Яко благословен еси во веки веков. 4 страница

В его квартире все двигалось и включалось при помощи приспособлений.
Свет зажигался не от выключателя а от кнопки на столе, и даже форточка имела какое - то приспособление для того, чтобы не надо было тянуться наверх. Свои изобретения он дарил всем, кого он знал. Сотрудникам, соседям, друзьям. Его считали чудаком и фантазером.
Так как возможности общения словами были ограничены, он писал записки на всем, что придется - на фантиках, обрывках бумаг и даже на ладони. Своей семьи у него не было.
- Не любил, - говорил он.

Он различал персонал по шагам и никогда не ошибался кто идет.
Так как любимцем отделения он стал сразу - медсестры и няньки приносили ему сладости. Кто - то принес мёд в сотах. Он пожевал его и подавился. Сине - черным вывалился из палаты - и буквально упал ко мне на руки. Даже не помню, как сообразила выдрать трубку из разреза на трахее и сунуть её под кран. Помню только его глаза.
Когда он продышался, я накричала на него и заплакала. Он опустил голову и ушёл в палату. Вернулся с запиской в руках " БОЛЬШЕ МЁДА ЕСТЬ НЕ БУДУ".

А потом я купила первый оксигенатор в хоспис. Худяков сидел перед ним час, и смотрел как работает эта машина, благодаря которой можно получать кислород из воздуха, а не из кислородной разводки на стене.
Крутил, пробовал на себе и долго о чем - то думал.
Спросил кто сделал машину. Ответила что не знаю. Кто - то в Швейцарии. Он просипел " Спасибо хочу. Сказать хочу."
И написал на листочке - "От всего человечества - спасибо". Именно так.
На этом же генераторе кислорода он и пролежал последние три недели. Так как аппарат этот был один, я полностью отдала его задыхающемуся моему "Кулибину". Однажды он разобрал его, сняв внешнюю крышку. Нянька увидела и пригрозила пожаловаться. Он быстренько собрал обратно.
В выходной позвонила дежурная медсестра и сказала, что Саша, смотря телевизор, вдруг попросил отвезти его домой. Оказалось, что он выиграл в телевизионную лотерею 50 гривен , и хотел отдать деньги своей матери. Он отвез. Больше они с мамой не виделись.
Помню его исповедь. Пять листов мелким почерком. Писал всю ночь, утром, узнав по шагам священника, отдал ему, и дополнял его чтение своим хриплым " Каюсь, отче!"

Одышка нарастала, но он регулировал поток кислорода и писал, что все будет хорошо. А одним утром я пришла и увидела в ординаторской этот оксигенатор. С него были сняты трубки и был наклеен пластырь о проведенной санобработке. 9 сентября. 2 утра.
И никто больше не узнавал меня по шагам.
Вот тут - на фото - его день рождения. Последний.

***Отец Валерий
В истории болезни есть графа "место работы ".
У него она заполнена так - " Храм св. Бориса и Глеба. Протоиерей."
Его рукоположили 33 года назад. Все это время он прослужил в одном месте. Сказать, что его любят - ничего не сказать. Плачет весь приход. Приносят нехитрые гостинцы в хоспис, звонят,приходят к нему.Испрашивают благословления, советуются, жалуются.
Около кровати - старинная библия, молитвослов , требники и иконы.
Когда входят в палату - благословляет.
На шее простой крест на веревочке. Худенький, высохший от болезни. Ярко - серые глаза у него лучатся.
" Я не смог прожить по Заповедям. Трудно это. Дай вам всем Бог терпения. "
" За всё слава Богу. За всё. И за болезнь эту. И за жизнь мою. "
"Самое главное смирение в том, чтобы не обижать тех, кто слабее тебя."
" Все беды - от денег. Зло это большое. Расколы, страдания, войны - все от этого."
В нем есть то, чего я не вижу во многих - он принимает людей такими, как они есть. Не осуждая. Не ревнуя. К великому сожалению, таких священников мало. Очень мало.
На вопрос чего хочется отвечает:
- Молитв испрашиваю. Если можете. Больше ничего не надо.
Уходит тихо, без болей. Успокаивает плачущую матушку.
- Зина, да прекрати же плакать и отпусти меня наконец. Я к Богу хочу, если позволят. А ты оставайся пока.
Жалеет всех больных в хосписе.
- Ребеночек у вас там плачет. Пожалейте его.
Я боялась сказать, что уезжаю. Но и не сказать не могла.
Заплакал. Благословил. Когда целовала его руку, он поцеловал мою.
- Спасибо и Бог даст увидимся ещё. На том Свете или здесь, если получится.
Мы увидимся с ним. Я надеюсь.

