Часть четвертая Глухой мальчик 12 октября 1851 г. 6 страница
– Как жаль, что я не помню звука твоего голоса.
– А музыку ты помнишь?
– Вообще-то нет… Я услышал музыку на следующий день после Рождества, в прошлом году. – Она озадаченно посмотрела на него. – Она мне приснилась.
– И во сне ты действительно слышал музыку?
Он кивнул.
– Я ничего не видел, кроме чьих-то ног. Думаю, скорее всего, это были ноги моего отца. Ты помнишь, как иногда наши родители клали нас спать на полу, а сами играли? Я не видел твоих родителей, но я услышал скрипку и фортепиано. Я не помню, что именно они играли. Я только помню… музыку!
Она едва не потеряла дар речи.
– Им нравится Моцарт; возможно, именно его они и играли, – предположила она и сыграла что-то на фортепиано.
Но он вскоре покачал головой.
– Сейчас для меня это всего лишь вибрация. Та музыка была настоящей. С тех пор я все время пытаюсь снова услышать ее во сне, но у меня ничего не получается.
Он увидел, как блестят ее глаза, и, к его изумлению, она наклонилась к нему и поцеловала прямо в губы. Он поцеловал ее в ответ – это были новые ощущения, словно другой вид музыки, решил он. Каким-то образом его ладонь оказалась у нее на груди и, когда они отстранились друг от друга, осталась лежать там. Возможно, все бы обошлось, если бы он сразу убрал руку. Но, как вибрации музыкальной ноты, он ощутил, как твердеет и тихонько шевелится ее напрягшийся сосок. Шаман надавил на него пальцем, и тогда Рэйчел размахнулась и ударила его по губам.
Она была сильной, так как выросла, работая на ферме. Второй удар чуть не угодил ему в правый глаз. Он сидел молча и даже не пытался защититься. Рэйчел била, сжав пальцы в кулак, и могла бы убить, если бы захотела. Верхняя губа Шамана была разбита, из носа сочилась кровь. Она шарахнулась от него и, отчаянно рыдая, убежала наверх. Им повезло, что никого не было дома. Он пошел за ней.
«Рэйчел… Рэйчел! Рэйчел!» – позвал он. Услышать ответ он не мог, а пойти за девушкой не посмел. Шаман вышел из дома Гайгеров и побрел на овечью ферму, шмыгая носом, чтобы не запачкать кровью платок. Возле дома он встретил Олдена – тот выходил из амбара.
– Святый Боже! Кто тебя так?
– Подрался.
– Ну, это я и сам вижу. Какое облегчение. Я-то уже начал думать, что Алекс – единственный мальчик Коулов, у которого есть хоть капля мужества. А второму тоже досталось?
– Да, и сильно. Намного хуже, чем мне.
– Вот как. Тогда ладно, – весело заявил Олден и ушел.
За ужином Шаману пришлось выслушать несколько длинных нотаций по поводу недопустимости драк.
Утром младшие дети с уважением поглядывали на его боевые раны, в то время как мисс Барнем подчеркнуто их игнорировала. Практически весь день они с Рэйчел не разговаривали, но, к удивлению Шамана, когда уроки закончились, она, как всегда, ждала его во дворе, и они, погрузившись в мрачную тишину, вместе пошли к ее дому.
– Ты рассказала отцу, что я прикоснулся к тебе?
– Нет! – резко ответила она.
– Хорошо. He хотел бы я, чтобы он отхлестал меня, – совершенно серьезно заявил Шаман. Ему приходилось смотреть на Рэйчел, чтобы говорить с ней, и потому он заметил, что ее лицо заливает краска, и смутился, увидев, что она смеется.
– О, Шаман! Бедное твое лицо. Прости меня! – сказала она и сжала его ладонь.
– И ты меня, – произнес он, хотя и не совсем понимал, за что именно приносит извинения.
