Маленький принц «Я не знаю, зачем мне ты»
— Ты сегодня рано! — крикнула Гермиона, услышав шум у входных дверей. — Хочешь чаю или сразу ужинать?
— Чаю — это прекрасно... А ты будешь есть? — Луна появилась на пороге гостиной.
— Конечно, я дожидалась тебя, — Гермиона улыбнулась. Подруга не умела есть в одиночестве: не будь компании, она готова была питаться одним чаем. — Тоби, накрывай, пожалуйста, — произнесла Гермиона в воздух, и спустя минуту на столике у камина появился поднос, а домовик смиренно сложил ручки, благоговейно глядя на хозяйку.
— Спасибо, ты можешь идти, — улыбнулась она, и эльф, просияв, исчез. Луна устроилась в глубоком кресле, по обыкновению подобрав под себя ноги, и Гермиона бросила ей на колени пушистый плед.
— Замерзла?
— Немного... — Луна обхватила пальцами кружку с дымящимся чаем и с наслаждением отпила. — Как наша принцесса?
— Спит, — хмыкнула Гермиона, подув на ложку с супом. — Уморила Оскара: боюсь, к Рождеству он облысеет. Как твои «фокусы»**?
— А, — Луна отложила ложку, так и не притронувшись к супу, — сегодня высадила их в левом дальнем углу — рядом с обломками мраморной феи. Помнишь, я показывала на схеме? Стефан наконец достал для меня Флорем Профектум***, так что в этот раз должны прижиться...
Гермиона любовалась подругой: та лучилась энтузиазмом, вдохновенно и подробно расписывая, как, по ее мнению, будет выглядеть розарий уже к весне. Основательно изучив с помощью эльфов учетные книги мэнора, Луна раздобыла записи и наброски Нарциссы касаемо розария и с головой ушла в возрождение поруганной красоты. Гарри и Джинни вначале посмеивались — тем более что Луна, со свойственным ей творческим подходом, не боялась экспериментировать. Например, куст малиновых георгинов у ограды под воздействием загадочной комбинации заклинаний окрасился в цвет яичного желтка и выдавал по три бутона вместо одного на каждой ветке. «Это временный эффект», — невозмутимо заявила Луна и продолжила эксперименты на астрах, до поры оставив злополучные георгины сиять, как солнце, в темном углу сада.
Новая работа — в оранжереях Кью-гарденс**** — Луну очень увлекла и помогала ей восстанавливать розарий.
— Ну а ты как? — она наконец выдохлась и обратила внимание на суп. — М-м, как вкусно...
Гермиона чуть погрустнела.
— Да все нормально. Джинни заглядывала, — она задумчиво посмотрела на огонь, полыхающий в камине.
— Как Рон? — в проницательности Луне было не отказать: причину беспокойства подруги она определила безошибочно.
— Добился перевода, — Гермиона сердито сверкнула глазами и снова уставилась в камин. — Берет ночные дежурства, лезет в самые глухие подворотни. Первым рвется патрулировать Лютный, — она повернулась к Луне. — Что за безрассудство?..
Та подняла брови.
—Ты действительно ждешь ответа?..
— Да нет, — Гермиона устало потерла руками лицо. — Нет, не жду. Просто... чувствую себя виноватой и не знаю, что с этим делать. Он ведь мой друг! — она в отчаянии взглянула на Луну. Та опустила глаза и принялась доедать суп. У Луны было много ответов на разные вопросы — но не на все...
— Ты не можешь уехать на Рождество!
Джинни прислонилась спиной к двери, решительно скрестив руки на груди, — будто обороняясь.
— Еще как могу, — возразил Рон, невозмутимо левитируя вещи в потертый чемодан. Недолетающие до места носки выдавали сдерживаемую ярость.
— Нет, не можешь, Рон Уизли! Это твоя семья и твои друзья, это семейный праздник и это традиция, тролль тебя раздери! — звонкий голос сестры взвился на октаву, поразительно напомнив Рону материнский, и он ощутил себя непослушным подростком в позорной парадной мантии, за милю воняющей нафталином.
— А это моя работа, мать твою, ты понимаешь или нет?! — взорвался он, швыряя палочку на кровать и приближаясь к Джинни. Та хладнокровно направила на него палочку и покачала головой.
— И не смей на меня орать! — не понижая голоса, заявила она. — Тебе не кажется, что ты неверно расставляешь приоритеты — и довольно давно?
— Не кажется, — рявкнул Рон, остановившись. Что толку получить заклятие Ватных ног в коленки — это лишь вызовет досадную задержку, а он и так еле держит себя в руках, с каждой минутой все истовее желая покинуть Нору. Он молча развернулся и захлопнул крышку чемодана.
