С подлинным верно. Судебный Следователь Н. Соколов 7 страница

Вы меня спрашиваете, почему же я сам не пошел после освобождения Перми от большевиков по своей инициативе к власти и не заявил о том, что пользовал Анастасию Николаевну, а дал показание только по вызову меня Александром Федоровичем через повестку? Я боялся повредить делу, так как не знал, полезно это будет делу или нет. Я, знаете, даже и Александру Федоровичу говорил: “Александр Федорович, можно ли здесь все говорить?” Он просил меня все говорить. Я и говорил ему то, что теперь и Вам говорю.

Больше, собственно, я ничего не знаю. А вот как-то месяца два тому назад иду я по Перми и вижу эту самую женщину-шпика, которая была около Анастасии Николаевны. Я тут же пошел в контроль и говорю Александру Федоровичу: “Александр Федорович, я уверенно могу сказать, я видел эту женщину-шпика”. Тут я ему рассказал все, что сейчас видел. Он мне говорит: “да, доктор, мы знаем, что она здесь бывает. Мы знаем теперь все нити. Анастасия Николаевна попала сюда из-за Камской /так!, у Росса – “из Закамской”/ слободы”.

Комната, где я видел Анастасию Николаевну, имела, кажется, не менее 3 окон и двух дверей. Окна были большие, ширина их, приблизительно, 1 1/4 аршина, высота – 3 с лишним аршина. Устройства рам не помню. Двери были двустворчатые, кажется, окрашенные в светло-зеленый цвет. Комната была обита обоями бордового цвета, полы были паркетные, потолок белый, оштукатуренный.

Кушетка была длиной аршина 3, шириной с аршин; она была обита дерматином черного цвета, спускавшимся вершков на 6 к полу. Кушетка стояла около стены. Она имела полукруглое изголовье. Анастасия Николаевна лежала на кушетке головой к стене, а ногами к окну.

Из обстановки в этой комнате был еще, как помню, венский стул и письменный стол, длиной 1 3/4 аршина, приблизительно, и соответственно ширины, покрытый газетой. Остальных подробностей не помню.

В Пермь я попал при таких обстоятельствах. Я кончил медицинский факультет Московского университета в 1912 году. В 1913 году я работал в Самарской Губернской Земской Больнице. Как-то в этом году со мной произошло несчастье. У меня закружилась голова, я упал и сильно зашиб себе голову. Я потерял при этом много крови и пролежал с месяц в больнице. После этого я отправился в Самарский уезд и поступил в 1914 году в земские врачи сначала в с. Елшанку, а потом в с. Елховку. В 1915 году я перешел на службу в Уральскую область в г. Гурьев. Меня привлекли сюда лучшие условия: город, материальные условия, близость моря. Я здесь был врачом киргизского населения, состоя уже на правительственной службе. Но борьба с чумой представляла большие трудности, и я в 1916 году ушел в г. Грозный к Терским нефтепромышленникам. Там я был мобилизован и был прикомандирован к генерал-губернаторству областей Турции, занятых по праву войны. Постоянное пребывание я имел в округе Харсан. Весной 1917 года я был освобожден от службы по освидетельствовании меня комиссией. В июне месяце я прибыл в Самару, но не мог найти себе здесь квартиры. В 1915 году я женился и, когда я приехал в Самару в 1917 году, у меня был уже ребенок. Не найдя себе в Самаре квартиры, я уехал в Пермь. Сюда я прибыл в первых числах августа месяца 1917 года и поселился на квартире по Пермской улице в дом № 136, в квартире землемера Ефимова, где я прожил до мая 1918 года. В мае я перешел в дом Крестьянского Банка. В этом доме при большевиках, когда они мне оставили одну комнату, я жил всего лишь несколько дней и перешел в квартиру, освобожденную врачом Борщовым на углу Покровской и Осинской улиц. В Перми я был принят ординатором в Александровскую больницу и состоял преподавателем в фельдшерской школе, заменяя врача Мелешко, пока он ни /так!/ вернулся. По возвращении его, я остался без места. Из-за куска хлеба я поступил в “судебные” врачи по уезду. Тогда врачебным делом ведал “губернский комиссариат здравоохранения”, где комиссаром был Шпак. Я принужден был подать в комиссариат прошение о принятии меня на службу и был назначен судебным врачом по Пермскому уезду. Городским же врачом был врач Ложкин, который тогда заведывал и местами заключений. Когда же он был мобилизован красными, на меня возложили и заведывание местами заключений. По должности судебного врача я получал жалованья 500 рублей при 10 рублях суточных во время разъездов и, кроме того, за заведывание местами заключений я получал 450 рублей в месяц. Служить меня при большевиках заставила, конечно, как и всех в Перми, жизненная необходимость.