Шалом
Его мы нашли в двухкомнатной малогабаритной хрущевке.
Иосиф К. 1941 года рождения. Сознание спутанное, не контактен, как было передано по сводке из поликлиники.
Жена - Мария Ивановна - встретила нас у подъезда.
- Вы не пугайтесь, у нас все сломано. Йося пытался чинить и не справился.
Йося, всю жизнь проработавший инженером на заводе, лежал на диване в большой комнате и внимательно смотрел на нас карими глазами.
Простыня под ним была такой ветхой, что можно было видеть под ней цвет дивана, на котором он лежал - темно - синий.
Чисто. В кухне - остатки супа в детской кастрюльке,и запах бедности. Я не могу передать его словами, но этот запах есть во всех домах, вернее кухнях у многих наших больных. Там не пахнет едой, пирогами, супом из курицы или хлебом. Это такой холодный запах, который не перепутаешь ни с чем больше.
В ванной - оторвана раковина - хозяин чинил, видимо, по старой памяти ,и не удержал в руках. Унитазный бачок разбит и переклеен какой - то пластиковой лентой. В ванной развешены те самые полупрозрачные от старости простыни.
Йося пытается встать и починить весь этот бардак, а сил мало...
Мария Ивановна плачет.
- Вы не ругайте его, он ведь хочет, чтобы было как раньше, - продолжает она, сморкаясь и вытирая глаза.
- Мы хорошо жили раньше. Квартира - от завода. Потом перестройка, потом независимость, потом болезнь. Он ведь ещё на больничном. Инвалидность не успели оформить.
Йося жестами показал на стул около кровати.
Осмотрев его, предложила госпитализацию.
- А вот нет, Петровна. Не отдам. Дома будет. Я ж люблю его. Это он сейчас так хулиганить стал, да и то, когда я в магазин за хлебом иду. Встает и начинает чинить все. Вы его откормить мне помогите.

Вдвоем они жили на пенсию Марии Ивановны и больничный Иосифа.

Иосиф пытался что - то сказать. Так как речь была нарушена - из губ вырывалось длинное ШШШШШ.
- Что? Иосиф АЛександрович, что?
- ШШШША - ЛОМ.
- Шалом?
Он закивал головой и даже пожал руку.

