Часть шестая Деревенский врач 2 мая 1864 г 8 страница

– Что еще ты узнал?

– Знаю, что ты по уши увяз в этой истории. По самую больную проклятущую шею.

Тот ответил снова лишь едва заметным кивком.

– Я не убивал ее. Я… – Олден зашелся в ужасном, сильном приступе кашля, и Шаман подставил ему небольшую ванночку, чтобы тот мог отхаркивать серую слизь с небольшим количеством крови.

– Олден… Почему ты сказал Коффу, куда я отправился?

– Ты бы не оставил это дело. Ты сильно напугал их в Чикаго. Кофф прислал ко мне своего человека на следующий день после твоего отъезда. Ну, я ему и сказал. Думал, он только поговорит с тобой, припугнет. Так же, как и меня.

Он тяжело дышал. У Шамана была целая куча вопросов, но он знал, насколько Олден плох. Он вернулся на место и попытался перебороть в себе злость из-за принесенной им клятвы. В конце концов, он взял себя в руки и проглотил обиду, а Олден просто лежал с закрытыми глазами, откашливая кровь и подергиваясь от дрожи.

* * *

Почти полчаса спустя Олден снова заговорил:

– Я возглавлял здесь Американскую партию… В то утро я помогал Грюберу… мяснику. Ушел пораньше, чтобы встретить этих троих. В лесу. Когда я пришел… на место встречи… они уже изнасиловали ту женщину. Она лежала на земле, слушала, как они говорят со мной. Я начал ругаться. Сказал, что теперь не могу здесь быть… Сказал, что они, мол, уйдут, а мне с этой индианкой разбирайся…

Он помолчал немного, а затем продолжил:

– Кофф всегда все делал молча. И тогда… просто выхватил нож и убил ее.

Шаман больше не стал у него ничего спрашивать. Он чувствовал, что его просто трясет от ярости. Ему хотелось закричать, как ребенку.

– Они сказали, чтобы я молчал, и уехали. Я вернулся домой, собрал вещи. Решил сбежать, но… не знал куда. Однако меня никто не заподозрил, никто даже не стал расспрашивать, когда я вернулся.

– Ты даже помог похоронить ее, мерзавец, – сказал Шаман. Больше сдерживаться он не мог. Наверное, его выдал голос, тон которого испугал Олдена даже больше, чем сами слова. Глаза старика закрылись, и он снова закашлялся. На этот раз приступ никак не хотел прекращаться.

Шаман сходил за хинином и принес еще чашку чая из черного корня, но когда он попытался напоить Олдена, тот задохнулся и забрызгал все вокруг, залил свою ночную рубашку, поэтому Шаману пришлось его переодеть.

Несколько часов Шаман вспоминал того работника их семьи, которого, казалось, знал всю свою жизнь. Человек с золотыми руками, который мастерил удочки и коньки; тот, кто научил их охотиться и рыбачить. Вспыльчивый пьяница.

Лжец. Человек, который был пособником изнасилования и убийства.

Он поднялся, взял лампу и поднес ее к лицу Олдена.

– Олден. Послушай меня. Каким ножом Кофф убил ее? Что это было за оружие, Олден?

Но тот так и не открыл глаз. Олден Кимболл сделал вид, что не слышит голоса Шамана.

К утру, когда он коснулся Олдена, то ощутил сильнейший жар. Старик был без сознания. Когда он кашлял, то во все стороны разлетались зловонные мокроты алого цвета. Шаман взял Олдена за запястье, но едва сумел нащупать пульс – сто восемь ударов в минуту.

Он раздел Олдена и начал растирать его тело спиртом; когда он на миг оторвался от этой процедуры, то увидел, что день уже в самом разгаре. В комнату заглянул Алекс.

– Господи! Он выглядит ужасно. Ему больно?

– Не думаю, что он вообще что-то чувствует.

Ему было трудно рассказать Алексу всю правду, а тому оказалось сложно услышать все это, но все же Шаман не стал от него ничего скрывать.

