Эссе о битве при дороге через Старый Лес, размышления о Сильвании и её жителях

Печать налилась силой, будто фурункул гноем. Грязно-черная дымка, невидимая человеческому глазу, окутала тяжелую каменную дверь. Простой человек не мог видеть печать – угольного спрута, чьи щупальца оплели проклятый камень.

- Как мне ее?.. – некрасиво кривя губы, словно выплевывая слова, Саветт сверкнула покрасневшими от слез глазами в сторону Ле-Райе.

Лучник провел пальцем по окровавленному лезвию топора, рукоять которого сжимал в правой руке, и невозмутимо произнес:

- Ведь ты… некромант.

Уголки его губ гадостно вздрогнули и невольно поползли вверх.

То, что осталось от души Дри, в смятении затрепетало в ее мертвом теле. За время, проведенное с Элиссив из Марбл Эрч, она думала, что привыкла к человеческой мерзости… но…

В ее памяти еще совсем свежа была сцена – как открытая рана, как еще теплое тело девицы, кровь которых так любила леди Изабо, как еще рыхлая земля на могиле – все увиденное стояло у Дри перед глазами…

«… - Ты некромант, – Ле-Райе возник перед юной Саветт, как демон из инфернального разлома.

Саветт смерила его полным презрения взглядом, и не удостоила ответом грязного простолюдина. Хотя лучник и не спрашивал. Он утверждал.

- Отвори потайную дверь, вскрой Печать.

Он говорил тихо и невозмутимо, будто рейкландцы не били тараном в ворота, будто крепостной ров не был полон трупов, и будто Вальденхофф не рушился на его глазах, готовый пасть…

Девчонка горько усмехнулась, но будто бы странным образом наслаждаясь своей горечью:

- Маги бежали, бросив нас здесь умирать. Прими свою смерть, солдат, не пытайся спастись, а лучше возвращайся на…

- Вскрой печать – и маги вернутся. – Ле-Райе все же начал терять терпение, и глаза его становились все уже от злобы, – Ты же чувствуешь их присутствие, верно? Вы, маги, чуете друг друга.

- Она ушла, и мы все умрем! – неожиданно осклабилась девчонка, – По ее вине!

Неуловимым глазу движением Ле-Райе вырвал топор из окостеневших пальцев одного из мертвых солдат, трупами которых был усеян внутренний двор.

- А кто-то – по моей! – гаркнул он и занес топор…»

Дри встряхнула волосами, прогоняя несвойственное мертвецам оцепенение, и торопливо сказала:

- Покорми ее. Саветт, покорми печать – своей Силой.

Мрачная, как смертная тень, Саветт, приложила руку к каменной двери. Поморщилась от боли, когда черная тварь впилась в ее ладонь.

- И приказывай, – договорила Дри.

Саветт только лишь разжала губы, а дверь уже со скрежетом подалась вперед – верно, печати было достаточно мысленного посыла. Едва не стеная от боли, Саветт оторвала руку и прижала ее к груди, лелея будто увечное дитя.

Створки двери вылетели вперед, с трудом удержавшись на петлях, и едва не задев Саветт и стоявших рядом Дри и Ле-Райе.

- Глупое дитя! – безумно щерясь, выкрикнула, выныривая из тьмы, Безумица, – Не верю, что тебе хватило ума на сей достойный поступок!

Элиссив залилась хохотом, и взмахнув над головой косой с кривым лезвием, бросилась к лестнице. Неожиданно остановилась на свету – ее силуэт стал черным, лишившись неистовых красок, – резко обернулась и крикнула Саветт:

- За это – я пришью ему голову!

Рассмеялась и, перемахивая враз несколько ступеней, взметнулась вверх по лестнице.

В дверном проеме появились Зилот и графиня. Дри в ожидании смотрела в зияющий чернотой провал.

- Ведь с вами была… Гейф, кажется, так ее звали? – тихо спросила она Зилота.

Маг в белой костяной маске склонился к Дри и прошептал, глядя вслед кровавой графине, неторопливо поднимавшейся по ступеням:

- Звали… Леди Изабо затем и нужны фрейлины.

Ле-Райе, никого не удостоив вниманием, швырнул ненужный теперь топор и быстрыми шагами направился к выходу.

Саветт мельком взглянула на брошенное оружие и не смогла сдержать всхлип.