- Мария Ивановна, а он еврей?
- Да. Дед его раввином у них был, папа погиб в 43, так что он без отца вырос. Женились мы рано. Семья не рада была мне. Гойка. У них свои законы. А потом все разъехались.
- Ша - лом, - чётко произнес Иосиф.
- Шалом, - решила ответить и я.
Оценив свои возможности, я поняла, что вытянуть эту семью на дому у меня нет никакой возможости. А положить его она отказалась наотрез.
"Только дома".
А я не могу, не могу содержать больных на дому. К сожалению и стыду. Не хватает у меня денег на это.
И решилась я позвонить в службу ХЕСЕД в городе Киеве.
Они обслуживают и помогают малоимущим евреям города.
В трубку мне играла "Хава - Нагила". Потом переключили на заведующего патронажной службой.
- Я доктор из хосписа. Фамилия Глинка. У меня больной.41 года рождения. Обрезан. Говорит одно слово - "Шалом". Зовут Иосиф К.
- И что?
- Я думаю, что он еврей и хотела попросить от вас помощи для него.
- Как вы ДОКАЖЕТЕ, что он еврей. Вы кто?
- Я доктор из хосписа... не еврейка.
- А хоспис еврейский?
- Нет.
- А какой?
- ...Светский. Для всех.
- Вот видите, - назидательно проговорил голос в трубке.
- Что?
- Мы работаем с евреями, которые знают, что они евреи. Ни соседи, ни доктора этого знать не могут.Я изъяснился понятно?
Тут меня понесло. В общем было так и я очень старалась сдержаться.
- Послушайте, господин. Я не должна Вам доказывать, что он еврей. Вы меня понимаете? Это Вы мне докажите, что человек с именем Иосиф, обрезанный, 41 года рождения, говорящий перед смертью "Шалом" всем входяшим - не еврей. И если Вы мне не докажете этого, то завтра, слышите, завтра, я созову всех журналистов города и буду говорить, нет, я буду кричать о том, что старые и больные евреи умирают от голода в своих хрущевках.
- Не надо грязи. Не надо. Мы пришлем, так и быть , пришлем нашего социального работника. Жену как у него зовут?
- Марь Иванна.
- Вы точно издеваетесь надо мной.
К приходу соц. работника я сидела вместе с Марь Иванной около Иосифа.
Она пришла. Освидетельствования еврейства не произошло.
Помощь он получил. Простыни, гречку, памперсы.
С поправкой, о которой меня уведомил начальник отдела "Помощь На Марию Ивановну распространятся не будет. "

Он прожил ещё полтора месяца. Больше он ничего не ломал в доме.
Но и "Шалом " я больше от него не слышала.

***Надежда
Пожилой мужчина толкал впереди себя детскую коляску.
В ней совсем маленький ребенок в одеяльце, обвязанном розовой лентой.
- Девочка?
- Да. Две недели.
- Вы дедушка?
- Отец, - мужчина посмотрел на меня с какой - то неловкостью, - поздно, да?
- Да нет , почему ?
- Многие осуждают. Вырастить не успею. Жена тоже не молодая - ей 45. А мне 60.Почти.
- Дай Вам Бог.
- Это мой второй ребенок. Первый умер. И первая жена погибла.
Помолчали.
- Я не люблю новую жену.
- Да?
- Она тоже меня не любит.
- И что?
- Пригрели друг - друга на старости лет. Глупо, наверное? Согласны?
- Я не знаю.
- Я любил ту семью, которой больше нет.
- А как девочку назвали?
- Надежда.

***Динь - динь - динь
agapit_p своим постом напомнил:

"В лунном сиянье снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится,
Динь-динь-динь, динь-динь-динь, колокольчик гремит,
Этот звон, этот звук, много мне говорит."

Перед прошлым Рождеством в хосписе был концерт. Детский хор из музыкальной школы пел для наших больных.
Юноша с гитарой исполнял этот романс. И если всё, что дети пели до этого, сопровождалось аплодисментами и некоторые больные подпевали, то во время этого романса стало тихо - тихо, как будто каждый из присутствующих вспоминал что - то про себя.
Пока он пел, по лицу одной больной - Нины - буквально струились слёзы.
Тётя Маша - старая санитарка, сидевшая рядом с ней, тоже заплакала, гдядя на неё.
Звуки гитары стихли.Концерт закончился. Больных развезли по палатам.
Тётя Маша отвозила на кровати Нину .
- От же, разревелась, - всхлипывая, ругала она Нину, - потом температура поднимется, а всё из- за них, мужиков...
Нина молча кивнула, продолжая плакать.
- Да ты не реви, - вытирая ладонью слёзы себе и ей, говорила
она, - Мой тожа блядовитый был. Но ничо, скрутила.
- Не успею уже.
- Теперь пусть жалеет. Ишь какой.

