О психическом механизме истерических феноменов 1 страница

ЗИГМУНД ФРЕЙД

ЙОЗЕФ БРЕЙЕР

ИССЛЕДОВАНИЯ ИСТЕРИИ

О ПСИХИЧЕСКОМ МЕХАНИЗМЕ ИСТЕРИЧЕСКИХ ФЕНОМЕНОВ

Заинтересовавшись одним случайным наблюдением, мы уже несколько лет изучаем всевозможные формы и симптомы истерии, стараясь обнаружить то, что послужило поводом для их появления, то происшествие, которое вызвало данный фе­номен впервые, зачастую много лет назад. В большинстве слу­чаев при помощи простого, хотя и довольно обстоятельного опроса пациентов не удается достоверно определить эту отправ­ную точку, отчасти из-за того, что речь нередко идет о пере­живаниях, обсуждать которые пациентам неприятно, но глав­ным образом оттого, что они действительно об этом не помнят, зачастую не догадываются о причинно-следственной взаимо­связи побудительного происшествия и патологического фено­мена. Чаще всего необходимо подвергать пациентов гипнозу и под гипнозом вызывать воспоминания о той поре, когда симп­том появился впервые; тогда удается отыскать наиболее точ­ное и убедительное объяснение этой взаимосвязи.

Во многих случаях этот метод исследования позволил нам добиться результатов, ценных как в теоретическом, так и в практическом отношении.

В теоретическом отношении они ценны потому, что убеди­ли нас в том, что фактор случайности имеет куда большее значение для патологии истерии, чем принято полагать. Само собой разумеется, что при «травматической» истерии синдром вызван именно несчастным случаем, а если во время истери­ческих припадков из слов пациентов можно заключить, что им каждый раз является в виде галлюцинации одно и то же собы­тие, которое спровоцировало первый приступ, то и здесь при­чинно-следственная связь вполне очевидна. Более смутно ви­дится положение вещей при других феноменах.

Впрочем, судя по нашему опыту, самые разнообразные фе­номены, относящиеся к числу спонтанных, так сказать, идиопатических симптомов истерии, связаны с побудительной травмой столь же тесно, что и вышеназванные, понятные в этом отношении феномены. Подобные побудительные момен­ты мы смогли выявить при невралгии и анестезии всевозмож­ных видов и зачастую многолетней давности, при контракту­рах и судорогах, истерических припадках и эпилептоидных конвульсиях, которые все исследователи принимали за насто­ящую эпилепсию, при petit mal[1] и болезнях наподобие тика, при продолжительной рвоте и анорексии, вплоть до отказа от пищи, при самых разнообразных нарушениях зрения, неотступных зрительных галлюцинациях и т. п. Несоответствие между мно­голетним истерическим симптомом и эпизодом, давшим повод к его появлению, аналогично тому, какое мы привыкли наблю­дать при травматических неврозах; чаще всего в возникнове­нии более или менее опасного патологического феномена и его существовании все последующие годы повинны события, про­изошедшие в детстве.

Зачастую эта связь столь ясна, что вполне очевидно, почему данное происшествие спровоцировало возникновение именно такого и никакого другого феномена. В подобном случае его можно совершенно четко детерминировать тем, что дало по­вод к его появлению. Если обратиться к простейшему приме­ру, то так происходит в том случае, когда болезненный аффект, появившийся во время приема пищи, подавляется, а затем вызывает тошноту и рвоту, которая сохраняется в форме ис­терической рвоты на протяжении нескольких месяцев. Девуш­ка, которая дежурит у постели больного, испытывая мучитель­ный страх, погружается в сумеречное состояние, и пока рука ее, свисающая со спинки кресла, немеет, у нее возникает пу­гающая галлюцинация: в результате развивается парез¹ этой руки, с контрактурой и потерей чувствительности. Девушка хочет помолиться, но не может вспомнить, ни слова из молит­вы; наконец ей удается произнести детскую молитву на английском языке. Позднее, когда у нее развивается истерия в тя­желой форме с множеством осложнений, она может говорить, писать и понимать только по-английски, между тем как на родном языке в течение полутора лет не понимает ни слова. Тяжелобольной ребенок, наконец, уснул, мать напрягла всю силу воли для того, чтобы вести себя тише и его не разбудить; но именно из-за этого намерения она начинает («истерический дух противоречия»!) громко цокать языком. В другой раз, когда ей опять нужно вести себя совершенно тихо, повторяется то же самое, и в результате у нее развивается тик, с тех пор на про­тяжении многих лет при волнении она всегда цокает языком. Вполне интеллигентный человек ассистирует врачам, когда его брату разгибают под наркозом коленный сустав, пораженный анкилозом². В тот момент, когда сустав начинает с треском сгибаться, он сам ощущает сильную боль в коленном суставе, которая держится почти целый год, и т. п.