Они пришли к ней домой. Ее мать накормила их имбирным пирогом. Они поели, сели за стол друг напротив друга и стали делать уроки. Вернувшись в гостиную, Рэйчел села за фортепиано, а Шаман – рядом с ней на скамейку, постаравшись отодвинуться как можно дальше. Он боялся, что случившееся накануне все изменит, но, к его удивлению, ничего плохого не произошло. Тот эпизод просто остался между ними, даря им тепло, словно что-то очень личное, известное им одним, как чашка, из которой они пили вдвоем.
В официальном документе к Робу Джею содержалось требование явиться в суд в Рок-Айленде «на двадцать первый день месяца июня, в лето Господне одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмого, в целях получения гражданства».
День был ясным и теплым, но окна в зале суда были закрыты, потому что заседание проводил достопочтенный Дэниел П. Аллан, а он терпеть не мог мух. Дел слушалось не много, и Роб Джей был уверен, что он очень скоро выйдет отсюда. Судья Аллан стал зачитывать ему слова присяги.
– Клянетесь ли вы отныне отречься от всех иностранных титулов и верности любой другой стране?
– Клянусь, – подтвердил Роб Джей.
– Клянетесь ли вы соблюдать и защищать Конституцию Соединенных Штатов Америки, а также служить в армии?
– Э, нет! Ваша честь, нет, – твердо заявил Роб Джей. Судья Аллан мгновенно оживился и изумленно посмотрел на него. – Я не верю в пользу убийства, сэр, а значит, я никогда не стану принимать участия в военных действиях.
Похоже, эти слова вывели судью Аллана из состояния душевного равновесия. Роджер Мюррей, сидевший за столом секретаря рядом со скамьей, откашлялся.
– Судья, закон говорит, что в подобных случаях кандидат должен доказать, что он решительно не согласен с институтом обязательной военной службы и что служить в армии он не может в связи со своими верованиями. Это означает, что он должен принадлежать некоторой группе, такой как квакеры. Всем известно, что они против насилия.
– Я знаю и сам закон, и его толкование, – едко заметил судья, разъяренный тем, что Мюррей во всеуслышание напомнил ему о законе. Он посмотрел поверх очков. – Вы квакер, доктор Коул?
– Нет, Ваша честь.
– Но тогда кто вы, черт возьми?
– Я не исповедую никакую религию, – ответил Роб Джей и заметил, что судья посмотрел на него так, словно получил личное оскорбление.
– Ваша честь, вы позволите мне подойти к скамье? – произнес чей-то голос из задней части помещения. Роб Джей увидел, что это Стивен Хьюм, служивший юристом на железной дороге с тех самых пор, как Ника Холдена избрали в Конгресс. Судья Аллан дал ему знак приблизиться.
– Конгрессмен, – кивнул судья.
– Судья, – улыбнувшись, поприветствовал его Хьюм. – Хочу лично поручиться за доктора Коула. Он один из самых выдающихся джентльменов в Иллинойсе, и как врач служит людям днем и ночью. Все знают, что его слово крепко. Если он говорит, что не может сражаться из-за своих убеждений, то благоразумному человеку никаких иных доказательств не требуется.
Судья Аллан нахмурился, размышляя, не назвал ли его только что неблагоразумным этот юрист с политическими связями, и решил, что безопаснее всего будет наградить свирепым взглядом несчастного Роджера Мюррея.
– Продолжим процесс натурализации, – объявил он, и Роб Джей без дальнейших проволочек стал гражданином.
Возвращаясь в Холден-Кроссинг, он предался странным, печальным воспоминаниям о родине скоттов, от которой он только что отрекся, но его радовал тот факт, что он стал американцем. Вот только у страны было огромное количество проблем. Американский Верховный Суд решил, что Дред Скотт – раб, раз и навсегда, поскольку Конгресс не имел юридических полномочий на то, чтобы отменять рабство на территории отдельных штатов. Сначала южане возликовали. Но скоро их охватил гнев, потому что лидеры Республиканской партии заявили, что не считают решение суда имеющим обязательную юридическую силу.