В настоящее время я предполагаю переехать на жительство куда-нибудь в Сибирь, как край, более благоустроенный во всех отношениях. К Генералу Дитерихсу я явился с письмом от Товарища Прокурора Тихомирова потому, что меня не было в Перми, когда туда приезжал Генерал Дитерихс для отыскания трупов Гендриковой и Шнейдер, и я не мог ему рассказать про то, что я пользовал Анастасию Николаевну. Нового же сообщить ему по делу, кроме того, что я сейчас показал Вам, я ничего больше не могу.

Я вижу предъявленный мне Вами фотографический снимок /свидетелю был предъявлен фотографический снимок с Великой Княжны Анастасии Николаевны, снятый с Нее в ставке в 1916 году и полученный Судебным Следователем Н. А. Соколовым от Генерал-Лейтенанта М. К. Дитерихса, л. д. 168 том 4-й/, на котором изображена какая-то девица и какой-то военный, и я затрудняюсь сказать, есть ли сходство между девицей, которая изображена на этой карточке, и той девицей или женщиной, которую пользовал я и которая себя называла дочерью ИМПЕРАТОРА Анастасией. Я вижу предъявленный мне Вами фотографический снимок с двух девиц /свидетелю был предъявлен фотографический снимок с Великих Княжен Ольги и Татьяны, полученный Судебным Следователем Н. А. Соколовым от Генерал-Лейтенанта М. К. Дитерихса, л. д. 168, том 4-й/ и могу сказать следующее: сходство с одной из них /свидетель указал на изображение Татьяны Николаевны/ я совершенно исключаю, а вот с этой девицей /свидетель указал при этом на изображение Ольги Николаевны/ есть, но та ли это девица или женщина изображена на этом снимке, которую я лечил и которая называла себя дочерью Императора, я сказать затрудняюсь. Я вижу фотографический снимок с изображением трех девиц /свидетелю был предъявлен фотографический снимок с изображением Великих Княжен Ольги, Татьяны и Анастасии Николаевны/ и думаю, что одна из них, именно та, которая лежит головой на земле /при этом он указал на Татьяну Николаевну/ похожа на ту девицу или женщину, которую я пользовал, и которая себя называла дочерью ИМПЕРАТОРА Анастасией; две же остальных не похожи на нее /при этом свидетель указал на Ольгу Николаевну и Анастасию Николаевну/.

Я вижу предъявленный мне Вами фотографический снимок с изображением трех девиц /свидетелю был предъявлен фотографический снимок с изображением Великих Княжен Ольги, Марии и Анастасии Николаевны, имеющийся в распоряжении Судебного Следователя Н. А. Соколова/ и думаю, что больше сходства между той девушкой, которую я пользовал и одной из этих, вот именно с этой крайней, которая сидит на крыльце /свидетель при этом указал на Анастасию Николаевну/, но утвердительно сказать, что на снимке изображена именно та, которую я пользовал, я не могу. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Когда девушка сказала мне, что она дочь ИМПЕРАТОРА Анастасия, женщина-шпик слышала это. Но она ничем себя в ответ на слова Анастасии Николаевны не проявила. Прочитано. Я прошу Вас исправить показание только в одном отношении: Анастасия Николаевна сказала мне не так, как записано у Вас: “я дочь ИМПЕРАТОРА Анастасия”, а вот как “я дочь ГОСУДАРЯ Анастасия”. Вот именно эти четыре слова она и сказала.

Прочитано. П. Уткин.

Судебный Следователь Н. Соколов.

При допросе присутствовал Прокурор Екатеринбургского

Окружного Суда В. Иорданский.

С подлинным верно.

Судебный следователь по особо-важным делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 70 – 76

К о п и я

П Р О Т О К О Л

1919 года июня 17 дня. Судебный Следователь по особо-важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованных в качестве свидетелей, и они показали:

Георгий Владимирович Я р ц о в, 29 лет, подполковник, начальник Екатеринбург- ской Учебной Инструкторской Школы, православ-

ный, в деле чужой, не судился.

В июле месяце 1918 года я находился в г. Екатеринбурге, слушая лекции на старшем курсе Николаевской Военной Академии, перешедшей тогда в марте месяце в Екатеринбург. За день или за два до взятия Екатеринбурга чехами я бежал к ним из Екатеринбурга и возвратился туда по освобождении его от власти большевиков.