— Ты никуда не поедешь, Ронни, — голос Джинни дрогнул, и она опустила палочку. — Мама в трансе, это ее убьет...
— Не убьет, — устало отрезал Рон, не поворачивая головы. Он закончил паковать вещи и сел на кровать, сгорбившись, как печальная горгулья, и глядя перед собой. — Мама все понимает на самом деле. Пойми и ты, Джин: я вырос... Вырос из дурацких свитеров, из домашних пирогов, из этой комнаты, — он махнул рукой в сторону плакатов с «Пушками Педдл». Драгомир Горгович обиженно вильнул помелом и ушел в штопор. — У тебя есть Гарри, у Билла Флёр, у Чарли драконы... у Гермионы дочка. — Последние слова дались ему с трудом. Джинни всплеснула руками, плюхнулась на кровать и обняла его за шею, прислонившись щекой к спине.
— У тебя есть все мы, Ронни, — прошептала она его дорожной мантии, смаргивая набежавшие слезы.
Рон потрепал ее по руке и тихо договорил: — Конечно, есть, милая, конечно — есть. Я хочу найти себя, Джин. Как нашел тогда Гарри и Гермиону в лесу. Я должен, понимаешь? И я найду.
Джинни судорожно вздохнула и расцепила руки, погладив его по плечам.
— Ты возвращайся скорее, хорошо? — она запрокинула голову назад и шумно вздохнула еще раз, заставляя слезы вернуться назад. — Иначе останешься без свитера, учти!
Рон нерешительно улыбнулся и притянул ее к себе.
— Поцелуй маму, ладно? Не хочу ее тревожить, уже поздно.
— Она все равно не спит, ты же знаешь, — пробурчала Джинни ему в рукав и втянула носом слабый запах одеколона с еле уловимой ноткой табака. Такой родной запах... такой родной Рон. — Поцелую, ладно, — она тряхнула головой, мягко высвобождаясь из объятий. — Давай, проваливай уже, долгие проводы — лишние слезы. Удачи на семинаре.
Рон улыбнулся ее напускной суровости и поднялся с кровати. Не то чтобы ему так уж важен был ежегодный аврорский семинар, традиционно проходящий в Париже. Нет, ему было важно вырваться отсюда — на какое-то время — и собрать побольше свежих впечатлений, на фоне которых его нынешнее положение, возможно, увидится по-новому…
— Люблю тебя, Джинни.
— Люблю тебя, Ронни. И жду...
«Ни одного знакомого лица, драклова прорва народу — и ни одного... постойте-ка. Да ладно?..» — Рон не поверил глазам, пока «знакомое лицо» не углядело его в разномастной толпе и не замахало рукой.
— Уи-изли, глазам не верю, — весело протянула невысокая девица со жгуче-черными волосами, стянутыми в конский хвост. — По службе здесь, как я понимаю?
— А ты здесь по какому поводу? — выдавил он, глупо таращась на розетку в цветах французского флага на лацкане синей мантии.
— Младший аврор Паркинсон, Лионский отдел аврората Франции, — отрапортовала она, прищелкнув каблуками. — Ну как, Уизли? Звучит?
— К старшему по званию обращаться «сэр», Паркинсон, — машинально отреагировал Рон, продолжая пялиться на форменную мантию Пэнси. Та ничуть не смутилась, довольная произведенным впечатлением.
— Пойдемте в зал, месье Уизли, сэр, — протянула она насмешливо, — если мы не хотим пропустить вступительную речь.
Рон послушно двинулся за ней, не спуская глаз с мотающегося из стороны в сторону черного, лоснящегося, как у выставочной лошади хвоста.
В зале стоял неровный — разноголосый и разноязыкий — гул, и почти не осталось свободных мест. Пока Рон озирался в поисках пустого сиденья, Пэнси дернула его за рукав.
— Садись скорее, а то так и простоишь столбом полдня!
Он не нашелся, что возразить, и сел рядом с Паркинсон, проклиная себя за то, что краснеет — а он явственно ощутил, как загорелись уши. И не сомневался, что Пэнси это заметила. К счастью, в зал вошел пожилой крепкий мужчина в лиловой мантии, и голоса в зале моментально стихли. Мужчина внушал уважение, от него веяло силой, и он был известен: Арман Морель, глава французского аврората, по праву считающегося сильнейшим в Европе — как исторически, так и по составу. Про себя Рон считал, что британские авроры дадут фору французам вкупе с немцами и голландцами, но не мог не уважать европейских коллег. После краткой, но ёмкой вступительной речи Морель сорвал овацию и удалился, уступив место группе старших авроров, которые заняли внимание аудитории до полудня... и у Рона снова появилась необходимость разговаривать с Пэнси. Однако, к его удивлению, трудностей не возникло: Паркинсон щебетала легко и непринужденно, и как-то так получалось, что — поддакивая или отрицая, — Рон не чувствовал себя дураком. Ему не приходило в голову, что искусству светской болтовни девочек из хороших семей обучали сызмальства, и наука эта не проще нумерологии...