Роб Джей был убежден, что вердикт Верховного Суда несправедлив. Жена и старший сын стали яростными сторонниками Юга. Через свой тайник Роб переправил множество беглых рабов в Канаду, и за это время несколько раз попадал в опасные ситуации. Однажды Алекс сказал ему, что накануне ночью увидел на дороге Джорджа Клайберна, приблизительно в миле от овечьей фермы.
– Представляешь, он просто сидел на вершине груженной сеном телеги. В три часа ночи! Ну, что ты об этом скажешь?
– Думаю, что тебе нужно очень постараться, чтобы суметь встать раньше трудолюбивого квакера. Но что ты делал в три часа ночи на дороге? – спросил отец, и сыну пришлось выкручиваться, чтобы обойти стороной тему ночного пьянства и развлечений с женщинами на пару с Мэлом Говардом. Понятно, что вопрос о странных принципах работы Джорджа Клайберна больше не поднимался.
Другой ночью, в тот момент, когда Роб Джей запирал сарай, неожиданно появился Олден.
– Не могу уснуть. У меня закончилась бражка, и тут я вспомнил, что спрятал немного в сарае. – Работник поднял кувшин и предложил присоединиться к нему.
Зная, что алкоголь ослабляет дар, Роб Джей пил редко. Однако, не желая вызывать у Олдена лишних расспросов, он откупорил кувшин, сделал глоток и закашлялся. Олден расхохотался.
Робу очень хотелось, чтобы работник убрался подальше от сарая как можно скорее. В тайнике, по другую сторону двери, прятался пожилой негр с астматическими хрипами. Временами они усиливались, и Роб Джей опасался, что хрипы могут быть услышаны в том месте, где стояли они с Олденом. Но тот никак не хотел уходить. Сидя на корточках, он демонстрировал, как пьют виски чемпионы: засунув палец в ручку, водрузив раскачивающийся кувшин себе на локоть и приподняв последний так, чтобы можно было отправить нужное количество неразбавленного виски прямо в рот.
– В последнее время на ферме тихо? – спросил Роб Джей, вспомнив ночное происшествие со стрельбой.
Олден пожал плечами.
– Чаще всего я вечером моментально засыпаю: устаю от работы. Когда я не сплю, заснуть мне помогает пара глотков.
После смерти Идет Поет вид у Олдена стал куда более усталым.
– Нужно найти еще одного работника, чтобы он помогал тебе работать на ферме, – заметил Роб Джей – наверное, уже в двадцатый раз.
– Трудно отыскать хорошего белого, который согласится работать на дядю. С ниггером я работать не стану, – тут же добавил Олден. На этот раз Роб Джей задумался, насколько хорошо их разговор слышен в сарае.
– Кроме того, теперь со мной работает Алекс, и у него неплохо выходит.
– Правда?
Олден выпрямился. Его шатало. Должно быть, прежде чем прийти за добавкой, он успел влить в себя изрядное количество алкоголя.
– Черт! – возмущенно воскликнул он. – Доктор, вы никогда не отдаете должное этим паршивцам! – Крепко сжимая в руках кувшин, Олден поковылял обратно к своей хижине.
Однажды, когда лето уже катилось к концу, в Холден-Кроссинг забрел пожилой китаец, чье имя так и осталось неизвестным. Когда его отказались обслужить в салуне Нельсона, он нанял проститутку по имени Пенни Дэвис, велев ей купить бутылку виски и отвести его к своей лачуге, где на следующее утро и умер, прямо в ее кровати. Шериф Грэм заявил, что не потерпит в своем городе шлюху, которая делила постель с узкоглазым, а затем предлагала то же самое белым, и он лично принял меры, чтобы Пенни Дэвис покинула Холден-Кроссинг. Затем он распорядился погрузить тело китайца в фургон и доставить его коронеру.
В тот день, когда Роб Джей подошел к своему сараю, его уже ждал Шаман.
– Никогда не видел человека с Востока.