В скором времени после освобождения Екатеринбурга я узнал от капитана Малиновского, что в нескольких верстах от Екатеринбурга где-то вблизи д. Коптяков в середине июля месяца /по новому стилю/ в течение трех дней у большевиков была оцеплена определенная местность, куда они никого не пропускали и где они что-то делали. Сведения эти были тогда получены от офицера Шереметевского, проживавшего в то время в Коптяках. Я помню, что тогда же говорили, что местные крестьяне после ухода большевиков исследовали эту оцепленную ими местность и нашли там какие-то обгорелые вещи, свидетельствовавшие об уничтожении ими одежды с мужчин и женщин. Тогда же эти факты связывались с убийством большевиками ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА и ЕГО СЕМЬИ. Я теперь не могу припомнить, видел ли я тогда сам эти найденные крестьянами вещи. Было решено отправиться в эти места и осмотреть их. Я помню, что тогда ездили следующие лица: я, капитан Малиновский, ротмистр Бартенев, штабс-капитан Бафталовский, капитан Политковский, штабс-ротмистр Ивановский, капитан Сумароков, капитан Дамишхан, прапорщик Мартынов, Судебный Следователь Наметкин, камердинер ГОСУДАРЯ Чемодуров, доктор Деревенько и поручик Шереметевский. Я не помню, что мы бы разделялись на две партии и ехали: одни на автомобиле из города, а другие по железной дороге. Мы, как я помню, все тогда выехали из города по железной дороге до станции Исеть; отсюда мы на лодках переплыли Верх-Исетское озеро и заехали в Коптяки, а из Коптяков мы поехали к руднику, где было оцепление и где были найдены вещи. Я не могу Вам сказать, какой именно сверткой мы ехали с Коптяковской дороги к руднику, но я помню, что мы сначала выехали к Ганиной яме: небольшому озеру, наполненному водой. Отсюда мы пешком прошли к двум шахтам, около которых в кострах были найдены вещи.

Один из этих костров был в расстоянии нескольких аршин от шахты на глиняной площадке. Другой несколько подальше вблизи березы, где имелась надпись, сделанная каким-то карандашом, с упоминанием имени “горного инженера Фесенко” с датой, кажется, 11 июля 1918 года. Костры были небольшие: около шахты, приблизительно, аршина полтора, около березы – приблизительно, аршин с четвертью. В них ничего не было, кроме золы, и я не помню, были ли в них угли. Ничего странного я при рассмотрении этих костров не заметил и другие также. Я, например, не заметил никакого воздействия в кострищах на землю или на какие-либо предметы кислот. При осмотре костров были найдены тогда следующие предметы: большой бриллиант-подвесок в серебре, кажется, изображение которого Вы мне сейчас показываете /предъявлено фотографическое изображение бриллианта, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й/, шнурки от ботинок, осколок изумруда и медная пуговица, малого размера. Где были найдены все остальные вещи, кроме бриллианта, я не помню. Бриллиант же был найден каким-то крестьянином, приезжавшим с нами, как проводник из Коптяков, в присутствии Политковского, в костре около березы с надписью Фесенко. Я не помню, был ли тогда обследован малый колодец шахты. В большой же колодец шахты спускался штабс-капитан Бафталовский. Я представляю себе тогда состояние шахты, т. е. этого большого колодца в таком виде: воды никакой в колодце не было. Бафталовский встал на пол. Пол был чем-то или пробит или нескольких половиц в нем не было. Чрез это отверстие в полу Бафталовский пропускал шест, и шест дальше упирался во что-то твердое. Вот я так себе представляю себе /зачеркн. в документе/ состояние большого колодца. Воды я не видел в нем и не мог видеть, потому что колодец был глубокий, и ничего там ко дну не было видно. Помню я, что в этом колодце, кажется, на стенках Бафталовский нашел осколки от какой-то гранаты, но какой именно, я сказать не могу и осколков теперь себе не представляю.

А также не могу ничего сказать про состояние дорожек, идущих там в районе этой шахты по направлению к Коптяковской дороге. Общее впечатление было то, что здесь были люди, исходили местность, так как в траве были тропы. Я тогда видел только два костра и третьего костра дальше по разработке, как Вы говорите, я не помню. Не могу также сказать, был ли там след от автомобиля и где именно. Я не помню ямы на дороге с бревном в яме, которым бы поправляли оборвавшийся автомобиль.