«…Когда Ле-Райе нанес удар, черная густая кровь брызнула на лицо Саветт. Она будто окаменела, взглядом, полным ужаса, провожая покатившуюся по земле голову своего возлюбленного Этьена. «Странно, – подумала еще тогда Дри – одним ударом отсек… так же не бывает…»

Лицо Саветт залила мертвенная бледность, будто это она была мертва, а не ее возлюбленный. И весь мир вокруг.

- Верховный Некромант, – отчеканил лучник, отступая на шаг от рухнувшего тела, – Вернет его. Вскрой печать.

«Сейчас она бросится на него и перегрызет горло» – подумала Дри, не в силах отвести взгляд. Но Саветт лишь стояла, будто вкопанная, бледная, как сама Смерть.

«Бледнеющие пред ликом Тощей – плохие бойцы» – вспомнила Дри слова горе-семинариста. Бросила невольный взгляд на сжимавшего топор Ле-Райе, выжидающе глядящего на уже покорившуюся его воле Саветт… и ей, давно уже мертвой, отчего-то вдруг стало холодно»

* * *

Безумие Элиссив вырвалось наружу, ничем не сдерживаемое. Она, носилась меж трупов, неистово хохоча – сделав глубокие надрезы на обеих ладонях, она разбрызгивала кровь, будто засеивая свое мертвое поле омерзительным подобием жизни.

- Поднимайтесь, мои нечестивые братья! – хохотала чернокнижница, – Вставайте, дети мои! Пришло время трапезы!

Рев восстающих мертвецов взмыл под своды осенней ночи, и сырой ветер принес дух ужаса воинов Рейкланда с той стороны крепостной стены.

Элиссив, перемахивая, через переживающих муки второго рождения мертвецов, бросилась к стене. Прильнула к каменной кладке, будто к возлюбленному:

- Ха-а-а-а-а-а-а… – прошипела она в сладостном порыве, – Я чувствую вас, мои нареченные… Там, в холодной гнилой воде вы страждете, мои мужья… Поднимайтесь!

Голос ее сорвался в высокий холодящий душу визг, а тело выгнулось дугой, заходясь в противоестественной судороге – отдавая свою жизнь, обращая ее в нечто иное, нечто страшное…

Зилот велел собрать останки тех, кто уже не сможет послужить Сильвании ржавым мечом и пробитым щитом – чтобы убитые воины послужили иначе. Жертвенный костер разгорелся неожиданно легко и жарко – под силой мерзостных заклятий ученика некроманта. Запретные слова слетали с его губ, и пламя чутко реагировало на каждый звук – вздымаясь в небо, как безумное, все выше и выше… и черный дым поднимался страшным столпом в многострадальное небо.

Все, кто еще оставался жив, по эту сторону стен, в отчаянии кусали пересохшие губы, рыдали, будто умалишенные – ибо ту черную обреченность, ту первобытную безнадегу, тот иррациональный ужас, что исходил от нечестивого пламени, рожденного бесчеловечным заклинанием Зилота, нечем было превозмочь.

У Дри защемило ее мертвое сердце, Саветт баюкала, как дитя, отсеченную голову Гая, и беззвучно плакала. Бывший семинарист вжался в стену, и кусая костяшки пальцев, тихо скулил.

Вратс, полевой хирург, видавший виды военный врач, сидел на земле, обхватив голову руками, и бессвязно бормотал что-то под нос. Эрсау, дракенхоффский алхимик, выпила что-то черное и густое из маленькой склянки и теперь недвижно стояла с остекленевшим взглядом – в ледяном противоестественном спокойствии.

Элиссив, приникнув к крепостной стене, вслушивалась в вопли своих новорожденных, и рыдала от счастья. И где-то высоко, на стене, носилась фигурка Ле-Райе – больше не прячась за зубцы от вражеских стрел, он легко отстреливал обреченных имперцев, как овец, приведенных на заклание.

Это была страшная ночь.

Дри стояла и безмолвно взирала на этот ужас.

Она вспоминала свою смерть.

И на какое-то мгновение бесконечно серое Море Мертвых показалось ей теплым и ласковым.