– Этот вот, к сожалению, мертв. Ты ведь знаешь об этом, правда, Шаман?
– Да, папа.
Роб Джей кивнул и открыл замок.
Тело было накрыто простыней, и он убрал ее, свернул и положил в старое деревянное кресло. Его сын был бледен, но спокоен и пристально изучал лежащий на столе труп. Китаец был маленького роста, худым, но мускулистым, глаза у него были закрыты. Цвет его кожи находился где-то посередине между бледностью белого и краснотой индейца. Ногти на ногах у него пожелтели и загрубели, их давно не обрезали; посмотрев на них глазами сына, Роб растрогался.
– А сейчас мне нужно делать свою работу, Шаман.
– Можно мне посмотреть?
– Ты уверен, что хочешь этого?
– Да, папа.
Роб взял скальпель и вскрыл грудную клетку. Оливер Уэнделл Холмс умел театрально представить смерть: Роб же все описал простыми, доступными словами. Он предупредил, что внутренности человека воняют хуже, чем любая дичь, которую мальчику приходилось свежевать, и посоветовал Шаману дышать через рот. Потом он добавил, что остывшая ткань – это уже не человек.
– Что бы ни делало этого человека живым – кое-кто называет это душой, – оно уже оставило его тело.
Лицо Шамана было бледным, но в глазах светился интерес.
– И эта его часть отправляется на небеса?
– Я не знаю, куда она отправляется, – мягко сказал Роб. Взвешивая органы, он позволил Шаману вести записи. – Вильям Фергюсон, мой наставник, часто говорил, что дух оставляет тело, словно опустевший дом, и потому мы должны относиться к телу с почтением и осторожностью, из уважения к человеку, который раньше там обитал.
– Это – сердце, а вот – то, что убило его. – Он удалил орган и положил его Шаману в руки, чтобы он мог рассмотреть потемневший кусок мертвой ткани, торчавшей между мышцей и стенкой предсердия и формой походившей на пузырь.
– Но почему с ним это случилось, папа?
– Я не знаю, Шаман.
Он вернул органы на место и закрыл разрез, и к тому времени, когда они вместе вымыли руки, лицо Шамана снова порозовело.
Выдержка сына порадовала Роба Джея.
– Я тут подумал, – сказал он. – Хочешь иногда проводить исследования здесь, со мной?
– Очень хочу, папа! – просияв, воскликнул Шаман.
– Мне пришло в голову, что, возможно, ты захочешь получить научную степень по естественным наукам. Ты мог бы зарабатывать себе на жизнь, работая учителем, а возможно, и преподавателем колледжа. Как ты считаешь, тебе это могло бы понравиться, а, сынок?
Шаман серьезно посмотрел на него, и его лицо снова помрачнело, когда он стал обдумывать ответ. Наконец он пожал плечами и заявил:
– Возможно.
Учителя
В январе того же года Роб Джей положил в тайник дополнительные одеяла, потому что беглецы с глубокого Юга сильно страдали от холода. Снега выпало меньше, чем обычно, но достаточно, чтобы покрыть обработанные поля и придать им сходство с прерией. Иногда, возвращаясь с ночного вызова домой, он мечтал, что вот поднимет голову и увидит длинную цепь краснокожих, скачущих вслед за шаманом и вождем на выносливых конях по белым, сверкающим, непаханым равнинам. Или из темноты вдруг выйдут массивные горбатые существа и медленно направятся к нему. Он представлял себе, как иней покрывает их косматый коричневый мех, а свет луны мерцает на изогнутых рогах, окрашивая их кончики в зловещий серебристый цвет. Но наяву он ничего не видел, потому что в духов верил даже меньше, чем в Бога.