Алекс всегда трудился бок о бок с Олденом, делил с ним тяготы сложной и грязной повседневной работы на ферме; старик часто давал ему уйму поручений по дому. Олден стал для него залогом постоянства в то время, когда Алекс чувствовал себя безотцовщиной и восставал против родительского авторитета Роба Джея. Шаман знал, как сильно его старший брат любит Олдена.

– Станешь сообщать властям? – спокойно спросил Алекс. И лишь его брат мог понять, какая буря бушует в его душе.

– В этом нет смысла. У него пневмония, и она очень быстро развивается.

– Он умирает?

Шаман кивнул.

– Так будет лучше, – сказал Алекс.

Они сидели и обсуждали шансы на то, что кто-то из семьи Олдена выжил. Никто из них не знал, где мормонка-жена и дети старика, которых он бросил прежде, чем поступить на службу к Робу Джею.

Шаман попросил Алекса обыскать хижину Олдена, и тот отправился выполнять просьбу брата. Когда он вернулся, то лишь покачал головой:

– Три бутылки виски, две удочки и ружье. Инструменты. Всякая мелочь, которую он ремонтировал. Грязное белье. И это. – Он протянул брату какие-то бумаги. – Список, в нем только местные. Думаю, это наверняка список членов Американской партии в этом городе.

Шаман не стал смотреть на него.

– Лучше сожги это.

– Ты уверен?

Тот кивнул.

– Я хочу провесить остаток своей жизни здесь, заботясь о них, как о пациентах. Когда я буду приезжать к ним домой в качестве врача, я не хочу знать, кто из них принадлежал к «партии ничего не знающих», – пояснил он. Алекс понимающе кивнул, после чего унес обнаруженный им список.

Шаман послал Билли Эдвардса в монастырь, чтобы тот передал сестрам имена некоторых пациентов, которых нужно было проведать, и попросил матушку Мириам Фероцию сделать обход вместо него. Сам же ушел спать.

В это время Олден умер. Когда Шаман проснулся, Алекс уже опустил ему веки, вымыл и одел в чистую одежду. Когда они сообщили об этом Дагу и Билли, те постояли некоторое время у его кровати, отдав ему дань уважения, после чего ушли в сарай и начали делать гроб.

– Я не хочу хоронить его здесь, на ферме, – сказал Шаман.

Алекс сначала задумался, но потом кивнул.

– Можем отвезти его в Нову. Думаю, среди тамошних мормонов еще остался кто-то из его друзей, – сказал он.

Они отвезли гроб на бричке в Рок-Айленд, а затем погрузили его в плоскодонку. Братья Коулы сели рядом на ящик из-под лемеха. В тот день из Вашингтона отправился в долгое путешествие на запад поезд с телом Авраама Линкольна. И в тот же день на воду спустили лодку с телом одного изменника.

В Нову гроб перенесли на пароходную пристань, и Алекс остался там, чтобы постеречь его, в то время как Шаман съездил в дом престарелых, где объяснил управляющему цель их приезда.

– Олден Кимболл? Не знаю такого. Вам нужно спросить разрешения у миссис Бидамон, чтобы похоронить его здесь. Ожидайте. Я спрошу ее.

Он вскоре вернулся. Вдова проповедника Джозефа Смита сказала ему, что помнит Олдена Кимболла как преданного мормона и иммигранта, а также дала свое разрешение на его похороны на местном кладбище.

Маленькое кладбище располагалось на территории приюта. Реку отсюда не было видно, но кто-то разбил здесь сад, да и за газоном явно следили. Двое крепких мужчин вырыли могилу, и Перли Робинсон, который был старейшиной этой общины, долго читал что-то из Книги мормонов, пока тени от деревьев не стали длиннее.

После церемонии Шаман заплатил общине за услуги. Похороны обошлись ему в семь долларов, включая четыре доллара пятьдесят девять центов за сам участок.

