять‑одиннадцать лет. Мне приходилось жить у моего дяди, преподобного Фолька, которого я не любил. Когда отец умер, меня не было дома, и я очень переживал по этому поводу. Наверное, у меня был нервный срыв[22]. Моя мать снова вышла замуж семь лет спустя, когда мне было двадцать, за семидесятилетнего старика. Его я тоже не любил. Он был уродлив и лыс.

Я чувствую себя ужасно усталым. Иногда даже плачу от усталости. Утром я просыпаюсь совсем разбитым[23]. Аппетит плохой, и сексуального желания почти нет. Это тревожит меня. И все началось в сентябре, когда я потерял прежнюю работу.

Сейчас я расскажу вам о своих настоящих бедах, о которых никогда еще никому не говорил. Когда я родился, моей матери было всего шестнадцать. Она развелась с моим настоящим отцом сразу после моего рождения, и я никогда его не видел. Я был все равно что незаконнорожденный. Наверное, она была беременна, когда выходила замуж. Человек, которого я всю жизнь называл отцом, любил повторять: „Ты не мой ребенок!“ Я не знал, что он имеет в виду. Мальчишки на улице обзывали меня разными словами, но и этих слов я не понимал. Вскоре после папиной смерти мой кузен Гораций Фольк сообщил, что этот человек не был моим настоящим отцом. Он слышал это от своего отца. Я не поверил. Когда же и мать призналась в этом, я понял, что это правда, но мне все равно как‑то не верилось. Я был так протрясен, что на несколько дней сбежал из дома. Мать сказала, что была уже на седьмой неделе беременности, когда они с моим настоящим отцом поженились[24]. Наверное, я так и не смог ей этого простить. Во‑первых, ей не следовало попадать в эту переделку, а во‑вторых, раз уж так получилось, она должна была сразу же уезжать из Олимпии, где все об этом знали и сделали меня объектом насмешек. Простите, что плачу, рассказывая вам все это[25]. Никто от меня этого никогда раньше не слышал.

В августе я начал лысеть. До того у меня была густая черная шевелюра. И вот волосы начали выпадать. Конечно, это меня обеспокоило. У меня произошла стычка с боссом, и он сказал, что с первого числа увольняет меня. Мы с ним никогда не ладили, так что я понимал, что рано или поздно нам придется распрощаться, но произошедшее все‑таки меня огорчило. Работа эта мне нравилась – на свежем воздухе и вдали от людей. Я знал, что, если потеряю работу, мне придется идти на завод, где надо будет работать в духоте, в окружении толпы людей[26]и кучи начальников и проверяющих[27]. Работа, где за тобой все время присматривают, мне никогда не нравилась.

Вот так все и случилось. Мне пришлось пойти на консервный завод к мистеру Кингу. Я работал там четвертый день, когда, принимая душ, заметил, что волосы лезут из меня клочьями. И теперь волос у меня не осталось, даже на теле. Мне больше не нужно бриться, и я всегда стыжусь снимать шляпу, потому что голова моя голая, как дыня, а кожа гладкая, как у женщины. И в душе я боюсь раздеваться перед другими мужчинами»[28].

Рекс рассказывал все это около часа, и, когда время визита подошло к концу, доктор Трис, попрощавшись с пациентом, начал изучать записи, присланные ему доктором Пеллом. Рекс прошел полное медицинское обследование, сдал все возможные анализы, но ничто из полученных данных не указывало на причины его заболевания. Волосы выпали полностью: голова, лицо, подмышки, лобок, руки, ноги – все было голо. Рекс сменил кучу врачей, перепробовал всевозможные лосьоны, мази, массаж, витамины, гормоны, солнечные лампы, инфракрасные лампы и прочие физиопроцедуры, какие только можно придумать. Ничего не помогало: те редкие волосы, что еще оставались, продолжали выпадать. К тому времени, как Рекс обратился доктору Трису, врачи уже опустили руки и отказались от дальнейшего лечения.

Назавтра Рекс снова пришел к нему в кабинет и рассказал сон, который приснился ему минувшей ночью.

«Мне приснился сон, о котором я хочу вам рассказать. Он не был похож на все другие сны. Мне вообще сны редко снятся. Последние четыре месяца не было ни одного. Но этот отличался от всех виденных мною снов. Он был про вас[29].

Я был в каком‑то саду, окруженном забором. И вы были там со мной[30]. И тут я увидел, что на нас надвигаются шесть воронок, наверное, смерчи, и сказал: „Это конец света, это конец времен“[31]. И тогда я проснулся. Этот сон меня сильно напугал».

Поскольку Рекс не имел опыта в толковании снов, доктор Трис попытался помочь ему. Он спросил у Рекса, о чем ему напоминает этот сон.

– Давайте начнем с забора, например. О чем он вам напоминает?

– Ни о чем, – сказал Рекс, с минуту подумав. – Таких заборов я никогда раньше не видел!

– А как насчет шести смерчей?