В других случаях связь эта не столь проста; существует, так сказать, лишь символическая взаимосвязь между побудитель­ным случаем и патологическим феноменом, каковая вполне может возникнуть и у здорового человека во сне, когда, ска­жем, к душевной боли прибавляется невралгия или тошнота сопровождает чувство нравственного отвращения. Мы обсле­довали пациентов, для которых такая символизация стала обыч­ным делом. В иных случаях подобная детерминация поначалу не поддается осмыслению; к их числу относятся как раз такие типичные истерические симптомы, как гемианестезия³ и суже­ние поля зрения, эпилептоформные конвульсии и т. п. Дабы изложить наши воззрения на эту группу, необходимо обсудить данную тему более обстоятельно.

На наш взгляд, такие наблюдения подтверждают сходство в патогенном отношении обычной истерии с травматическим неврозом и дают право расширить рамки понятия «травмати­ческая истерия». Ведь при травматическом неврозе причиной болезни является не ничтожная физическая травма, а сам ис­пуг, травма психическая. Аналогичным образом, судя по ре­зультатам наших изысканий, поводом для появления многих, если не большинства, истерических симптомов служит то, что следует называть психическими травмами. Травматическое воз­действие может оказать любое событие, которое вызывает му­чительное чувство ужаса, страха, стыда, душевной боли, и, ра­зумеется, от восприимчивости пострадавшего (равно как и от условий, указанных ниже) зависит вероятность того, что это происшествие приобретет значение травмы. Нередко при обычной истерии вместо одной крупной травмы обнаружива­ется несколько парциальных травм, образующих группу про­исшествий, которые лишь в совокупности могли оказать трав­матическое воздействие и связаны друг с другом потому, что отчасти являются фрагментами истории страданий. Бывает, что обстоятельства, сами по себе, казалось бы, безобидные, за счет совпадения с действительно важным событием или моментом особой раздражительности приобретают значение травмы, ко­торое не могли бы иначе приобрести, но которое с этих пор сохраняют.

Однако причинно-следственная связь между побудительной психической травмой и истерическим феноменом заключает­ся не в том, что травма, как agent provocateur[2], вызывает симп­том, который затем, обретя самостоятельность, остается неиз­менным. Скорее следует утверждать, что психическая травма или воспоминание о ней действует подобно чужеродному телу, которое после проникновения вовнутрь еще долго остается действующим фактором, и, на наш взгляд, доказывает это один весьма примечательный феномен, придающий заодно и важное практическое значение полученным нами сведениям.

Сначала, к великому нашему изумлению, мы заметили, что отдельные истерические симптомы исчезали раз и навсегда, когда удавалось со всей ясностью воскресить в памяти побу­дительное событие, вызывая тем самым и сопровождавший его аффект и когда пациент по мере возможности подробно описывал это событие и выражал аффект словами. Воспоми­нания, лишенные аффекта, почти никогда не бывают действен­ными; психический процесс, который развивался первоначально, нужно воспроизвести как можно ярче, довести до status nascendi[3] и затем «выговорить». При этом, если речь идет о симптомах раздражения, - такие симптомы, как судороги, невралгия и галлюцинации, проявляются еще раз в полную силу и затем исчезают навсегда. Выпадение функций, параличи и анестезия тоже исчезают, хотя, разумеется, в данном случае внезапное обострение не бывает явным[4].