– Еще за двадцать долларов я могу заказать ему хорошее каменное надгробие, – предложил Робинсон.

– Хорошо, – сразу согласился Алекс.

– В каком году он родился?

Алекс покачал головой.

– Мы не знаем. Пускай просто выгравируют: «Олден Кимболл. Умер в 1865 году».

– Вот еще что… Можем под этим выгравировать «святой».

Но Шаман взглянул на старейшину и покачал головой.

– Просто имя и дату смерти, – сказал он.

Перли Робинсон сказал, что им придется подождать судно. Он поднял красный флаг в знак того, что здесь есть пассажиры, и совсем скоро они уже сидели на палубе под палящим солнцем, которое заходило над Айовой в кроваво-красном небе.

– Как думаешь, почему он ушел от «ничего не знающих»? – спросил наконец Шаман.

Алекс сказал, что этим он не слишком удивлен.

– В нем всегда жила ненависть. Он о многом сожалел. Он несколько раз рассказывал мне, что его отец родился свободным в Америке, а умер слугой в Вермонте, и что он тоже умрет слугой. Именно это подтолкнуло его искать работу у приезжих фермеров.

– Что же ему помешало? Папа помог бы ему основать и свою ферму.

– Что-то в нем изменилось. Все эти годы мы были о нем лучшего мнения, чем он сам о себе, – сказал Алекс. – Неудивительно, что он запил. Представь только, с чем приходилось жить этому старому ублюдку.

Шаман покачал головой.

– Когда я думаю о нем, я тут же вспоминаю, как он в душе посмеивался над отцом. И над нами, когда выдал нас человеку, хоть и знал, что он убийца.

– И все же ты продолжал ухаживать за ним, хоть и знал всю правду, – сказал Алекс.

– Да, так и есть, – горько ответил Шаман. – Правда в том, что второй раз в жизни я хотел убить человека.

– Но ты этого не сделал. Вместо этого ты пытался его спасти, – продолжал Алекс. – Тогда, в тюрьме, я заботился о своих соседях по палатке. Когда они болели, я вспоминал, что сделал бы в таком случае отец, и пытался помочь им. И я был счастлив.

Шаман кивнул.

– Как думаешь, я еще смогу выучиться на врача?

Этот вопрос немного озадачил Шамана. Он долго молчал прежде, чем ответить. Но потом кивнул:

– Думаю, сможешь.

– Едва ли я буду так же хорош, как ты.

– Ты всегда недооценивал свой ум. Ты не слишком-то много внимания уделял учебе в школе. Но если сейчас ты приложишь хоть какие-то усилия, то у тебя обязательно все получится. Ты бы стал для меня ценным помощником.

– Я бы не против остаться с тобой здесь и учить химию, анатомию и все, что ты сочтешь нужным. Но все же я бы лучше поехал учиться в медицинскую школу, так же, как вы с папой. Хочу на восток. Может, удастся поучиться у того отцовского друга, доктора Холмса.

– Вижу, ты все тщательно спланировал. Должно быть, долго думал об этом.

– Да. И я никогда еще так не боялся перемен, – сказал Алекс, и они оба улыбнулись – впервые за долгое время.

Подарок семьи

На обратном пути из Нову они заехали в Давенпорт и обнаружили, что их расстроенная мать сидит в окружении нераспакованных коробок и ящиков в маленьком кирпичном домике рядом с баптистской церковью. Люциан уже занялся делами. Шаман увидел, что глаза у Сары красны от слез.

– Что-то не так, мам?

– Нет, Люциан – добрейший из людей, и мы любим друг друга. Именно здесь я и хочу быть, но… это такие серьезные перемены. Все такое новое и пугающее, я просто растерялась.

Она была счастлива увидеться с сыновьями.

Когда братья рассказали ей об Олдене, она расплакалась так горько, что, казалось, никогда не остановится.

