История о шести стаканах виски и 48 презервативах

Еще во времена Советского Союза, по-моему, в 1990 году, мы впервые, целой делегацией, поехали в Соединенные Штаты Америки. О, как хотелось тогда там побывать! Как хотелось доказать американцам, что мы - представители главной конкурирующей сверхдержавы - тоже чего-то стоим, даже несмотря на то, что у нас в магазинах, как говорится, шаром покати! О, как волнительно было встретиться с нашими главными соперниками в мире!

В самолете, который нес нас в Америку, я сидел с высоко поднятой головой. Когда нам принесли вполне приличную еду, да еще и предложили на выбор горячее трех видов, я гордо отказался, изображая из себя... перед нашими стюардессами... беспредельно сытого человека.

Мы долетели. Чередой замелькали американские города: Нью-Йорк (где я сумел съездить на Брайтон-Бич в поисках тогда любимой мною певицы Любы Успенской), Атланта (где я впервые пыжился читать лекции на английском), Даллас (где я впервые поцеловал руку негритянки) и, наконец, мы приехали в Лос-Анджелес.

В Лос-Анджелесе нас встречала какая-то крупная фирма, которая по случаю приезда советской делегации устроила вечернику. Часа три мы все ходили со стаканами виски в руках, всем своим видом показывая, что нам совсем не хочется опрокинуть эту (в общем-то мизерную) дозу залпом, а хочется все время это ужасное бурбонское виски... смаковать, боясь нечаянно отхлебнуть больше положенного. Да и в душе негодовать по поводу того, что... если у тебя мало виски в стакане останется, то все подумают, что ты «дорвался до халявы».

Короче говоря, надоело это хождение с недопитым стаканом виски в руках. Да и... извините, жрать хотелось. «Русский салат Оливье»... перед глазами так и мерещился.

Наконец, нас усадили за стол. Еды за столом было немного, но ^мы смекнули, что если все порции доедать до конца, то можно и наесться... если с хлебом. А хлеба (белого!) было предостаточно.

Во главе длинного стола посадили самого главного американца польского происхождения (то ли Подколодный, то ли Подза-борный, не помню точно), а напротив, с другой стороны стола, предложили сесть мне. Но я увернулся и посадил на это место Натана Евсеевича Сельского - моего первого заместителя (еврейского происхождения). Справа от него сел Рафик Талгатович Нигматул-лин (мой заместитель по науке, татарин), а слева сел я. И вся эта многонациональная братия одинаково вожделенно поглядывала на еду, от которой жутко пахло чесноком.

Добавлю еще, что справа от Рафика Талгатовича Нигматулли-на села американка. Блеклая такая, невзрачная. Молодой старостью от нее веяло.

— Жрать-то сразу неудобно как-то... - вполголоса по-русскипроговорил Рафик Талгатович Нигматуллин.

Вдруг Натан Евсеевич Сельский встал и зычно, по-русски, сказал:

— Эрнст, переводи! Я хочу показать, как пьют русские!

Я перевел. Все оживились и кто-то даже, отщипнув от лежащей напротив булочки кусочек, быстро его проглотил.

— Рафик, наливай! - скомандовал Натан. - Виски... как его там...

— Бурбонское.

— Его наливай.

— Куда?

— В стакан. Полный наливай!

— Натан! Ты же охренеешь от этой дозы! - округлил глаза Рафик.

— Наливай, говорю! До краев наливай! За Родину... сам понимаешь !

Рафик Талгатович Нигматуллин налил полный стакан бурбон-ского виски.

— Полнее лей, Рафик! - добавил Натан.Рафик долил.

— Леди и джентльмены... Эрнст, переводи... - сказал Натан,встав. - Я хочу показать, как пьют русские.

—The way Russians can drink! - торжественно перевел я, тоже встав. Все уставились на Натана.

Натан гордо поднял голову и, издав звук «Ху», четырьмя глотками выпил полный стакан виски.

— Х-р-р, - прокряхтел Натан. - Эрнст, переводи - после первой не закусываю!

— — After the first one - nosnack! - перевел я.