* * *

Остатки разгромленных подчистую объединенных армий Рейкланда и Остермарка поспешно отступали. Те, кому это удалось сделать. Когда на них двинули их же мертвецы имперцы осознали тщетность своих надежд сломить Вальденхофф. Так и не узнав, как близки они были к победе.

Гончие Изабо, ее безжалостные вампиры, оборотни и кровожадные беан-ши преследовали их, таясь в лесу, до самой зари. По крайней мере, это то, что слышала Дри: ей ведь не нужен был сон, и она провела всю ночь в лазарете вместе с Вратсом и Эрсау: латая раны и накладывая повязки.

Вратс умел сращивать кости, восстанавливать кожу, он так ловко владел иглой, что Дри порой не могла оторвать взгляд от его пальцев – коротких и мясистых, отчего еще более удивительным казалось то, с какой грацией этот плотный, с виду неуклюжий человек, обращался с потоками витальных сил.

Эрсау создавала свои эликсиры и снадобья – из всего, что лишь попадало ей по руку: трав, крови, праха, желчи, каменной пыли… Это был ее Дар, и ее искусство было сродни волшебству, хотя магией Эрсау не владела, ее знания имели иную природу.

Дри любила находиться рядом с ними – какими бы они были, но они были живыми. И они не были такими страшными и жестокими, как Неехарийская Безумица или жуткий предводитель лучников с глазами демона, которого боялись не только враги, но и его же бойцы.

Сильвания собрала под своим странным стягом много людей. И нелюдей.

Когда все утихло, и уже забрезжил рассвет, к Дри подошел тот самый лучник, что в отчаянии заговорил с ней накануне.

В лице его на удивление что-то прояснилось, и, похоже, лихорадка оставила его. Эрсау дала ему одно из своих зелий – как-то сама догадалась Дри. Она сидела на каменном парапете, прислонясь к одному из зубцов – то ли тело ее еще помнило, что такое усталость, то ли мятежная душа, томящаяся в этом теле, так обманывала себя, напоминая о том, каково это у ж и в ы х.

- Я… хотел поблагодарить тебя, – неуверенно проговорил он, – За то, что ты спасла меня.

- Благодари, так уж и быть, – заставила себя улыбнуться Дри, – Хотя, лучше не меня, а светловолосую травницу. Сдается мне, ее лекарства больше помогли тебе, нежели мои прелые нитки.

- О… – только и смел проговорить лучник. «Он же совсем мальчишка, – подумала Дри – Как его угораздило ввязаться во все это?»

Но спросить она не успела, потому что он сам вдруг первым задал вопрос:

- Как ты оказалась здесь? Ты ведь такая… добрая.

Дри оскалилась в жуткой улыбке, обнажая зубы: десны ее сгнили и оттого зубы казались неестественно длинными и оскал получился звериным. Лучник в страхе отпрянул.

- Не обманывайся, мальчик, – процедила Дри, – На мой счет. И на счет Сильвании. И послушай моего совета. Беги отсюда.

- Не… не могу, – в отчаянии прошептал парень, и совсем поник, – Контракт… Меня связывает. С Ле-Райе…

Дри бесконтрольно положила ладонь себе на шею. Элиссив была где-то рядом, и немертвая совсем не чувствовала жжения петли ненавистного Аркана. Каждому – свой Аркан. Всем пришедшим в Сильванию – не уйти.

- Но как же тебя то угораздило? – с неожиданным участием поинтересовалась Дри.

- Ох… – боль исказила лицо мальчишки, – Я был такой дурак…

Похоже, что его снедало это уже не первый день, и хоть он ничего не мог поделать – ему нужно было хотя бы выговориться. Ибо держать глодавшую его боль в себе – верно, не было уж никаких сил.

- Я учился в Семинарии Зигмара, в Альтдорфе, в самом сердце Империи, – речь его полилась неожиданно звучно, и голос зазвучал мягче, – И ничего не знал о Тьме, и о Смерти… хотя думал, что знал все… Какой же я был глупец. В одну из разгульных ночей, что студиозусы Университетов тратят в возлияниях и безудержном веселье, я, прервав пост и нарушив все Обеты, явился в таверну «Под каблуком», – кажется, парень увлекся своим рассказом, но эти неожиданные подробности и вычурные обороты его речи и впрямь забавляли Дри, – Оратор из меня был неплохой, но вот теолог – прескверный.

