Ведуны, ведьмы, упыри и оборотни 5 страница

По свидетельству буллы Иннокентия VIII, множество людей обоего пола не боялись вступать в договоры с адскими духами и посредством колдовства делали неплодными брачные союзы, губили детей и молодой скот, истребляли хлеб на нивах, виноград и древесные плоды в садах и траву на пастбищах. В 1488 году, когда буря опустошила окрестности Констанца на четыре мили вокруг, две женщины, признанные виновницами такого бедствия, были осуждены и преданы смерти.^[559] И германцы, и славяне обвиняли ведьм в похищении благоприятной погоды, дождей, изобилия и в наслании болезней, скотского падежа и мора, всегда сопровождавших голодные годы; с этим согласно и старинное убеждение, что затмения, обыкновенно производимые ведунами и ведьмами, бывают «к гладу и мору».

На Украине до сих пор верят, что ведьмы задерживают дождь, низводят град и посылают неурожаи. На всем пространстве, какое ведьма в состоянии обнять своим взором, она может и произвести голод, и отнять у коров молоко:^[560] сближение многознаменательное!^[561] По мнению болгар, ведьмы похищают урожай с чужих нив и передают его своим любимцам; поэтому крестьяне выходят весною на поля и произносят заклятие: «Вражья душа! бегай от нас».^[562] Русские поселяне также убеждены, что колдуньи скрывают у себя большие запасы хлеба.^[563]

В Германии рассказывают, что ведьмы катаются голые по нивам, засеянным льном и житом, что они не только умеют вредить посевам, но и могут присваивать себе плоды чужих трудов, скрадывая с соседних полей зерновой хлеб или овощи и наполняя ими свои закрома, — поверье, известное уже римлянам Так, идучи виноградниками, ведьма потрясает шесты, около которых вьются виноградные лозы, и тотчас же зрелые гроздья переносятся с чужого участ ка на ее собственный. Один старый колдун дал своей внучке палку, которую она должна была воткнуть на указанном месте посреди нивы; настигнутая на дороге дождем, девочка остановилась под ветвистым дубом и воткнула возле него палку. Когда она воротилась домой, то нашла на полях деда густые кучи дубовых листьев.

В темные ночи колдун раздевается догола, привязывает к ноге серп и, творя заклятия, направляет путь через нивы своих соседей; вслед за тем на этих нивах не остается ни единого полного колоса; все зерно, какое только уродилось, попадает в закрома и овины заклинателя.^[564] Старинная метафора, уподобившая молнии острым зубам мышей, придала этим зверькам мифическое значение. Аполлон, с лука которого слетали убийственные стрелы заразы, в гневе своем творил все истребляющих мышей (Apollo Sminthcus); немецкая клятва «dass dich das mäuschen beisse!» употребляется в том же смысле, как славянская «бодай тя ясна стрела ранила!» или «пусть тебе Перун покажет свои зубы!». Параличный удар, наносимый по древнему воззрению карающей рукою бога-громовника, у чехов называется myš (нем hеxenschuss).

Поэтические сказания о небесных мышах, являющихся во время бурных, опустошительных гроз, впоследствии были перенесены на обыкновенных полевых мышей, которые нередко целыми стаями нападают на хлебные поля, скирды и житницы и поедают зерно. Чрезмерное размножение полевых мышей народная фантазия приписала злому влиянию колдовства. Ведуны и ведьмы нарочно разводят их и напускают в дома и нивы, почему немцы и называют ведуна mausschlägel, а ведьму — mausschlägerin; старинные ведовские процессы упоминают название mäusemacher (musemaker) и сообщают поверье, будто ведьма, кипятя волшебные травы, причитывает: «Maus, maus, heraus ins teufels namen!» — и в силу ее заклятия мыши выпрыгивают из горшка одна за другою. Рассказывают еще, что ведьма свертывает платок наподобие мыши и восклицает: «Lauf hin und komm wieder zu mir!» — и тотчас же от нее убегает живая мышь.

По свидетельству нидерландской саги, чародейке стоит только подбросить несколько глыб земли, чтобы в то же мгновение все поле закопошилось мышами.^[565] Чехи считают мышь созданием черта. При начале мира, когда выросла и созрела первая жатва, черт сотворил этого хищного зверька и приказал ему истребить весь хлеб, а Бог, чтобы разрушить дьявольские козни, тогда же сотворил кошку. В чешской хронике по поводу многочисленных мышей, явившихся в 1380 году, замечено, что современники думали, будто мыши эти зародились от грозы: «Že by ty myši sе zrodily z povětři porušenéhe».