Американцы зашумели. Было видно, что под шумок многие из них оторвали по кусочку белого хлеба и незаметно сунули его в рот.

Но главный американец (то ли Подколодный, то ли Подзаборный*), тоже вскинул голову и важно сказал:

— А я хочу показать, какпьют американцы! Налейтемне!

Ему, как и Натану, налили полный стакан виски. Даже сверху полилось.

Он (то ли Подколодный, то ли Подзаборный) встал и тоже в четыре глотка выпил стакан виски, после чего прохрипел:

— Х-р-р, после первой тоже... х-р-р... не закусываю. Американец, когда пьет - не ест!

Натан Евсеевич Сельский твердым взглядом посмотрел на Рафика Талгатовича Нигматуллина и тихо, почти шепотом, проговорил:

— Лей еще, Рафик!

— Сколько?

— Полную лей, б...! За Родину, сам понимаешь, пью! Рафик чуть-чуть не долил.

— Лей больше! Лей больше! - закричали американцы.

— Чо они говорят? - спросил меня Натан.

— Долить надо, говорят.

— Лей с верхом, Рафик! - твердо сказал Натан.

Натан встал, взял стакан, расплескивая виски, и снова, смачно выдохнув, выпил.

— Не помню точно.Х-р-р, - вырвалось из горла Натана.

— О-ох! - восторженно пронеслось в зале. Натан понюхал рукав, и причмокнув, сказал:

— Эрнст, переведи! Вторую я занюхиваю рукавом.

Но я, забыв, как по-английски называется рукав, перевел примитивно:

— After second - no snack too! (После второй - тоже нет закуся!).

Главный американец польского происхождения, видимо уловив смысл русского слова «рукав», повелел налить ему еще стакан виски, встал и, даже не издав звука «Ху», выпил его до дна, тоже занюхав рукавом.

— О-о-о! - возбужденно пронеслось в зале.

— Смотри-ка, они тоже про рукав понимают, - произнес Рафик.

— Рафик! Лей третью! - грозно перебил его Натан.

Рафик Талгатович Нигматуллин уверенной рукой бывшего комсомольского работника налил третий стакан виски. Тоже до краев.

Натан Евсеевич Сельский весело встал, лихо взял стакан виски и, традиционно выдохнув «Ху», опрокинул его.

— А-а-х! - благоговейно выдохнули в зале, даже оторвав взглядот булочек.

А Натан протянул... уже не столь уверенную руку... к веточке петрушки, элегантно оторвал от нее микроскопический листочек, положил его на язык, сделал вид, что зажевал и сказал:

— Эрнст, переводи! После третьей можно закусить. Я перевел.

— О-о-о! - закричали все.

Раздались хлопки. А двое - мужчина и женщина (по-моему, не польского происхождения) начали скандировать, хлопая в ладоши".

— Ра-ша! Ра-ша! (Россия! Россия!).

Натан дернулся, чтобы выпить еще и четвертую. Но Рафик его остановил.

— Умрешь! - сказал он и сделал дикие глаза.

В это время главный американец встал и, нисколько не шатаясь, громко сказал:

— Наливай третью!

Потом он поднял стакан виски, налитый до краев.Натан сверлил его взглядом, как бы телепатируя:

— Не сможешь, б...!

Американец сделал три больших глотка и приостановился. —- Не лезет в него больше! - пошатываясь на стуле, произнес

Натан.

Американец оторвал от губ недопитый на одну четверть стакан виски.

— У-у-у! - разнеслось в зале.

И тут одна дама смело взяла ложку, положила себе в тарелку еды и, прихватив по пути булочку, размером с небольшой туфель, начала есть, сохраняя невозмутимое выражение на жующем лице. Ее примеру поспешно последовали остальные. Мы тоже начали кушать.

За Натаном ухаживал Рафик.

— «Оливье» положи! - проговорил Натан, упрямо уставившись в тарелку.

— Здесь нет «Оливье»! Здесь только листы салата вперемежку с накрошенной колбасой.

— Не может быть, чтобы не было «Оливье»! - Натан пошатнулся на стуле.