Сироты
Их нет в ежедневных сводках хосписа. О них говорят вскользь на пятиминутках - " У больной Т. двое несовершеннолетних детей, у больного К. маленький ребенок."
Часто мы не знаем даже их имен.
Они - эти дети - приходят к своим мамам и папам, умирающим от рака.
Их приводят бабушки и дедушки, если они есть , или один из родителей.
Дети жмутся к ним и робко заходят в палаты. Приносят свои рисунки с надписью "Поправляйся мама(папа) на которых изображены кривобокие домики, цветы, и портрет этих мам и пап ростом в этот самый домик. С улыбкой на всё лицо.
Вот эти дети.
Девочка Маргарита 7 лет, подойдя ко мне,которая спросила - "Скажите, а моя мама спит или уже умерла?" - спросила спокойно, как о чем - то само собой разумеющемся.
Подросток 15 лет, чья мать умирала у нас, сказал, что больше не верит в Бога и унес из часовни ящик с пожертвованиями на храм.
Мальчик 6 лет, приходивший к маме и не проронивший ни слова за все четыре недели посещения. Он приходил, его отец шёл в палату, а мальчик утыкался носиком в аквариум, и на все обращения к нему не откликался. Он просто смотрел на нас большими глазами. И молчал.
Девушка 17 лет, которую мама воспитывала одна, сидящая на полу около лифта в окружении маминых вещей и плачущая.
Двое детей - совсем маленьких, которые, пока их папа находился у нас, играли в больницу. Все больные в этой игрушечной больнице умирали.
Подросток, из семьи одинокой матери, который в первый раз напился и потерял деньги, которые ему дали на похороны.
Девушка 16 лет, неумело пытающаяся курить в комнате для родственников, с дрожащими руками и красными от слез глазами.
Двое - 16 и 19 лет, которые спросили у медсестры - "Это всё? Он умер что - ли?"
Трое, которые сказали, что ни при каких условиях в детдом не пойдут.
Пятеро, из Львовской области. Они ничего не говорили. Они громко плакали, потому что плакал их отец.
Есть такие дети. Одни со своим горем.

***Двое
Утренний обход в хосписе.Пятая палата. 45 лет.
- Доброе утро,Виктор, как у Вас дела сегодня?
- Простите, я сейчас выйду, - стоящая у кровати женщина наклоняется к больному и спрашивает:
- Ты правда меня любишь?
Он улыбается:
- Я живу тобой.

***Про ремонт
В открытую дверь комнаты выездной службы со страшным криком влетела санитарка Оля.
- Ой, Петривна, ой не можу...
- Что?
- Труп.Все. Чуть не помЕрла сама.
- Где?
- Там, - отчего-то шёпотом сказала она, - в комнате для родственников.
Трехминутный марафон из комнаты, в которой была выездная служба - до отделения, в котором тогда проходил капитальный ремонт.
На полу лежал мужчина - сантехник, который с утра ещё пытался установить раковины и унитазы в отделении. Лежал тихо, лицом вниз. Очень живописно лежал.
Со вторым доктором осторожно перевернули несчастного. Дышал он редко и глубоко. Выдыхаемый воздух сообщал о том, что была принята немалая доза спиртного.
- Оля, я тебя убъю, разве так можно пугать?!
- А шо?
- Да пьяный он.
- Ой, лихо. А лежит як мертвяк. Я ж сама чуть не вмерла..., - она шумно вздохнула.
- Позови прораба, что ли.
Чертыхаясь, повернули сантехника набок.
Вызванный прораб бы страшно возмущен нашей реакцией.
- А чего орать сразу, а? Лежит человек и лежит. Вован это, - радостно сообщил он.
- Вы ремонт тут делаете или пъете?
- Ремонт.
- А это что? - показываю рукой на сантехника.
- Как что ? Устал он. Вот и лежит. Ну, люди...
Развернувшись,мы обошли пустые палаты и коридор. Я насобирала пустых бутылок, сложила в пакет и показала бригаде строителей, которые обсуждали уже, как транспортировать Вована домой.
- Ну? Видели? Ваше?
- Нет.
- А чье?
- Не знаем. А где нашли?
Поняв, что разговаривать бесполезно ушла обратно.
Через два дня заходит Вован. Протрезвевший.
- Петривна, мне тут сказали, что Вы бутылки собираете? Так я принёс.