– Я плачу, потому что чувствую себя виноватой в его смерти, – объяснила она, когда сыновьям удалось немного ее успокоить. – Мне никогда не нравилась Маква-иква, и я этого не скрывала. Но…

– Мне кажется, я знаю способ поднять тебе настроение, – предложил Алекс. Он начал распаковывать ее ящики, и Шаман присоединился к нему.

– Да вы же не знаете, куда что раскладывать! – воскликнула она.

Пока они раскладывали вещи, Алекс рассказал ей о своем решении стать врачом, чему Сара была несказанно рада.

– Роб Джей был бы так счастлив услышать это.

Она показала им свой новый маленький дом. Мебель была не в очень хорошем состоянии, к тому же ее было маловато.

– Я хочу попросить Люциана, чтобы он перенес кое-что отсюда в сарай, тогда мы сможем забрать часть моих вещей из Холден-Кроссинга.

Она сварила кофе и нарезала яблочный пирог, которым ее угостила одна из «ее новых» прихожанок. Пока они ели, Шаман небрежным почерком выписывал какие-то цифры на обороте старого счета.

– Что ты делаешь? – спросила Сара.

– Есть у меня одна идея. – Он взглянул на них, не зная, с чего начать, а потом просто задал вопрос: – Как вы смотрите на то, чтобы выделить четверть нашей земли под новую городскую больницу?

Алекс как раз собирался отправить в рот кусок пирога, но вилка зависла в воздухе и он, должно быть, сказал что-то. Шаман отвел его руку с вилкой в сторону так, чтобы видеть губы брата.

– Шестнадцатую часть всей фермы? – уточнил Алекс.

– По моим подсчетам, если мы сделаем это, то больница сможет вместить тридцать коек вместо двадцати пяти.

– Но, Шаман… Двадцать акров?

– Мы все равно собирались урезать поголовье овец. Под угодья останется уйма места, даже если мы когда-нибудь решим вновь увеличить количество скота.

Мать нахмурилась.

– Ты должен проследить, чтобы больницу не построили слишком близко к дому.

Шаман глубоко вздохнул и сказал:

– Я хочу отдать под больницу именно ту часть, в которой и построен наш дом. Тогда мы сможем сделать свой док на реке и немного удалимся от дороги.

Они недоуменно уставились на него.

– Мама, ты будешь теперь жить здесь, – начал объяснять он. – Для Рэйчел и детей я построю новый дом. А ты, – посмотрел он на Алекса, – уедешь из дома не на один год, чтобы учиться и практиковаться. Я превращу наш дом в клинику, куда смогут приходить на прием пациенты, которым не нужен постельный режим. Построим дополнительные смотровые кабинеты и комнаты ожидания. Возможно, канцелярию и аптеку. Мы можем назвать ее в честь отца – мемориальная клиника имени Роберта Джадсона Коула.

– О, а вот это мне нравится, – одобрила мать, и когда он заглянул ей в глаза, то понял, что ему удалось ее убедить.

Алекс одобрительно кивнул.

– Ты уверен?

– Да, – ответил Алекс.

Было уже поздно, когда они уехали от матери и сели на паром на Миссисипи. К тому времени, как они забрали лошадь и бричку из конюшни Рок-Айленда, уже стемнело, но они и так отлично знали дорогу, поэтому легко добрались домой и в темноте. Когда они оказались в Холден-Кроссинге, было уже слишком поздно, чтобы попытаться передать новость в монастырь Святого Франциска. Шаман знал, что не будет спать всю ночь и что отправится в путь рано утром. Он никак не мог дождаться того момента, когда все расскажет матушке Мириам Фероции.

Через пять дней явились землемеры с теодолитами и стальными мерными лентами. В Холден-Кроссинге не было ни одного архитектора, поэтому для постройки был приглашен лучший подрядчик Рок-Айленда по имени Оскар Эриксон. Шаман и матушка Мириам Фероция встретились с ним и долго обсуждали проект больницы. Подрядчик построил ратушу и несколько церквей, но чаще всего ему случалось браться за возведение обычных домов и магазинов. Ему впервые представилась возможность спроектировать больницу, поэтому он внимательнейшим образом слушал своих заказчиков. Изучив его черновые наброски, они поняли, что наняли лучшего строителя.