– Они тоже ни о чем мне не говорят. У меня шесть братьев, если это имеет какое‑то отношение к делу.

– Очень хорошо! – воскликнул доктор Трис, и разговор переключился на братьев. Рекс сказал, что ему всегда казалось, будто его братья ближе к отцу и матери, чем он сам, потому что пасынок. Они перешли к обсуждению вопроса, как важно ребенку, чтобы вырасти счастливым человеком, чувствовать, что его любят и что ему позволено любить. И вдруг Рекс сказал:

– Наверное, забор отгораживает меня от окружающих людей, оберегая меня от покушений на мою личную жизнь с их стороны. Но вы же были внутри вместе со мной!

– Ничего удивительного, – ответил доктор. – Шесть братьев угрожали вашей безопасности подобно шести смерчам, а благодаря мне вы начинаете чувствовать себя спокойнее. Вы вынуждены отгораживать свои личные чувства от посягательств со стороны внешнего мира, потому что встревожены своим происхождением. Люди могли бы узнать слишком много, если бы вы не таили свои мысли от них. Но вы готовы признать меня своим другом, человеком, который постарается помочь, а не навредить, если вы допустите его в сад своих чувств. Понимаете, что я имею в виду?

– Верно, – сказал Рекс. – Мне не нравится, когда люди слишком близки со мной, даже жена. Я как будто стыжусь себя.

– Этот сон означает: «Я чувствую себя в безопасности в своем убежище, но это долго не продлится, потому что слишком много угроз повсюду».

– Интуиция подсказывает мне, что чувства по отношению к матери беспокоят вас больше, чем вы думаете[32]. Вы, должно быть, сильно любите ее, но вас оскорбило то, как она забеременела вами. В этом одна из причин, почему ваши чувства так перепутаны. Думаю, есть еще что‑то, связанное с ней, о чем вы позабыли, но это продолжает терзать вас.

– Наверное, я сильно стыжусь ее.

– Видите ли, выясняется, что физические симптомы болезни на фоне беспокойства зачастую в каком‑то смысле отвечают интересам пациента[33]. Например, мне кажется, что ваше облысение, которое, конечно, тревожит вас, позволяет вам избегать общества, служит оправданием этому. Нельзя ли предположить, что вы так стыдитесь себя и своей матери, что прячетесь от людей?

– Это верно. Мне нравится быть одному. Я всегда нахожу причины, чтобы не ходить с женой туда, куда ей хочется пойти со мной, в церковь например. Она меня уговаривает, обрабатывает, но в последний момент я все‑таки отказываюсь. Иногда мне очень стыдно за такое свое поведение, но находиться в людных местах выше моих сил.

– Теперь вы видите, что облысение дает вам хороший повод никуда не ходить, не испытывая по этому поводу чувства вины. Получается, что быть лысым не так уж плохо, а?

– Наверное, в каком‑то смысле вы правы. Во всяком случае, я понимаю вас.

Когда Рекс ушел, доктор Трис немало воодушевился. Он, как обычно, записывал все, что говорил Рекс, чтобы использовать полученную информацию в дальнейших беседах с Рексом и на будущее, если столкнется с похожим случаем и захочет узнать, что кроется за физическим симптомом. По итогам последней беседы он сделал запись:

«Не думаю, что волосы у него в ближайшее время начнут отрастать, несмотря на сложившиеся хорошие отношения с врачом, чего в некоторых случаях достаточно, чтобы началось излечение симптома. Он все еще боится, что „смерчи“ поглотят его, если облысение прекратится. Думаю, волосы начнут отрастать только тогда, когда в снах Рекса проявится его полное доверие ко мне»[34].

Во время третьей беседы доктор Трис разъяснил Рексу сущность приема «свободных ассоциаций». Он предложил Рексу лечь на кушетку, сам сел в удобное кресло в изголовье, вне поля зрения Рекса. Но комфортное положение не очень помогло. Рекс довольно долго лежал в полном безмолвии. Наконец доктор Трис решил нарушить затянувшееся молчание и пояснить, что он хочет услышать от пациента.

– У каждого свой собственный ход мыслей, – сказал он. – Я не могу рассчитывать, что ваш поток сознания совпадает с моим, но хочу на своем примере показать, что я понимаю под «свободными ассоциациями». Начать можно с любой мелочи, например с цвета, который вы видите, закрыв глаза. С этого я и начну.

Закрыв глаза, я вижу красный цвет. Он напоминает мне красный флаг, который наводит на мысль о России и коммунистах, которые вызывают в памяти образ одной моей знакомой девушки, она какое‑то время была коммунисткой, но потом она ударилась в религию. И это напоминает мне о другой религиозной девочке, которую я знал в детстве. При этом вспоминается, как напугал нас ее старший брат, когда застукал нас в момент поцелуя. В то время нам было где‑то по пять лет. Я так испугался, что перестал с ней общаться. Больше я ее не видел, но слышал, что, повзрослев, она стала очень толстой. Это напоминает мне, что я никогда не любил сало, если оно не было п