Интенциональность осознанная и неосознанная

В плане работы в гештальт-терапии, мне кажется, не имеет смысла опираться на различение того, что в других подходах может принадлежать осознанному и неосознанному на уровне интенциональности. Такое различение также относится к разряду «ложных ди­хотомий», о которых говорят Перлз и Гудмен⁸⁰. Наш подход, нацеленный на осознавание (le devenir-con-scient), не требует постулирования «места», от кото­рого зависели бы интенции, могущие вступать в про­тиворечие с теми интенциями, которые уже присутс­твуют в сознании. Симптом в таком смысле состав­ляет нечто неустранимое в том, что касается данно­го вопроса о некоей интенциональной нацеленнос­ти, которая должна соединить осознанное и неосоз­нанное, чтобы быть развернутой для объяснения. Ре­бенок, который в какой-то момент начинает плохо учиться, конечно, не осознает, что он фактически до­бивается мобилизации внимания и поддерживающе­го присутствия со стороны своей матери, чтобы пре­дупредить тем самым усугубление ее депрессии. Тем не менее, пока интенциональность не будет актуали­зирована — что необязательно подразумевает ее осоз­навание — и пока другие модальности достижения

Ibid., p. 64-71

Быть в присутствии другого 147

этой существенной цели не будут выработаны, симп­том будет сопротивляться его узнаванию.

Вот почему мне кажется фундаментально важным, когда мы предпринимаем работу по раскрытию сим­птома, актуализировать его влияние на окружающее. Как он может ощущаться? Как он затрагивает друго­го? Как он мобилизует ответные действия? Это будут существенные данные, позволяющие пойти на риск выдвижения гипотез о смысле интенциональности.

Когда гештальт-терапия объявляет, что симптом начинается — в момент своего возникновения — как творческое приспособление к ситуации, возможно, неловкая попытка решить встреченную проблему, она имплицитно признает интенциональность дан­ного приема. Это некое направленное значение (un vouloir-dire adresse).

Синтез

Опираясь на работы Брентано, Гуссерля и ряда их последователей — хотя и не расписываясь в абсолют­ной верности их идеям — я постарался показать, на­сколько ценным приобретением может оказаться для психотерапии понятие интенциональности. Другие авторы, пишущие о гештальт-терапии, как, напри­мер, Пьетро Кавалери⁸¹, сделали это понятие цент­ральной темой своих размышлений. Однако мне ка­жется, что мы не можем последовать за Кавалери в том определении, которое он предлагает, поскольку он уподобляет «произвольность» Гудмена интенцио­нальности Гуссерля. Таким образом, интенциональ­ность оказывается для него характеристикой self в примерном значении «я». Такое понимание интенци-

⁸¹ Cavaleri P. Le concept d'intentionnalite en phenomenologie et en Gestalt-therapie (Documents de 1'IFGT, № 56, 1992).

148 Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

149

ональности, наверное, соответствует одному из пов­седневных употреблений слова. Так, например, ког­да извиняются, то по-французски говорят: «Je ne l'ai pas fais intentionnellement» («Я это сделал ненарочно»). В данном случае «intentionnellement» («нарочно») зна­чит явно то же, что и «deliberement» («произвольно»). Со своей стороны я позиционирую интенциональ-ность как конститутивный элемент появления фигу­ры и хотел бы увязать ее в большей мере с «id ситуа­ции», с ее «... а потом» в перспективе поля. Если инди­видуализацию, как это я предполагаю, предстоит ис­кать в том, что касается актуализации отражений дан­ной интенциональности, то в клинической ситуации я могу наблюдать ее только как нечто неясное и рас­плывчатое. Лишь возвращение к истокам осмыслен­ных интенций, к этой неточной интенциональнос­ти, которая свидетельствует о «я» столько же, сколь­ко о другом и о ситуации, позволит отчасти извлечь self из игры репрезентаций, предустановленных фун­кцией personality, и привести его к такой модальнос­ти «я», которая будет накрепко связана с id и ситуа­цией. Психопатология преконтакта поведет за собой нашу мысль и будет содержанием второй части наше­го очерка.

Неясное и расплывчатое

Я заимствую два этих понятия у Эжена Минков-ски⁸². Мне кажется, что они особенно подходят для обозначения той фазы процесса создания-разрушения гештальтов, которая наступает в момент появления и/ или конструирования фигуры, на выходе плодотвор­ной пустоты, которая, согласно Перлзу, определяет нулевую степень, до и после всякого гештальта.