Эриксон начал с разметки местности, учитывая расстояние до подъездных дорог и троп. На пути между клиникой и пароходной пристанью стояла хижина Олдена.

– Вам с Билли нужно снести ее, наколите из оставшихся бревен дров, – сказал Шаман Дагу Пенфилду, и те тут же взялись за работу. К тому времени, как Эриксон прислал первую группу рабочих, чтобы очистить строительный участок, все выглядело так, будто хижины никогда и не существовало.

В тот же день Шаман впряг Босса в двуколку и отправился к пациентам на дом. Навстречу ему выехала лошадь с упряжкой, которая явно была взята напрокат в конюшнях Рок-Айленда. На козлах сидели кучер и его пассажир. Приветливо помахав им рукой, он было проехал мимо, но уже спустя пару мгновений узнал мужчину справа от кучера. Шаман резко развернул Босса и поспешил вернуться.

Догнав их, он дал знак кучеру, чтобы тот остановился, и сам соскочил с двуколки.

– Джей! – позвал он.

Пассажиром был Джейсон Гайгер. Он сильно похудел – неудивительно, что его сложно было узнать с первого взгляда.

– Шаман? – удивился он. – Господи, и правда ты!

У него не было с собой чемодана, только полотняная сумка со шнурком, которую Шаман перенес к себе в двуколку.

Джей пересел в коляску Шамана. Он с удовольствием смотрел по сторонам, наслаждаясь прекрасными видами.

– Как же я по всему этому скучал… – Тут он взглянул на санитарную сумку Шамана и кивнул. – Лилиан писала мне, что ты стал врачом. Словами не передать, как я горжусь тобой. Твой отец, должно быть, и вовсе… – Тут он смущенно умолк.

Затем продолжил:

– Твой отец был мне ближе, чем мои родные братья.

– Он всегда считал, что ему невероятно повезло быть вашим другом.

Гайгер кивнул.

– Семья знает, что вы возвращаетесь?

– Нет. Я и сам узнал, что все закончилось, лишь пару дней назад. Отряды Союза пришли ко мне в больницу, привели с собой собственных врачей из гражданских и сказали, что мы можем отправляться домой. Я надел гражданское и сел в поезд. Когда я приехал в Вашингтон, то узнал, что тело Линкольна сейчас находится в ротонде Капитолия, и пошел попрощаться. Ты наверняка никогда еще не видел такой толпы людей, которая собралась там в тот день. Я простоял в очереди не один час.

– Так вы видели его тело?

– Несколько секунд. Какой же он достойный человек… Я хотел задержаться на минутку и сказать что-то ему на прощание, но меня тут же оттеснили назад. Мне пришло в голову, что, узнай кто-нибудь из этой толпы, что в моей сумке лежит серая форма, они бы просто разорвали меня в клочья, – вздохнул он. – Линкольн примирил бы нашу страну. Теперь же, боюсь, те, кто придут к власти, используют его убийство для того, чтобы стереть Юг в порошок.

Он умолк, потому что Шаман как раз свернул на дорожку, ведущую к дому Гайгеров. Он пустил Босса прямо к боковой двери, которой обычно пользовались члены этой семьи.

– Зайдешь? – спросил Джей. Шаман улыбнулся и покачал головой. Он подождал, пока Джей забрал сумку из двуколки и тихонько поднялся на крыльцо. Это был его дом, потому он вошел без стука, а Шаман натянул вожжи и уехал.

На следующий день Шаман закончил прием пациентов в амбулатории и поехал по Длинной тропе домой к Гайгерам. Когда он постучал, дверь ему открыл Джейсон, и Шаман по выражению его лица сразу понял, что Рэйчел уже успела поговорить с отцом.

– Входи.

– Спасибо, Джей.

