Десятилетие роста и расширения 4 страница

Если он не был на полу с его здоровыми братьями и сестрами, то где был наш больной ребенок? Правда была в том, что наш проблемный ребенок, был почти везде, кроме того места, которому он принадлежал. Он был в фигурных накладках и в поддержках, он был в инвалидном кресле и в специальной ходилке, он был в столе для стояния и в изго­товленных на заказ сидениях, он был в специальном манеже, он был на опорах и в огромном множестве других ортопедических устройств, он был на маминых руках; короче говоря, он был где угодно, кроме пола. Почему он был там где был? Мы отправили его туда.

Как мы могли быть так фатально глупы?

Давайте подумаем, почему мы были настолько глупы. Объятия бо­гини-традиции соблазнительны и очень удобны. Чрезвычайно легко оставаться в ее успокаивающих объятиях и делать то, что она прика­зывает потому, что это всегда было так. Когда кто-нибудь покидает эти ее объятия, чтобы исследовать область новых идей, настроение может быть веселым и бодрым, но одновременно холодящим и пугающим.

Почему мы строили для ребенка, который не мог двигаться, внеш­ний скелет из стали? Это все казалось настолько логичным в то время. Когда мы видели четырехлетнего ребенка, который не мог ходить, мы предполагали, что ребенок в четыре года должен стоять и ходить, и если мы не могли бы заставить его идти, то могли, по крайней мере, заставить его стоять, давая ему полную или частичную обхватываю­щую поддержку телу. Это был бы, по крайней мере, шаг в правильном направлении. Насколько разумной и соблазнительной была эта идея и насколько придающей уверенности. Снабдив его внешним скелетом из стали (так называемая «фиксация»), мы могли теперь сказать себе с удовлетворением (поставив его у стены), что, по крайней мере, он стоит.

Посмотрев на этого ребенка теперь, в свете наших современных идей, мы могли спросить себя, действительно ли было правильно то, что он стоял, или было бы ближе к правде говорить, что он просто больше не мог падать? Разве можно сказать о трупе, что он стоит, при тех же самых обстоятельствах? Упаковывая его в стальные наклад­ки от головы до пят, мы рисовали масляный портрет нормальности, но лишенный жизни. Это было похоже на творение Пигмалиона. Мы вырезали статую ребенка, выглядевшую так, как мы отчаянно хотели видеть его, и затем пробовали вдохнуть жизнь в нее.

Когда мы помешали больного ребенка в изготовленное на заказ сидение, действительно ли мы помещали его в положение, которое способствовало решению его проблемы, как мы искренне верили, или мы, фактически, помещали его в своего рода положение более удоб­ного паралича, в котором будет легче с ним обращаться, чем если бы он был в состоянии полного жесткого вытягивания или свернутым в шарообразном положении полной гибкости?

Когда мы поместили его в спациально сконструированный стол для стояния, действительно ли мы усиливали его мышцы ног и координацию, как мы надеялись, или мы вместо этого создавали иллюзию нормальности, которую было приятно созерцать?

Даже в тех случаях, когда ребенку разрешали лежать на кровати, в манеже или, иногда, на полу, ему редко, если вообще когда-нибудь, раз­решали лежать лицом вниз (или «ничком»), которое возможно могло бы позволт ь ему ползать, но, вместо этого, его клали почти неизменно лицом вверх (или на спину), с тем, чтобы мы могли убедиться, что он дышал нормально и не задыхался, и так, чтобы ему было интересно разглядывать мир вокруг него.

Как мы попали в такую западню?

Нужно понять, что в то время была лишь небольшая горстка дейст­вующих специалистов, кто пошел дальше простого лечения симптомов и исследовал происхождение многих признаков травм мозга. Следова­тельно, существовало очень мало информации относительно того, как диагностировать таких детей. К тому времени симптомы были извест­ны, паталогии, к которым это приводило, в основном, были хорошо изу­чены, и первые разработчики в этой области были, в большинстве слу­чаев, ортопедическими хирургами, которые весьма естественно больше думали об исправлении существующих паталогии и предотвращении будущих, чем о подходе к проблеме в самом ее источнике, который был, в конечном итоге, скорее неврологическим, чем ортопедическим. По мере того, как новые разработчики приходили в эту область, они, естес­твенно, учились у тех людей, кто предшествовал им. По этим, довольно естественным причинам, неврологические нарушения, которые создали проблему, привлекали мало внимания. Это привело к естественному, но вводящему в заблуждение развитию методики лечения.