Minkowski E. Traite de psychopathologie. 1999, chap. III.

В терапевтическом процессе, как его описывает ге-штальт-терапевт, каждая последовательность управ­ляется «танцем» фигур и фонов. В ходе преконтакта фигура возникает и постепенно дифференцируется на фоне. Задний план этой фигуры — или фон - пи­тает и поддерживает фигуру, и только во взаимосвя­зи фигуры и фона возникает смысл. Фигура придает смысл фону, который без нее был бы путаницей или неясными ассоциациями. И точно так же фон прида­ет смысл фигуре, ее воздвигает и поддерживает. Это отношение фигура-фон есть интенциональность, на­правленность, побуждение. На следующей фазе вхож­дения в контакт интенциональность отношения фи­гура-фон может выиграть в масштабе, точности, яс­ности и твердости по ходу развертывания контакта в активных и осмысленных формах.

Порой пациент приходит на сессию с некой гото­вой темой, проблемой, просьбой, эмоциональным переживанием... Это придание формы, конституиро-вание смысла произошло раньше, и фигура, которую он, таким образом, приносит с собой, в некотором смысле является почкой, которая готова раскрыться.

Однако эта фигура уже нагружена историей, пред­ставлениями, языком, готовыми мнениями. «Память индивида - это склад смыслов»⁸³. Я далек от того, чтобы предендовать на доступ к tabula rasa попада­ния функции personality в оформление будущего опы­та. Однако стоит ввести элемент игры в то, что может быть системой слишком хорошо смазанных зубча­тых колес. Ввести неуверенность, а, может быть, даже сомнения. Это именно то, что делает гештальт-тера-певт — иногда интуитивно, — когда он не принима­ет фигуру (фигуру-ширму) такой, какой пациент ее с собой приносит, а раскрывает ее вместе с ним. Пос-

⁸³ Dorra M. Heidegger, Primo Levi et le sequoia. P., 2001, p. 69.

150

Жан-Мари Робин

нить в присутствии другого 151

тупая так, он в некотором смысле возвращается к тем обстоятельствам, в которых возникла данная фигу­ра, к выявлению материала, из которого она пост­роена. Он прочесывает и собирает заново конститу­тивные элементы фона: мысли, переживания, ощу­щения, жесты, аналогичный язык, ассоциации, вер­бальные и невербальные выражения, чувства, эмо­ции, обрывки значения и т. д. Эта работа, направлен­ная на фон приносимой пациентом фигуры, часто пе­рераспределяет возбуждение и — в силу самого факта принятия в расчет настоящего момента ситуации и, в частности, присутствия другого — меняет и заново со­здает направленность и смысл, усложняет интенцио-нальность, увеличивая путаницу. Минковски замеча­тельно показал, как то, что должно было бы оставать­ся единым, оказывается порой разделенным, и он на­звал этот феномен «разъединением». Он противопос­тавил такое «разъединение» тому, что он назвал «свя­зью», скрепляющей — иногда неправильно — то, что должно было бы быть разъединено. Он замечатель­но показал, как эти феномены действуют в ряде па­тологий, которые описываются как эпилепсия и ши­зофрения, и уточнил также, как именно в смягчен­ных модальностях они действуют в мире форм. Фи­гуры, которые нам приносят пациенты, наполнены разъединениями и связями, сопряжены с историей, нарративной идентичностью, контекстом и множес­твом иных факторов, и именно в это самое место тре­буется ввести «игру» и подвижность. Конечно, новые разъединения и новые связи не замедлят установить­ся. Они, возможно, станут предметом новых колеба­ний. В активизации этих процессов состоит осново­полагающая часть (основания) терапевтической ра­боты. И именно в этом случае слово «работа» приоб­ретает весь свой смысл, который меня вполне устра-

ивает, когда я думаю, что говорят о «куске дерева, ко­торое он обрабатывает».

«Теперь у нас снова есть реальность; она встает пе­ред нами во всей ее первичной полноте. В этой реаль­ности в зависимости от разных требований мы наре­заем отрезки или сектора. Именно так... мы приходим к утверждению «объекта». Мы делаем это не тем спо­собом, что отделяем его от других объектов... а отде­ляя от него все, что находится вокруг него, все, что из­начально его окутывает, привязывает его ко всему, т. е. мы отделяем всю живую и подвижную среду, в ко­торую он погружен, среду, в которой, кажется, все должно смешаться, находя, однако, в то же самое вре­мя свой первоисточник, сам созданный из дыхания поэзии, которая проходит через реальность и которая составляет ее часть так же, как проза, созданный так­же из той сферы, где слова создают образ и живые ме­тафоры, понятные каждому, находят свое место, так живо передают почти каждый момент этой стороны жизни»⁸⁴. В этом блестящем описании Минковски не достаточно ли заменить «объект» на «фигуру», чтобы увидеть воочию процесс конструирования, над кото­рым работают пациент и терапевт?