Наступила весна. Снег растаял, но в этот год обошлось без паводка – реки и ручьи остались в своих берегах. Этой весной он лечил меньше случаев лихорадки, чем обычно. Возможно, эти два факта были как-то связаны между собой. Однако умерло большее количество заболевших. Одним из пациентов, которых он потерял, была Матильда Коуэн, чей муж, Симеон, засадил половину участка на севере городка кукурузой: земля там была очень хорошая, хоть и немного сухая. У них было три маленьких дочери. Молодая женщина умерла, дети остались без матери, предполагалось, что ее муж быстро вступит в повторный брак. Когда Коуэн сделал предложение Дороти Барнем, школьной учительнице, многие удивились. Она сразу же ответила согласием.
Однажды утром, за завтраком, Роб Джей весело фыркнул, рассказывая Саре, что правление школы очень расстроилось.
– Мы-то рассчитывали на то, что Дороти так и останется старой девой. А этот Коуэн – умный парень. Она станет ему хорошей женой.
– Ей очень повезло, – сухо заметила Сара. – Она ведь намного старше его.
– Ну, Симеон Коуэн всего-то на три или четыре года моложе Дороти, – возразил Роб Джей, намазывая булочку маслом. – Разница не такая уж и большая. – И он удивленно улыбнулся, увидев, что его сын, Шаман, согласно кивнул, приняв посильное участие в обсуждении сплетен о своей учительнице.
В последний день работы мисс Барнем в Академии Шаман задержался и подождал, пока остальные не разойдутся по домам, и подошел к ней попрощаться.
– Думаю, мы будем видеться в городе. Я рад, что вы не решили уехать в другое место, чтобы там выйти замуж.
– Я тоже рада, что буду жить в Холден-Кроссинге, Роберт.
– Хочу поблагодарить вас, – смущенно сказал он. Он прекрасно понимал, как много эта теплая и домашняя женщина значила в его жизни.
– Пожалуйста, дорогой мой. – Она сообщила его родителям, что больше не сможет учить его разговаривать: она будет слишком занята на ферме, и с мужем, и с тремя детьми. – Я уверена, что вы с Рэйчел чудесно справитесь и без меня. Кроме того, ты достиг такого уровня, когда в постоянных тренировках уже нет необходимости.
– Вы считаете, что когда я разговариваю, то делаю это точно так же, как и все остальные?
– Ну… – Она ненадолго задумалась. – Не совсем. Когда ты устаешь, у тебя все еще прорываются гортанные звуки. Но теперь ты прекрасно понимаешь, как именно должны звучать слова, и ты говоришь намного более членораздельно, чем некоторые отлично слышащие. Таким образом, отличия есть, но они невелики. – Она заметила, как он встревожился, и успокаивающе сжала его ладонь. – И эти… особенности твоей речи производят просто очаровательное впечатление, – добавила она и обрадовалась, увидев, как просветлело его лицо.
На собственные деньги он купил ей в Рок-Айленде маленький подарок: носовые платки, украшенные бледно-голубым кружевом.
– У меня тоже есть для тебя кое-что, – сказала она и вручила ему томик сонетов Шекспира. – Когда будешь их читать, обязательно вспоминай меня, – велела она ему. – За исключением романтичных, конечно! – дерзко добавила она.
И они вместе посмеялись над этим, прекрасно понимая, что миссис Коуэн может произносить такое, о чем строгая школьная учительница мисс Барнем не смела и мечтать.
С началом активного весеннего судоходства на реке стали происходить случаи утопления. Молодой матрос упал с баржи и пропал из виду где-то вверх по течению. Его тело подхватило придонным потоком и вынесло на поверхность в окрестности Холден-Кроссинга. Никто из команды баржи не мог сказать, откуда он, о нем вообще ничего не знали, кроме того, что звали его Билли. Шериф Грэм отправил труп Робу Джею.
Шаман присутствовал при втором в своей жизни вскрытии и записывал в отцовский блокнот вес каждого органа, одновременно выясняя, что происходит с легкими утопленника. В этот раз наблюдение далось ему тяжелее. Китаец был для него чужим и по возрасту, и по национальности, но сейчас перед ним лежал юноша, лишь на несколько лет старше его брата, и его гибель напомнила Шаману, что и он может умереть. Однако ему удалось выбросить из головы все эти мысли, чтобы наблюдать и учиться.