— «Оливье» точно нет. Есть мясо, которое я тебе положил. Тебе надо есть, - Рафик заботливо пододвинул тарелку.

— Ешь больше! - сказал я Натану тоже.

— А вдруг подумают, что я сюда жрать пришел!

— Не подумают, Натан! Посмотри, все на полную катушку жрут.

— Ну ладно тогда.

Я обратил внимание на ту блеклую американку, которая сидела рядом с Рафиком Талгаговичем Нигматуллиным. Она как-то раскраснелась и с восторгом поглядывала на Натана, который достойно, медленно пережевывая, ел мясо с хлебом. А Рафик что-то шептал ей в ухо.

— Yes, yes, yes! Tomorrow (Да, да, да! Завтра), - слышалосьиногда.

А «Оливье» точно нет? - снова спросил Натан. Нет. Здесь не бывает «Оливье». Ешь мясо. Хочешь, салата положу с накрошенной колбасой! - ответил Рафик.— Положи...

Я опять обратил внимание на перешептывания Рафика с блеклой американкой.

— Tomorrow at six o'clock (завтра в шесть часов), - услышал яее голос.

Я понял, что Рафик Талгатович Нигматуллин договорился с этой американкой о свидании, то есть, как говорится, «забил стрелку».

Натан, конечно, говорил с трудом (по-русски!), но говорил, по поводу или без повода приговаривая «Иес». А главного американца (ну того, польского происхождения) на противоположном конце стола вело и даже уже стало мотать на стуле. Но он пока еще держался.

Замегив, что соперник начал «скисать», Натан грузно встал и громко, для всех, по-русски сказал:

— Рафик, наливай еще!

— Полную?

— Полную лей, бля!

Натан Евсеевич Сельский почти залпом выпил четвертый стакан бурбона и, издав уже традиционный звук «Х-р-р», по слогам произнес:

— Эр-нст, пере-веди! Бур-бон-ское вис-ки луч-ше, чем шот-ланд-ское.

Я перевел. Зал затих.

А Натан оперся руками о стол и, не садясь, стал, сверлить взглядом соперника по выпивке, которого уже прямо-таки валило со стула. Ему, бедному, видимо, очень хотелось лечь, но он терпел.

— Курить хочется, мужики, спасу нет! Жаль «Оливье» нет, кудаможно окурок воткнуть, - чистосердечно признался Натан. - Может, Эрнст, закурим, а?!

В этот момент главного американца так мотнуло на стуле, что он чуть было не упал. Но в последний момент он схватился за край стола, встал и гордо сказал:

— Наливай!

Ему долили до краев. Натан сверлил его свирепым взглядом. Блеклая американка смотрела на все это с ужасом.Главный американец польского происхождения взял стакан в руки, качнулся и... вдруг сел, чуть не выронив стакан. А потом он мотнулся на стуле и лег лицом на стол.

— Отключился! - победно констатировал Натан. - А долго держался! Молодец! Хорошо, что рядом салата не было, а то бы в него вмазался!

Главного американца быстренько увели под руки. Подали второе. Натан под второе выпил еще два стакана виски. Американцы с восторгом смотрели на него.

А потом, в номере гостиницы, мы долго откачивали Натана. Его, конечно же, безудержно рвало, но он, как говорится, выжил.

Утром мы, конечно же, проснулись в обед. Попили чаю, позавтракали и, естественно, опохмелились. Никаких планов у нас в этот день не было. Все говорили о героическом поступке Натана.

А в полшестого вечера Рафик Талгатович Нигматуллин собрался на свидание с американкой, той самой... блеклой.

Жили мы на десятом этаже гостиницы. А спускаться вниз, конечно же, с похмелья было тяжело. А Рафику назначили встречу именно там, где в качестве то ли администратора, то ли кассира работала эта блеклая американка.

Мы, конечно же, началиговорить Рафику, что в Америке полным полно венерических заболеваний, вплотьДо СПИДа, и порекомендовали ему купить презервативы заранее. Натан, кстати,вспомнил, что на первомэтаже он видел презервативы в киоске, куда и предложил зайти Рафику. А потом мы раздухарились до такой степени, что во всех красках представили, как каждый из нас будет спать с несколькими американками, да еще и по несколько раз... в итоге мы заказали Рафику попутно купить аж 48 презервативов. Спускаться самим было лень.