Напряжение не спало даже тогда, когда дети, услышав голос Шамана, выбежали из кухни и Джошуа обнял его за одну ногу, а Хетти – за другую. Лилиан вышла за ними и попыталась увести их в комнату, одновременно кивая Шаману. Хотя они и возражали, ей все же удалось забрать их на кухню.

Джей проводил гостя в гостиную и указал ему на одно из кресел с набивкой из конского волоса; Шаман послушно присел.

– Мои внуки боятся меня.

– Они просто плохо вас знают. Лилиан и Рэйчел все время рассказывали им о вас. Дедушка то, зейде – се. Как только они окончательно поймут, что вы и есть тот самый чудесный дед, о котором им рассказывали, все наладится. – Тут он понял, что Джей Гайгер может и не оценить покровительственных советов касательно его собственных внуков, потому решил сменить тему. – А где Рэйчел?

– Ушла на прогулку. Она несколько… расстроена.

Шаман кивнул.

– Она рассказала вам о нас.

Джейсон тоже кивнул.

– Я любил ее всю свою жизнь. Хвала Господу, я больше не тот беспомощный мальчик. Джей, я знаю, чего вы боитесь.

– Нет, Шаман. Я отношусь к тебе с величайшим уважением, но ты не понимаешь и никогда не поймешь. В этих детях течет кровь первосвященников. Их нужно воспитывать в иудейской вере.

– И они получат надлежащее воспитание. Мы все тщательно обдумали. Рэйчел не откажется от своей веры. Вы можете и сами воспитывать Джошуа и Хетти – вы, человек, который воспитал их мать. Я сам с удовольствием буду учить вместе с ними иврит. Когда-то, в училище, мне читали небольшой курс этого языка.

– Ты примешь нашу веру?

– Нет… На самом деле, я подумываю о том, чтобы присоединиться к квакерам.

Гайгер ничего на это не ответил.

– Когда ваша семья живет со своим народом, оградившись от всего внешнего мира, вы, конечно, можете попытаться сами выбрать пару своим детям. Но эти дети не изолированы от окружающего мира.

– Да, и я за это несу ответственность. Теперь я должен вернуть их в общину.

Шаман покачал головой.

– Они не согласятся. Они просто не могут.

Выражение лица Джея осталось прежним.

– Мы с Рэйчел поженимся. И если вы раните ее чувства своим обычаем завешивать зеркала и молитвами за упокой, я попрошу ее забрать детей и уехать со мной как можно дальше отсюда.

На миг он испугался, что вот-вот проявится легендарный темперамент Гайгеров, но Джей неожиданно кивнул.

– Утром она сказала мне то же самое.

– Вчера вы сказали, что по духу мой отец был вам ближе, чем родные братья. Я знаю, что вы любите нашу семью. И я знаю, что вы любите меня. Так разве мы не можем забыть эти разногласия и просто любить друг друга?

Джейсон побледнел.

– Кажется, у нас может получиться, – вымученно согласился он.

Он поднялся и протянул Шаману руку.

Однако тот не ответил на рукопожатие, а просто заключил его в объятия. Джейсон одобряюще похлопал его по спине.

На третьей неделе апреля в Иллинойс вернулась зима. Резко похолодало, и пошел снег. Шаман забеспокоился о крошечных почках, которые уже пробивались на персиковых деревьях. Из-за снегопада работы на строительной площадке прекратились, но он все равно позвал Эриксона в свой старый дом, чтобы решить, в каких комнатах нужно прибить полки и установить подставки для инструментов. В конце концов они пришли к выводу, что внутри дома им предстоит совсем немного работы для того, чтобы превратить обычное жилое помещение в больничные палаты.