На месте шахты мы были тогда часа два и уехали той же дорогой, которой и приезжали. Решено было исследовать эти шахты, так как у нас тогда было представление, что трупы, должно быть, брошены в эту именно шахту, а на кострах только сжигалась одежда. Производство этих работ было поручено Шереметевскому. Производство же дознания было поручено тогда Начальником гарнизона Голицыным Кирсте. Я помню, что тогда в начале же своей работы Кирста говорил однажды в моем присутствии и Голицыну, что он, Кирста, не сомневается в том, что ГОСУДАРЬ жив, что ОН увезен из Екатеринбурга, и говорил о каких-то имеющихся у него сведениях об этом. Впоследствии Кирста был арестован. Арестован он был, как мне говорил Голицын, тогда за то, что однажды в Управлении Голицына, в ожидании приема у него, Кирста написал какую-то записку, которую подняла какая-то дама. В этой записке Кирста писал, что дело принимает “уголовный характер”. Мысль тогда самого Голицына, когда он мне об этом рассказывал, была та, что эту записку он связывал с делом об убийстве АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ и в поступке Кирсты усмотрел нехорошее. За это тогда он и был арестован Голицыным. Больше по настоящему делу показать я ничего не могу. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. За время пребывания в Екатеринбурге АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, когда дело стало приближаться к освобождению Екатеринбурга, было в городе две версии. Одни говорили, что перед подписанием Брестского договора Гофман обусловил подписание договора сохранением жизни СЕМЬИ. Другие говорили, что СЕМЬЯ будет убита при приближении чехов. Было среди нас, офицеров, пять человек, с которыми я говорил тогда вполне откровенно по вопросу о принятии каких-либо мер к спасению СЕМЬИ. Это были: капитан Малиновский, капитан Ахвердов, капитан Делинзгаузен, капитан Гершельман. В этих целях мы постарались через Делинзгаузена достать план квартиры Ипатьева, где содержалась АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ. Это удалось сделать ему через доктора Деревенько, который на словах и сообщил ему о расположении комнат. Впоследствии я сам был в доме Ипатьева и видел, что эти сведения, сообщенные Деревенько, были верны. В этих же целях мы старались завести сношения с монастырем, откуда доставлялось молоко АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ. Ничего реального предпринять нам не удалось: этого совершенно нельзя было сделать благодаря, с одной стороны, охране, какая была установлена большевиками над домом Ипатьева, а, с другой стороны, благодаря слежке за нами. Я помню, что 16 июля я был в монастыре. Заведующая фотографическим отделением монахиня Августина именно в этот день сказала мне, что в этот день от них носили молоко в Ипатьевский дом и там какой-то красноармеец сказал монахине, приносившей молоко: “сегодня возьмем, а завтра уже не носите. Не надо”. Я точно не могу припомнить, какие именно вещи были найдены при осмотре нами шахты, кроме тех, которые я указал. Все эти вещи были тогда взяты на хранение капитаном Малиновским. Прочитано. В октябре месяце прошлого года, когда я находился на фронте, мне приходилось беседовать со многими офицерами, которым удалось пробираться к нам из совдепии. Я их спрашивал про АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ. Они говорили мне, что большевики пишут в своих газетах, что ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР расстрелян, а СЕМЬЯ ЕГО находится где-то около Перми. Прочитано. Подполковник Ярцов.

Судебный следователь Н. Соколов

С подлинным верно.

Судебный следователь по особо-важным делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 76 – 78

Дмитрий Аполлонович Малиновский, 26

лет, капитан гвардии, помощник Начальни-

ка Екатеринбургской Учебной Инструкторской Школы, православный, не судился.

