Необходимая осторожность в отношении вопроса о смысле

На предыдущих страницах я часто упоминал о смысле. Понятия «открытия» и «конструирования» долгое время противопоставлялись. Вопрос о смыс­ле неизбежно влечет нас к герменевтике, предметом которой он по определению является. Европейский конгресс по гештальт-терапии в 1998 году был посвя­щен теме «Герменевтика и клиника». Ссылка на гер-

66

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

67

меневтику рождает во мне некоторое неудобство, кото­рое в данный момент для меня не вполне ясно и которое требует от меня дополнительных исследований. Конеч­но, Поль Рикер замечательно показал, что «герменевти­ческое поле само по себе расколото», взорвано проти­воречиями и различными стратегиями, и, следователь­но, обращаться к герменевтике можно по-разному. Но я еще раз хочу сказать, что, по моему мнению, постанов­ка вопроса о смысле в центр того, что должно волновать терапевта, может оказаться тонкой подменой. В самом деле, герменевтика вышла из «науки» об интерпретации письменных текстов. Изначально это были сакральные тексты. Затем границы дисциплины раздвинулись в раз­ных направлениях, вобрав в себя обширную проблема­тику «смысла смысла». Тем не менее остается то, что герменевтика ориентирована на интерпретацию текс­тов. Мне очень нравится определение человека, пред­ложенное бельгийским философом Анри Ван Лиром: «обозначенное животное», и мысль о том, чтобы прочи­тывать человека как животное, испещренное знаками, далеко не лишена интереса. Повторяю, остается отве­тить на вопрос, должна ли психотерапия рассматривать­ся прежде всего дешифровка или же как конструирова­ние? Я полагаю — это предмет веры, — что гештальт-те-рапия строится скорее на понятии опыта, и в этом отно­шении смысл есть только одно из построений опыта.

Точно то, что обращение к герменевтике, постмо­дернизму, теориям объектных отношений, психоана­литическим отсылкам к бессознательному, переносу или иным понятиям, к феноменологии или гештальт-психологии настоятельно ставит вопрос эпистемоло­гической когерентности, от которого исследователи охотно уклоняются. Нельзя безнаказанно переходить от одной дисциплины к другой, от одного способа рас­суждения к другому, не рискуя ослепнуть.

Опыт

Переживаемый опыт («das Erlebnis»), который под­разумевает субъективный аспект события такой, ка­ким в настоящий момент его схватывает субъект в личностном, индивидуальном и конкретном значе­нии, мне кажется на деле единственным организую­щим понятием, способным выразить субъективность и дифференциацию в поле.

Позвольте мне процитировать несколько строк, принадлежащих Эрвину Строе, знаменитому пси­хиатру феноменологической ориентации, который, анализируя феномен вздоха, написал в 1952 году за­мечательное «Введение в теорию выражения»: «К не­счастью, — пишет он, — непосредственный опыт не­выразим; он не ведает себя самого не потому, что он является неосознанным, а потому что он не является осмысленным. Как Спящая Красавица должна дожи­даться своего Принца, который разорвет чары, непос­редственный опыт должен дожидаться того, кто ока­жется в достаточной мере наделенным властью над словами, чтобы вывести его на свет. Но в момент, ког­да это происходит, опыту угрожает другая опасность». В проговаривании опыта сталкиваются традиция, об­разование, интерпретация, стереотипы и предрассуд­ки, и, разумеется, необходимо не путать опыт с осоз­нанием, которое у него есть, или со смыслом, кото­рый в него вкладывается.

«Опыт, — продолжает Строе, — есть синоним «опы­та-мира» и «опыта-себя-в-мире». Это то, что повер­нуто лицом к другому; он опыт другого существует только в отношении с «я»; и наоборот. Это отноше­ние не соединение двух частей, «я» и*«мир», а сущес­твует как целое».

68

Жан-Мари Робин

Левин выдвинул мысль, что человеческие факты «зависят не от наличия или отсутствия некоего фак­тора или некоего набора факторов, взятых изолиро­ванно, а от констелляции (структур и сил) специфи­ческого поля, взятого как целостность».

Именно в этой диалектике контакта поля и в поле, выражения поля и в поле, речи поля и в поле, благода­ря сложной динамике подтверждений и включений, резонансов и Einfhlung, или эмпатии, выражение и речь подводят меня к тому, чтобы определить психо­терапию как опыт «бытия благодаря другому».