Вскоре Рафик Талгатович Нигматуллин ушел на свидание. А минут через сорок он вернулся обратно и, грозно посмотрев на нас, бросил на кровать кучу презервативов.

— Нате, берите! Из-за них все!

— Что случилось? - спросили мы Рафика.

— Из-за вас все так получилось...

— А в чем, собственно, дело?! - удивились мы.

— Дело было так, - начал возбужденно рассказывать Рафик. -Я пришел на свидание ровно во столько, во сколько мы договаривались. Она, эта американка...

— Та самая, блеклая? - перебил Натан, икнув.

— Да, та самая.

— И чо ты в ней, Рафик...

— Так вот, - перебил Натана Рафик, - она, эта... самая... американка, мне говорит, что она хотела бы «мейк-ап» сделать, на что у нее, говорит, уйдет минут пятнадцать.

— Чего-чего сделать? - не понял Натан.

— Мейк-ап... сделать.

— А чо это такое?

— Ну... прихорошиться, помазаться...

— Чем помазаться?

— Ну... - Рафик сердито взглянул на Натана, - губы помазать, ресницы подкрасить... Одним словом, наложить макияж, намара-фетиться, короче.

— А-а-а... Понятно, блеклая.

— Так вот, - не унимался Рафик, - думаю я, что в течение этих пятнадцати минут схожу я в киоск и куплю вам... да и себе... презервативы. Что просто так стоять-то!

— И что дальше?

— Подошел я к киоску... а их, презервативов-то, море! Размеры даже на них написаны.

И какой ты нам размер купил? - хихикнул Натан.— Да средний взял, - Рафик сердито махнул на Натана рукой. - Но суть не в этом.

- А в чем?

__Ав том, что я попросил... презервативов... аж 48 штук! А продавщица, вожделенно взглянув на меня, достала кучу пакетиков, в которых лежат презервативы, и начала считать их: уан, ту, ери, фор, файв...

— Ну и чо?

— Да дело в том, - Рафик насупился, - что я почувствовал, что кто-то смотрит на меня сзади. А продавщица продолжает считать: тен, илевен, твелф... Затылком чую, что кто-то на меня смотрит. Обернуться даже боюсь. А продавщица считает: твенти, твенти-уан, твенти-ту...

— И что дальше? - Натан пристально посмотрел на Рафика.

— Я, короче говоря, оборачиваюсь... - Рафик вытер пот со лба рукой, - и вижу, что позади меня стоит она, а мне тут... презервативы отсчитывают!

— Блеклая, что ли, стояла сзади? - вставился Натан, опять икнув.

— Да, - выдохнул Рафик, - она стояла сзади, она...

— Точно блеклая? - уже с издевкой переспросил Натан.

— Да, да, - Рафик недовольно повел глазами. - Она... эта... женщина, которой я назначил свидание, пришла, видимо, тоже в киоск, чтобы купить, может быть, губную помаду, которой у нее, может быть, и не было... никогда.

— Так она ее купила... помаду-то?

— Не в помаде дело! - Рафик аж заерзал на месте. - А в том, что продавщица продолжала считать презервативы: форти, форти-уан, форти-ту... Я в панике обернулся еще раз и увидел ее налитые ужасом глаза. Я понял...

— Так это же хорошо, Рафик! - Натан опять икнул.

— И в этот момент, - продолжал Рафик, не обращая внимания на слова Натана, - продавщица досчитала до сорока восьми. «Форти эит», - победно сказала она, да еще и добавила что-то типа того, что не хотели бы вы еще подкупить презервативов, а то вдруг не хватит... Меня бросило в жар. Я не знал, куда провалиться от сты-Да. Я опять обернулся назад. Она...Блеклая? - не унимался Натан.

— Да! Да! Да! Она... как ее... стояла, широко раскрыв глаза. Я засунул все сорок восемь презервативов в мешок, расплатился а... когда обернулся вновь, ее уже след простыл.