Дри не смогла сдержаться и утвердительно кивнула. Похоже, его это несколько смутило, но рассказ неудачливый лучник не прервал:

- К утру я был уже совсем далек от той праведности, что мне престало восхвалять… и тогда ко мне явился сам дьявол. Он носил зеленый шерстяной плащ, и стражи отчего-то позволили ему оставить длинный составной лук при себе. Я и без того был пьян… а этот демон еще и подмешал какую-то дрянь в мое огненное вино… Когда я проснулся, лежа в красной липкой луже – мне показалось, что это моя кровь и я мертв… но это было лишь вино и когда я в ужасе закричал, Ле-Райе и мои тогда уже бывшие дружки-семинаристы зашлись в хохоте. Руку мою просто разрывало от боли, я посмотрел – и увидел…

Он закатил рукав и показал Дри еще не до конца затянувшееся жуткого вида клеймо на запястье – печать, состоящая из хитрого сплетения полуколец и рассекающей их стрелы с кольцом вместо оперения.

- Оказалось, – печально продолжал он, – Что я в сердцах поклялся вступить в отряд лучников, и счел за счастье бросить эту скучную учебу в Семинарии… Самое страшное – что так оно и было, и я понимал это. И… прискорбно – но тогда я хоть и со страхом принял это, но… был полон надежд.

Он горько понурил голову и опустил глаза. Наверное, чтобы Дри не видела, что он пытается сдержать слезы.

- К слову… – предательски дрогнувшим голосом добавил он, – Лучник из меня еще хуже, чем богослов.

* * *

Элиссив ловко орудовала иглой, держа на коленях мертвое тело Гая, и приладив к нему отсеченную голову. Она что-то мурлыкала себе под нос, склонив голову набок: стежки ложились ровно, будто Безумица тем только всю жизнь и занималась, что пришивала головы мертвецам.

Саветт стояла рядом, почерневшая от злобы, и бросала косые взгляды на Элиссив. После того, как осада была снята, Ле-Райе исчез, и юной чернокнижнице некого было ненавидеть.

Брезжил серый рассвет, догорали погребальные костры Зилота, восставшие мертвецы разбрелись по внутреннему двору, прячась в тенях от тусклого осеннего солнца.

Низкое, бесцветное небо нависло над Сильванией, мир замер, ватная тишина поглощала звуки – словно все вымерло после безумной ночи.

Покончив со своим кошмарным рукоделием, Элиссив поцеловала Гая в холодный гнилой лоб, и вскочила на ноги. Труп остался неподвижно лежать на сырой земле, неестественно раскинув руки.

- Что за?!. Он?.. – зарычала Саветт, преступая Безумице путь, – Он… мертв!

- Не мертвее чем. – Осклабилась Элиссив и захихикала в такт своим мыслям.

- Ты обещала! – стиснув зубы, процедила Саветт, сверкая глазами.

- Пришить ему голову! – залилась жутким хохотом Безумица.

Губы Саветт сжались в тонкую ниточку, костяшки пальцев побелели – похоже, ее гнев готов был вот-вот вырваться, и будь что будет, а она готова была зубами впиться в горло своей неудавшейся наставнице.

Безумно хихикая, Элиссив выставила вперед руку, пальцы ее скорчились, будто в судороге, и она зашевелила ими как больной подагрой кукольник, натягивающий незримые нити, что заставляют мертвое дерево притворяться живыми существами. Рот Безумицы кривился в омерзительной улыбке – удивительно, какой безобразной она была: такие правильные черты, высокие благородные скулы, красиво очерченные губы, маленький аккуратный нос, высокий чистый лоб – но все ее лицо было покрыто налетом уродства, будто старая ваза – патиной, будто дымка над могильным холмом, клубилось в ее глазах сумасшествие, а совершенные черты искажала чужеродная древняя ненависть – сила, движущая всем ее существом.

Людям не под силу жить с такой ненавистью. Она противоестественна и невыносима – и она либо убивает, либо сводит с ума.

Гай пошевелился и издал хрип. Саветт враз забыла о Безумице, и упала на колени перед своим возлюбленным. Руки в кружевных перчатках гладили его холодные щеки, а тонкий стан содрогался в рыданиях.

Элиссив без эмоций глядела на них. Она безвольно опустила руку, и неожиданно тяжело вздохнула.