В составе Лейб-Гвардии 2 Артиллерийской Бригаде я участвовал в Европейской войне, находясь преимущественно на юго-западном фронте, 2 раза я был ранен. В виду развала армии после установления большевитского режима, я ушел на Дон. В Новочеркасске я встретил Генерал-Адъютанта Н. И. Иванова, с которым я был лично знаком. Он посоветовал мне, как Петроградцу, ехать в Петроград и заняться вербовкой офицеров для отправки их на Дон. Пробыв на Дону дней десять, я уехал в Петроград с письмом от Иванова к некоторым его знакомым и с письмом из штаба Добровольческой Армии к полковнику Хомутову, находившемуся в Петрограде и связанному с Добровольческой Армией. Доставить однако письма полковнику Хомутову я не мог, так как он в это время был арестован. Помотавшись несколько дней без дела, я через некоторых своих знакомых вошел в организацию генерала Шульгина. Эта организация, состоявшая из офицерских элементов, имела в виду свержение власти большевиков, установление военной диктатуры и созыв земского собора для установления образа правления в единой, Великой России. Я бы сказал, что это была чисто русская организация, ориентировавшаяся на свои силы: русские. Средства она получала от местных финансовых кругов, хотя, как мне кажется, была в этом отношении связана и с посольствами: шведским и английским. Этой организацией я был отправлен в первых числах мая месяца в г. Екатеринбург для выяснения условий, в которых находится здесь АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ, ознакомления по этому вопросу нашей организации и принятия мер к облегчению участи АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, вплоть до увоза ЕЕ отсюда. Здесь я поступил на старший курс Академии Генерального Штаба, находившейся тогда в Екатеринбурге. Разобравшись несколько в окружающих меня людях, я сошелся ближе со следующими офицерами, бывшими в Академии: капитаном Ярцовым, капитаном Ахвердовым, капитаном Делинзгаузеном и капитаном Гершельманом. Я поделился с ними своей задачей. Мы решили узнать, как следует, те условия, в которых содержалась здесь в Ипатьевском доме АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ, а в дальнейшем действовать так, как позволят нам обстоятельства. Получали мы сведения эти, как могли. Мать капитана Ахвердова Мария Дмитриевна познакомилась поближе с доктором Деревенько и узнавала от него, что было можно. Деревенько, допускавшийся время от времени к АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ, дал ей план квартиры верхнего этажа дома Ипатьева. Я не знаю собственно, кто его начертил. Может быть, чертил его Деревенько, может быть, сама Ахвердова со слов Деревенько, может быть, и Делинзгаузен. Я же его получил от последнего. Там значилось, что ГОСУДАРЬ с ГОСУДАРЫНЕЙ жили в угловой комнате, два окна которой выходят на Вознесенский проспект, а два на Вознесенский переулок. Рядом с этой комнатой была комната Княжен, отделявшаяся от комнаты ГОСУДАРЯ и ГОСУДАРЫНИ только портьерой. Алексей Николаевич жил вместе с Отцом и Матерью. Демидова жила в угловой комнате по Вознесенскому переулку. Чемодуров, Боткин, повар и лакей все помещались в комнате с аркой. Больше этого, т. е. кроме вот плана квартиры и размещения в ней АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, мы ничего от Деревенько не имели. Нас интересовало, конечно, в каком душевном состоянии находится АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ. Но сведения эти были бледны. Я не знаю, почему это так выходило: Ахвердова ли не могла получить более выпуклых сведений об этом от Деревенько или же Деревенько не мог сообщить ничего ценного в этом отношении и, если не мог, то я не отдаю себе отчета и теперь, почему это было так: потому ли, что Деревенько не хотел этого делать, или же потому, что не мог дать никаких ценных сведений, так как за ним за самим следили и при его беседах с лицами АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ всегда присутствовали комиссары. Повторяю сведения эти были какие-то бледные. Знали мы от него /вернее, от Ахвердовой через него/, что АВГУСТЕЙШАЯ СЕМЬЯ жива. Припоминаю, между прочим, вот что. Я помню, по сведениям Деревенько выходило, что у Княжен были в комнате четыре кровати. Между тем, когда я потом попал в дом Ипатьева, я не видел там в этой комнате никаких кроватей, не только в комнате Княжен, но и в комнате ГОСУДАРЯ и ГОСУДАРЫНИ. А попал я туда один из первых. Может быть, впрочем, кровати увезли большевики? Ахвердова же, получавшая сведения от Деревенько, относилась сама к нему с доверием. Кем-то из нашей пятерки были получены еще следующие сведения о жизни АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ. Какой-то гимназист снял однажды своим фотографическим аппаратом дом Ипатьева. Его большевики сейчас же “залопали” и посадили в одну из комнат нижнего этажа дома Ипатьева, где жили, вероятно, красноармейцы. Сидя там, этот гимназист, наблюдал такие картины. В одной из комнат нижнего этажа стояло пианино. Он был свидетелем, как красноармейцы ботали по клавишам и орали безобразные песни. Пришел сюда какой-то из начальствующих лиц. Спустя некоторое время, к нему явился кто-то из охранников и с таким пренебрежением сказал, прибегая к помощи жестоа по адресу АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ: “просятся гулять”. Таким же тоном это “начальствующее лицо” ответило ему: “пусти на полчаса”. Об этом этот гимназист /я совершенно не могу его назвать и указать, где он живет/ рассказал или своим родителям или тем лицам из старших, у которых он жил. Сведения эти дошли каким-то образом до нашей пятерки /Но кто мне их передавал, я не помню/. Был случай разрыва гранаты где-то около дома Ипатьева. Деревенько передавал Ахвердовой, что это дурно отразилось на душевном состоянии Наследника. Проходя мимо дома Ипатьева, я лично всегда получал тяжелые переживания: как тюрьма древнего характера: скверный частокол с неровными концами. Трудно было предполагать, что ИМ хорошо живется. Источником, чрез который получались нами сведения, был еще денщик Ахвердова /имени и фамилии его не знаю, впрочем, кажется, по фамилии Котов/. Он вошел в знакомство с каким-то охранником и узнавал от него кое-что. Я осведомлял нашу организацию в Петрограде посылкой условных телеграмм на имя капитана Фехнера /офицер моей бригады/ и эсаула /так!/ сводного казачьего полка Рябова. Но мне ответа ни разу прислано не было и не было выслано ни единой копейки денег. Ну что же можно было сделать без денег? Стали мы делать, что могли. Уделяли от своих порций сахар и я передавал его Ахвердовой. Кулич испекла моя прислуга из хорошей муки, которую мне удалось достать. Я его также передал Ахвердовой. Она должна была передать эти вещи Деревенько для доставления их АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ. Она говорила мне, что все эти вещи пошли по назначению.