— Испугалась, - задумчиво проговорил Натан.

— Я, - продолжал Рафик, - вместе с этими... презервативами... прождал ее почти полчаса в том месте, где мы условились, но ее... будто корова языком слизнула.

Мы, конечно же, хохотали и даже выпили за это. Вспомнили, конечно же, еще раз шесть стаканов виски, выпитые Натаном. А потом Натан сказал:

— Понятно, почему она испугалась. Подумала, наверное, чтоесли русские могут так пить, то они также могут и... любить! Ты...доказал это, Рафик!!!

Сантехнический этюд № 6

Открылась дверь и в кабинет зашел... ко-нечно же, завхоз... А кто же еще?

— Как успехи? - предвкушая очередную «умную» беседу, с улыбкой спросил я.

— Докладаю, шеф! Веревку к дыре, то есть... к трубе, привязали. Разноцветная такая веревка, с бахромой, пряжкой и побрякушками. Теперь дыру точно не потеряем!

— Что это за веревка такая?

— Да у Олега-сантехника нашлась. Говорит, что когда Любка-раздатчица в слизи около лужайки распласталась, то у нее аж пояс от платья отлетел! А Олег его, пояс этот, и подобрал. Вот он для дела и сгодился.

— А что пояс этот обратно Любке-раздатчице не отдали-то?

— Так я у Олежки, шеф, тоже это спрашивал. А он говорит, что у Любки такие глаза после падения в слизь были, что даже подойти близко страшно было, не то что пояс... весь в слизи и... г... отдавать! Стоял говорит, стоял, с поясом в руке, а отдать так и не решился...

— Любка, значит, без пояса ушла?

Натурально, шеф, без пояса. А сейчас этот пояс аккурат на дыре висит. Хорошо замотан, очень хорошо, не то, что мышь та...белая. Из жижи пояс этот разноцветный торчит и на поверхности ее жижи, лежит как змея. Олег говорит, что как на пояс взглянет, то сразу Любку-раздатчицу и вспоминает... Ее и то, как она... в это самое... вляпалась.

— М-да...

— А мышь белая, которой мы дыру обозначали, и в самом деле, шеф, куда-то исчезла. Ты был прав, шеф, что мышь - это не ориентир!

— А другие мыши из жижи не всплыли?

— Нет, шеф, не всплыли. Видать больше ни одной не утопло. Все, вроде как, оглядел в подвале.

— А куда мышь-ориентир могла подеваться?

— Олег, когда Любкиным поясом узел на дыре завязывал, говорил, что вроде что-то под узлом хрустнуло. Не могу исключить, шеф, что мышь под узел попалась. Раздавил он ее, наверное... поясом-то. В жиже, ведь, шеф, ни хера не видать!

— А пояс-то Любке будете отдавать?

— А чо не отдать-то?! Помоем и отдадим. А если мышь в узел попалась - отскоблим.

— А Олег-то, никого больше по лбу не щелкал?

— Нет, шеф, не щелкал. Себя, правда, щелкнул, когда я ему сказал, что мышь - это не ориентир, и надо веревку... ну... пояс Любкин... для ориентира привязать. Скажу тебе честно, шеф, что когда я после тебя к Олегу пришел, мышь эта, ну... ориентир, уже подевалась куда-то. Второй раз потонула, наверное... в жиже. Так что Олег еще раз дыру нащупывал. А потом еще в другой конец подвала... по жиже... пробирался... за поясом Любкиным. А когда пришел, опять дыру потерял. Обратно в жиже шариться пришлось. Да еще хрустнуло что-то, под поясом... Любкиным. Утопленница, Думаю, под узел попалась, наверное. Ну, в общем, шеф, приключений было - по самые уши. Вот Олег себя по лбу и щелкнул.

— Ну, пояс-то... Любкин... сейчас надежно висит?

— Не висит, шеф, а лежит. На жиже лежит. Как змея лежит, Цветастый такой... Про Любку напоминает.

— А не утонет? Как мышь...