И доныне у чехов сохраняются следующие любопытные поверья: полевые мыши ниспадают при начале весны с месяца (с неба) или зарождаются от дождя, выпадающего на Петров день; если на Троицын день идет дождь, то в продолжение лета будет много мышей; полевые мыши изъедают у коров вымя, то есть высасывают молоко-дождь; когда они появляются в большом числе — это предвещает голод и болезни; свист, звон, барабанный бой, удары молотильного цепа и крик черного петуха (словом, все, что на поэтическом языке служит обозначением грозовых звуков) признаются за те спасительные средства, которыми можно разогнать крыс и мышей; чтобы избавиться от этих хищников, крестьяне обкуривают свои дворы козлиною бородою, что стоит в несомненной связи с древнеязыческим посвящением козла богу-громовнику.^[566]

Кроме плодов земных ведьмы могут скрадывать и другие припасы, необходимые для благосостояния человека; так, они уносят мед из ульев,^[567] загоняют к себе рыбу и забирают птиц и зверей, за которыми ходят на промысел охотники. Скрадывание меда объясняется уподоблением дождя медовому напитку, а захват рыбы, птиц и лесного зверя — мифическими представлениями грозы рыбною ловлею и дикою охотою.

Между малорусами ходит такой рассказ: жили-были три брата, занимались рыболовством и звериной охотою; и на лове, и на охоте братья не знали неудачи: закинут ли сети — а они уж полнехоньки рыбою, возьмутся ли за ружья — зайцы сами бегут на выстрелы. Дело в том, что мать у них была ведьма. Раз братья решились ее испытать: взяли тенета и ружья, пошли за зайцами, а матери сказали, что идут ловить рыбу. Что же? Раскинули тенета — и вместо зайцев полезли в них окуни, караси да щуки!^[568] Еще от XI века донеслись до нас интересные летописные свидетельства о подобных обвинениях, взводимых на тех женщин, в которых подозревали ведьм. В 1024 году, говорит летописец, восстали в Суздале волхвы, «избиваху старую чадь, по дьяволю наученью и бесованью, глаголюще, яко си держать гобино. Бе мятеж велик и голод по всей той стране. Слышав же Ярослав… изымав волхвы, расточи, а другыя показни, и рек сице: Бог наводить по грехом на куюждо землю гладом, или мором, или вёдром (засухою), ли иною казнью, а человек не весть ничтоже».

Под 1071 годом находим следующее известие: «…бывши бо единою скудости в Ростовстей области, всташадва волхва от Ярославля, глаголюща, яко ве свеве (мы ведаем) — кто обилье держит. И поидоста по Волзе; кде придут в погост, ту же нарицаху лучшие (добрые) жены, глаголюща, яко си жито держать, а си мед, а си рыбы, а си скору.^[569] И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя; она же в мечте прорезавше за плечем, выимаста любо жито, любо рыбу, и убивашета многы жены, именье их отъимашета собе». Наконец волхвы пришли на Белоозеро; за ними следовало до трехсот человек. В это время Ян собирал на Белоозере княжескую дань. «Повелоша ему белозерци, яко два кудесника избила уже многы жены по Волъсве и по Шексне». Ян потребовал от них выдачи волхвов; но белоозерцы «сего не нослушаша». Ян решился действовать против волхвов собственными средствами, и когда они были схвачены, то спросил: «Что ради погубиста толико человек?» Волхвы отвечали: «Яко ти держать обилье; да аще избиеве сих — будеть гобино; аще ли хощеши, то перед тобою выни меве жито, ли рыбу, ли ино что. Ян же рече: по истине лжа то!»^[570] Итак, по словам летописи, волхвы обвиняли старых женщин в том, что они производили голод, скрадывали обилье (гобино), то есть урожаи,^[571] и делали безуспешными промыслы рыбака и охотника.