Это, конечно, так сказать, мелочи. Главное же, на что рассчитывала наша пятерка,- это был предполагаемый нами увоз АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ. Я бы сказал, что у нас было два плана, две цели. Мы должны были иметь группу таких людей, которые бы во всякую минуту, на случай изгнания большевиков, могли бы занять дом Ипатьева и охранять благополучие СЕМЬИ. Другой план был дерзкого нападения на дом Ипатьева и увоз СЕМЬИ. Обсуждая эти планы, пятерка посвятила в него семь еще человек офицеров нашей же Академии. Это были: капитан Дурасов, капитан Семчевский, капитан Мягков, капитан Ваумгарден, капитан Дубинин, ротмистр Бартенев; седьмого я забыл. Этот план держался нами в полном секрете и я думаю, что большевикам он никоим образом известен не мог быть. Например, мадам Ахвердова совершенно об этом не знала. Однако, чтобы мы ни предполагали сделать для спасения жизни АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ, требовались деньги. Их у нас не было. На помощь местных людей нельзя было рассчитывать совершенно: все было подвалено большевитским террором. Так с этим у нас ничего и не вышло с нашими планами за отсутствием денег и помощь АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬЕ, кроме посылки кулича и сахара, ни в чем еще ином не выразилась. За два дня до взятия Екатеринбурга чехами я в числе 37 офицеров ушел к чехам и на другой день после взятия города чехами утром я пришел в город.

Когда я прибыл в Екатеринбург, я был назначен на довольно ответственную должность: начальник оперативного отделения штаба гарнизона. Я знал, что дом Ипатьева взят под охрану, как только сформировался штаб гарнизона. Кажется, полковник Лабунцов, помощник Шериховского, первого начальника гарнизона, распорядился тогда сделать это. В самый же день взятия Екатеринбурга дом Ипатьева, как у меня сложилось представление, не был никем охраняем. По прибытии в Екатеринбург я знал, что дом Ипатьева пуст, что АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ в нем нет. Но я совершенно не думал тогда, что ИХ убили. Еще до оставления Екатеринбурга по городу пошли слухи, что ГОСУДАРЬ убит. Я помню, что Ахвердова рассказывала нам, что она была тогда на митинге и там комиссар Голощекин объявил всенародно о “расстреле” ГОСУДАРЯ. Были тогда и объявления особый об этом. Сам я такого объявления не читал, но слышал об этом и мне передавали содержание такого объявления. Там говорилось о расстреле ГОСУДАРЯ. Именно можно было понять, что большевики, как носители тогда власти, взяли на себя такое дело и “казнили” ИМПЕРАТОРА. Про СЕМЬЮ же в объявлении сообщалось, что ОНА вывезена. Ни на одну минуту я тогда этому не поверил. Я совершенно не доверял тогда этому. Вы меня спрашиваете, почему же я не верил сообщению большевиков? Я так сам себе объяснял тогда этот вопрос. Я, как военный, офицер, как участник Европейской войны, вынес то впечатление от нашей революции, что ею воспользовались немцы. Я думаю, что наша революция в значительной степени носит характер искусственности, подготовленности ее откуда-то извне. Чьих рук это дело, я судить не могу. Но мне казалось все время и я сейчас убежден, что все дальнейшее, что привело Родину к настоящему ее положению, это дело рук немцев. Они стали нас разваливать после переворота, после отречения ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА от Престола и воспользовались для этого, как орудием, господином Лениным, Троцким и другими подобными господами. Для меня большевизм – это порождение Германии, это ее орудие в борьбе с нами. Смотря на большевиков, как на слуг Германии, я не мог и сейчас не могу себе представить, чтобы власть в Германской Империи не приняла бы никаких мер к спасению жизни ИМПЕРАТРИЦЫ, немки по крови, связанной узами родства с Германским Императорским Домом, а через НЕЕ и ИМПЕРАТОРА и ИХ СЕМЬИ. В то время Германия была сильна и я представлял себе, что просто на-просто вывезли АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ куда-либо, симулировав ЕЕ убийство.