— Где?

— В жиже, е-к-л-м-н!Не должен, шеф. Пояс легче мыши.

— Так ты же говорил, что он с пряжкой! Пряжка может и потопить... пояс этот... ориентировочный.

— Ты прав, шеф. Пряжка может и утопить... Эх! Ну до чего же Олежка тупой, а?! Догадаться не мог, чтобы пояс этот, Люб-кин, в руке все время держать. Курить, ведь, зараза, в другой конец подвала ходит! Там жижа, говорит, помельче. А пояс этот на поверхности жижи лежит! Пряжка сверху блестела, точно помню. Хорошо, если под пряжкой труба оказалась. А если нет, точно ведь утонет, а! Весь пояс за собой потянет! Эх! Пойду, шеф, проверю! - Растроенный завхоз удалился.

Мумия

Меня уже не очень тянуло на романтические мысли. А потом я отметил, что меня Олег-сантехник, слава богу, еще не щелкал по лбу, и постарался заставить себя мыслить серьезно. Я повторял, перефразируя Ленина: «Думать, думать и еще раз думать», но мысли по инерции крутились вокруг... Люб-киного пояса, который, может, все же не утонул, если под пряжку попался, к счастью, кусок... трубы.

Но я упрямо склонил голову и снова попытался заставить себя думать. Мне, может, хотелось думать о вечном и о мироздании, но образ этого... Любкиного пояса... мешал мне. А я выдавливал из себя мысли, сильно выдавливал.

В конце концов я отчаялся. Я понял, что ничего у меня сейчас не получится.

Я встал, вышел в другую комнату, включил телевизор и разжег камин. Огонь костра (я так часто называю свой камин) быстро настроил меня на романтический лад. Что-то возвышенное появилось в душе. Любкин пояс как-то незаметно ушел на второй план. По телевизору шел какой-то фильм. Американский, конечно же. Какой же еще?! Кажется, это была «Мумия». А мне это было интересно.

Я сел в кресло, выпил рюмку водки, закусил ее куском колбасы с огурцом и хлебом и углубился в фильм. Минут десять-пят-надцать я смотрел внимательно, а потом незаметно уснул и минут через двадцать проснулся от того, что у меня затекла шея.— Ух' - сказал я, просыпаясь.

А фильм все продолжался. Смелые американские ребята, среди которых была, конечно же, и одна вполне приличная женщина, которая лучше всех стреляла из пистолета, громили одну гробницу задругой в поисках злой мумии, преследовавшей искателей сокровищ фараонов. В конце концов эти бравые ребята взорвали все подземелье с несметными сокровищами и, конечно же, от взрыва долго и красиво летели, планируя в горизонтальном положении, но остались целы и невредимы. А потом, когда режиссер смачно показывал корчащуюся в огне мумию (защитника древних сокровищ!) и погибающие в огне сокровища, один из американских ребят сказал: «Ну что ж! Золота нам не досталось... Зато мы уничтожили все!». Благородство было нарисовано на роботоподобных лицах этих ребят и этой вполне приличной на вид женщины.

А у меня возникло внутреннее негодование. Мне даже стало противно оттого, что, пусть даже в фильме, но эти «ребята» посягнули на древность, тупо и разрушительно посягнули, посягнули в угоду своему желанию достать золото... и у меня возникло стойкое отвращение к этому голливудскому фильму, этому тупому режиссеру и, вместе с ним, к той стране, где сделали этот фильм, и где нет той «духовной цензуры», которая, извините, нужна... иногда.

Реклама.Телевизор я смотрю редко, но Феномен обратной реакциисо смаком. Моя память устроена так, что я все и вся запоминаю, даже всякую дрянь и чепуху. Рекламу я никогда не смотрю (я ее тут же переключаю), поскольку омерзительные жующие физиономии, сразу вызывают отвращение к любому рекламируемому продукту. Но самое противное в том, что потом самому невольно хочется жевать, чувствуя себя полным идиотом, получающим примитивную плебейскую радость от пережевывания того, что так долго мелькало на телеэкране. А иногда даже хочет-^Ся--- извините... примерить новейшие прокладки.