Казалось бы, речь тут идет о непреднамеренном внушении; пациент ожидает, что с помощью такой процедуры его изба­вят от недуга, и это ожидание, а не само выговаривание, явля­ется действующим фактором. Но все обстоит не так: впервые это было замечено в 1881 году, то есть в «досуггестивные» времена, благодаря спонтанному самогипнозу пациентки, и премного удивило самого исследователя, проводившего таким же образом анализ весьма запутанного случая истерии, при котором были по отдельности устранены симптомы, обуслов­ленные отдельными причинами.

Перефразируя изречение cessante causa cessat effectus[5], мы вполне можем сделать из этих наблюдений вывод о том, что побудительное происшествие каким-то образом продолжает оказывать воздействие еще в течение многих лет, но не кос­венно, не посредством промежуточных звеньев причинно-след­ственной цепочки, а непосредственно, как возбудитель болез­ни, подобно душевной боли, воспоминание о которой в состоянии бодрствующего сознания еще долго вызывает слезы: истерики страдают по большей части от воспоминаний[6].

Поначалу кажется удивительным то, что давние пережива­ния могут оказывать столь ощутимое воздействие; что воспо­минания о них не идут на убыль точно так же, как все осталь­ные наши воспоминания. Понять это нам, пожалуй, помогут следующие соображения.

Воспоминание блекнет и лишается аффекта по многим при­чинам. Прежде всего это зависит от того, последовала или не последовала энергичная реакция на событие, которое произ­вело сильное впечатление. В данном случае реакцией мы на­зываем целый ряд произвольных и непроизвольных рефлек­сов, благодаря которым эмпирическим путем происходит разрядка аффекта: они простираются от плача до акта мести. Если человек отреагировал на событие в должной мере, то аффект в значительной степени убывает; подмеченное в обы­денной жизни, это обстоятельство нашло выражение в словах «выплеснуть чувства», «выплакаться» и т. п. Если же реакция подавляется, то связь аффекта с воспоминанием сохраняется. Оскорбление, на которое удалось ответить, хотя бы и на сло­вах, припоминается иначе, чем то, которое пришлось стерпеть.

В языке учитывается различие между психическими и физи­ческими последствиями в первом и во втором случаях, и не случайно говорят, что обида, которою пришлось снести молча, больно уязвляет. Собственно говоря, реакция пострадавшего на травму имеет «катартическое» воздействие лишь в том слу­чае, если она является реакцией адекватной, подобно мести. Однако язык служит для человека суррогатом поступка, и с его помощью можно почти так же «отреагировать» аффект⁸. В дру­гих случаях речь сама по себе является адекватным ре-флек-сом, как жалобы и словоизлияния применительно к душевным мукам, связанным с тайной (исповедь!). Если человек не реа­гирует на происшествие поступком, словами или, в наиболее безобидных случаях, слезами, то воспоминание об этом про­исшествии приобретает поначалу эмоциональную окраску.

Впрочем, «отреагирование» не является единственным спо­собом избывания, которым может располагать нормальный психический механизм здорового человека, когда тот перенес психическую травму. Даже не отреагированное воспоминание о ней включается в большой ассоциативный комплекс, зани­мая свое место подле других, возможно, противоречащих ему переживаний, и корректируется с учетом иных представлений. Например, после несчастного случая к воспоминанию об опас­ности и повторно возникающему (притупившемуся) чувству страха примыкает воспоминание о дальнейших событиях, о спасении, — сознание безопасности нынешнего положения. Воспоминание об обиде корректируется за счет уточнения подробностей, рассуждения о собственных достоинствах и т. п., и таким образом нормальному человеку удается с помощью ассоциации избыть сопровождающий воспоминание аффект.

Затем впечатления полностью изглаживаются, воспоминания блекнут, мы, как говорится, «забываем», причем на убыль идут прежде всего те представления, которые уже не затрагивают чувства.