***Совесть
Один звонок в дверь означает - посетители. У своих - два коротких звонка.
Кто - то, за дверью, давил на кнопку долго, отчего звонок стал похожим на гудок парохода.
На пороге стоял совсем пожилой мужчина в костюме и шляпе. В руках - старомодная авоська с парой апельсинов и яблок.
- Добрий день, - сказал, входя в отделение.
- Вы к кому - то пришли?
- Именно так. К Васильеву, палата номер девять. Я звонил, - он протолкнулся вперед, поставил сетку на диван , и продолжил, - Вы сразу не открыли - непорядок. Я, так сказать, человек правильный и пунктуальный.
- Наверное, мы не сразу услышали. Проходите.
- Вот - вот, не сразу услышали, не успели, не допоняли. А во всем должен быть ус-та-нов-лен- ный порядок. И правила. Без них, так сказать, везде бардак. Полный и, так сказать, бесповортный. А всего этого можно избежать...
Мне мешала его говорливость и выражение "так сказать", которое он вставлял в каждую фразу. Мысленно пожалев несчастного Васильева, я попыталась проводить посетителя - а звали его Андрей Андреич - до палаты.
- Не торопитесь. Торопливость, так сказать, до добра не доводит. Помогите мне переодеться. Спецодежда тут полагается?
Ему дали халат и бахилы. Андрей Андреич долго надевал их на себя, тщательно застегивая все пуговицы.
- А маска? - спросил он.
- Зачем?
- Да как вам объяснить. Природы рака никто не знает. Вы уверены, что я ничем не рискую?
Так как я была не уверена ни в чем, то принесла ему маску из перевязочной.
Он натянул её и произнес - " Я готов. "
- Доктор, вы проведете меня?
- А он Вас ждет?
- Нет. Сюрприз , так сказать. Старые коллеги по работе.Жизнь - интересная штука. Я Юру знаю много лет. И мы, так сказать, враги лютые. Обстоятельства так сложились в свое время, что мне пришлось... - он замялся. В общем грешок за мной. Да, собственно не грешок, но тянет - что - то внутри. Надо расставить точки.
- Давайте я спрошу, если он хочет Вас видеть, ладно?
- Правила. Да, я тоже соблюдаю закон и правила. Скажите.
Васильев угрюмо выслушал, кивнул.
Андрей Андреич просеменил в палату.Через три минуты оттуда мы услышали громкую фразу -
-Иди на х..й, подлец.
Андрей Андреич из палаты вышел.
- Вот так и знал. Ни тебе раскаяния, ни тебе страха Божьего.
А все почему? А потому что...впрочем это не так важно. Я, так сказать, сделал все что мог.
- Вы прощения просили?
- Нет. Зачем. Я объяснить хотел. Были у нас трения. До следствия дошло. Я повел себя правильно. По законам того времени. А он - он не понимает.И теперь точно знаю, что я не ошибся. Всего вам доброго. Где я могу вымыть руки?
Он тщательно мыл руки под краном в ординаторской.
Потом разделся и, попрощавшись, ушел. На стуле остались аккуратно сложенные халат, бахилы и маска.

***Славутич.
Место проживания - Славутич. 20 лет. Девушка поступила в отделении хирургии. Она выглядела настолько здоровой и была такой красивой, что сначала я приняла ее за посетительницу. Результаты обследований показывали огромную, неоперабельную опухоль желудка, прорастающую практически в окружающее желудок пространство.
- Болит что - нибудь?
- Нет. Только есть не хочется и тошнит иногда, - она выглядела слегка похудевшей и очень стеснялась, нервно поправляя пряди длинных волос. - Ничего не болит, правда...
Мать сказала, что девушка выиграла звание красавицы Славутича полгода назад, до установления диагноза. Хотела быть актрисой.