Развернувшись на каблуках, Безумица зашагала под своды Вальденхоффа. Все тело ее ломило, похолодевшие руки сводило судорогой – она была из плоти и крови, а тела живых несовершенны.

- Дри! – выкрикнула некромант, – Дри!

Она оглянулась, ища глазами свою немертвую, отчего-то настроение ее испортилось в одно мгновение. Она кивала в такт своим мыслям, ведомым одной лишь ей, и плечи ее безвольно опускались, едва заметно подрагивая.

Дри отмахнулась от худосочного наемника, с которым стояла у парапета, и быстро зашагала к Элиссив. Словно пытаясь всем своим видом показать, что ей нет никакого дела до этого юнца, и только бы Элиссив не заметила, что они вообще вели беседу… Неехарийская Безумица мрачно хмыкнула себе нос, и глаза ее стали узкими, как две щели.

Дождавшись, пока Дри окажется рядом, не заговорив с ней, и не став ждать слов от нее, Элиссив размашисто зашагала к замку. С рассветом внутренний двор опустел, только Вратс и Эрсау продолжали спасать никчемные жизни наемных ублюдков, но их движения были скованы усталостью, и двигались они, словно над ними тяготела толща черных вод, или же это был кошмарный сон, не имеющий ничего общего с реальностью.

В Вальденхоффе Элиссив обосновалась в библиотеке – что было странно, поскольку чернокнижница предпочитала оскверненные церкви. В нечестивых храмах некромантисса обустраивала себе жилище в апсидах, или же, не особенно церемонясь, спала на алтарях. Отчего она избрала Вальденхоффскую библиотеку в качестве своей спальни, отказавшись от предложенных графиней Изабо покоев – загадка. Но судить о поступках безумцев – безумие.

Минуя тронный зал, Безумица вдруг встрепенулась и замерла, как пораженная заклятием. Она медленно подошла к распахнутым дверям и замерла в арочном проеме.

У плотно зашторенного высокого окна с бокалом кровавого вина стояла графиня. А рядом…

- …Не-е-ет… – прошептала Элиссив, вжимая голову в плечи, и приникла к стене, будто желая слиться с одной из теней Вальденхоффа.

Ее безумные глаза неотрывно смотрели в одну точку, туда, где рядом с леди Изабо стоял спиною к некроманту с ее немертвой, высокий человек (человек?) в остроконечной шляпе Охотника.

- Я… слышу… звон…– тихо пропела Безумица, – Виссенландских колокольцев… в твоей священной табакерке... из серебра белее света…

Элиссив вдруг повернула голову к Дри, и склонила ее набок, к левому плечу.

- Знаешь, Дри… я ведь побывала в казематах Альтдорфа.

Она плотоядно улыбнулась, и глаза ее сверкнули:

- Ни Дикий Гон, ни проклятое солнце… – голос мантиссы стал набирать силу, и она запела вдруг неожиданно громко и чисто, – ни гнолли и ни цверги не стали б на поверку страшнее твоей плети!

Вичхантер медленно, как во сне, обернулся. Лицо его было неподвижно, противоестественно бледно, будто высечено из мрамора: под глазами залегли черные тени, а черты – обостренные, жуткие, как у зверя.

Он сделал шаг к Дри и ее госпоже. Ноздри Охотника затрепетали, будто он что-то учуял, вдруг губы его растянулись в широкой улыбке… Дри вздрогнула – даже в полумраке она видела, как сверкнули его клыки.

- Ты еще помнишь песни, что пела мне в Подвалах Очищения, – он улыбался, глядя на Элиссив, но ближе к ней не подходил. И не похоже, чтоб ей того хотелось.

- Думала, что нет, Джеакин. – С холодной улыбкой произнесла мантисса.

Они замерли, глядя друг другу в глаза – на долю секунды, на миг, на вечность. Ее губы что-то беззвучно прошептали, вампир же безмолвно улыбался. Первой не выдержала мантисса, отвела глаза, и быстрыми шагами ушла прочь, ничего не сказав.

Дри поспешила за госпожой, все же бросив украдкой несмелый взгляд на вампира. Он все также улыбался, глядя вслед Неехарийской Безумице, но в глазах его плясали тени.