В первые дни возвращения в Екатеринбург я в дом Ипатьева не попал, занятый оперативными делами. Показание мое, мне прочитанное записано правильно. Дальнейший допрос был прерван в виду позднего времени.

Гвардии Капитан Малиновский

Судебный Следователь Н. Соколов

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо-важным делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 79 – 82

К о п и я

П Р О Т О К О Л

1919 года июня 18 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованных в качестве свидетелей, и они показали:

Дмитрий Аполлонович Малиновский сведения о личности см. л. д. 88 том 5-й.

29 июля /по новому стилю/, когда я находился в штабе гарнизона, я услышал, что откуда-то принесли какие-то ценные вещи, которые наводят на размышления относительно благополучия АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ. Вещи эти были тогда у районного коменданта капитана Владимира Артуровича Гирша, помещавшегося тогда в том же здании, где и наш штаб. Это было часов в 5 вечера. Я сейчас же отправился к коменданту. /От кого тогда я услыхал об этом, теперь положительно не могу припомнить/. В одном свертке я увидел следующие вещи: три топаза, две пряжечки с драгоценными камнями, видимо, от хороших дорогих туфель, тоненькие какие-то пружинки, которые я тогда объяснил, как обгоревшую принадлежность какого-то дамского костюма, пряжка от пояса мальчика /малого образца/ с застежкой к ней, с гербом, 6 пар передних планшеток от корсетов, много костей корсетов, пряжки от дамских подвязок*, пряжки от хлястиков жилетов или брюк, разбитые стекла от пенсне и стекло, как мне показалось, от лорнета, несколько металлических пуговиц с гербами, большие пуговицы, видимо, от дамских пальто, медная пряжка от пояса, две какие-то тоненькие пластинки, пластинки /зачеркн. в док./, американский ключ, две медные монеты, пряжки или от мужских помочей или от женских поясов, пуговицы, какие-то маленькие колечки, кнопки, крючки, какая-то часть металлическая от сумочки или портмоне, кажется еще был патрон от револьвера и какие-то обгорелые части какого-то предмета, сцепленные одна с другой тоненькой проволокой. Я вижу все предъявленные мне сейчас Вами предметы /предъявлены предметы, описанные в протоколе 15-16 февраля сего года, л. д. 45-49 том 2-й/. Все их я тогда видел. Вот только не помню хорошо что-то патрона и пряжки большой, офицерского образца, от пояса /п. п. 16 и 23 того же протокола, л. д. 48 и 49 том 2-й/. Затем в числе этих же вещей был еще драгоценный крест из изумрудов и мелких бриллиантов. Это тот самый крест, фотографическое изображение которого Вы мне сейчас показываете /предъявлено фотографическое изображение креста, описанного в пункте “г” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об. том 2-й/. Все вот эти вещи я тогда и видел в одном свертке в руках капитана Гирша. Все они были сильно обгоревшие. Разговоры же были такие. Где-то за городом, верстах, приблизительно, в 12 в лесу в кострах найдены крестьянами, кажется, эти вещи и там же находятся обгорелые трупы. Такьи /так!/ именно тогда говорили. Удалось выяснить, что вещи эти привез в город офицер Шереметевский. Кто-то посылал за находившимися тогда в Екатеринбурге камердинером ГОСУДАРЯ Чемодуровым и доктором Деревенько. Как вел себя Деревенько, я что-то не помню. Я только помню, что он, кажется, опознал все-таки какие-то вещи. Чемодуров же удостоверил, что такие кресты как тот, который был у нас в руках, носили все Княжны. Он опознал пряжку малого образца как принадлежащую к поясу Алексея Николаевича, а две пряжки с драгоценными камнями, как принадлежащие к туфлям одной из Княжен. Что он говорил про остальные вещи, не помню. Возможно, что ему и не задавалось таких вопросов относительно других вещей, а спрашивали только про такие вещи, которые бросались в глаза нам, спрашивавшим об этом. Вещи все эти так и оставались у Гирша. Ко мне они не попадали. Они, как мне помнится, были сданы Гиршем, кажется, в штаб гарнизона и хранились там в несгораемом шкафу. Я начал тогда же искать Шереметевского, искал его часа два, нашел. Шереметевский сказал мне, что все эти вещи он получил от каких-то крестьян, а крестьяне нашли их в местности около д. Коптяков, оцеплявшейся большевиками как раз в скором времени после убийства ГОСУДАРЯ, в кострах. В тот же день я получил официальное предписание от Начальника гарнизона Шериховского произвести при участии судебных властей расследование