Вера в возможность и действительность подобных преступлений была так велика в XI веке, что родичи сами выдавали на побиение своих матерей, жен и сестер; жители не только не хотели сопротивляться волхвам, но и следовали за ними большою толпою. Обвинение «старой чади» в бедствиях голодных годов вполне соответствовало грубому и суеверному взгляду тогдашнего человека на природу, и волхвы (даже допуская с их стороны обман и своекорыстные расчеты) только потому и действовали так открыто и смело, что опирались на общее убеждение своего века.^[572] Все физические явления предки наши объясняли себе как действия богов или демонов, вызванные мольбами, заклятиями и чарами вещих людей. Позднее, после принятия христианства, та же сила властвовать и управлять природою была распространена и на представителей нового вероучения.

Бывали примеры, что народ обвинял духовных лиц в засухах и других физических бедствиях. Так, в 1228 году новгородцы, напуганные тем, что «тепло стоит долго», прогнали своего владыку, «акы злодея пьхающе».^[573] Женщин, заподозренных в чародействе и обвиняемых в похищении дождей и земного плодородия, преследовали в старину жестокими казнями: жгли, топили и зарывали живыми в землю. Против этого обычая резко протестовал Серапион, епископ Владимирский (XIII в.): «Мал час порадовался о вас, чада! видя вашю любовь и послушание… А еж еще поганского обычая держитесь, волхованию веруете, и пожигаете огнем невинные человекы и наводите на весь мир и град убийство. Аще кто и не причастися убийству, но в соньми быв в единой мысли — убийца же бысть, или мога(и)й помощи, а не поможе — аки сам убити повелел есть. От которых книг или от ких писаний се слышасте, яко волхованием глади бывають на земли, и пакы волхованием жита умножаються? То аже сему веруете, то чему пожигаете я? Молитесь и чтите я, и дары приносите им, ать (пусть) строять мир, дождь пущають, тепло приводить, земли плодити велять. Се ныне по три лет(а) житу рода несть — не токмо в Руси(и), но (и) в Латене: се влхвове ли створиша? аще не Бог ли строите(ъ) свою тварь, яко же хощет, за грех нас томя?.. Молю вы: отступите дел поганьскых. Аще хощете град оцестити от безаконных человек, радуюся тому; оцещайте, яко Давид-пророк, «который судил в страхе Божием и по правде; вы же осуждаете на смерть по вражде и ради прибытка, жаждя пограбить. Правила Божественнаго(ыя) повелевають многыми послух(и) осудити на смерть человека; вы же воду послухом поставите, и глаголите: аще утопати вачисть — неповинна есть, аще ли попловеть — волховь^[574] есть. Не может ли дьявол, видя ваше маловерье, подержати да не погрузится, дабы въврещи в душьгубьство; яко оставльше послушьство бо(го)твореного человека, идосте к бездушну естьству».^[575]

По своим стихийным свойствам ведуны и ведьмы могут свободно носиться посреди облачных источников, и потому в народе составилось убеждение, будто они ходят по поверхности рек и озер и не тонут в глубине вод. На Украине до позднейшего времени узнавали ведьм по их способности держаться на воде. Когда случалось, что дождь долго не орошал полей, то поселяне, приписывая его задержание злым чарам, собирались миром, схватывали заподозренных баб и водили купать на реку или пруд. Они скручивали их веревками, привязывали им на шею тяжелые камни и затем бросали несчастных узниц в глубокие омуты: неповинные в чародействе тотчас же погружались на дно, а настоящая ведьма плавала поверх воды вместе с камнем. Первых вытаскивали с помощию веревок и отпускали на свободу; тех же, которые признаны были ведьмами, заколачивали насмерть и топили силою.^[576] Квитка в письме своем к Плетневу (1839 г.), по поводу рассказа «Конотопская ведьма», замечает: «Топление ведьм при засухе — не только бывалое, со всеми горестными последствиями, но, к удивлению и даже ужасу, возобновленное помещицею соседней губернии».^[577] Гуцулы топили ведьм в 1827 году.^[578] Обычай этот известен и между сербами: когда пронесется молва «на кojy жену да je вjештица, онда je вежу и бацеу воду да виде: може ли потонути; jер кажу да вjeштица неможе потонути. Ако жена потопе, а они je извуку на поље и пусте; ако ли не могбуде потонути, а они je yбиjy, jep je вjештица».^[579]

Подобное испытание водою («суд Божий») в Германии называлось hexenbad.^[580] По уверению г. Даля,^[581] на Украине ходит рассказ, заимствованный из судебных актов, как одна злая и пьяная баба, поссорясь со своей соседкою, обвинила ее в скрадывании росы; обвиненную объявили ведьмою и предали сожжению.