У нас она провела три или четыре недели. К ней приходил молодой человек, который умолял назначить активное лечение. Мы лечили... Он плакал в ординаторской и говорил о том, как надо лечить рак. Мы так не умели.
Девушка все время просила принести ей зеркало, а ее мама с таким же упорством просила этого не делать.
Молодой человек повторял, что надеется на чудо. Мама готовила бульоны и кашки и по столовой ложке пыталась давать еду дочке. Несъеденное выливалось, и все повторялось снова - покупка особой курицы, варка, добавление всего , что она любит в этот суп и варка новой каши, выжимание нового сока.
Девочка была в сознании практически до конца. Только не разговаривала. Смотрела на нас огромными глазами и ощупывала свое лицо, разглядывала совсем прозрачные руки.
Когда она умерла, родители подарили нам большое зеркало. Оно висит у нас в холле.

***

Дела в хосписе
Вовану - 21 год. Детдомовец, от которого отказалась мать, когда ему был 1 год. Она отнесла его в дом ребенка, оттого, что он плохо развивался.
Он прошел пять детских домов, поступил в эстрадно - цирковое училище и заболел раком. Из больницы, где провели лечение,поступил к нам. Видимо,насовсем.
Он хочет быть похожим на артиста Гальцева. А также получить ответ на вопрос отчего болят руки и ноги так, что хочется плакать.

г\Говорит, что детдомовские "не пенькуют " Этот вид жаргона я пока не изучила, ага. Но это что - то хорошее. Не пеньковать.

Он будет посылать СМС и думать, как ему жить дальше. Палата в хосписе - первое в его жизни отдельное , специально для него отведенное место.
У Володи есть мать. Она с двумя старшими детьми живет в Москве и воспитывает внуков.

***По следам одной встречи. Все - в сад.
"Операции , которые приводят к инвалидизации больных, проводить не стоит."
Правильно, в целом. Вот только что делать с теми у которых эта самая инвалидизация произошла?
" Согласен, бывает такая проблема. Таким больным нужно помогать. Но не сейчас и не здесь. "
Он не объяснит это Любе, которая, как одержимая, бъется за своего сына, потому что слово "инвалидизация " ее не пугает. Он ей нужен любой. Лишь бы жил. Сын он ей.
Это я ей буду объяснять. Ему повезло.
"Оперативное вмешательство при заведомо неоперабельных опухолях, тоже не показано."
Тоже верно. Правда, и при операбельных, иногда не выживают.
"А оперируют оттого, что развращают родственники". Не уверена. Тех, что я вижу, видимо уже развративших, те больше плачут. У Жени, чья мать в коме - второй мамы не будет.
И лежат они в хосписах, домах инвалидов, по квартирам и коммуналкам.
А жить вообще сложно. Проще зарабатывать деньги и плыть по течению. Без любви, без переживаний, без боли и без эмоций. Эмоции - лишнее.
Я постараюсь исчезнуть на какое - то время отсюда.
Меня спросил кто - то "кем я себя ощущаю? " Врачом или кем - то еще.
Отвечаю - никем. Ни шариком воздушным, ни доктором, ни теткой.
На сегодня так. Надо научиться жить без любви и без эмоций. Так проще. Говорят, что так проще.
"Ой, блядь!" - так говорит мой хосписный попугай. Это не я его научила. Это он сам, наверное, додумал.
Всем - спасибо.

