Depeche Mode «Walking In My Shoes»
Следи за собой, будь осторожен…
Кино «Следи за собой»
Это было очень... ново. И странно: неописуемая смесь эмоций. Изумление — как может настоящий живой человек быть таким крошечным, точно кукла? Страх — уронить, неловко повернуть, сделать больно. Нежность... невероятная, неиспытанная доселе всепоглощающая нежность к беззащитному крохе на руках. Хотелось укутать его в пуховое одеяльце, в плотный кокон заклинаний, и не подпускать никого ближе, чем на десять футов. Когда Бланш осторожно забрала мальчика, чтобы Доминик его покормила, Драко явственно ощутил внутри странный протест. Будь это возможно, он забрал бы его ото всех, чтобы владеть единолично... Острый приступ собственничества ужаснул самого Малфоя. Он с детства хотел быть похожим на отца — и был уверен, что будет... но не думал об этом в таком ключе. Драко представил, как отец забрал бы его у Нарциссы, запретив им общаться на темы глубже цвета парадной мантии или пожеланий насчет ужина, и почувствовал себя сиротой. Мерлин, неужели это неизбежно?.. Этот кроха еще не знает даже, что он, Драко Малфой, его отец, а тот уже делит его с остальным миром. Драко мучительно понимал: нельзя противопоставлять себя всему и всем, нельзя канонизировать себя в глазах сына и становиться для него единственным непреложным авторитетом. Он не хотел для этого малыша таких боли и хаоса, на которые давно обречен сам... не хотел повторять отцовские ошибки. И с первых минут готов это делать... Как сложно уже сейчас — а что будет дальше? Когда мальчик начнет понимать и познавать, говорить и слушать? Малфой усилием воли подавил панический приступ и вгляделся в блуждающие, расфокусированные глазенки сына, пока тот довольно причмокивал у груди Доминик. Какими они станут — серыми, как у него? Или зелеными, как у матери? Занятый своими мыслями, он не заметил, что новоиспеченные бабушки и дед тихонько покинули палату, тактично оставив маленькое семейство.
— Драко?
— Да? — он вздрогнул, очнувшись, и поднял глаза на жену.
— Ты думал, как мы его назовем?
Малфой растерялся. За все долгие месяцы беременности Доминик он ни разу не задумался над именем сына. Щеки обожгло.
— А ты?
— Я — да, думала, и... Не знаю, как ты к этому отнесешься, chéri, но обещай хотя бы подумать, хорошо? — умоляющие нотки в ее голосе насторожили Малфоя. Что такого она придумала, если так волнуется... Ифигений? Или, может быть, Гарри? Он сдержал нервный смешок и внимательно посмотрел на Доминик.
— Обещаю. И что же?
— Доминик.
— В смысле?..
— Хочу назвать его Доминик, — зеленые глаза впились в его лицо с отчаянной надеждой и напряженным ожиданием.
— А... А почему? — прозвучало глупо, но разве называть сына именем матери умно? Пусть оно красиво, и живет в двух формах, как многие другие имена, но он действительно хотел понять — почему?
Вопрос повис в воздухе — Доминик не ответила, хотя по ее виду Малфою было ясно: она готова стоять на своем до победного конца. Глаза горели на бледном лице, и это напряжение было необычно и неожиданно для его покладистой, кроткой жены — как и непонятная настойчивость. Она никогда ни о чем всерьез его не просила... и в этот раз Драко так растерялся, что молча кивнул, отвечая молящим глазам.
Доминик благодарно улыбнулась, заметно расслабившись: очевидно, она ждала возражений и готовилась отстаивать свое решение. Драко задумчиво смотрел, как она кормит сына, у которого только что появилось имя, и размышлял о том, что, в сущности, ничего не знает о своей жене. Чем она живет, о чем думает, о чем мечтает — кроме Малфоя, конечно, и ребенка. Это у нее уже было. И если Драко принадлежал ей лишь формально — телом, но не душой, — то ребенок у нее на руках был по-настоящему её. Малфой ощутил укол ревности, необъяснимой и постыдной: вопреки доводам рассудка ему по-прежнему хотелось быть главным в жизни малыша, с первых же его дней.