Когда перестал идти снег, Даг Пенфилд извлек пользу из холода и устроил забой скота, как того и хотела Сара. Шаман прошел мимо бойни, которую Даг устроил в сарае, и увидел трех поросят, уже разделанных и подвешенных к потолку за передние ноги. Он понял, что Дагу осталось еще трое. Шаману пришло в голову, что Рэйчел не потерпит в доме ветчины и копченых лопаток, и улыбнулся всем этим непривычным, новым сложностям, которые возникнут в его жизни. Тушки поросят уже были обескровлены, освежеваны, выпотрошены и проварены в кипятке. Они были бледно-розового цвета, и когда он вновь проходил мимо, что-то заставило его остановиться и приглядеться внимательнее к трем небольшим одинаковым отверстиям на крупных венах в их горлышках, с помощью которых Даг выпустил им кровь.

Ранки треугольной формы, похожие на следы на свежем снегу, оставленные лыжными палками. Даже не измеряя их, Шаман точно знал, что размер этих отверстий полностью соответствует ранам на теле Маквы. В смятении он не мог сдвинуться с места.

Когда Даг вернулся с пилой в руках, он спросил:

– Эти отверстия… Как именно ты их сделал?

– О, это особая свиная острога Олдена, – улыбнулся Даг. – Чудная штука. Я так долго упрашивал Олдена сделать мне такую – с тех самых пор, как мне впервые довелось забивать скот у вас. Все упрашивал и упрашивал. А он в ответ только обещал. Знал ведь, что прокалывать свиньям вены намного лучше, чем перерезать им горло. А потом сказал, что так привык к своей остроге, но недавно ее потерял. Так и не сделал мне такую же.

Он помолчал немного и продолжил:

– А когда мы сносили его хижину, то нашли эту острогу – она лежала под полом. Он, должно быть, положил ее туда, когда чинил одну из половиц, и просто заложил досками. Ее даже точить не пришлось.

Шаман схватил острогу. Именно этот инструмент когда-то привел в замешательство Барни Мак-Гована, когда Шаман пытался изобразить его на бумаге в лаборатории больницы Цинциннати, основываясь лишь на описании ран Маква-иквы. Острога была примерно восемнадцати дюймов в длину. С круглой и гладко выточенной рукояткой, за которую было удобно держаться. Как и предполагал его отец во время вскрытия, на последних шести дюймах лезвие расширялось, так что чем глубже оно вонзалось в плоть, тем шире оказывалась рана. Три металлические грани опасно поблескивали, было очевидно, что для остроги была взята лучшая сталь. Олден всегда любил хорошую сталь.

Он представил, как рука с острогой вздымается и опускается. Вздымается и опускается.

И так одиннадцать раз.

Она даже не плакала и не кричала. Он убеждал себя, что она была уже без сознания, была где-то в другом мире, где нет боли и страха. Он всей душой желал, чтобы так все и было на самом деле.

Шаман оставил Дага наедине с работой. Он взял с собой инструмент и пошел по Короткой тропе, осторожно держа его перед собой так, будто он мог превратиться в змею и ужалить его. Он шел сквозь чащу к могиле Маквы и руинам гедоносо-те. На берегу реки он разжал пальцы и бросил острогу в воду.

Та погружалась все глубже и глубже в вешние воды, переливаясь на ярком солнце, как волшебный меч. Но острога отнюдь не была Экскалибуром. И Божья рука не восстала из глубин реки, чтобы подхватить ее и удержать над водой. Вместо этого острога разрезала воды бурного течения и ушла на глубину, оставив на поверхности лишь зыбь. Шаман знал, что река похоронит ее вместе с бременем, которое он нес столько лет – так долго, что уже почти не ощущал его – и которое теперь спало с его плеч, испарившись, как вода.

Церемония

К концу апреля весь снег уже стаял, даже в тех закоулках, где деревья скрывали своими ветвями неглубокие заводи. Те почки, что пробивались на персиковых деревцах, замерзли, но новая жизнь прорастала сквозь темную кору и расцветала весенней зеленью. Тринадцатого мая, в день официальной церемонии закладки камня на ферме Коулов, погода выдалась хорошей. Сразу после обеда Его высокопреосвященство Джеймс Дагэн, епископ Чикагской епархии, сошел с поезда в Рок-Айленде вместе с тремя своими монсеньорами.