***Выбор
Этого больного я хорошо помню - темноволосый,красивый сорокалетний мужчина. Помню даже цвет глаз - ярко -зеленые. Неоперабельный рак установили месяц назад. Поступил с сильной одышкой, болей у него не было.
По обследованию - все выглядело совсем грустно. Мы не познакомились сразу - он был достаточно тяжелый при поступлении и потребовалось время, чтобы он - а звали его Н - мог общаться и с нами.
Его посещали коллеги по работе, один из них, остановив меня у дверей палаты спросил : "ну почему Вы ничего не можете сделать? Он же совсем молодой." - и выругался матом. Злобно, отчаянно и очень правильно.
С утра к Н приходила жена , которую он встречал радостно - спокойно, говоря с ней тихим голосом - с перерывами на то, чтобы отдышаться - о детях, погоде и общих друзьях. Пробыв с ним до обеда, она возвращалась домой за детьми - кого - то брала из школы, кого - то из сада.
Вечером приходила другая женщина. Высокая, с длинными волосами и такими же ярко - зелеными глазами, как у Н. Я думала, что этого его сестра. Она не здоровалась ни с кем, с блуждающим зеленым взглядом, совсем как слепая, проходя мимо чужих палат и безошибочно открывая ту самую дверь.
Из палаты она не выходила, и Н просил сестер и нянек не беспокоить его во время этих визитов.
После ее ухода около десяти вечера, он ел, просил свое обезболивание и ни с кем не разговаривал.
Наш хоспис - маленькое пространство, и совсем скоро всезнающие няньки торжественным шепотом сообщили мне, что у "него" - две женщины. Жена и не жена.
С женой он прожил лет пятнадцать. С другой женщиной - на пять лет меньше. Любил одну из них. "До безумия", по его же выражению, эту фразу санитарка сказала , горько вздохнув. Кого - я не стала уточнять.
Они по очереди приходили каждый день. Утро сменяло вечер почти месяц и мы все стали свидетелями этой странной жизни.
Он казалася счастливым. До одного момента. После ухода вечерней посетительницы он не позвал сестру. Она позвала нас - в тот вечер мы долго возились с поступившим ребенком.
" Он молчит, Елизавета Петровна. Я боюсь туда идти. Он не вызывает. "
Мы постучали и вошли. Н. лежал, запрокинув голову назад, и прикрыв лицо обеими руками. Остро торчали локти - худые, когда - то сильные руки были слабыми и дрожали.
- Н. Вы плачете?
- Нет, - ответил он - Думаю. Мне не нужна помощь. Мне ничего не нужно.
Мы прикрыли дверь и вышли.
Буквально через сутки он был практически без сознания.
С утра пришла жена. Она просидела с ним до обеда, пытаясь покормить его, и продолжала говорить о чем - то. В обед она ушла. Поговорила с нами, поплакала, и спросила что нужно сказать детям.
Вечером - другая женщина. Она также, не видя никого вокруг, прошла в его палату. Из за его состояния, мы вынуждены были беспокоить их. Она сидела, держа его руки в своих. И плакала. В его ладони. Глядя на нас, входящих, чтобы осмотреть его, она кивала и отходила к окну. Мы выходили, и она садилась снова около него. В десять она ушла.
Н умер в два утра.

***Это любовь
Утром стала свидетелем невероятной любовной разборки, развернувшейся посреди Мясницкой улицы.
- Отдай ключи, б...., - кричал мужчина помятого вида на свою спутницу, которая, в свою очередь кричала :
- Не отдам, б..., и отстань от меня навеки! - Люди помогите!
- Да пошла ты ...., - далее совсем нецензурно и потасовка.
- Я уеду! - гордо заявила женщина.
Драка прекратилась. Дама, улыбнувшись, победно посмотрела на пораженного спутника жизни. Зубов за улыбкой не наблюдалось.
- Ты чё??? Совсем?? - робко, но громко спросил он, продолжая тянуть ее за рукав ярко - зеленого пальто.
- Вот че слышал, - развернулась и пошла в другую сторону. Она улыбалась.

***Понедельник
Бомжа положили в хоспис.
Прихожу. На постели - что - то, с головой завернутое в одеяло.
- Жень!
- Привет, Петровна.
- Ну как тебе тут? Чего закутался весь?
- Плохо.
- А что?
- Как тюрьма для блатных. Интерьеры. Прости Господи.
- Да ты внимания не обращай, сможешь?
- Придется. А тут все блатные?
- Нет.
- Только я?
- Только ты.
- Во. Дожил. Петровна, а я имя хочу сменить.
- Почему?
- Читал про такое. ЧТобы счастливым стать. Вот Жириновский мне паспорт сделает и я потом сменю. А что? Имею право.
- А почему Жириновский?( офф - его, я заметила, боготворят уголовники, которые по дракам и ножевым специализируются)
- А я ему писал. Не надо было?
- Я не знаю.
- Давай в "Единую Россию", если не ответит, а, Петровна? Может там лучше?
- Нет. Я не разбираюсь в политике..А как тебя называть?
- Пашкой. Нравится мне. Апостол такой был. Слышала?
- Ну.. да. Был.
- В его честь. Только пока ты одна меня так называй. Слушай, а я лет пятнадцать проживу еще?
- Давай попробуем.
- Давай.
Высунул голову из под одеяла. присел.
- Петровна, а чай тут дают?
- Так тебе особый чай нужен, да? Купец?
- Ага. А то с утра плохо совсем. Откуда знаешь?
- Я тебе принесу заварки. Пакеты не покатят.И сахар кусками, да? И чайник свой.
- Точно. А ты где сидела?
Молчу.
- Ну ладно, не говори. Улыбаешься ты все время. Я тоже буду улыбаться.
- И не бузи.
- Не буду. Только ты, это, заходи ко мне. Побалакаем.