Когда мы исследовали детей с повреждениями мозга, которые плохо ходили и не умели бегать, мы обнаружили, что отрезок времени их ползания на четвереньках был плох. Во многих случаях они вообще не ползали лицом вниз.

Даже дети с повреждениями мозга, умевшие бегать, но не идеально, не ползали на животе и на четвереньках так же, как обычные дети.

Когда мы поговорили с родителями этих ходящих и бегающих де­тей, мы обнаруживали, что дети ползали на животе или на четверень­ках очень мало в раннем возрасте. В некоторых случаях они перескочили эти жизненные стадии полностью и, вместо этого, катались или прыгали, подобно кролику, или «скользили» сидя. Таким образом, эти ходящие и бегающие дети никогда не имели возможности ползать на животе и на четвереньках так же хорошо, как их братья и сестры, по­тому, что они имели нарушение или травму середины мозга.

Совершив ошибку, нужно было исправить ее - поместить ребенка с повреждением мозга на пол, остановить все другое лечение и наблюдать, что будет дальше.

Результаты этого эксперимента были чрезвычайно драматическими и были призваны преподать нам много уроков, которые мы никогда не забудем.

В то время нужно было еще развивать много дополнительных мето­дов и способов, причем многие из них были очень сложными и высоко научными по содержанию и исполнению, но ни один из них к этому дню и близко не достиг значимости простого помещения ребенка на пол.

Когда дети были помещены на пол лицом вниз, мы увидели воспро­изведение точных стадий, которые мы видели в случае с нормальными детьми. Дети с повреждениями мозга путешествовали по этой дороге в точно таком же нормальном порядке, который был описан выше, без любого дальнейшего вмешательства.

Это объяснило, конечно же, почему "непривилегированные" дети с повреждениями мозга, как мы помним, добились большего прогресса, чем дети, которых мы лечили столь напряженно классическими мето­дами. Мать не дала нам возможности затормозить ребенка лечением, но вместо этого отвезла его домой, поместила его на пол и разрешила ему делать то, что хочется. Теперь было видно, что этим "непривиле­гированным" детям хотелось ползать на животе или на четвереньках. Действительно, не нужно никаких привилегий! Дети инстинктивно продемонстрировали больше здравого смысла, чем наш высоко спе­циализированный мир.

Это был 1952 год, и мы нашли наш первый метод лечения: ребенок с повреждением мозга, не умеющий ходить, должен проводить свой день на полу в положении "лицом вниз". В качестве единственного исключения из этого правила его можно было поднять с пола, чтобы покормить, помыть, пообщаться и проявить свою любовь.

Ребенок с повреждением мозга, который мог ходить, но делал это плохо, предавался ползанию на животе и четвереньках ежедневно. Ре­бенка, умеющего ходить хорошо, но не бегающего достаточно хорошо, также просили ползать на животе и четвереньках ежедневно. Мы так­же, конечно, давали ему возможность бегать каждый день.

По этой простой программе мы впервые увидели результаты, от которых действительно появлялась надежда - материальные, сущест­венные, безошибочные результаты. Многие из наших детей улучши­лись больше, чем за все предыдущие годы. Результаты, однако, были разными и заставляющими задумываться.

Некоторые быстро продвинулись от беспомощности до ползания на животе и на четвереньках, но не могли стоять или ходить. Некоторые научились ползать на животе, но не на четвереньках. Другие научились ходить, но не бегать. И, конечно, были дети, которые не научились целеустремленному движению вообще, и не смогли воспользоваться преимуществами новой свободы.

Действительно, хотя многие дети продвинулись на одну стадию или на две, они все равно попадали в ту или иную из пяти категорий, Ко­торые мы отметили ранее, а именно:

1. Те, кто не могли двигать руками и ногами.

2. Те, кто могли двигать ими, но не могли ползать на животе.

3. Те, кто могли ползать на животе, но не могли ползать на четве­реньках.