Но это разъединение сопряжено со связыванием: «Жизнь отнюдь не создана из объектов, которые распо­лагаются в пространстве, и фактов, которые располага­ются во времени; она создана из динамики, которая за­трагивает все. У человека мы находим потребность еле-

ос

довать этим путем, завязывать, устанавливать связь»⁰.

Минковски дал набросок артикуляции, сущест­вующей между смешением и механизмом связи. «В смешении вещи, которые должны существовать от­дельно, посягают друг на друга, вступают друг в дру-

⁸⁴ Minkowski E. Op. cit., p. 694.

⁸⁵ Ibid., p. 696.

152

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

153

га, короче говоря, смешиваются»⁸⁶. Переживания яв­ляются агломератами, амальгамами, смесями. Ника­кая фигура не может появиться с точными контура­ми, границами, рельефностью, яркостью, содержа­тельностью. Гештальт-терапевт узнает в этом одну из клинических форм слияния, которая, по словам на­ших основателей, препятствует открытию-и-изобре-тению фигуры, выделяемой из фона. Как мы смогли показать в одной из предыдущих работ⁸⁷, хотя слия­ние позволяет связать опыт, оно может также его от­чуждать, поддерживая в пациенте ощущение тумана, из которого фигура едва ли может быть извлечена.

К другой характерной черте опыта слияния мож­но приблизиться посредством предложенного Мин-ковски понятия «неясного». В данном случае, также «контуры, пределы, границы подорваны, отчасти стер­ты, раздерганы по нитке, лишены точности, переста­ют быть проведенными контурами и границами, но эта дефективность происходит не из-за того, что раз­ные объекты подменяют друг друга и спутаны; стира­ние относится к самому объекту»⁸⁸. Речь неясна, пот­ребность неясна, интенциональность неясна, и доколе она остается неясной, будет трудно наложить фигуру как таковую в поле опыта субъекта. Между тем фигура есть; она, если так можно выразиться, пребывает в со­стоянии рождения, ибо только формируется. Смеше­ние, наверное, предшествует, ибо заражает появление. Из этого неточного появления выделяется некая фор­ма с более дифференцированными контурами, снача­ла не очень ясно, и она может стать более точной, т.

⁸⁶ Ibid., р. 699.

⁸⁷ Robine J.-M., Lapeyronnie В. La confluence, l'experience
liee et l'experience alienee // Robine J.-M. Gestalt-Therapie, la
construction du soi. P., 1998.

⁸⁸ Minkowski E. Op. cit., p. 700.

е. унифицированной. Смешение, наверное, находится в большей мере на уровне содержания ощущений, пе­реживаний, тогда как неясное начинает ограничивать, извлекать, мыслить, собирать в одну фигуру.

Неясное и запутанное делают возможными заблуж­дения и ошибки. Прогрессивная дифференциация в деле обретения формы, которую при поддержке тера­певта они могут вызвать, составляет главный момент предконтакта конструирования гештальта. Из перво­начального смешения вычленяются начатки осозна­ния; прочесывание позволяет собрать неясные фор­мы, экстракты опыта, которые, будучи собраны вмес­те, будут образовывать фигуру все более и более точ­ную, все более содержательную.

Смешение и неясность могут вызывать беспокойс­тво, и это может побудить субъекта к поспешным дифференциациям, которые с обретением зафикси­рованной формы могут потерять подвижность. Фик­сированная форма есть довод, помогающий сдержать тревожность в некоей данной ситуации. И она будет воспроизводиться, игнорируя трансформации исход­ной ситуации.

Появление некоей точной фигуры также также мо­жет вызвать тревожность. Слияние позволяет пре­рвать процесс путем возвращения к смешению, неяс­ности, недифференцированности.