— Доминик, — выговорил Драко, словно примеряя знакомое имя к новому человеку. — Доминик и Доминик, — он приподнял брови, с сомнением глядя на жену. Та слегка покраснела. — Тебя не смущает, что вы будете откликаться одновременно?
Доминик медленно покачала головой и опустила глаза на малыша, но Малфой успел уловить промелькнувшую в глазах тоску, угадать ее мысли. Он, Драко, никогда не будет звать ее и сына одинаково — он вообще редко называл жену по имени. А остальные ее не особенно волновали.
Вернувшись в нарядную гостиную, Блейз против воли скатился в мрачные размышления — мрачные и непривычные. Он снова держал на коленях Киру: та сосредоточенно пыталась присвоить приглянувшиеся ей часы на запястье Блейза — разубедить ее пока не получилось. Пес не сводил с Забини настороженных глаз, лежа у ног Гермионы, а та следила за дочкой, рассказывая Блейзу разные смешные и милые пустяки о ней. Казалось, она может говорить о Кире бесконечно, и Блейз ощущал тепло: каминного огня, этой комнаты, дома; тепло голоса Грейнджер, тепло Кириного тельца у себя на коленях. И — вину... Все это — дом, женщина, ребенок, — принадлежало Драко. Разумеется, Малфой сделал свой выбор сам, но ему не пришлось бы выбирать, не стань он парией, лишенным права жить в родном доме. Это было решением Министерства, но лишить его права знать о дочери — уже решением Грейнджер. Хотя как раз это Забини понимал лучше всего прочего. Гордость — последний оплот изгоев, а Грейнджер тоже им была. Блейз впервые с момента прибытия в мэнор задумался: чего стоила ей вся эта история? Как ее друзья восприняли Малфоя — и его ребенка? Блейз видел здесь Поттера и Лавгуд, но последняя была девчонкой — они всегда понимают друг друга, когда дело касается любви, — а Поттер... он и есть Поттер. Но ведь был еще Уизел со своим семейством — что вышло у них с Грейнджер при таком раскладе?.. Голова шла кругом от всех этих вопросов, на которые ему не нужны были ответы. А душу глодало иррациональное чувство вины: Забини ощущал себя лисой в чужом курятнике. Этот красивый дом, красивая женщина, чудесный ребенок — он, словно вор, проник сюда в отсутствие хозяина и видит, слышит, знает то, что предназначено не ему. И зависть — Мерлин, та же, что терзала его в детстве, — зависть к Драко, у которого был отец. И теперь у него снова было то, чего нет у Блейза, пусть даже Малфой об этом не знает... до поры. Застарелая горечь вгрызлась в сердце, и лицу стало жарко от стыда. В конце концов, Драко не виноват в том, что его любят — и всегда любили, и платит он за это дорого — Блейзу ли не знать. Он хорошо помнил прошлый декабрь... И детские комплексы Забини не имеют ни малейшего отношения к Драко, его женщинам и его ребенку. У него, Блейза, есть свобода... а все остальное еще будет. Каждому — свое. Он поднял голову и поймал на себе странный, отрешенный взгляд Лавгуд, машинально улыбнувшись: эта насмешливая маска — «хэй, у меня все лучше всех, а свои сомнения засуньте туда, где совы не летают» — была его вторым, а точнее, главным лицом с давних пор. Но от ее ответной понимающей улыбки Забини стало не по себе. Лавгуд всегда была чудной... этот взгляд — как будто видит твои мысли. Блейз почувствовал себя голым. Мерлин всемогущий, ну и праздник он себе устроил: Поттер, Лавгуд, Грейнджер с дочкой Малфоя... Пора, пожалуй, домой.
Поттер засобирался одновременно с ним. Блейз наблюдал, как он расцеловался с девушками, поддразнил Киру — та залилась счастливым смехом, и Забини снова кольнула идиотская ревность.
«А вот собака его не любит, — мстительно отметил он. — А собаку не проведешь, она не человек...»