В половине прошлого столетия управляющий имением графа Тышкевича в Литве писал к нему: «Ясневельможный пане! с возвращающимися крестьянами доношу, что с вашего позволения сжег я шесть чаровниц: три сознались, а остальные нет. Две из них престарелые, третья тоже лет пятидесяти, да к тому же одиннадцать дней они все просидели у меня под чаном, так, верно, и других заколдовали. Вот и теперь господская рожь в двух местах заломана. Я собираю теперь с десяти костелов святую воду и буду на ней варить кисель; говорят, непременно все колдуньи прибегут просить киселя; тогда еще будет мне работа! Вот и г. Эпернети, по нашему примеру, сжег женщину и мущину… этот несчастный ни в чем не сознался, зато женщина созналась во всем и с великим отчаяньем пошла на тот свет».^[582]

Сожжение колдунов и ведьм засвидетельствовано многими старинными памятниками. В Грузии при всяком общественном бедствии хватали подозрительных старух, истязали в присутствии князей и духовенства и выпытывали у них сознание во мнимых сношениях с нечистою силою. В 1834 году, во время бывшего неурожая кукурузы и гомии, в некоторых грузинских деревнях бросали колдунов в воду или вешали на деревьях и прикладывали к их обнаженному телу раскаленное железо.^[583] Поступая так, народ не только думал удовлетворить чувство своего мщения, но и был убежден, что казни эти суть единственные средства, какими можно отвратить засуху, вызвать дожди и плодородие. Такое убеждение возникло из древнемифической основы.

Облачные жены, похищающие росу, дождь и урожаи, только тогда возвращают эти сокрытые ими блага, когда сгорают в небесном пламени молнии или купаются и тонут в разливе дождевых потоков. Позднее, когда в засухах и бесплодии почвы стали обвинять смертных жен, народ уверовал, что сожжение и потопление их непременно должно возвратить земле дожди и плодородие — точно так же, как обливание водою «додолы» признается сербами за лучшее средство против летней засухи. Но, с другой стороны, так как гроза, пожирающая тучи, нередко сопровождается разрушительной бурею и градом, то отсюда родилось верование, что ведьмы, желая произвести непогоду, град и буйные вихри, рассеивают по полям дьявольский пепел (пепел демона градовой тучи).

Я. Гримм приводит из одного старинного памятника любопытное свидетельство о чародейке, которая, покаявшись перед смертною казнью, просила снять ее труп с виселицы, сжечь огнем и пепел высыпать в воду, а не развеивать по воздуху, дабы не постигли страну град и засуха.^[584]

Губительное влияние ведунов и ведьм распространяется на все, обещающее приплод, нарождение. По народным поверьям, они делают баб неплодными, отымают у жениха мужскую силу, присаживают ему килу, а у невесты скрывают половой орган. При всякой свадьбе необходимо соблюдать особенные предосторожности для охраны новобрачных и поезжан от злого очарования; в некоторых деревнях там, где празднуется свадьба, нарочно затворяют двери и затыкают трубы, чтобы не влетела ведьма (Арзамасский уезд). Ведьмы глазят беременных женщин и выкрадывают из них зачатых младенцев.

Существует примета: если на дворе стрекочет сорока, то беременная баба не должна выходить из-под крова избы, оберегаемой священным пламенем очага, иначе ведьма, которая любит превращаться сорокою, похитит из ее утробы ребенка; самый ребенок, еще до появления своего на свет, легко может быть испорчен колдуном или ведьмою. Народный стих наряду с другими ведовскими грехами: доением коров и отыманьем у хлеба спорыньи — указывает и на порчу детей в утробе. В старину рождение уродов признавалось следствием волшебства или дьявольского наваждения.^[585] Древний метафорический язык допускал выражение «замкнуть, завязать плодородие».