Из наших наблюдений явствует, что воспоминания, служа­щие с некоторых пор поводом для возникновения истеричес­ких феноменов, долго сохраняют необыкновенную свежесть и первозданную эмоциональную окраску. Впрочем, необходи­мо упомянуть еще об одном странном обстоятельстве, которым мы впоследствии воспользовались и которое заключается в том, что этими воспоминаниями пациенты не располагают так же, как иными воспоминаниями о своей жизни. Напротив, паци­енты, пребывая в обычном психическом состоянии, об этих событиях совершенно не помнят или припоминают их только в общих чертах. И лишь когда начинаешь расспрашивать па­циентов под гипнозом, у них появляются ничуть не поблекшие воспоминания, словно произошло это совсем недавно.

Так, одна наша пациентка под гипнозом в течение полугода со всей яркостью галлюцинации день в день воспроизводила события, которые волновали ее годом ранее (в период острой истерии); безукоризненную точность воспроизведения этих событий подтверждали записи в дневнике ее матери, о суще­ствовании которого она не знала. Другая пациентка под гип­нозом и во время самопроизвольных припадков с живостью, свойственной галлюцинациям, заново переживала все события, связанные с истерическим психозом, перенесенным ею десять лет назад, о котором она вплоть до того момента, когда собы­тия эти вновь воскрешались у нее в памяти, ровным счетом ничего не помнила. Отдельные события пятнадцати-двадцати-пятилетней давности, имеющие немалое значение для этиоло­гии заболевания, она тоже припоминала с поразительной точ­ностью и эмоциональным накалом, и воспоминания эти вызывали у нее столь же сильный аффект, что и новые впечатления.

Объяснить это можно лишь тем, что подобные воспомина­ния занимают исключительное положение и не идут на убыль. Судя по всему, сами эти воспоминания соответствуют трав­мам, которые не были в должной мере «отреагированы», и при более обстоятельном рассмотрении факторов, помешавших отреагированию, можно обнаружить, по меньшей мере, два ряда условий, в том числе отсутствие непосредственной реак­ции на травму.

К первому разряду мы относим те случаи, когда пациенты не отреагировали на психические травмы, поскольку травма по своей природе исключала всякую реакцию, как бывает при ничем не восполнимой потере любимого человека, или из-за того, что реакция была недопустима по социальным причинам, или от того, что речь шла о чувствах, которые пациент хотел поза­быть, намеревался вытеснить из сферы сознательного мышле­ния, сдержать и подавить⁹. Во время гипноза выясняется, что в данном случае именно такие больные темы лежат в основе ис­терических феноменов (истерического бреда святых и монахинь, воздержанных женщин и благовоспитанных детей).

Ко второму ряду относятся условия, сложившиеся не за счет содержания воспоминаний, а благодаря психическому состоя­нию, в котором пациент пребывал в момент соответствующих переживаний. Во время гипноза выясняется, что поводом для возникновения истерических симптомов могут служить и пред­ставления, которые, будучи сами по себе не слишком важны­ми, сохраняются благодаря тому обстоятельству, что появились на фоне сильных, парализующих аффектов, например чувства страха, или непосредственно на фоне аномальных психичес­ких состояний, например полугипнотического сумеречного состояния с грезами наяву, самовнушения и т. п. В данном случае сама природа этих состояний не позволяет отреагиро­вать на происходящее.

Разумеется, и те и другие условия могут возникать одновре­менно, на практике так зачастую и случается. Это происходит в том случае, когда и без того действенная травма наносится человеку, находящемуся под влиянием сильного, парализую­щего аффекта или в состоянии измененного сознания; но бы­вает, по-видимому, и так, что из-за самой психической травмы у многих людей возникает то аномальное состояние, которое, в свой черед, не позволяет на нее отреагировать.

И те и другие условия объединяет то обстоятельство, что психические травмы, не избытые за счет реакции, невозмож­но избыть и за счет ассоциативной переработки. В первом случае этому препятствуют намерения пациента, старающего­ся позабыть о неприятном происшествии и по мере сил изоли­ровать его от ассоциации, во втором случае ассоциативная переработка не происходит потому, что между нормальным со­стоянием сознания и состоянием патологическим, на фоне ко­торого возникли эти представления, нет достаточно крепкой ассоциативной связи. Вскоре нам представится случай обсудить эти обстоятельства подробнее.