На прощание Грейнджер одарила его напряженным взглядом: Блейз ощутил, как он жжет ему кожу. Ему хотелось остаться наконец одному и осмыслить все произошедшее, решить, как поступить и вообще жить дальше. Крестный Киры — Поттер, но отец-то — Драко, и Блейз просто не может отнестись к девочке, как к чужой.
За воротами Поттер и Забини остановились, не решаясь молча разойтись и не зная, о чем говорить. Первый вытащил пачку сигарет и предложил Блейзу, тот не отказался, хоть и предпочитал хорошие сигары, да и то — лишь изредка, в подходящей обстановке. Но среди сугробов, в Уилтшире, наедине с Поттером магловское курево — самое то. Палочка-выручалочка, маленький ритуал, позволяющий навести подобие порядка в голове, разрядить атмосферу, подобрать пару подходящих случаю слов.
— Ты видишься с Малфоем? — Поттер заговорил первым, выпустив в морозный воздух струю дыма. На Блейза он не смотрел, и тот осторожно ответил, разглядывая героический профиль:
— Виделись год назад.
— Тоже живешь во Франции?
Ах да, он ведь не при Поттере разговорился о себе... Рассказал немного Грейнджер — под глинтвейн, когда просидели пару часов одни: Кира спала, а двое остальных пропадали где-то в доме. Пару часов — столько Поттер посчитал достаточным для разговора. О чем, интересно, он думает, они разговаривали?
— Нет. На Сицилии. — Блейз глубоко, до головокружения затянулся. Он не получал особого удовольствия от этого разговора, но не хотел облегчать Поттеру задачу. В конце концов, это не допрос, и Блейз — не обвиняемый.
— Он приехал к тебе? — Поттер, похоже, научился держать себя в руках.
— Они, — невозмутимо уточнил Блейз. Наличие жены у Драко — не тайна, но если в разговоре с Гермионой он избегал этой темы, то с Поттером кокетничать не собирался. — Свадебное путешествие.
Поттер хмыкнул.
— Свадьба летом, путешествие — под Новый год?
Блейз пожал плечами.
— Значит, семейная идиллия, — негромко констатировал Поттер, тщательно и методично втирая ботинком окурок в узкую дорожку расчищенного снега вдоль ограды. У Забини сложилось впечатление, что вместо окурка Поттер ясно видит под подошвой Малфоя.
— Да я бы не сказал, — заметил Блейз, внимательно следя за очкариком. Если подумать, он ничего против Поттера не имел, тот просто его раздражал. Не так, как Малфоя, конечно: Драко в школе просто трясло от гриффиндорской троицы. Но школа давно позади, мир перевернулся, и сознание их — во многом тоже. Доказательство тому осталось в поместье за оградой, у которой они так и стояли, не в силах распрощаться.
— Куда ты сейчас? — вопрос застал Забини врасплох.
— В гостиницу...
— В Лондоне?
— Ну да.
Поттер поколебался несколько секунд, что-то обдумывая.
— Заглянем в «Котел»?
Теперь замешкался Блейз — принимая решение.
— Ну, разве что на часок...
Поттер не стал торговаться — крепко ухватив Блейза за руку выше локтя, бросил: «Давай!», и спустя мгновение обоих выбросило в Косой переулок.
Тридцать первого декабря Доминик с малышом выписали домой — под наблюдение семейного доктора. Как в первые дни приезда Драко — до свадьбы, — он снова поселился в отдельной комнате с видом на лужайку. Однако теперь его как магнитом тянуло к дверям их общей спальни, за которыми то и дело слышались писк и успокаивающие женские голоса.
Маленький Доминик рос на глазах и больше не напоминал Драко флоббер-червя в пеленках: на макушке пушились светлые волоски, серо-голубые глазенки обрели осмысленность. Малфой часами мог сидеть у резной кроватки, разглядывая крошечные пальцы, маленькое личико, выискивая в нем сходство с собой, с Доминик, с матерью и отцом. Временами ему казалось, что сын похож сразу на всех, а порой — абсолютно ни на кого: отдельный, сам по себе мальчик, совершенно новый человек. Но стоило малышу закряхтеть, зашевелиться и открыть глаза, Драко чувствовал, как теплая волна мягко и сильно ударяет в грудь: его сын... его кровь.