Поскольку Рон совершенно не ориентировался в Париже, Пэнси показала ему очень милое кафе в центре, где они и решили пообедать. У Рона разыгрался зверский аппетит: сыграли роль усталость от четырехчасового семинара и адреналин, перегоревший в крови после скандального отъезда из Норы. Аппетит пересилил настороженность, которую вызывала у него Паркинсон, и неловкость, которую он испытывал от неожиданной встречи. Сделав заказ, — Пэнси пришлось помочь Рону с переводом меню, — она неторопливо извлекла из сумочки тонкий серебряный портсигар, вытащила длинную сигарету и закурила. Рон нахмурился было, но тут же забыл о своем неодобрительном отношении к курящим девушкам, невольно залюбовавшись: очень уж органично Паркинсон смотрелась с этим своим игривым хвостом, за этим столиком, в этом кафе и в этом городе. Настоящая парижанка — словно тут и родилась, — и дымящаяся сигарета лишь дополняла экзотичный образ завершающим штрихом. Да и какое, по сути, ему дело до нее — это всего лишь Паркинсон, бывшая сокурсница, бывшая слизеринка... подружка Малфоя. Рон помрачнел, стиснул зубы и полез за своей пачкой. Пэнси молча наблюдала за ним с легкой улыбкой, а он хлопал по карманам в поисках зажигалки, тихо чертыхаясь сквозь зубы. Смешно, но Гарри с его магловской привычкой оказался на пике магической моды в наступившем веке: прикуривать от палочки теперь считалось дурным тоном. Разумеется, зажигалки работали не на газу или бензине, но любой уважающий себя курильщик теперь зачаровывал золотые, серебряные, латунные или медные аксессуары, и те горели разноцветными огнями.
— Возьми, — Паркинсон насмешливо подвинула ему серебряную — в тон портсигару — зажигалку: массивная, тяжелая на вид, но изящная вещица в виде змеи с глазами-изумрудами, обвивающей миниатюрную амфору. Рон подумал, что эта точно горит зеленым, и прикурил от палочки.
— В чем дело, Уизли? — резкий тон Пэнси разительно отличался от веселого щебетания. — Она не кусается.
Вместо ответа Рон мрачно затянулся, избегая смотреть на Паркинсон: его начала доставать дурацкая неловкость, которую вызывало ее присутствие. Он ощутил себя пятикурсником, пойманным Инспекционной дружиной, только на этот раз отчего-то чувствовал необъяснимую вину.
— Так что с тобой, Уизли? — повторила Пэнси, сверля его глазами из-под черных бровей. — Мы не в школе, помнишь? — Она насмешливо фыркнула и покачала головой. — Не будь смешным, Уизли... сэр, — яда в последнем слове вполне хватило бы на смертельный укус.
Гарсон принес вино — здесь его пили, как тыквенный сок, отметил про себя Рон — и разлил по бокалам.
— За свободу, Уизли! — Пэнси отсалютовала бокалом, не пытаясь чокнуться с Роном. — За свободу от условностей и за мир без войны. Аминь, — она аккуратно отпила и поставила бокал на столик. Кровь бросилась Рону в голову — взрывной смесью стыда и злости.
— А я выпью за друзей, — тихо проговорил он, поднимая бокал. — За своих — в Британии... и за твоих, Паркинсон. Франция, Италия... Азкабан, — перечислил медленно и сделал еще глоток. — Свобода — это хорошо...
— Дурак ты, Уизел, — как-то необидно вздохнула Пэнси и задумчиво прикусила зубами кончик блестящего хвоста, разглядывая Рона. — Дураком был, дураком и остался. Что ж ты ума не набрался у своей подружки, а, Рон?
Настроение испортилось окончательно. Рон никогда не был силен в словесных дуэлях, не умел язвить — лишь грубить, а когда удавалось ранить противника — не умел этому порадоваться.
— А ты что ж не удержала своего дружка? — огрызнулся он, но Пэнси не успела ответить: принесли обед.