А вечером в Бурденко - толпа народа. Человек двадцать в раздевалке, столько же в холле, и несколько на улице. Цыгане. Разбилась машина с цыганами. Столько народу на посещении я еще не видела. Женщины в юбках и шубах, полные мужчины в костюмах и с золотыми перстнями на толстых пальцах.
Весь табор пришел.
И снова мороз на улице.

***И о таком тоже.

Мы не называли ее между собой по имени. Только "Она". Так ее звал ее друг, который воспитывал ее ребенка.
Даже болезнь не смогла изменить ее облик - кареглазая, с длинными ресницами, она оставалась привлекательной.
Но что - то настораживало в её взгляде, какой - то холод , то ли неприязнь, а может, да и скорее всего, обида. На нас, на тех , кто остается, когда она уходит.
С ним она проводила много времени. Он - ночевал с ней, уходя утром на работу, и возвращаясь после пяти.
Днем она лежала одна. Были подруги, были какие - то звонки, была даже мать, которая забирала мальчика к себе домой.
На вопросы она отвечала охотно, говорила о том, кем и где работала. Потом спрашивала сколько времени осталось до прихода В. Он разогревал ей еду, помогал вставать, а когда она засыпала, выходил к нам.
Виновато переминаясь с ноги на ногу, спрашивал разрешения покурить. Пил чай. И вздыхал.
Я боялась спрашивать об их отношениях - это их жизнь, не моя. Разговор он завел сам.
- Ел.П. Она не хочет умирать.
Киваю.
- Она хочет чтобы я ушел вместе с ней.
- Как?
- ЧТобы я не остался.
- Один?
- Да нет. Она боится, что будет другая женщина. Ну, Вы понимаете.
Я не поняла, но на всякий случай, снова кивнула.
- А Вы женаты?
- Нет.
- А вместе давно? Лет семь...
Он замолчал и снова закурил.
- В. Вы ее любите?
- Любил. Сейчас боюсь. Ну и жалею.
- Жалеете - любите, правда?
- ...да. И боюсь. Я боюсь что она мучается из за того, что я остаюсь. Такое бывает?
Я думала, что ему ответить. Да, бывает. Бывает. "Тянут за собой" - так говорят мои санитарки - всеведущие мои няни..
Ему не ответила. наговорила про интоксикации, депрессию, боли - мне не хотелось, чтобы он поверил в то, что такое действительно бывает.
А потом случилось страшное. Медсестра вошла с шприцем для того, чтобы ввести ей обезболивающее.
Она приподнялась в скровати и, размахивая руками и стала кричать :
- Я знаю, вы ждете, чтобы я умерла. И ОН будет ВАШ. А я не дам. Я ОТТУДА вылезу и.. и задушу. Всех. И тебя, и всех. Я узнаю кто это сделает. Она откинулась в подушки и покорно подставила руку для укола.
Сестру трясло. Его тоже.
Да, мы назначили лечение. Оно приглушило боль и агрессию, но сути не изменило. Она оставалась такой же.
Даже слабея, она грозила ему пальцем. "Помни!".
Ушла она при нем. Тихо.
Он плакал и говорил, что ему страшно.