- Опять… пришел палач кровавый… – тихо пропел Джеакин, и улыбка его растаяла, – Мучитель мой суровый… отведать моей крови. Всю ночь его ждала я…

* * *

Госпожа не стала спать. То ли она была слишком утомлена, что не смогла уснуть, то ли решила в очередной раз извести свою плоть. Ей странным образом нравилось это – мантисса могла не есть, не спать, не пить воду, причинять себе боль – что-то менялось в ней в эти часы, дни, недели – и ей это было по душе.

Она говорила Дри, что ее рассудок проясняется, а ум обретает остроту… Но Дри лишь молча отводила взгляд: все в Сильвании знали, что Верховный Некромант безумна, как последняя городская юродивая. Но это была одна из тех вещей, о которых не престало говорить вслух.

Верное дело, что объяснять Дри она ничего не стала, а лишь глупо – средь бела дня! – заперлась в книгохранилище, где тьма была – глаз выколи, с толстой свечей из змеиного жира, и велела ее не звать до того, как солнце сядет.

Из-за двери доносились скрипы и шорохи, шелест и шипение, но Дри пыталась не вслушиваться, не слушать и не слышать.

Немертвая осталась в библиотеке, разыскав трактат Галлеана «О назначении частей человеческого тела», она как-то невольно открыла раздел о врачевании поврежденных рук. «Вся рука делится на три большие части, которые называются: верхняя часть руки — плечо (brachion), предплечье (pechys) и оконечность руки — кисть (acrocheir)»

«Вrachion. Плечо» – мысленно проговорила Дри, и тут же разозлившись на саму себя, захлопнула книгу.

- Да что это, будто мне есть какое-то дело до его плеча! – зло пробормотала она себе под нос и открыла оглавление.

«О голове, мозге и органах чувств»

Она невольно покосилась на дверь в книгохранилище. За дверью что-то скрежетало, будто металл по металлу, звук – покрытый ржавчиной и кровоточащий – невыносимый, чуждый этому миру звук…

«Многим казалось, что голова была создана ради мозга и что, следовательно, она содержит в себе все органы чувств, как бы в качестве служителей и телохранителей великого царя. – Начала читать Дри, – Но крабы и другие ракообразные (mala-costracoi) не имеют головы; часть, управляющая их чувствами и произвольными движениями, безусловно, находится в грудной клетке, в том месте, где у них сосредоточены все органы чувств.

Итак, то, чем у нас является мозг, заменяется у этих животных той частью, к которой относятся движения и ощущения. Или если началом всего этого является не мозг, а сердце, то у безголовых органы чувств с полным основанием были помещены в грудной клетке, так как таким образом они направляются к расположенному около них сердцу»

- Безголовые думают сердцем, да, Галлеан? – с горькой усмешкой подумала восставшая, – А чем же тогда, по-твоему, чувствуют бессердечные?

За дверью книгохранилища кто-то болезненно застонал… да так что кровь застыла бы у Дри в жилах – будь она еще живой и теплой. Элиссив что-то прокричала на незнакомом языке, голос ее сорвался в противный визг – будто тварь, усмотревшая добычу и бросившаяся за нею с яростным кличем. Страшный грохот донесся из книгохранилища, и из-под двери потянуло гарью. Дри взволнованно бросилась к двери и прильнула к ней ухом.

В гробовой тишине послышалось хихиканье безумной некромантиссы. В усилившейся вони Дри различила запах горелой плоти. Она уж было решилась постучать в дверь, но из опасений, что помешает ритуалу, опустила руку.

Медленно она отошла от двери в книгохранилище. Узкая полоска тьмы проглядывала из-под нее в светлую библиотеку.

Не-жизнь и Не-свет.

Дри жила в мире отрицания. В не-мире.

Не жила.

* * *

Призрачный изумрудный огонь полыхал в жаровне, не источая жара. За окнами уже клубилась осенняя мгла, и на стеллажах с дряхлыми фолиантами плясали зеленые отблески и смутные тени. На полу главного зала библиотеки белел начертанный костной мукой крестострел – восьмиконечная звезда, вписанная в окружность. Символы смерти, пляшущие среди лучей, вспыхивали кровавым светом и снова гасли. Элиссив, стоя на коленях, медным угольником сверяла верность начертаний, из-за пояса у нее торчали внушительных размеров циркуль-козья ножка и стеклянный рейсфедер, а миниатюрный кронциркуль, которым замеряла малейшие из символьных кругов печати, мантисса зажала в зубах, то ли увлекшись, то ли не найдя для него более подходящего места.