4. Те, кто могли ползать на четвереньках, но не могли ходить.

5. Те, кто могли ходить, но не могли бегать.

Дети останавливались на одном из пяти определенных этапов, ко­торые, как мы ранее выяснили, были важны для развития нормаль­ности.

Однако, они остановились, вместо того, чтобы продолжать, беря пример с нормального ребенка. Вставал вопрос: что остановило их?

10.

ДОРОГА ПЕРЕКРЫТА –

ПОВРЕЖДЕНИЕ

Теперь у нас начался прилив идей. Идеи появлялись свободнее и быстрее, чем когда-либо прежде- настолько быстро, что мы не могли разрабатывать их все сразу. Вместо этого, мы решили исследо­вать их последовательно, по одной, тщательно изучая каждую, в то время как остальные ждали своего часа, сдерживая наше нетерпение начать наступление на всех фронтах сразу.

Ответ на загадку под названием "ребенок с повреждением мозга" был далек от ясного, но мы начали воздвигать каркас, на котором мы могли закрепить кусочки информации, по мере их обнаружения. Мы теперь знали, как здоровые дети росли и развивались, и что происходи­ло с больными детьми, когда им давали равные возможности, поместив их на пол.

Мы были особенно очарованы одной группой детей. Это были дети, которые извивались подобно рыбе, ползали подобно саламандре, хо­дили на четвереньках, подобно четвероногому животному, но резко остановились на ходьбе.

Почему эти дети не могли ходить? Совершенно ясным было то, что они ползали на четвереньках свободно. Они могли двигать руками и ногами, они хорошо балансировали. Их тела были в порядке. Почему эти дети не ходили? Казалось, что эти дети имели все необходимое для ходьбы, и все же они этого не делали. Почему? Почему? Почему?

Внезапно, ответ явился перед нами - совершенный, ясный и краси­вый по своей простоте.

На самом деле, мы получили этот ответ несколько лет раньше, од­нажды вечером или, возможно, в течение сотни вечеров с Тэмплом Фэем. Он был художником слова и хорошим рассказчиком, этот ней­рохирург, и он мог сжать миллионы лет в один вечер для нас, объясняя функции центральной нервной системы. Оно говорил нам что-то вроде этого: «Каждое земное существо имеет достаточно спинного и голо­вного мозга, чтобы выполнять функции, которые от него ожидают. Он также имеет всю нервную систему, которой обладают существа, стоящие ниже его в животном мире. То есть, оно имеет то, что ему нужно, а также то, что было нужно всем предшествовавшим ему существам.

Если взять земляного червя, который является простым существом - что легче для объяснения - то будет видно, что с точки зрения пищеварения он имеет простую кишечную трубку, которая тянется с одного конца к другому. С одного конца он принимает пищу и с другого конца он избавляется от продуктов пищеварения: он имеет простой и эффективный пищеварительный тракт».

«Является ли его нервная система такой же простой?» - спрашивал молодой физиотерапевт по имени Чарльз Петерсон, который был те­перь моим первым помощником.

«Возможно, еще более простой, - отвечал нейрохирург. - Его нерв­ная система - это просто устроенная цепь нейронов или нервных кле­ток, которые управляют также длиной его тела. Он вытягивает одну часть своего тела, закрепляет ее и затем подтягивает остальную часть сзади. Простая подвижность, простая нервная система. Это все, что он имеет, и это все, что ему нужно, потому что от земляного червя не ждут, что он будет учить отстающих в развитии людей говорить, как Вы, - говорил он, кивая на Клода Чика, - или измерять интеллект немого ребенка, как Вы», - говорил он Карлу Делакато.

«Возможно моя центральная нервная система - тоже только простая цепь нейронов, - фыркнул психолог, - потому что я не могу измерить его. но пробую.»

«В некотором смысле, - продолжил нейрохирург , - принимая во внимание миллионы лет эволюции, она более продвинута и сложна.»

«Давайте перескочим через эти миллионы лет и доберемся до чело­века непосредственно, - предложил полковник Энтони Флорес, воен­ный физрук, которого заинтриговала наша работа. - Что с нимто? Что он делает уникального, присущего только человеку?»