В первые дни малыш только и делал, что спал и ел, и Доминик спала одновременно с сыном: под действием лекарств и чудовищной усталости. Беременность и роды вымотали ее сильнее, чем понимали она сама и Драко. Тот воспринимал как должное ее слабость, прозрачную кожу, глубокие тени под глазами, полагая, что так восстанавливаются все женщины после родов. Малфой был полностью поглощен сынишкой — так ему казалось, пока он не поймал себя на том, что выискивает в личике Доминика черты Грейнджер. В тот день Драко сослался на неотложные дела и, чувствуя себя больным, покинул шато.
Гарри сам удивлялся, какого черта потащил Забини в кабак — не самая подходящая компания, чтобы скоротать праздничный вечерок, когда в Норе изводится Джинни... Но какая-то угрюмая сила, победившая угрызения совести, не позволила ему отпустить манерного сицилийца восвояси. Мотивы, движущие им, несколько отличались от Гермиониных, но, сам того не ведая, Гарри преследовал ту же цель.
Забини молча проследовал за ним к столику, насмешливо наблюдал, как он уверенно сделал заказ — почти машинально, бросив несколько слов, с готовностью подхваченных официантом. Да, Гарри здесь знали и всегда были рады, но у него не было настроения оценивать произведенное на Забини впечатление. Дожидаясь заказа, он снова жадно закурил, щелчком отправив пачку Блейзу: тот точным движением прижал ее к столу и со вздохом вытащил сигарету.
— Ну так что, расскажешь мне о малфоевском счастье?
Вопрос был риторическим, и Забини, в принципе, мог взбрыкнуть, послав Гарри куда подальше. Гарри предусматривал такой вариант, но Блейз не стал ломаться.
— Нет, не расскажу, — он невозмутимо закурил, откинулся на жесткую деревянную спинку, выпустил дым колечками и лишь потом взглянул на Гарри. — Малфоевское счастье, Поттер, сидит в мэноре, с погремушками и пеленками. А во Франции у Малфоя — долг. И ссылка. Ты же, Поттер, вроде не дурак, — Забини доверительно склонил голову набок. Черные маслянистые глаза ни к селу ни к городу напомнили Гарри о Кэссиди Кларк — не милой девушке в «Трех метлах», а шальной «красотке» из лондонского переулка. Чертовы слизеринцы... все как один — с другой планеты. Сдвинутые на крови и фамильном долге, извращенные умы, изломанные души. И какая-то порочная сила, дающая удивительную стойкость и волю к жизни. И поди ж ты — умеют любить: по-своему, непостижимо... но умеют. Любить и держаться друг за друга — когда больше не за что. Какими змеиными тропками Гермиона угодила в это сплетение судеб — Гарри до сих пор изумлялся.
— Я-то не дурак, — мягко подтвердил он, пододвигая к себе принесенное пиво. — Только не я.
Забини вздохнул.
«Часок» в «Дырявом котле» растянулся за полночь.
— Я могу попробовать помочь, понимаешь ты или нет? — втолковывал Гарри Блейзу, глубокомысленно кивающему. — Но он ведь жену свою не бросит, так? Малфои же не разводятся, — с отвращением процитировал он Забини, и от себя добавил: — Будь они прокляты...
— Малфои не разводятся, — подтвердил Блейз, подумал и зачем-то поделился: — А Забини разводятся. Я — развелся...
Гарри прищурился.
— М-м... А с кем?
Забини философски поднял брови, отпивая из кружки.
— С Асторией Гринграсс, если о чем-то говорит.
— Гринграсс... У вас училась, на нашем курсе?
— На нашем — Дафна, старшая сестра, — объяснил Забини, и Гарри наморщил лоб, припоминая.
— Погоди... Так вроде Малфой как раз... Малфой и она...