Их встретила матушка Мириам Фероция. Она наняла два экипажа, чтобы доставить гостей до фермы, где уже начинали собираться люди. Среди них были местные врачи, монахини из монастыря и священник, который служил у них исповедником. Пришли также основатели города и политики, в том числе – Ник Холден и конгрессмен Джон Карленд. На церемонию сходились и простые горожане. Голос матушки Мириам звенел, когда она приветствовала их, но ее акцент стал более заметным, чем обычно, что случалось с ней тогда, когда она волновалась. Она представила прелатов и попросила епископа Дагэна начать вступительную молитву.

Затем она дала слово Шаману, который показал гостям землю. Епископ, дородный мужчина с румяными щеками и пышной гривой седых волос, явно остался доволен увиденным. Когда они добрались до здания больницы, конгрессмен Карленд произнес короткую речь, в которой рассказал, как много значит будущая больница для его избирателей. Матушка Мириам передала епископу Дагэну лопату, и он сделал первый гребок лопатой так ловко, как будто ему постоянно приходилось это делать. Затем он передал лопату настоятельнице, а та, в свою очередь, отдала ее Шаману. Вслед за ним в открытии поучаствовали присутствующие на церемонии политики и еще несколько человек, которые мечтали рассказать своим внукам о том, что принимали участие в открытии новой больницы Святого Франциска.

Сразу после завершения церемонии все отправились на прием в монастыре. По пути они успели увидеть сад, стадо овец и коз в поле, сарай и, в конце концов, сам монастырь.

Мириам Фероция не стала показывать гостям весь монастырь, желая принять епископа с надлежащим гостеприимством, но так, чтобы при этом не показаться навязчивой. Она справилась просто изумительно, исхитрившись из небогатых продуктов, что были в монастыре, приготовить маленькие сырные пирожки, которые подали теплыми на подносах с чаем и кофе. Все шло просто отлично, но Шаману казалось, будто Мириам Фероция нервничает с каждой минутой все больше. Он видел, как она напряженно смотрит на Ника Холдена, сидящего на роскошном стуле рядом со столом настоятельницы.

Когда Холден поднялся и откланялся, она, казалось, ждала чего-то, то и дело поглядывая на епископа.

Шаман уже виделся и беседовал с епископом на ферме. Теперь он подсел к нему поближе и, когда появилась такая возможность, обратился к нему:

– Ваше преосвященство, вы видите это кресло позади меня?

Епископ озадаченно кивнул:

– Да, конечно.

– Ваше преосвященство, это кресло монахини везли с собой через прерию, когда впервые ехали в этот город. Они зовут его креслом епископа. И они всегда мечтали о том, что в один прекрасный день к ним приедет епископ и займет это прекрасное место.

Епископ Дагэн с серьезным видом кивнул, но его глаза загорелись.

– Доктор Коул, я вижу, вы далеко пойдете, – сказал он.

Епископ был предусмотрительным человеком. Вначале он подошел к конгрессмену и обсудил с ним будущее армейских капелланов в мирное время. Спустя пару минут он вернулся к матушке Мириам Фероции.

– Отойдем в сторонку, матушка, – предложил он. – Нам нужно поговорить.

Он придвинул поближе обычный стул, чтобы на него могла сесть матушка, а сам с удовольствием сел в кресло епископа.

Вскоре они с головой ушли в беседу о делах монастыря. Матушка Мириам Фероция ровно сидела на стуле, не касаясь спинки, и радовалась тому, что епископу было удобно на особом месте, которое принадлежало ему по праву; он покойно оперся на спинку кресла и положил руки на мягкие поручни. Сестра Мария Селестина, подававшая пирожки, заметила, как сияет лицо ее настоятельницы. Она взглянула на сестру Марию Бенедикту, которая как раз наливала гостям кофе, и они обе улыбнулись.