«Хорошо, конечным продуктом двух миллиардов лет развития, по крайней мере, до сих пор являлся сам человек. Человек, который по­лучил кору головного мозга с шестью функциями, за которые, как мы знаем, она отвечает, - сказал доктор Фэй. - Это всегда немного сму­щает людей: принять тот факт, что, в действительности, есть только Шесть функций, которые отличают человека от животных. Но мы мо­жем обнаружить когда-нибудь и другие.»

Кто-то выдвинул мысль, что, вероятно, мышление было присуще только человеку.

«Не мышление, - сказал физиолог. - Давным-давно мы делали эк­сперименты с шимпанзе, которые не только думают, но даже демонс­трируют дедуктивное рассуждение.»

«Но, конечно, одним из того, что человек может в отличие от любо­го другого существа, является способность стоять прямо», - сказал кто-то еще.

«Правильно, - сказал Фэй. - Способность стоять прямо это функ­ция коры головного мозга человека. Человек имеет более развитую кору, чем любое другое создание, и он - единственное существо, кто ходит прямо, тем самым освобождая свои руки для использования ин­струментов или оружия. Ходьба - это уникальная функция коры голов­ного мозга человека.»

Боб, психиатр, добавил следующий пункт. «Есть, по крайней мере одна функция человека, и очень важная, с которой я имею дело каж­дый день. Это - противонозиция: способность человека соединять его большой и указательный пальцы вместе, чтобы брать маленькие объ­екты. Человек был бы значительно меньше человеком, если бы он не мог делать этого, и никакое другое животное не может делать этого, хотя некоторые из обезьян подходят близко.»

«Это есть вторая функция человека, - сказал Фэй. - Корковая про­тивопозиция - это функция коры, а человек - единственное существо с этим навыком, и этот навык выливается в умение писать.»

«Не забудьте самую важную функцию человека, а именно - речь, -сказал Клод Чик. - Ни одно из других существ и близко не подошло и близко к этой способности.»

«Я совершенно согласен, - сказал нейрохирург, - хотя называть ее самой важной было бы ограниченным взглядом, и, вероятно, психо­логи и все остальные могли бы почувствовать, что другие функции настолько же важны. Тем не менее, речь уникальна в своем роде для человека, и это - третья функция коры мозга. Четвертая - другая сто­рона одной монеты: способность расшифровывать речь. Только люди могут слышать таким образом, который дает им возможность пони­мать человеческую речь, и это также является уникальной функцией коры головного мозга человека.»

«Пятая человеческая функция, которую мы в настоящее время зна­ем, находится в вашей области деятельности, доктор, - сказал Тэмпл Фэй, обращаясь к Делакато. - Знаете, что это? »

«Иногда я сожалею, о том, что знаю, что это, - сказал психолог, -потому что это приносит мне много огорчений. Это - способность не только видеть напечатанное или написанное слово, но также и интер­претировать его в терминах языка. Только человек может читать язык, и это также должно быть уникальной функцией коры.»

«Последняя человеческая корковая функция - способность иденти­фицировать объекты только с помощью тактильности», - сказал Фэй.

«Итак, подводим итоги: есть шесть функций, которыми обладает только человек, и все они связаны с корой головного мозга человека.

Это:

1. Способность читать.

2. Способность понимать речь.

3. Способность различать объекты через сложный тактильный

механизм.

4. Способность ходить прямо.

5. Способность говорить.

6. Способность противоиозицировать большой и указательный

пальцы, выливающаяся в способность писать.

Все это функции коры головного мозга, и когда Вы видите по­вреждения коры головного мозга. Вы будете наблюдать потерю одной или всех этих функций. Об этом важном диагностическом инструменте никогда не надо забывать», - сказал нейрохирург.

Теперь, спустя многие годы, слова Фэя возвратились. Все это -функции корм головного мозга, и когда Вы видите повреждения коры головного мозга. Вы будете наблюдать потерю одной или всех этих функций.

Был ли это ответ на вопрос о том, почему наши дети останавлива­лись на различных уровнях?

Мы кинулись к детям, которых мы поместили на пол.

Были ли это дети, у кого имелись в достаточной степени все функ­ции, которые имеют животные, то есть все подкорковые функции, но кто резко остановились функционально на уровне коры?