— А вышло: она и я, — лаконично резюмировал Забини и развел руками в ответ на потрясенный взгляд Гарри. — У Драко в тот момент приключились неприятности, как ты помнишь, — цинично добавил Блейз, изящно гася в набитой пепельнице очередную сигарету.
— И... вы по-прежнему друзья? — уточнил Гарри, разглядывая Блейза, как соплохвоста, который ни с того ни с сего вдруг светски заговорил о погоде.
Забини пожал плечами.
— А что нам мешает? Астория — не та, из-за кого стоило бы враждовать. К тому же Драко ее не любил, — Блейз с сожалением поболтал остатки пива в кружке и залпом выпил. — Я не любил ее тоже, так... временное помешательство. Было и прошло. В конце концов Гринграсс и сама никого не любила, уж если честно: себя да денежки, да высокое положение в обществе. Еще выше ей хотелось — вот и целилась на Малфоя. А как малфоевские капиталы и влияние ей улыбнулись, так и... А, что говорить, — Забини махнул рукой и обернулся, ища официанта.
Гарри с отсутствующим видом вытащил палочку, очистил пепельницу и снова впал в задумчивость. Странно, непостижимо... Сумел бы Рон дружить с Гарри по-прежнему, уведи тот у него Гермиону? О да, Рон уже здорово продемонстрировал свою «терпимость». Правда Гарри — не Малфой, и Рон Гермиону любил, но все же — вряд ли. А эти — могут. Да что толку сравнивать, если они — те, кто в школе носили разные цвета, принадлежа разным лагерям, — очень, очень разные. И несмотря на это, Малфой сумел стать для Гермионы дороже всего мира, и Гарри все больше верил в то же для Драко. Наверное, чтобы понять, нужно было родиться Драко Малфоем, прожить его жизнь, примерить его ботинки*. Тогда Гарри, возможно, понял бы его и подобных ему. Но он был Гарри Поттером — и счастлив тому, каждому свой крест и свои ботинки. Делай что должно, и будь что будет — кто из великих сказал это? Как бы то ни было, а все верно, и ему следует просто делать то многое или немногое, на что он способен. А о том, на что способен Гарри Поттер, уже написано в учебниках. На этой бодрой ноте Гарри очнулся от своих мыслей и удивленно уставился на Забини, машущего рукой перед его лицом.
— Ты здесь, Поттер? Э-эй!
— Здесь я, здесь, — отмахнулся Гарри, и Блейз удовлетворенно хмыкнул.
— Ушел в себя? Бывает, — он выразительно кивнул в сторону батареи пустых кружек. — Так что, закажем еще по одной или баиньки?
— Давай по одной, — Гарри призывно поднял руку, и из дальнего угла к ним заспешил официант.
— И пусть уже это уберут, — Забини опять кивнул на кружки в пенных разводах — на сей раз брезгливо.
— Уберут, — усмехнулся Гарри. — Не стали отвлекать: очень уж мы с тобой заболтались.
— Н-да, — задумчиво протянул Блейз, разглядывая Гарри: будто, проведя изрядно времени в его компании за последние двое суток, все еще не верил, что это ему не снится.
Официант принес две полные кружки, с видимым облегчением мастерски отлевитировал на поднос пустые и исчез так же быстро, как появился. Последние полчаса в «Дырявом котле» Гарри Поттер и Блейз Забини поминали профессора Снейпа; сдержанно смеясь, травили байки из школьной жизни, трепались о квиддичных новостях — осторожно обходя печальные и спорные темы. Два совершенно чужих человека, до сего дня непрочно связанные лишь прошлым. Но хрупкое противоречивое настоящее соединило их невидимыми нитями, не спросив согласия, и эти нити неуловимо и неизбежно вплетались в другие, новые, тянулись сквозь пространство и время, неожиданно связывая совершенно разных людей, творя зыбкое будущее.
— Значит вы, мадемуазель Анфам, утверждаете, что располагаете точной информацией о том, что мисс Гермиона Грейнджер живет в настоящее время в поместье Малфой-мэнор в Британии, графство Уилтшир?