Печать была готова и выверена, оставалось лишь поджечь черное горючее масло и начать ритуал.

Но Верховный Некромант отчего-то медлила и проверяла верность начертания снова и снова. Она была необычайно сосредоточена и мрачна, вертикальная морщина рассекла высокий лоб – от вдовьего пика к переносице. Такая линия роста волос, в форме буквы V, по народному поверью, предвещает раннее вдовство. Как-то Дри вычитала об этом в Дракенхоффской библиотеке, а когда поведала об этом Госпоже, та долго еще заливалась безудержным смехом. «Любовь до гробовой доски, да, Дри? – подмигнула она немертвой, и выгнула бровь дугой, – Звучит как вызов!». И ей так по нраву пришлась эта шутка, что Дри не раз пожалела о том, что рассказала ей: Неехарийская Безумица полюбила выбирать перед сражениями в войске Маннфреда, изредка – среди лучников Ле-Райе, своего нареченного, возлюбленного мужа – человек этот был обречен, некромант всегда отдавала предпочтение слабым, раненым иль бесталанным бойцам – а после, безудержно хохоча, скорбеть о погибшем «муже», что снова оставил ее вдовой. Если же несчастному каким-то чудом удавалось выжить… мантисса сама убивала его. Об этой милой шалости почти никто не знал – только Дри, Вратс и Эрсау. И, возможно, Ле-Райе тоже догадывался. Но кто может знать наверняка?..

Двери в библиотеку с натужным скрипом отворились, и тихий говор нарушил тишину библиотеки. Элиссив бросила взгляд на дверь, и резко встала на ноги, отряхивая свои багрово-лазурные лохмотья от костной муки. Любимый ученик Зилот, прекрасная графиня Изабо и Джеакин, вампир, что так взволновал ее нынешним утром.

- Славный намечается балаган, – хмыкнула себе под нос Элиссив, и, отступив на шаг от крестострела, в ожидании сложила руки на груди.

Дри опасливо покосилась на свою Госпожу – та стала будто бы еще мрачнее, взгляд ее бездумно блуждал, а губы вздрагивали, будто она силилась сказать что-то… да никак не решалась.

Когда дверь снова жалобно скрипнула, Безумица даже не глянула туда. Саветт вошла в комнату с каменным лицом, и размашисто зашагала к печати, высоко вздернув подбородок.

- Дри… – Элиссив обратила взор к своей помощнице, сидевшей чуть поодаль и листавшей злосчастное «О назначении частей человеческого тела» Галлеана. Та встрепенулась, неосознанно захлопнув книгу, и с запоздалым сожалением посмотрела на Безумицу.

- Свечу? – одними губами спросила Дри.

- «Нет… – прошелестел обессиленный голос мантиссы в голове у Дри – иссохшие листья на ветру, сгоревший пергамент, снежные хлопья, покрывающие стылое пепелище, – я хотела… но… лучше останься…»

- Свечу! – громогласно проговорила Элиссив, и ее сильный голос вознесся под самые своды библиотеки. Изабо, лучезарно улыбаясь, грациозно прошествовала к некромантиссе, Саветт, зло хмуря брови, тяжелой поступью, направилась вслед за ней. Джеакин развалился в изъеденном молью парчовом кресле, и невозмутимо принялся раскуривать причудливую глиняную трубку. По слухам, охотники на ведьм скрывают в чубуке семена виссенландского колокольчика. С силой дунув в потаенное отверстие, можно выстрелить островерхим семенем – и уж не посчастливится тому, во чью кожу вопьется это мельчайшее зерно – несчастного в мгновение оглушит звон в ушах такой силы, что жертва если еще и сможет что сделать, так это кататься по земле, зажимая уши.