Официант сноровисто расставил блюда на столе, подлил вина в бокалы и, почуяв напряжение между милой дамочкой и рыжим иностранцем, ослепительно улыбнулся: «Bon appetit!». Рыжий угрюмо кивнул, дамочка криво улыбнулась, и приветливый гарсон почел за лучшее удалиться.
Кормили в уютной забегаловке вкусно, но двое авроров за столиком у окна этого не оценили: каждый кусок еды отдавал горечью, всколыхнувшейся в душах темным осадком, и обед прошел в напряженном молчании. Пэнси первой отложила приборы, рассеянно промокнула губы салфеткой и отпила вина.
— Я обрадовалась, увидев тебя сегодня на семинаре, Уизли. Можешь не верить, можешь хамить, но я обрадовалась — земляку. Тебе не понять этого, тебе — живущему на родине, носящему звание героя, — Паркинсон неторопливо вытащила сигарету, прикурила и продолжила, по-прежнему тихо, будто самой себе, глядя в окно застывшим взглядом. — Когда весь Лазурный берег вместе с пляжами, эти прекрасные горы, солнце, океан... все рассветы и закаты отдашь за единственный дождливый и невзрачный денек... Сердце свое вырвешь и отдашь — чтобы сдохнуть на родной земле… Как тебе это, победитель, — по силам понять? — голос Пэнси почти прервался, упав до шепота, но Рон услышал всю ее маленькую речь до последнего оттенка звука. Паркинсон повернулась к нему, и он увидел в ее глазах дождевые капли. — Солнце, Уизли... оно такое ласковое здесь... а жжет до костей, будто мы — вампиры. Мое сердце высохло, мистер Уизли, сэр. Я хочу дождя...
Рон сидел, будто связанный заклятием Немоты, не в силах отвести взгляда от темных глаз, отсвечивающих зеленым, завороженный шепотом, напоминающим шипение змеи. На мгновение он забыл, зачем он здесь и почему здесь она, и как вышло, что он слушает ее и слышит — чем-то внутри, из самой глубины?
— Отомри! — ловкие пальцы щелкнули перед носом, и морок соскользнул змеиным выползнем, облетел шелухой, как осенние листья. Рон вздрогнул и выпрямился: на душе было как-то непоправимо муторно. Он отхлебнул вина и спросил совсем не то, что хотел:
— А почему — аврорат? Ты так и не объяснила...
Пэнси помолчала.
— Да все просто на самом деле. Знаешь, Уизли... — она закусила губу, подбирая слова. — Если придет новый Темный лорд — я хочу быть на стороне победителей.
— А... а как же твои убеждения? — Рон чувствовал, что вязнет в каком-то непролазном болоте, а спасительный островок твердой суши где-то совсем рядом, но он его не видит.
— Убеждения? А что это, Уизли? — Пэнси заинтересованно вгляделась в его лицо и повторила нараспев: — Убеж-де-ния. Это то, что кто-то вложил в твою глупую, восприимчивую голову, чтобы получить послушную марионетку, готовую бежать, ловить, защищать и нападать, искать и приносить, а если придется — так и умереть? — голос взвился к потолку и звонко растаял там, как парок от дыхания в морозном солнечном дне. — Нет, Уизли, я не готова умирать за убеждения, — теперь она мягко втолковывала Рону, как несмышленому первокурснику. — Я умру за свою семью, если будет нужно. Я не задумываясь спрячу друга — будь он трижды преступник; я убью и предам любого, кто посягнет на жизнь тех, кого я люблю, — теперь она говорила жестко, и Рон снова поразился неуловимо быстрой перемене. — Вот мои убеждения, Рон Уизли, и если тебя они не устраивают, ты можешь расшибить свою упертую рыжую башку о Биг-Бен или об Эйфелеву башню, раз уж ты здесь, а можешь — об пол в сортире этой забегаловки, полная свобода действий. За свободу! — Пэнси одним махом допила вино, и Рону на миг показалось, что она сейчас шарахнет бокал оземь, поставив точку в тихой, но страстной речи. Однако стакан вернулся на место с легким деликатным стуком: эта девушка потрясающе управлялась со своим темпераментом, которым, как оказалось, была одарена весьма щедро. Не сводя с нее глаз, Рон поднял руку, и официант в ту же секунду бесшумно возник у столика с неизменной улыбкой. Рон не глядя рассчитался, допил свое вино и наконец произнес:
— Пойдем на воздух?
Пэнси кивнула, он поднялся и, помедлив, протянул руку.
Недоговоренное повисло между ними звенящим молчанием, более осязаемым, чем даже сказанное. Молчание нарушила Пэнси, и Рон облегченно выдохнул.
— Завтра вас по программе потащат на экскурсию... — медленно проговорила она и, помолчав, закончила: — Я могу показать тебе свою Францию. Если хочешь.