Закончив процедуру вскрытия, Роб Джей начал вскрывать правую руку трупа пониже запястья.
– Большинство хирургов живет в ужасе перед рукой, – доверительно сообщил он Шаману. – Потому что они плохо знают, как устроена рука. Если ты станешь преподавателем анатомии или физиологии, ты должен досконально изучить ее.
Шаман понял, почему хирурги боятся резать руку: она, казалось, вся состоит из мышц, и сухожилий, и шарнирных суставов. Когда они закончили вскрывать правую руку, отец велел ему самостоятельно проделать то же самое с левой. Мальчик был поражен и испуган.
Отец улыбнулся, прекрасно понимая, что сейчас чувствует его сын.
– Не волнуйся. Что бы ты ни сделал, боли он все равно не почувствует.
Так Шаман провел большую часть того дня: резал, прощупывал, наблюдал, запоминал названия крошечных косточек, выяснял, благодаря чему суставы живых людей могли двигаться.
Несколько недель спустя шериф прислал Робу Джею тело старухи, которая умерла на государственной ферме округа. Шаману очень хотелось возобновить обучение, но отец запретил ему входить в сарай.
– Шаман, ты когда-либо видел женщину без одежды?
– Видел однажды Макву. Она взяла меня с собой в баню и пела песни, пытаясь вернуть мне слух.
Отец изумленно уставился на него, а затем понял, что должен объяснить свое решение.
– Я считаю, что, когда ты в первый раз увидишь тело женщины, она не должна быть уродливой мертвой старухой.
Он кивнул, почувствовав, как лицо заливает краска.
– Это уже не первый раз, папа. Маква же не была старой или уродливой.
– Не была, – согласился отец. Он похлопал Шамана по плечу, и они оба вошли в сарай и заперли за собой дверь.
В июле школьный комитет предложил место учительницы Рэйчел Гайгер. Не было ничего необычного в том, чтобы дать возможность кому-то из старших учеников преподавать в школе, когда открылась соответствующая вакансия. В своем письменном заявлении об отставке Дороти Барнем горячо рекомендовала девушку. Кроме того, как отметил Кэррол Вилкенсон, они могли платить ей зарплату новичка, и она жила у себя дома, а значит, ей не нужно предоставлять жилье.
Это предложение вызвало мучительную нерешительность в семействе Гайгеров, а также – серьезные, недоступные ушам Рэйчел беседы между Лилиан и Джеем.
– Мы и так уже слишком долго все откладываем, – заметил Джей.
– Но год работы в школе даст ей прекрасный опыт, поможет сделать прекрасную партию. Учительница – это так по-американски! – аргументировала Лилиан.
Джейсон вздохнул. Он нежно любил своих сыновей. Дэйв, Герм и Пончик были хорошими, любящими мальчиками. Как и их мать, все трое, кто лучше, кто хуже, играли на фортепиано. Дэйв и Герм хотели учиться играть на духовых инструментах, если родителям удастся найти учителя. Рэйчел была первенцем, единственной дочерью, в которой отец души не чаял, баловал, учил играть на скрипке… Она была папиной дочкой. Джей знал, что придет день – она выйдет замуж и навсегда уйдет из дома. А ему и Лилиан останется только ожидать от нее редких писем. Видеться они будут очень недолго, во время нечастых визитов в дом родителей или в дом ее мужа, возможно, далеко отсюда.
Он решил быть эгоистом и задержать ее в лоне семьи еще какое-то время.
– Хорошо, пусть будет учительницей, – заявил он Лилиан.
Прошло уже несколько лет с тех пор, как наводнением смыло баню Маквы. Все, что осталось, это две каменные стены шести футов длиной, три фута высотой, стоящие на расстоянии двух с половиной футов друг от друга. В августе Шаман взялся возводить над стенами каркас в виде полусферы из молодых побегов деревьев, переплетая их зелеными ивовыми прутьями. Он работал медленно и неумело. Вскоре и отец подключился к этой работе. Они проводили на стройке все свое свободное время. По истечении почти двух недель им удалось приблизительно воссоздать тот облик парной, какой она была в самом начале, когда Маква, Луна и Идет Поет построили ее за несколько часов.