по поводу нахождения этих вещей. Был нами для этого приглашен в штаб гарнизона Судебный Следователь по важнейшим делам Наметкин. Инициатива приглашения его принадлежала мне, потому что мне его указали. Наметкин же был именно потому приглашен, что он был Следователем по важнейшим делам, а разве это дело не важнейшее? Вот почему мы его и пригласили. Он нам сказал, что он не может ничего делать без предложения Прокурора Суда. Я начал искать тогда Прокурора Кутузова, но его в городе не было. Он тогда был в Шарташе. Я стал туда посылать телефонограммы, но добиться ничего не мог. 30 июля утром нас собралась компания: я, капитан Ярцов, ротмистр Бертенев, штабс-капитан Бафталовский, капитан Политковский, штабс-ротмистр Ивановский, капитан Сумароков, ротмистр Матвеенко, Шереметевский, Чемодуров и Деревенько. Нам был подан маленький автомобиль и несколько экипажей. Всей компанией мы отправились к Судебному Следователю Наметкину. Он еще спал. Я попросил его разбудить. С двумя офицерами, из которых один был Сумароков, мы вошли к Наметкину. Я предложил ему ехать с нами. Он опять стал говорить, что не может ехать с нами без предложения Прокурора. Тогда я сказал ему: “теперь вся власть в руках военных. Ваша власть гражданская еще не соорганизовалась /так!/. Начальник гарнизона требует, чтобы Вы, как Следователь по важнейшим делам, отправились бы туда с нами, где найдены вещи АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ”. Он снова стал отказываться. Тогда я сказал ему, что нас здесь 12 вооруженных офицеров и мы особенно его просить не станем. Он, вероятно, мой намек понял, собрался и поехал. Я тут помню только одно: была среди нас какая-то группа, собиравшаяся тогда прямо из города ехать, вероятно, на этом же автомобиле на место. Я помню, что тогда были об этом разговоры. Но ездила ли она на автомобиле и кто именно ездил, я этого совершенно теперь не помню. Я же вместе с другими поехал из города по железной дороге до станции Исеть. Высадившись на станции Исеть, мы переехали Исетское озеро на лодках, дошли до Коптяков пешком, а от Коптяков поехали к месту, куда мы стремились, на лошадях. Лошадей нам дали в Коптяках. С нами ехали какие-то Коптяковские крестьяне, правившие лошадьми, и два-три крестьянина, кажется, те самые, которые нашли вещи. Ехали мы к месту из Коптяков большой дорогой, которая ведет в город Екатеринбург. К этому же месту мы поехали первой от Коптяков сверткой. Я помню, что она имела вид слегка проезженной дорожки: эта свертка. Как будто бы по ней раз проехали на колесах. Но особой утолоченности на ней я не видел. Выехали мы по ней как раз к Ганиной яме. Проехав еще немного от Ганиной ямы, мы остановились и пошли пешком туда, куда вели нас крестьяне. Мы пришли к открытой шахте. Она имела два колодца, один побольше, другой поменьше. Заглянули мы в колодцы. В них виднелась вода, стоявшая от поверхности почвы, приблизительно, на 7-8 аршин. Мы стали прощупывать шестом воду. Я помню, что в большом колодце, приблизительно, на аршин, под водой был слой льда. Тогда в этот колодец спустился капитан Бафталовский и стал исследовать колодец. Слой льда был толщиной меньше четверти. Под ним снова шла вода. Шестом Бафталовский стал прощупывать лед. В одном из углов колодца во льду было отверстие, величиной около аршина. Форму этого отверстия я описать не могу, так как сам его не видел. По описанию же Бафталовского, свободное пространство в слое льда занимало площадь в квадрате или в окружности около аршина. Под слоем льда снова шла вода, глубиной сажени две. Дальше шест не шел, упираясь в какое-то дно, сверх которого, как он говорил, был ил /так!, у Лыковой – “лед”, у Росса – “ил”/. В малый колодец шахты никто не спускался. Вода в нем стояла на таком же уровне. Также мы прощупывали малый колодец и, как мне помнится, в нем под водой на таком же уровне был слой льда. Думаю я, что так было, но точно удостоверить, что лед был и в малом колодце, я не могу. Может быть, я и забыл. Вообще я должен сказать, что мы на состояние малого колодца почему-то обратили мало внимания. Около этой шахты был костер. Величиной он был, приблизительно, аршина полтора. Костер был круглой формы. Он произвел на себя вот какое впечатление: он был сначала разбросан, а затем засыпан землей, которую кто-то раскопал и слегка тоже разбросал. Другой костер был подальше несколько от шахты около березы с надписью, где была дата 11 июля 1918 года и фамилия Фесенко.