Ведьмы, потребительницы земных урожаев, держат росу и дожди в покрытых и завязанных сосудах, и пока сосуды эти не будут развязаны, до тех пор ни единая капля живительной влаги не упадет с неба на жаждущие поля. Подобно тому как зимние холода и летние засухи запирают плодотворное семя дождей, так точно с помощью волшебства можно замкнуть силу плодородия в обвенчанной чете. Германцы приписывают ведьмам такую чару над молодыми супругами: во время свадьбы ведьма запирает замок и забрасывает его в воду, и пока замок не будет найден и отомкнут, супружеская чета делается неспособною к соитию. Чара эта называется schloss-schliessen и nestelknüpfen (nest — шнурок, ремешок, knüpfen — завязывать).^[586]

В Сербии враги, желающие, чтобы у новобрачных не было детей, украдкою завязывают одному из них узлы на платье;^[587] а лужичане с тою же целью запирают, при совершении венчального обряда, замок — в ту самую минуту, когда священник произносит слова «плодитесь и множитесь».^[588] Интересна жалоба, занесенная в протокол стародубского магистрата 1 января 1690 года. Тимошка Матвеев бил челом на Чернобая, который во время свадьбы обвязывал его неведомо для чего ниткою-портнинкою, и с того-де часу он, Тимошка, уже два года не имеет со своею женою никакого сполкования (spolkowanie — соитие), а портнинку Чернобай забросил и сказывает, что без нее пособить беде не умеет.

В приведенных чарах узлы производят плотское бессилие, точно так же как закручивание колосьев (ржи, овса, конопли и проч.) на ниве может, по народному поверью, отнимать у хлеба спорынью и вместе с тем производить гибель скота и людей — обычные следствия неурожаев и голода в старину, когда не знали благоразумной расчетливости и не делали запасов на будущие года. Неурожай, голод и повальные болезни бывали, по свидетельству летописей, всегда неразлучны.

Закрут (залом, завиток), до сих пор наводящий ужас на целые села, не должно смешивать с завиваньем колосьев на бороду Волосу; это последнее возникло из уподобления связанных созрелых колосьев завитой бороде древнего бога, имело значение жертвенного приношения и доныне совершается явно и с добрыми пожеланиями — на урожай и обилие. Напротив, закрут завивается тайно из жажды мщения, из желания причинить хозяину нивы зло и сопровождается заклятием на гибель плодородия; он совершается так: злобный колдун берет на корню пучок колосьев и, загибая книзу, перевязывает их суровою ниткою или заламывает колосья и крутит (свивает) на запад — сторона, с которою соединяется понятие смерти, нечистой силы и бесплодия; в узле залома находят иногда распаренные зерна и могильную землю: и то, и другое — символы омертвения.

В старинных требниках встречаются молитвы, которые следовало читать над таким очарованным местом: после установленного молитвословия священник выдергивал закрут церковным крестом и тем отстранял его зловредное влияние. Теперь для снятия закрута приглашают знахаря, который вырубает осиновый кол, расщепливает его надвое и этим орудием выдергивает зачарованные колосья; затем закрут сожигается благовещенскою свечою, а на том месте, где он стоял, знахарь вбивает в землю осиновый кол, что, по мнению поселян, причиняет колдуну нестерпимые муки.^[589]

Доныне думают, что узлы и пояс замедляют рóды, ибо с ними нераздельно понятие связывания, замыкания, а в настоящем случае нужно, чтобы женщина разрешилась от бремени (нем entbunden werden), чтобы ребенку был свободный, открытый путь. Влияние языка обнаружилось в создании следующих поверий: на родильнице не должно быть ни одного узла, даже расплетают ей косу.^[590] Но этого недостаточно: при трудных родах призывают отца и заставляют его развязать или ослабить пояс, отстегнуть воротник сорочки, распустить учкур (поясок у штанов) и в то же время открывают у печи заслонку, отпирают сундуки и выдвигают все ящики.^[591]

Во многих местах во время трудных родов просят священника отворить Царские врата в храме, а повивальная бабка читает при этом «Сон Пресвятой Богородицы».^[592] В Курской губернии страждущую родильницу переводят троекратно через порог избы, чтобы ребенок скорее переступил порог своего заключения и явился на свет из утробы матери.^[593] В Германии уверяют, что сложенные вместе руки и поставленные одна на другую ноги мешают родильнице разродиться. Мнение это разделяли и древние греки. Когда Алкмена должна была родить Геркулеса, то Èλείυια села у дверей, скрестила руки и положила правую ногу на левую, чтобы помешать родам. Но служанка Алкмены обманула богиню ложным известием, что роды уже совершились; раздосадованная богиня вскочила, разъединив свои руки и колени, и в тот самый миг разрешилась Алкмена прекрасным малюткою.^[594] В новогреческой сказке муж, покидая свою беременную жену, опоясывает ее поясом и говорит: «Ты не прежде родишь дитя, пока я не расстегну тебе этого пояса!», — и она действительно не могла разрешиться до того часу, пока не обрела своего мужа и пока он не разрешил ее пояса. В албанской редакции этой сказки муж, вместо пояса, запирает чрево жены своей серебряным ключом.^[595]