Взяв молодые деревья и ивовые прутья, они сплели ясли размером в рост взрослого человека, и поставили их в баню, так что они касались вершин каменных стен.
У Роба Джея была изодранная бизонья накидка и кусок оленьей кожи. Когда они натянули куски кожи на каркас, значительная его часть осталась открытой.
– Может, одеяло? – предложил Шаман.
– Лучше взять два, положить двойным слоем, иначе она не будет держать пар.
Они испытали парную в сентябре, в первый морозный день. Камни Маквы лежали в точности на том же месте, где она их оставила. Они развели огонь и поставили в него камни, чтобы те хорошенько раскалились. Шаман подошел к парной, закутавшись в одно лишь одеяло, которое сбросил у входа; дрожа, он лег в плетеные ясли. Роб Джей принес горячие камни, используя раздвоенные на конце палки, и положил их под яслями, затем вылил на них несколько ведер холодной воды и плотно закрыл дверь. Шаман лежал в клубах пара, чувствуя, как нарастает влажность. Он вспоминал, как он испугался в первый раз, как прижимался к Макве, спасаясь от высокой температуры и темноты. Он вспомнил странные знаки на ее груди, а когда прижался к ним щекой, они показались ему похожими на шрамы. Рэйчел была не такой плотной и коренастой, как Маква, и грудь у нее была более тяжелой. Мысли о Рэйчел возбудили его, и он занервничал, как бы его отец не вошел и не увидел его состояние. Он заставил себя снова подумать о Макве, вспомнить спокойствие и любовь, которые она излучала, – такие же умиротворяющие, как первые клубы теплого пара. Странно было лежать в парной, куда она заходила столько раз. С каждым годом воспоминания о ней блекли, и он спрашивал себя, зачем кому-то понадобилось убивать ее, откуда берутся плохие люди. Почти не осознавая этого, он начал петь одну из песен, которым она его научила: «Ви-а-я-ни, ни-на не-ни-се-ке-ви-то-се-ме-не ни-на… – Куда бы ты ни пошел, я иду рядом с тобой, сын мой».
Скоро отец принес еще несколько горячих камней и обдал их холодной водой. Пар заполнил баню. Шаман терпел, сколько мог, и хорошо пропотел. Когда дышать стало невмоготу, он спрыгнул с яслей, выскочил на морозный воздух и окунулся в ледяную реку. В первое мгновение ему показалось, что это последняя баня в его жизни. Но кровь вновь побежала в его жилах, он забил руками по воде и поплыл к берегу. Издав боевой клич сауков, вылетел из воды и побежал в сарай, энергично вытерся насухо и нырнул в теплую одежду.
Видя, какое громадное удовольствие испытал его сын, отец тоже захотел попариться. Теперь пришел черед Шамана нагревать, носить и обливать водой камни.
Наконец, разгоряченные и довольные, они вернулись домой. Из-за бани они пропустили время ужина. Мать Шамана, обидевшись, оставила их тарелки на столе, и еда совершенно остыла. Им пришлось обойтись без супа и соскрести с баранины застывший жир. Труды отца с сыном по восстановлению парной стоили тех блаженных минут, которые они испытали, Маква знала толк в банных процедурах.
Начались занятия в школе. Рэйчел обнаружила, что работа учительницы дается ей легко. Ежедневное расписание было ей хорошо знакомо: уроки, классная работа, пение, домашние задания…
Шаман лучше ее разбирался в математике, и она попросила его вести занятия по арифметике. Хотя ему не платили, Рэйчел хвалила его перед родителями и правлением школы, и ему нравилось вместе с ней планировать уроки.