Стало быть, можно утверждать, что представления, став­шие патогенными, сохраняют первозданную свежесть и силу аффекта потому, что не могут пойти на убыль за счет отреагирования и воспроизведения в том состоянии, при котором ассоциации ничем не стеснены.

III

Коль скоро мы указали условия, каковые, судя по нашим наблюдениям, несут ответственность за то, что на основе пси­хических травм развиваются истерические феномены, пришла пора поговорить об аномальных состояниях сознания, на фоне которых возникают подобные патогенные представления, и подчеркнуть, что воспоминание о действенной психической травме можно обнаружить у пациента, пребывающего не в нор­мальном состоянии, а под гипнозом. Чем дольше мы изучали эти феномены, тем больше убеждались в том, что расщепление со­знания, ярко проявляющееся в известных классических случа­ях в виде double conscience[7], в рудиментарной форме наличе­ствует при любой истерии, а предрасположенность к такой диссоциации и погружению за счет нее в аномальное состояние сознания, которое мы кратко назвали бы «гипноидным», явля­ется основным феноменом этого невроза. Тут наши взгляды совпадают со взглядами Бине и обоих Жане, хотя мы недо­статочно хорошо знакомы с поразительными результатами проведенного ими обследования лиц, страдающих анестезией.

Таким образом, мы хотели бы противопоставить не раз выс­казанному мнению о том, что «гипноз является искусственной истерией», другое утверждение: основой и условием истерии является существование гипноидных состояний. При всех раз­личиях между ними, эти гипноидные состояния роднит друг с другом и с гипнозом то, что возникающие на их фоне пред­ставления являются очень сильными, но лишены ассоциатив­ной связи с прочим содержанием сознания. Между этими гипноидными состояниями может возникать ассоциативная связь, и таким образом содержание соответствующих представлений может достигать того или иного уровня психической органи­зации. Вообще, характер и степень изолированности этих состояний от прочих сознательных процессов могут варьиро­ваться так же как при гипнозе, простирающемся от легкой сон­ливости до сомнамбулизма, от полной памяти до полной ам­незии.

Если подобные гипноидные состояния возникают еще до появления первых признаков заболевания, то они подготавли­вают почву, на которую аффект помещает патогенное воспо­минание и вызванные им соматические осложнения. Так про­исходит при наличии предрасположенности к истерии. Однако, судя по нашим наблюдениям, тяжелая травма (например, при травматическом неврозе), старательное подавление чувств (на­пример, сексуальных) могут привести к расщеплению групп представлений даже у людей, прежде не имевших подобной предрасположенности, и в таком случае действует механизм психически благоприобретенной истерии. Между двумя эти­ми крайними формами выстраивается целый ряд промежуточ­ных, при которых степень диссоциации у пациента и величина аффекта, связанного с травмой, варьируются с обратной про­порциональностью.

Ничего нового по поводу того, чем мотивированы предрас­полагающие гипноидные состояния, мы сказать не можем. Надо полагать, они зачастую возникают даже у здоровых людей, нередко склонных «грезить наяву», чему немало способствует, например, рукоделие, которым занимаются женщины. Вопрос о том, почему «патологические ассоциации», возникающие при таких состояниях, являются столь прочными и оказывают на соматические процессы влияние куда более заметное, чем то, какое мы привыкли ожидать от представлений, равносилен вопросу о действенности гипнотического внушения вообще. Полученные нами сведения ничего нового к этому не добавля­ют; но они проливают свет на противоречие между утвержде­нием, которое гласит, что «истерия является психозом», и тем обстоятельством, что среди истериков можно встретить людей, наделенных ясным и критическим умом, недюжинной волей и сильным характером. В указанных случаях таким образом можно охарактеризовать мышление человека в бодрствующем состоянии; пребывая в гипноидном состоянии, он подвержен такому же умопомрачению, какое нисходит на всех нас во сне. Но если психозы наших сновидений не влияют на нас, когда мы находимся в состоянии бодрствования, то производные гипноидных состояний вторгаются в виде истерических фено­менов в жизнь наяву.