На Руси, чтобы помочь в тяжелых родах, читают следующий заговор: «Пресвятая Мати Богородица! соходи со Престола Господня и бери Свои золотые ключи и отпирай у рабы Божьей (имярек) мясные ворота и выпущай младеня на свет и на Божью волю».^[596] Как обвязанный вокруг тела пояс замыкает чадородие женщины, так, по свидетельству норвежской сказки, королевский сад потому не приносит плодов, что вокруг его зарыта трижды обведенная золотая цепь.^[597]

Круговая, то есть со всех сторон замкнутая, линия получила в народных верованиях значение наузы, столь же крепкой, как и завязанная веревка или запертая цепь. Начертанная ножом, зажженною лучиною или углем (знамения разящей молнии), линия эта защищает человека от зловредного действия колдовства и покушений нечистой силы. Через круговую черту не может переступить ни злой дух, ни ведьма, ни самая Смерть; против чумы и других повальных болезней опахивают кругом деревни и села; при добывании кладов и цвета папоротника, при совершении различных чар и произнесении заклятий очерчивают себя круговой линией для охраны от демонского наваждения.^[598]

На Украине дети, завидя полет диких гусей, причитывают: «Гуси-гуси! завъяжу вам дорогу, щоб не втрапили до дому» или «Гуси-гуси! колесом, червониим поясом» — и думают, что от этих слов гуси закружатся на одном месте.^[599] У лужичан, чехов и русских перед Рождеством дают курам корм, окружая его цепью или обручем, чтобы они клали яйца дома: этот обряд замыкает птицу в границах хозяйского двора.^[600] В Ярославской губернии в пламя пожара бросают обруч с квасной шайки, чтобы огонь сосредоточился в одном месте и не распространялся дальше.^[601] В Моложском уезде не обводят новобрачных вокруг стола, чтобы молодая не была бесплодна, то есть чтобы не замкнуть ее плодородия круговою чертою.^[602]

Содействуя стихийным демонам, насылая неурожаи, бескормицу и голод, ведуны и ведьмы тем самым порождают между людьми и животными различные недуги и усиленную смертность. Вследствие их чар, вместе с холодными вьюгами и продолжительными ливнями, появляются простудные болезни, а вместе с знойным дыханием лета и повсеместною засухою подымаются вредные испарения и настает моровая язва. В тех же кипучих котлах, в которых ведьмы заваривают бурные грозы и град, приготовляют они и мучительные недуги, несущиеся в удушливых парах по направлению ветров.

В финской Калевале Kivutar, дочь олицетворенной болезни (kipu, pод. kivun — болезнь), соответствующая нашим и немецким ведьмам, всходит на гору и варит в котле скорби, немощи и язву.^[603] По мнению русских поселян, колдуны и колдуньи напускают на людей и домашний скот порчу, то есть томят их, сушат, изнуряют болезненными припадками. Испорченные колдовством люди называются кликушами, это — несчастные, страдающие падучею или другими тяжкими болезнями, соединенными с бредом, пеною у рта и корчами; они издают дикие вопли и под влиянием господствующего в народе суеверия утверждают, будто злые вороги посадили в них бесов, которые и грызут их внутренности.

Силою страшных заклятий колдуны и колдуньи насылают нечистых духов по воздуху: послушные им ветры несут и навевают на людей неисцелимые недуги, называемые стрелами, икотою, поветрием или заразою. По свидетельству Боплана, колтун приписывали на Украине чародейству старых баб. Эту и все прочие болезни, постигающие людей, домашних птиц и животных, кашубы до сих пор считают следствием околдования.