Были некоторые, чья проблема, казалось, была сосредоточена преж­де всего на ходьбе: то есть, они могли слышать, они могли говорить, во они не могли ходить прямо, даже при том, что их ноги выглядели достаточно сильными. Если их проблема происходила от повреждения коры головного мозга, то это должно было быть повреждение только центров коры, отвечающих за ходьбу - так называемое узловое пов­реждение.

Однако, среди тех детей, кто могли ползать на животе и на четве­реньках, но не могли ходить, была большая группа тех, кто не мог и говорить. С растущим волнением и энтузиазмом мы отмечали вещи, которые эта группа не могла делать.

Была ли эта группа способна стоять прямо?

Нет, они не могли этого делать.

Возможно ли было то, что эта группа ползающих-но-не-ходящих не могла брать небольшие предметы большими и указательными паль­цами'?

Они не могли делать этого, или делали это плохо.

Была ли эта группа детей способна говорить так же, как это делали дети в возрасте одного года?

Нет, они не могли этого делать. Когда они начинали говорить в бо­лее позднем возрасте, они обычно делали это плохо.

Действительно ли эти дети были способны воспринимать челове­ческий язык своими ушами?

Нет, они делали это плохо или вообще не делали.

Действительно ли эти дети были способны читать язык, на котором говорили их семьи, и который был их родным языком?

Нет, они читали плохо, если вообще читали, даже если давно прошли возраст, когда начинают читать.

Действительно ли они были способны различать объекты с помощью тактильности?

Нет, они также делали это плохо или вообще никак.

Следовательно, в этой группе детей мы имели все причины подозревать повреждение коры.

Достаточно интересно, однако, что по показаниям историй болезни тех детей, кто имел, в основном, эти пять симптомов,указывающие на повреждение коры, их фоны были очень различны.Некоторые из детей получили повреждение мозга перед рождением;

другиесразу после рождения; третьи - были травмированы падениями или болезнью в возрасте одного, двух или трех лет. Очень различные фоны, но все имели повреждения коры, то есть на самом высоком уровне мозга.

Мы теперь имели нашу первую частицу жизненно важной информации непосредственно о повреждениях. Если ребенок, получив нормальные возможности, добирался до стадии, когда он мог двигать своими руками и ногами, ползать на животе и на четвереньках, но не мог ходить, была большая вероятность того, что его повреждение было именно в коре головного мозга.

Аналогично мы обнаружили, что если ребенок, когда ему даны нормальные возможности, добирался до стадии, когда он ходил плохо, но не мог бегать, была большая вероятность, что его повреждение было не на нижнем уровне коры, а в более высоких уровнях.

Теперь перед командой вставал логичный вопрос. Если кора отвечает за ходьбу, отвечают ли другие части мозга за другие три функции? Состоит ли мозг из частей, которые имеют отдельную, последователь­ную ответственность? После длительного периода изучения мы заключили, что это действительно имеет место.

Существует четыре существенные и важные части в работе мозга. Многие области мозга и нервной системы должны работать вместе, чтобы обеспечить специфическую неврологическую функцию. Развитие же мозга и его созревание происходят поступательно. Однако, стало ясно, что некоторые структуры и их связи должны развиваться и функционировать непрерывно, чтобы достичь определенного уровня. Эти области, в основном, ответственны за неврологическую функцию, особенно в моторной системе, в определенных частях мозга. Первая, и самая нижняяиз них-ранний мозговой ствол и спинной мозг. Эта часть (или ступень) в основном несет ответственость за способность перемещать туловише, рукии ноги. У рыбы не слишком много мозгадля работына этой ступени, в функциональном смысле.

Затем, на порядок выше, находится мозговой ствол и ранние подкорковые области. Эта ступень, в основном, ответственна за управление туловишем и движения частей тела при перемещении тела с помощью ползающего движения на животе по плоскости. Поэтомуэта ступень ответственна за ползание. Саламандры и другие амфи­бии,типа лягушек, хорошо развиты к этой части (или ступени) и на порядок ниже ее.