Хотя мисс Барнем и сказала о том, что, возможно, ему уже нет необходимости выполнять упражнения для голоса, друзья продолжали заниматься. Теперь, когда Рэйчел стала учительницей, они проводили тренировки в Академии, после того, как дети уходили по домам, за исключением тех упражнений, для которых нужно было воспользоваться фортепиано. Шаман любил сидеть рядом с ней на скамье у инструмента, но куда большее удовольствие он получал, когда они оставались в школе наедине.
Ученики всегда шутили над тем, что мисс Барнем, похоже, никогда не отлучается в туалет, а теперь и Рэйчел демонстрировала аналогичное терпение. Едва дождавшись, когда все уйдут, она сразу же бежала в уборную. В отсутствие Рэйчел Шаман много думал над тем, что она носила под юбками. Старший рассказал Шаману, что, когда он сделал «это» с Петти Драккер, ему пришлось помочь ей выбраться из старого дырявого нижнего белья, которое принадлежало ее отцу. Шаман знал, что большинство женщин носит либо кринолины из китового уса, либо сорочки из конского волоса: от них все тело чесалось, но они давали больше тепла. Рэйчел холод не любила. Когда она возвращалась, то вешала свой плащ на крючок и спешила к печке, где грела сначала грудь, а потом и спину.
Она только месяц проработала учительницей, когда пришло время ехать в Пеорию вместе с семьей на Святые дни. Шаман половину октября заменял ее, и за это ему заплатили. Ученики уже привыкли к его манере обучения, поскольку он вел у них занятия по арифметике. Они знали, что ему нужно видеть их губы, чтобы понимать их. В первое утро Ренди Вильямс, самый младший сын кузнеца, отпустил какую-то шутку, повернувшись спиной к учителю. Дети засмеялись. Шаман спокойно кивнул и спросил Ренди, не хочет ли тот повисеть вниз головой. Он был крупнее большинства мужчин, которых они знали, и улыбки тут же исчезли с их лиц, а Ренди немного дрожащим голосом ответил, что нет, этого он совершенно не хочет. И оставшуюся часть этих двух недель работать с ними было легко.
В Холден-Кроссинг Рэйчел приехала в подавленном состоянии. Когда дети ушли, она вернулась из уборной, дрожа и плача.
Шаман подошел к ней и обнял. Она не стала сопротивляться, а просто стояла между ним и печкой, закрыв глаза.
– Я ненавижу Пеорию, – спокойно объявила она. – Ненавижу встречаться с таким количеством людей. Мои мать и отец… они всем обо мне рассказывали.
Ему показалось вполне логичным, что они гордятся ею. Кроме того, в ближайший год ей не нужно будет ездить в Пеорию. Он ничего не сказал. Даже не мечтая поцеловать ее, он был счастлив от возможности просто стоять рядом с ней, касаясь ее нежного тела, будучи уверенным в том, что между мужчиной и женщиной не может быть ничего прекраснее. Но неожиданно она резко отстранилась и устремила на него взгляд серьезных, заплаканных глаз.
– Ты мой самый верный друг.
– Да, – только и сказал он.
Два случая стали откровением для Роба Джея. Морозным ноябрьским утром Шаман остановил его по дороге к амбару.
– Я вчера ходил в гости к мисс Барнем – то есть к миссис Коуэн. Она просила передать тебе и маме ее наилучшие пожелания.
Роб Джей улыбнулся.
– Вот как? Весьма тронут. Думаю, она постепенно привыкает к жизни на ферме Коуэна?
– Да. Малышкам она, кажется, понравилась. Конечно, там очень много работы, а их всего двое. – Он посмотрел на отца. – Папа! Скажи, а таких браков, как у них, много? Ну, таких, когда женщина старше своего мужа?
– Да ты ведь знаешь, Шаман, что обычно бывает наоборот, но не всегда. Думаю, таких браков достаточно. – Он ждал, что беседа свернет куда-нибудь, но сын просто кивнул и пошел к Академии, а Роб вошел в сарай и оседлал лошадь.