Опасно принимать из рук ведуна какой бы то ни было напиток: вместе с чаркою вина, предложенною на пиру, он может поднести злую немочь. Выпивая это вино, человек проглатывает сестер-лихорадок или иных мучительных демонов, которые превращаются в его утробе в разных гадин: змей, жаб, лягушек и мышей, они сосут его кровь, терзают кишки и печень, раздувают живот и наконец доводят свою жертву до преждевременной кончины.^[604] Несчастный, которым овладела болезнь, носит ее с собою везде, куда бы ни направил свои стопы. Такая неотвязность болезни выразилась в поверье, что злобные духи (эльфы, мары) поселяются внутри больного (делают его бесноватым) или разъезжают на его спине; налегая на человека страшной тяжестью, они заставляют его возить себя, изнуряют, ломают и трясут его. То же представление соединяется с ведьмами: в ночные часы они являются в избы, садятся на сонных людей, давят их и принуждают носить себя по окрестностям; нередко ведьма оборачивает доброго молодца конем и скачет на этом коне по горам и долам до тех пор, пока он не потеряет сил и не упадет от усталости.^[605] Рассказывают еще, будто ведьма ездит ночью на думе спящего человека, который хотя и не сознает, что с ним делается, но тем не менее, пробуждаясь на следующее утро, чувствует во всем теле полное изнеможение.^[606]

Колдуны и ведьмы собирают ядовитые травы и коренья, готовят из них отравное снадобье и употребляют его на пагубу людей; в областных говорах «отрава» обозначается словами «порча», «портéж», а колдуна и колдунью называют «порчельник» (портéжник) и «порчельница»; для всех одуряющих зелий существует общее, собирательное имя «бесиво».^[607] Народные песни говорят о девах-чаровницах, приготовляющих отравный напиток: по край моря синего, по зеленым лугам,

Тут ходила-гуляла душа красная девица,

А копала она коренья — зелье лютое;

Она мыла те кореньнца в синем море,

А сушила кореньица в муравленой печи,

Растирала те коренья в серебряном кубце,

Разводила те кореньнца меды сладкими,

Рассычала коренья белым сахаром

И хотела извести своего недруга…^[608]

По указанию другой песни, задумала сестра избыть постылого брата:

Брала стружки красна девица.

Бравши стружки, на огонь клала,

Вариант:

Натопила она кореньица в меду в патоке,

Напоила добра молодца допьяна.

Все змей пекла, зелье делала,

Наливала чару прежде времени,

Подносила брату милому.

Зелье было страшное: едва

Канула капля коню на гриву,

У коня грива загорелася.^[609]

Колдуны и ведьмы могут причинить недуги прикосновением, дыханием, словом, взглядом и самою мыслию; в них все исполнено губительной чародейной силы! Выше было объяснено, что под влиянием древнейшего метафорического языка, который уподобил гром вещему слову, веяние ветра дыханию, блеск молний — сверкающим очам, а все душевные движения сблизил с стихиями, возникли суеверные убеждения, заставившие наших предков чувствовать страх перед всяким проявлением души человеческой. Недобрая мысль, затаенная зависть и неискренняя похвала уже влекут за собою несчастие для того, кто возбудит их в чародее; высказанное колдуном злое пожелание действует так же неотразимо, как заговор или клятвенная формула; своим взглядом он может сглазить, а своим дыханием озевать человека, то есть наслать на него порчу.

Как небесные стада теряют молоко и иссыхают от ударов молнии, так точно от взгляда ведьмы пропадает молоко в грудях матери и чахнет ее ребенок; сглазу приписываются и болезни домашнего скота. Как небесные волки и змеи (драконы) страшатся блестящей молнии, так точно взор волшебника смиряет волков и змей, населяющих леса и пустыни.^[610] Что ведьмы были обвиняемы в распространении повальных, заразительных болезней, это засвидетельствовано грамотою царя Михаила Федоровича, упоминающею о бабе-ведунье, которая наговаривала на хмель, с целью навести на Русскую землю моровое поветрие.^[611] Крестьяне до сих пор убеждены, что колдуну стоит только захотеть, как тысячи народу падут жертвами смерти.^[612]

Русская сказка возлагает на ведьму ту же самую роль, какая обыкновенно исполняется Моровою девою: в глухую полночь она является в белой одежде, просовывает руку в окно избы, кропит волшебными соками и всю семью — от старого и до малого — усыпляет навеки смертельным сном.^[613] По уцелевшим на Руси преданиям, в старину при всякой повальной болезни и скотском падеже обрекали на смерть женщину, заподозренную миром в злом волшебстве.

Женщину эту завязывали в мешок, вместе с собакою, черною кошкою и петухом, и зарывали в землю или топили в реке с полным убеждением, что после этого мор немедленно должен прекратиться.^[614] Еще недавно высказывалось поселянами мнение, что если бы первого заболевшего холерой похоронить заживо, то означенная болезнь тотчзс бы приостановила свои губительные действия (Новгород-Северский уезд).