IV

По поводу истерических припадков мы можем утверждать почти то же самое, что было сказано по поводу стойких исте­рических симптомов. Как известно, существует схематическое описание «сильных» истерических припадков, составленное Шарко", согласно которому развитие припадка в полном виде можно подразделить на четыре фазы: 1) эпилептоидную фазу; 2) фазу размашистых движений; 3) фазу attitudes passionnelles (фазу возникновения галлюцинаций); 4) фазу заключительно­го делирия. Судя по мнению Шарко, вследствие сокращения или увеличения продолжительности, отсутствия или обособле­ния отдельных фаз возникают все те формы истерических припадков, которые на практике наблюдаются чаще, чем grande attaque[8] в полном виде.

Приступая к объяснению, рассмотрим прежде всего третью фазу, фазу attitudes passionnelles. В тех случаях, когда наступает данная фаза, в течение нее происходит лишь воспроизве­дение в виде галлюцинаций воспоминания, имеющего важное значение для первого появления истерии, воспоминания о зна­чительной травме kat exoken[9] при так называемой травмати­ческой истерии или о нескольких взаимосвязанных парциаль­ных травмах, которые лежат в основе обычной истерии. Или же в ходе припадка воспроизводится определенное событие, значение которого возросло из-за того, что произошло оно в тот момент, когда имелась особая предрасположенность к по­лучению травм.

Однако случаются и такие припадки, которые с виду явля­ют собой совокупность исключительно моторных проявлений, между тем как phase passionnelle[10] при них отсутствует. Если в ходе подобного припадка при наличии подергиваний, каталеп­тического оцепенения или при attaque de sommeil[11] удается вступить в разговор с пациентом, а то и вызвать у него припа­док во время гипноза, то выясняется, что даже в его основе лежит воспоминание о психической травме или о нескольких травмах, которое в иных обстоятельствах ярко проявилось бы в течение фазы возникновения галлюцинаций. У одной малень­кой пациентки на протяжении нескольких лет случались при­ступы с общими судорогами, которые можно было принять и которые приняли за эпилептические припадки. С целью про­ведения дифференциального диагностирования ее погружают в гипнотическое состояние, и у нее тотчас начинается обыч­ный приступ. Однако на вопрос: «Что же ты сейчас видишь?» она отвечает: «Собака, собака бежит», и действительно выяс­няется, что впервые приступ такого рода случился с ней после того, как за ней погналась бездомная собака. В данном случае результаты терапии улучшаются благодаря диагнозу.

Один чиновник стал истериком из-за того, что с ним грубо обошелся начальник, у него случаются припадки, во время которых он падает, беснуется и неистовствует, не произнося ни слова и без единой галлюцинации. Как только удается спро­воцировать припадок под гипнозом, пациент сообщает, что заново переживает всю сцену, разыгравшуюся однажды, когда начальник обругал его прямо на улице и ударил тростью. Спустя несколько дней он опять жалуется на то, что у него снова случил­ся такой же припадок, и на сей раз во время гипноза выясняется, что он заново переживал ту сцену, из-за которой у него впервые и проявилось это заболевание; сцена разыгралась в зале суда, когда ему не удалось привлечь обидчика к ответу, и т. д.

Воспоминания, которые возникают во время истерических припадков или которые можно в этот момент вызвать, во всех иных отношениях равнозначны происшествиям, служащим поводом для возникновения стойких истерических симптомов. Подобно последним, они затрагивают психические травмы, которые невозможно было избыть путем отреагирования или за счет ассоциативной мыслительной деятельности; подобно последним, эти воспоминания полностью или в значительной части недоступны в нормальном состоянии сознания и, по всей видимости, относятся к содержанию представлений, связанных с гипноидным состоянием сознания при ограниченной ассоци­ации. И наконец, их тоже можно воспроизводить в терапевти­ческих условиях. Наблюдения не раз убеждали нас в том, что подобное воспоминание, которое доселе провоцировало при­падки, утрачивает эту способность, когда под гипнозом удает­ся вызвать соответствующую реакцию и провести его ассоци­ативную коррекцию.