Девушка напротив нервно поправляет короткие черные волосы и ниже опускает кокетливую шляпку с пером.
— Я не утверждаю! — заявляет она слегка дребезжащим голосом, выдающим напряжение. О напряжении кричат ее суетливые руки, безостановочно теребящие то чайную ложечку, то собственные локоны: она тянется к ним, касаясь плеч, и, спохватываясь, хватается за подвитые кончики. Черные волосы, короткая стрижка — ха! — как бы не так. Я немало повидал на своем репортерском веку подобных дамочек. Все они маскируются — кто-то искусно, кто-то бездарно, но все как одна — нелепо. Трусливые, алчные, мстительные — все как одна страстно желают сдать, продать, растоптать, унизить, уничтожить. Да, рыбки мои, да, птички, летите, несите старине Ремеру чужие секреты, дурно пахнущие тайны, доверенные вам когда-то теми, кто был «ах, как дорог», а после на свою беду сбежал от вас в поисках лучшей доли. Отпустить? Простить? О нет, это не для вас, злопамятные мои стервочки. Я так люблю вас, трепетно обожаю: вы — мой хлеб и вкусное масло на нем, а порой и добрый кусок мяса. И все-таки иногда просто чешутся руки взять аккуратно за тоненькую шейку и приложить раскрашенной, спрятанной под густой вуалью или под Многосущным зельем мордочкой о заплеванный стол... В дорогие, приличные места вы, как правило, меня не приглашаете: как же, вас там могут увидеть, а ваша мнимая репутация должна остаться безупречной. Предавать и торговаться гораздо удобнее в темных дешевых забегаловках вроде этой. Ведь это недолго, правда? Несколько постыдных минут жаркого полушепота: глаза надежно прячутся в тени, стыдливый румянец — под вуалью. А результатом своих деяний вы любуетесь в будуарах, за чашечкой утреннего кофе, в шелках своих пеньюаров, раскрывая утренние газеты. Ваши обезьяньи личики хранят безмятежность, но подрагивающие пальцы оставляют на дешевой бумаге потные следы. Но пятна на бумаге — ерунда в сравнении с пятнами позора, покрывающими тех, кого вы сдали, не так ли, мои подлые куколки? Тех, кто распят на первых страницах, о ком кричат вульгарные заголовки; публичная порка — ах, как жаждут ее ваши грязные душонки, кисоньки мои!..
Осколки сломанных жизней порежут ваши ручки, ваши мелкие куриные сердечки, дорогие мои стервятницы, — но это будет потом, после, а сейчас... Сейчас ты еще не подозреваешь об этом, очередная мстительница, принеся мне на блюдечке чужие тайны. Юли же, извивайся, скользкая ящерка, твой хвост я все равно уже держу — и держу крепко. Ты пожалеешь, возможно, но, увы — поздно, слово не воробей, а печатное слово — тяжеловесное клеймо. Так что берегись, крошка: когда оно падет на тех, кого ты продаешь мне, тебя может зацепить... и может сломать. Даже убить — о да, кому как не мне знать о силе печатного слова. Так что берегись, мышка моя, беги и прячься. Я не сказал еще о том, что бывает, когда твоим невезучим соплеменницам не удается раздавить жертву моими руками — и жертва выживает... и идет мстить сама. На этой войне я третий лишний, детка: дальше воля Мерлина. Но твоя жалкая судьба меня не заботит — твое место на засаленном стуле уже спешит занять новая птичка, несущая в клюве новый скандал. Так что давай, рыбка моя... выкладывай.
И следи за собой. Будь осторожна**.
— Ну конечно, конечно, — вы предполагаете.
— Да. Да, я предполагаю.
— А мистер Драко Малфой в это время живет в шато Эглантье и женат на Доминик де Шанталь. Прекрасно, дорогая, продолжайте...
______________________________
* Аллюзия к песне Depeche Mode «Walking In My Shoes» («Songs of Faith and Devotions», 1993)
** Автор переврал фразу из песни Виктора Цоя «Следи за собой» («Черный альбом», 1990)