Реклама, за которую, говорят, платят бешеные деньги (а может, врут, что платят!), на мой взгляд, уже вызвала обратную реакцию у людей. Люди знают, что фирма-производитель в пролете не оста нется и цену рекламы добавит к цене продукта, да еще и рекламой (обязательно тупой, а как же еще!) будет наводить атмосферу примитивного чревоугодничества весь вечер, когда хочется, может, о духовном подумать.

И лишь некоторые люди понимают, что через безумно дорогую рекламу отмываются деньги фирмы-производителя, когда производитель говорит представителю рекламной фирмы примерно такое: — Слышь, Вась, я тебе за твою плебейскую рекламу такую сумму перевел, что ты уж, будь добр, половину верни мне... наличкой. Понял?!

Однако, дорогой читатель, ничто не может устоять перед массовым мнением людей. Времена изменились, господа! Наступило новое тысячелетие - тысячелетие духовного развития! И в этом процессе духовного развития, определенном, наверное, Богом, чревоугод-нические призывы к тому, что самым главным в жизни являются плебейское жевание какого-нибудь «Орбита белоснежного» или демонстративное поедание чипсов, выглядят так нелепо, так чуждо! Голодных в нашей стране уже нет, а каша (пусть даже каша!), которую, кстати, не рекламируют, является очень сытным продуктом!

Ничто в этом мире не может устоять перед Богом; как Бог определил, так и будет. И как бы ни старались рекламодатели повернуть человечество в сторону радости... от жратвы, ничего у них неолучится. Какой-то грандиозный молох перемалывает в муку «ра-пость от жратвы» и вызывает эффект отторжения назойливого чревоугодничества, когда... духовное уже стучится в двери. Жизнь -она полосатая, господа! Еще вчера мы радовались «жратве», а сегодня уже хотим чего-то другого. Устарела рекламная продукция! Как старуха смотрится! Что-то другое просится. А просится хотя бы то, что мы, по природе своей вынужденные принимать пищу, хотим видеть рекламу продуктов питания и прочих атрибутов банальной материальной жизни в виде ненавязчивых информационных сообщений, а не в виде омерзительных кривляющихся рож. А после этого, обязательно, для баланса, хотелось бы увидеть на экране что-нибудь о Красоте, Счастье, Любви - о чем-нибудь высоко духовном, что, кстати, будоражит людей значительно больше, чем прокладки, перхоть, кариес, хрустящий картофель или сверхбелоснежная жевательная резинка. Ведь Любовь создала нас -Любовь Бога или мощнейшая энергия Бога, называемая Любовью, которая впиталась в нас вместе с Созиданием и от которой, извините, нам деваться некуда. А Любовь, господа, надо бы, вообще-то, пропагандировать, даже насаждать Любовь, потому что она находится в центре Созидания. И тогда мы, господа, поймем, что любить хрустящий картофель или прокладки и, тем более, белоснежный «Орбит», вряд ли возможно, - их можно только использовать, чтобы они помогали нам, людям, быть более свободными и всю свою человеческую потенцию направлять в сторону Любви к людям, а не в сторону ублажения пищеварительных наклонностей самого себя - любимого. Пропагандой чревоугодной или... менструальной похоти можно назвать рекламу.

И поэтому нам, Людям, у которых возникает (или уже возник) феномен обратной реакции от бездуховной рекламы под сенью «Ты, °ася, отвали мне половину кровных, заплаченных за твою поганую рекламу!», остается только желать, чтобы и в рекламном бизнесе наконец-то появились бы духовные люди, которые смогут... смогут хоть иногда произнести слово Любовь... не в отношении ^с°ка или прокладок, а в отношении Человека. Ведь это кощунственно «любить» прокладки или чипсы, когда... люди забывают о люб-^ви Друг к другу.И поверьте мне, дорогой читатель, что Ваши мысли не уйдут в никуда, - они сделают свое дело. Они будут точить, точить, и доточат до того, что мы когда-нибудь с душевным удовлетворением будем смотреть телевизор, в том числе и... рекламу... духовную.