Двигательные феномены, возникающие при истерическом припадке, можно расценить отчасти как общие формы реак­ции на аффект, сопровождающий воспоминание (например, младенец сучит руками и ногами уже с определенной целью), отчасти как непосредственное выражение этого воспоминания в виде движений, хотя в какой-то степени они, подобно исте­рическим стигмам при стойких симптомах, не поддаются та­кому толкованию.

Истерический припадок кажется еще более примечательным, если вспомнить о приведенном выше наброске теории, согласно которой при истерии наличествуют группы возникших в гипноидных состояниях представлений, лишенных ассоциатив­ной связи с иными представлениями, но связанных между собой и представляющих собой более или менее организованный рудимент второго сознания, condition seconde[12]. Выходит, что стойкий истерический симптом равнозначен внедрению этого второго состояния в соматическую иннервацию, которая обыч­но управляется нормальным сознанием, а истерический при­падок свидетельствует о более высокой степени организации этого второго состояния, и если он возник недавно, то он знаме­нует тот момент, когда гипноидное сознание овладело всем су­ществом человека, момент острой истерии; но если припадок по­вторяется, значит, он несет в себе воспоминание, его повторение. Шарко уже высказал мысль о том, что истерический припадок может быть рудиментом condition seconde. В момент припадка управление соматической иннервацией передается гипноидному сознанию. При этом нормальное сознание, как явствует из из-вестных примеров, не вытесняется полностью; оно может вос­принимать даже двигательные феномены, возникающие во время припадка, между тем как принять к сведению психические про­цессы, происходящие в этот момент, не способно.

Как известно, в типичных случаях тяжелая истерия проте­кает следующим образом: сначала в гипноидном состоянии формируется содержание представлений, которое, достигнув со временем необходимого объема, овладевает в момент «ост­рой истерии» соматической иннервацией и всем существом пациента, вызывает стойкие симптомы и припадки, а затем исчезает без остатка. Если нормальный человек способен вновь овладеть собой, то во время истерических припадков опять заявляет о себе все, что сохранилось от содержания гипноид­ных представлений, из-за чего человек на какое-то время сно­ва погружается в аналогичное состояние, которое, в свой че­ред, подвержено влиянию извне и воздействию травм. Зачастую впоследствии устанавливается своего рода равновесие между психическими группами, совместившимися в сознании этого человека; припадки и нормальная жизнь следуют бок о бок, не оказывая влияния друг на друга. Припадок возникает произ­вольно, как возникают у нас обыкновенно воспоминания, хотя его можно и спровоцировать так же, как и воскресить любое воспоминание, следуя принципам ассоциации. Спровоцировать припадок может либо раздражение истерогенной зоны¹⁴, либо новое переживание, напоминающее патогенное событие. Мы надеемся показать, что между двумя этими столь разными с виду условиями, в действительности, нет существенных различий и в обоих случаях затрагивается воспоминание, воспринимаемое с повышенной чувствительностью. В иных случаях равновесие это является крайне неустойчивым, припадок, будучи выраже­нием пережитков гипноидного сознания, происходит всякий раз, когда нормальный человек утомляется и утрачивает дееспособ­ность. Нельзя отвергать и то, что в этих случаях припадок, ли­шенный своего первоначального значения, может повторяться и в виде бессодержательной моторной реакции.

В ходе дальнейшего исследования необходимо уточнить, при каких условиях истерия у пациентов находит свое выражение в виде припадков, стойких симптомов или их совокупности.

V

Теперь можно понять, почему описанный нами метод пси­хотерапии оказывает целительное воздействие. Благодаря ему, первоначально не отреагированные представления лишаются силы воздействия, поскольку он позволяет избыть с помощью слов сдерживаемые аффекты, связанные с ними, и подвергнуть их ассоциативной корректировке за счет того, что они перево­дятся в сферу нормального сознания (в состоянии легкого гипно­за) или устраняются с помощью внушения врача, как происходит при сомнамбулизме, сопровождаемом амнезией.