Еще на порядок выше находится средний мозг и подкорковые облас­ти Подкорковые области - это функциональная зона, которая вклю­чает такиеструктуры, как основные ганглии, гипоталамус, мозжечоки их соединения. В основном средний мозг и подкорковые области отвечают за поднятие ребенка на руки и колени при первом преодо­лении силы тяжести (гравитации). Поэтому средний мозг и подкор­ковые областиответственны за ползание на четвереньках. Рептилии, такие как ящерицыи аллигаторы, хорошо развиты в этой области,вдополнение к более низким ступеням. Так же, как и всечетвероногие животные выше их.

Наконец, как было сказано, кора головного мозга, или вершина моз­га,была ответственна, среди всего прочего, за человеческую способ­ность ходить.

Человеческая кора физически намного больше, чем все другиеоб­ласти мозга вместе взятые. Ни требуется много лет для созреванияс момента появления ребенка на свет до его способности ходить, ходить хорошо, и наконец бегать хорошо.

Команда пришла к этим заключениям после долгих изучений историй болезни. Мыначали с историй наших детей и затем пошли в больницы, где мы провели недели, разыскивая комнаты хранения историй болезни (которые редко привлекали посетителей в таких учреждениях и обычно находились в пыльных и переполненных подвалах). Мысидели на полу в переполненных комнатах хранения историй, просматривая пыльные карточки с внимательностью Шерлока Холмса, раскрывающего тайные ходы. Сравнение с детективной работой очень подходяще для поиска медицинских отчетов, которые могут

сообщить ужасно интересную информацию людям, настроенным на ее поиск. Хотя долгое сидение на холодном поду может привести к тому, что мы описывали как двойной паралич, это была небольшая цена за полученныерезультаты.

Почти в каждом случае, где в историях могли быть найдены результаты проверок, они подтверждали наши предположения. Везде, где мы могли проверить существование повреждения коры головного мозга (обычно через хирургию или аутопсию), мы находили упоминание о потере одной или всех описанных функций коры мозга, перечислен­ных Фэем.

И снова команда почувствовала удовлетворение от трудом завое­ванной победы. Снова был период восторга, и снова погружение в дальнейшую работу с новой энергией, полученной от успеха. Мы уста­новили еще один компонент.

Мы назвали этот новый метод определения стадии повреждения мозга несколько причудливым, но, тем не менее, наглядным назва­нием: Функциональный Неврологический Диагноз. Многие годы мы продолжали расширять, разрабатывать и уточнять симптоматику раз­личных уровней повреждений мозга, но ни одно из многочисленных будущих дополнений и уточнений не принесет нам такого волнения или удовлетворения, которое мы испытали от основного открытия, от того, что мы могли диагностировать уровень повреждения мозга боль­ного ребенка, оценивая то, что он не мог делать.

11.

КОПИРОВАНИЕ

Теперь, в дополнение к знанию о том, что если ребенок имеет пов­реждение мозга на какой-нибудь из описанных ступеней, то он пре­кратит прогрессировать в соответствующей стадии, мы также знали, что он не будет развиваться дальше этой стадии, даже если мозг не был поврежден па более высоких ступенях. Таким образом, если ребенок был травмирован в среднем мозге и подкорковых областях, то он не смог бы не только ползать на четвереньках, но из-за того, что он не может ползать, он не будет также и ходить, так как ползание должно происходить перед ходьбой, как было доказано нами во время изуче­ния здоровых детей.

Теперь перед командой встал вопрос: должны ли мы смириться с поражением? Пели ребенок был травмирован в среднем мозге и подкор­ковых областях, подразумевало ли это, что этот ребенок никогда не смо­жет ползать на четвереньках и поэтому никогда не пойдет, или, все же, было что-нибудь, что мы могли сделать? Возможно ли, спрашивали мы себя, построить, образно говоря, мост через это повреждение? Могли ли мы прорыть туннель или проложить путь через поврежденные облас­ти? Может быть, мы могли бы возвратиться к точке, в которой Природа приняла поражение, и просто усилить те сенсорные входы, которые потеряли способность выполнения своей работы, но не до конца?