Заключение

Моей целью было напомнить читателю, в чем при­надлежность к модернизму отличается от принадлеж­ности к постмодернизму, а также сказать о следстви­ях постмодернизма в области гештальт-терапии. Фи­лософ Ж.-Ф. Лиотар, который одним из первых мно­го писал на эти темы, внимательно исследовал поня­тие постмодернизма. Он замечает, что слово «постмо­дернизм» подразумевает отсылку к модернизму. При­ставка «пост-» не означает на самом деле разрыва с предшествующим, но как раз напротив, подразумева­ет определенную преемственность. Она означает, что постмодернизм находится в рамках модернизма. Для гештальт-терапевта, привычного к понятию «пост­контакт», эта идея не покажется непонятной. Пост­контакт также не является опытом, не зависимым от контакта; это опыт, составляющий часть целост­ного контакта, его особая модальность, преходящий этап в конструировании специфического гештальта, а именно деконструкции с целью усвоения. Упомяну­тый здесь постмодернизм со всеми его коннотация­ми, которые сопряжены с употреблением этого слова,

Быть в присутствии другого 69

таким образом, надо рассматривать как продолжение и переустройство, а не как разрыв с прошлым.

Так что именно это — иногда не очень внятно — и было сделано в книге Перлза и Гудмена: в своей «те­ории self» они попытались скомпоновать и связать некоторые теоретические возможности, которые от­крывает модернизм, с рядом других, относящихся к модернистской философии. Приблизиться к этому пониманию мы можем лишь посредством диалекти­ки темпоральности. Но для этого потребуется время и много общения!

Выдвинутые в этой статье идеи должны побуждать к совместному размышлению, а не к догматизму ка­кого бы то ни было рода. В сущности говоря, постмо­дернистский вызов является главным образом пригла­шением к анализу и разговору. Скептицизм по пово­ду реальности и истины распространяется на знание, власть, self, язык и т. д., т. е. на то, что в большинстве случаев не рождает вопросов и служит легитимации и увековечению нашей западной культуры. Индиви­ды конструируют свои реальности, и эти реальности поддерживаются социальным взаимодействием, ко­торое в свою очередь подтверждает верования, име­ющие социальное происхождение. Модернизм давал нам уверенность в наших потребностях в достовер­ном и позволяла нам низводить новое до уровня уже известного. Есть ли отсюда выход? Возможно ли нам пойти навстречу неизвестному? Непросто. Вспом­ним название психологического романа Ханны Грин, которое любил цитировать Перлз: «Я никогда не обе­щал тебе сад из роз».

Быть в присутствии другого 71

Есть тут кто-нибудь?»

Ввести понятия экспрессии в поле наук о человеке вообще и клинических наук о человеке в частности — значит занять философскую и эпистемологическую по­зицию, чем я занимаюсь с самого начала 1960-х годов, продолжая направление, начатое в начале 1970-х годов Ги Лафаргом, Жаном Брустра, затем Максом Пажесом

⁸ Этот текст написан почти одновременно с предыдущим очерком «Осмелиться на постмодернизм в психотерапии», но написан в форме лекции, для другой аудитории. Пото­му некоторое число параграфов общие в обоих главах. Они иллюстрируют то, что я сказал во Введении, а именно ряд находящихся в работе идей и продолжающих их выводов в форме этапов размышления и разработки. Несмотря на подчас излишнюю многословность особен­но в том, что касается критики современности и открытии постмодернизма, я решил ничего не менять в этом тексте. Он знаменует собой существенный этап критического раз­рыва между двумя подходами; речь идет о неотвратимом и постоянном присутствии другого в опыте. Эта тема будет широко воспринята и продолжена в последующих очерках. Я надеюсь, что читатель извинит меня за то, что местами я повторяюсь.

и некоторыми другими, первые плоды могут проявить­ся для нас с большей ясностью спустя десятилетия.

1960-980-е годы, как мне кажется сегодня, пред­ставляют собой акме того, что обычно называют «мо­дернизмом». Модернизм соответствует той модальнос­ти, которая с века Просвещения попыталась открыть новые перспективы научного и технического прогрес­са, знания, порывающего с более или менее обскуран­тистскими традициями предшествующих столетий.

Даже если мыслители, социологи и социальные критики могут расходиться в своих анализах, все со­гласны в том, что на социальном уровне с «модерниз­мом» связано появление примата понятия индивида и его «порочного следствия» — индивидуализма.

В самом деле, именно с модернизмом связан подъ­ем разума и науки, права человека с их принципами равенства и свободы, разрушение социальной ткани племенной общины и утверждение понятия «обще­ства», и, таким образом, примат индивидуальности и понятия субъекта, которое занимает настолько важ­ную роль в современных науках о человеке.

Модернизм тем самым также позволил развиться романтизму и взгляду на эмоции как нечто выдающее­ся. Эстетическое отношение заняло место религиозно­го отношения.

Сегодня есть все для того, чтобы на этой почве родил­ся интерес к приспособлению в контакте и через контакт, » интерес к творчеству, автономии и ответственности, так тесно связанным с самим определением субъекта.