На пару мгновений их взгляды перекрестились — решимость и смятение, — Рон кивнул, и прежде чем успел опомниться, Пэнси шагнула к нему, прижалась и аппарировала их обоих к подножию Эйфелевой башни.
Башня Рона впечатлила... впечатлили и мост Мирабо — самое романтичное место в городе, — и Елисейские поля. Но по этим местам «в порядке обязаловки», как фыркнула Пэнси, его провели и на следующий день вместе с остальными иностранцами. А вот старый дом в третьем округе на рю де Монморенси — самый старый дом в Париже, — по городской легенде построенный в пятнадцатом веке самим Николасом Фламелем, ему показала Паркинсон. Она же таинственным шепотом поведала ему, что гуляя в окрестностях, можно встретить самого алхимика... тем более, что тела его в могиле не обнаружили. Самый узкий дом — чуть больше метра в ширину — они нашли на рю дю Шато Д`о. Маглам было невдомек, что если постучать по двенадцатому снизу и четвертому слева камню, а потом легонько нажать двумя руками сразу — обязательно одновременно! — на одинаково поцарапанные камни оттенком чуть темнее прочих, то можно попасть на волшебную улицу Фарфелу.
— Да это же... Лютный переулок?.. — ошарашенно воскликнул Рон, и Пэнси довольно ухмыльнулась.
— Добро пожаловать в Париж, Уизли, сэр! — на щеках ее играл румянец, глаза блестели, и Рон неожиданно вспомнил, как в Хогвартсе они дразнили Паркинсон мопсом. Девушка, с которой он провел сегодняшний день, на мопса не походила. Неистощимостью своих познаний о столице чужой страны, где была вынуждена жить, она, скорее, напомнила ему Гермиону... а в остальном не была похожа ни на кого. Яркая, непредсказуемая — Рон не мог не признать: к ней тянет. Она вызывала в нем такие противоречивые эмоции, что он терялся. До сих пор с людьми, которых он знал и встречал в жизни, все всегда было ясно: Малфоев он ненавидел, Гарри был предан всей душой, Гермиону — любил... Как относиться к Пэнси Паркинсон, он не понимал. И копаться в себе ему совершенно расхотелось: такого необыкновенного дня в его жизни не было очень давно. Рона словно выпустили из душного подвала, где держали так долго, что он досконально изучил каждый кирпич в стенах и полу своей камеры. Узника хорошо кормили и регулярно выпускали погулять, но цепи... хорошо смазанные, с подбитыми мягкой кожей наручниками — чтобы не натереть запястья... И самое паршивое, в чем пришлось-таки признаться себе: этими цепями сковал его злейший враг — Рональд Уизли. Он сам.
Когда сумерки за окном превратились в темноту, а Фарфелу стало заметать снегом, и пыльная бутылка на темном от времени и въевшихся пятен столе опустела, Рон наконец почувствовал, что его отпускает. Шумный кабак не был лишен очарования и даже некоторого шарма — так по-французски, даже грязь здесь казалась какой-то ненастоящей... сувенирной. А вот вино было по-настоящему хорошим, разговор — по-настоящему интересным, и он было собрался предложить заказать еще, как Пэнси вдруг замерла и уставилась куда-то поверх его плеча.
— Разорви тебя горгулья — Драко Малфой!
Рон медленно обернулся, проследив за ее взглядом, и увидел: острый профиль, зализанные волосы, перевязанные лентой, — точь-в-точь хоревый хвост — поверх черной куртки с поднятым воротником. Бледная немочь — его беда и проклятье. Малфой словно почувствовал тяжелый взгляд и повернул голову, встретившись с ним глазами. Пару секунд Драко оценивал картину: Пэнси, Уизли, бутылка «Золотой Мантикоры», после чего встал и размеренным шагом направился к их столику.
______________________________
* Полет, полет,
Тебя не остановить.
Над колючими проволоками,
Над разбитыми сердцами,
Глядя на океан...
Перевод Елены Сергеевой
** Focus (NOAgut) Noack Германия, 1997 — сорт чайно-гибридных роз.
*** от лат. Florem — цвет, цветок и Profectum — прогресс, рост.
**** Кью-гарденс, Королевские ботанические сады Кью, Сады Кью — комплекс ботанических садов и оранжерей площадью 121 гектар в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью.
Глава 6. Розы для Малфоев.
Ты слышишь, слышишь
Как сердце стучится, стучится
По окнам, по окнам
По крыше, как дождик
Твой нерв на исходе
Последняя капля
Последний луч света
Последний стук сердца