Данный момент конструирования гештальта есть, таким образом, особенно заметный и потенциаль­но плодотворный момент терапевтической встречи, так как он возвращает в работу процесс индивидуа-ции, который начинается с нуля. Мыслительная па­радигма, которая существовала, вероятно, со времен Аристотеля, свела индивидуацию к индивидуальному (Гindividuation a l'individue). Это значит, что конститу­ированный индивид структурирует реальное, а не ре-

154

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

155

альное руководит индивидуацией. Стабильное состо­яние, на котором зиждется понятие индивида, мыс­лится, в таком случае как сама форма существования. Но самое стабильное состояние во всех сферах — это смерть. Жизнь, напротив, есть мобильность и процесс. Каждый момент — это возможность нового зарожде­ния, становления исходя из сложных ситуаций настоя­щего и тем самым возможность включиться в переуст­ройство процессов исходя из состояний.

Терапевт в силах способствовать разъединению, дифференциации сплавов, сепарации слитного. Речь не идет, разумеется, о том, чтобы заменить старые связи, которые воспринимаются как дисфункцио­нальные, новыми связями, которые воспринимаются Как присвоенные. В гораздо большей мере речь идет о том, чтобы ввести мобильность таким образом, чтобы опыт в состоянии зарождения мог моделировать на­личные и доступные материалы в форме творческих, постоянно обновляемых конфигураций.

На этой фазе опыта терапевт призван исполнять по­истине эстетическую функцию: он сопровождает про­цесс придания формы, Gestaltung, гештальтирование. И точно так же пациент для придания конфигурации эле­ментам, существующим в настоящий момент, пуска­ет в ход свои эстетические функции. Фрейд в свое вре­мя противопоставлял действие художника действию скульптора. Первый работает путем прибавления мате­рии, последовательными слоями, посредством присо­единений и перекрытий. Скульптор, - пояснял Фрейд, — действует путем последовательных удалений: он за­ставляет форму появиться, удаляя материал, стружку за стружкой, удар за ударом. Творчество в XX веке изме­нило модальности создания формы: художник может разрывать холст, протыкать и склеивать, царапать и ре­зать; скульптор может объединять разнородные матери­алы (Больтански, Аннет Мессажер и др.), работать при

помощи сжатия и растяжения (Сезар и др.), собирания и рядоположения (Арман и др.), упаковки и покрытия (Христо и др.), сварки (Джакометти и др.), ready-made (Дюшан и др.), конструкций (военные машины или ле­тательные машины Панамаренко, иглу Марио Меца и др.) и т. д. И почему бы не распространить метафору на другие практики формы, как-то заставлять вибрировать струну виолончели, танцевать, делать постановку, де­лать оркестровку, петь, быть клоуном, рассказывать, во­ображать и т. д. Каждая художественная практика вклю­чает в себя свои границы и требует своих талантов; каж­дая может научить нас новым особенностям придания формы. И точно так же фабрикация симптомов и дис­функции подчинена той же динамике придания формы, как это хорошо показал Ранк⁸⁹, а такие гештальтистские авторы, как Майкл В. Миллер⁹⁰, стремяться подступить­ся этим путем к факту психопатологии.

Эта модальность позволяет подступиться к тому, что Мерло-Понти называет «говорящая речь» (la parole parlante)⁹¹. To, что он обозначает таким образом, есть такая речь, которая в момент рождения вдохновляется значимой интенцией и которая стремиться «преобра­зовать в слова некоторое молчание»⁹², которое ей пред­шествует. Такую «говорящую речь» Мерло-Понти про­тивопоставляет «сказанной речи» (la parole parlee), ко­торая опирается на устоявшиеся значения и «пользует­ся имеющимися значениями как неким накопленным

⁸⁹ Rank О. L'art et l'artiste. P., 1984.

⁹⁰ Miller M. V. La poetique de la Gestalt-therapie. Bordeaux,
2002.

⁹¹ Merleau-Ponty M. Phenomenologie de la perception, P., 1976,
p. 229 (русск. пер.: Мерло-Понти М. Феноменология вос­
приятия. СПб., 1999, с. 254-255).

⁹² Idem. Le visible et l'invisible, P., 1964, p. 166 (русск. пер.:
Мерло-Понти М. Видимое и невидимое. Минск, 2006).

156

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого 157

богатством»⁹³. Исходя из этих благоприобретенных и наличествующих значений художник и ребенок могут производить другие акты выражения, трансформиро­вать сказанную речь в речь, которая снова будет гово­рящей. С немалой пользой для себя в этой связи мож­но перечесть страницы, которые в 7 главе «Гештальт-терапии» Гудмен посвятил болтовне и поэзии⁹⁴.