Мы знали, что нижние ступени мозга и связки были неповрежден­ными, потому что мы могли проверить движения, которыми они управ­ляют. А теперь, имелся ли путь, по которому мы могли бы проверить более высокие ступени, следующие за средним мозгом и подкорко­выми областями, после того, как мы пришли к заключению, что эти Подкорковые области действительно повреждены? Если его средний мозг и подкорковые области повреждены, то он не научился бы ходить; таким образом, означает ли это, что мы не можем проверить состояние его коры головного мозга и тот факт, что она не повреждена?

Итак, мы знали, что у коры шесть функций, и одна из них - ходьба. Таким образом, если мы проверим остальные пять у ребенка, который не может ходить или ползать на четвереньках потому, что он был травмирован в среднем мозге и подкорковых областях, обнаружим ли мы, что он может, тем не менее, выполнять эти пять функций? Пред­положим, что он может говорить, читать, противопозицировать свои большой и указательный пальцы, понимать человеческую речь и иден­тифицировать объекты через сложный механизм тактильности. Не покажется ли чрезвычайно вероятным, что у этого ребенка все в порядке относительно коры головного мозга, так как пять из шести корковых функций в норме? Не следовало ли принять, что шестая функция -ходьба, отсутствовала только потому, что он был неспособен ползать на четвереньках? Это было бы логичным предположением, и мы знали, что единственным исключением в этом случае могло бы быть, в допол­нение к повреждению среднего мозга и подкорковых областей, только очень локальное повреждение, ограниченное областью коры головного мозга, ответственной за ходьбу.

Могли ли мы теперь сделать что-нибудь с этим поврежденным средним мозгом и подкорковыми областями? (Конечно, мы знали, что мы никогда не видели ребенка, у которого не было бы среднего мозга и подкорковых областей: ребенок не может жить без них. Мы видели только детей, которые были травмированы в этих областях и, конечно, степень этого повреждения была очень различна.)

Предположим, наконец мы спрашивали себя, если бы мы попробо­вали научить его поврежденный средний мозг и подкорковые области функции, за которые эта ступень отвечает, если не повреждена?

В прошлом, мы пробовали обучать мышцы, но сам термин переобу­чение мышц заключал в себе противоречие, так как это подразумевало, что мышцы имеют способность учиться. Мышцы — это просто мясо и, в любом случае, не являются обучаемыми. С другой стороны, если мы попробуем обучить поврежденную ступень мозга ее собственной функции вместо того, чтобы пытаться заставить мышцу делать

упражнение ... может это шанс? Могли ли мы обучить поврежденные средний мозг и подкорковые области функции ползанию на четвереньках?

И снова мы вернулись к здоровым детям, чтобы тщательно изучить то, что они делали, с целью определить, что из себя представляет ползание на четвереньках. Наблюдая за нормальным ребенком, полза­ющим на руках и коленях, мы тщательно регистрировали отдельные функции каждой из его частей тела в отдельности и в гармоничном целом. Дальше мы могли бы попробовать наложить эти способности на поврежденный мозг, который из-за повреждения не мог выполнять свою собственную функцию.

Ползание на четвереньках отличается от ползания на животе тем, что оно не только развивает координацию, но и требует ее. Существо, которое ползет на животе, может перемещать свои четыре ноги более или менее хаотично и, тем не менее, делать успехи. Существо, которое подняло свое тело над землей, должно учиться, однако, не поднимать обе задние конечности или обе передние конечности одно­временно - иначе оно упадет. Эффективность требует поднятия правой передней конечности только в комбинации с левой задней конечности (или наоборот) в перекрестном типе координации. Только существа со средним мозгом и подкорковыми областями имеют этот навык.

Тэмпл Фэй давно использовал термин перекрестная модель в своих исследованиях о том, как перемещаются ящерицы или аллигаторы (оба существа с развитым средним мозгом и подкорковыми областями). Он даже развил различные пути прохождения больных детей через те же самые движения, процедуру, которую он назвал "копирование". Это копирование, казалось, помогало, но по мере применения, фактически, не давало результатов в обучении парализованных детей ходьбе. Мы решили пробовать снова. Мы несколько изменили его модели, пред­ставляя, как двигаются здоровые дети в отличие от рептилий, хотя было много общего между ними. Мы усилили частоту копирования, помня, сколько времени здоровый ребенок проводит в этих движениях. Затем мы начали применение этих моделей.