Костяная маска скрывала лицо Зилота, и все его мысли, эмоции, краткие ощущения – все оставалось в тайне от Дри. В глубине души ей было жаль его. Хоть она никогда и не видела его таким, каким он был раньше, до того, как проказа изуродовала его тело, его голос, привычки и повадки, легкие кошачьи движения – все в нем, его существе, казалось Дри преисполненным того молодого, неугасимого огня, жаркого и живого. В костяных глазницах уродливой маски порой поблескивали его хитрые, цвета темного гречишного меда глаза, и неподвижное сердце Дри сжималось от лживой, фантомной боли. Как, почему и откуда он берет силы – чтобы не преисполниться ненавистью к своему учителю, и, куда в большей степени – мучителю – Дри было невдомек. Хотя… ведь в отличие от нее самой, наверняка, Зилот сам сделал выбор, и пришел к Смерти – в надежде обрести черное сокровенное Знание.

Дри зажгла ритуальную, испещренную неехарийскими глифами, свечу в костяном подсвечнике, и, передав ее Элиссив, поспешно отошла в сторону. Безумица занесла ее над печатью, и губы ее беззвучно зашептали заклятие. Капли раскаленного воска падали на крестострел, огонь шипел и потрескивал, а обнажившийся фитиль выгибался нанизанным на крючок червем.

- Из серой бездны Моря Смерти, – прокричала Элиссив гортанным голосом, похожим на лисий лай, словно в ее речи родился неясный, далекий акцент, – Забросив сеть и ржавый крюк, Из глубины, из недр тверди, Я призываю, грязный дух! Твоя тюрьма – моя печать. Мой зов – он лай и вой в ночи. Теперь ни кончить, ни начать. Злой дух, приди. И не молчи.

Дри чувствовала, что в ее словах нет ни капли Силы, знала, что настоящие заклинания звучат гнусно и пугающе на тех древних языках, что хранят потаенную мощь в самих своих богомерзких звуках. Но мантисса любила пустить пыль в глазах – а здесь были и блистательная Изабо, не сведущая в магии, внемлющая колдунье с нескрываемым интересом, и Саветт, как дитя лелеющая надежду однажды во всем превзойти свою ненавистную наставницу, и вытереть сапоги о ее волосы, и Зилот – нерадивый и невнимательный ученик, с которого будет что спросить в полуночной беседе… И Джеакин, бессердечный Охотник, которому не стоит знать правды о Неехарийской Безумице.

Печать вовсе не была тюрьмой для духа, она то как раз и была дверью, и несчастный мятежный призрак уже давно бился от боли за тонкой гранью мира, ожидая лишь, как нежно ли, стремительно ли, но, наконец, войдет подобно ключу в замочную скважину, начертанную прахом и болью на полу библиотеки, и на полтора оборота провернется от жизни к смерти… Элиссив заарканила его еще в пыльном книгохранилище, и дух, прежде хранивший невозмутимое молчание, теперь, разъяренный, метался, рыча от боли, безнадежно пытаясь сорвать путы. Безумица знала, что он не будет сговорчив сразу, и что никаких ответов от него не добиться по одному лишь своему нечестивому желанию.

Но сейчас… она созвала всех – для демонстрации ли своей силы, или же в свидетели чего-то важного – но одно лишь ее неаккуратное движение, упавшая свеча, занявшаяся пламенем печать… и дух, с хриплым, полным ненависти и боли, воплем ворвался в этот мир.

Саветт и Изабо в оторопи отпрянули, Зилот покрепче сжал посох, Джеакин бросил испепеляющий взгляд – но не на духа, на мантиссу.

- Сеганеш Проклятый, великий некромант, – отчеканила Элиссив, и ни один мускул на ее лице не дрогнул. В моменты ее редкого спокойствия Безумица куда больше пугала Дри, чем в привычном ей состоянии безудержного веселья или неконтролируемой ярости, – Ты призван к ответу.

Дух бесновался на гранях октаграммы, в пустых глазницах полыхала нечеловеческая ярость, зубы его скрежетали.

- Говори, – так же спокойно произнесла Элиссив, – Где найти части твоего смертного тела, твою мертвую плоть, мощи, что хранят память и часть твоей Силы.

Проклятый Сеганеш взвыл и метнулся к ненавистной колдунье, черты крестострела заискрили и затрещали, будто соль на раскаленной сковороде, не пуская мертвого в мир живых.

- Говори, и я отпущу тебя обратно во тьму, – хрипло произнесла Элиссив.

- За-а-а-аче-е-е-ем те-е-е-ебе? – змеей прошипел нечестивый дух и растекся туманом, заполняя собою все пространство внутри октаграммы: столп грязно-черного дыма из подвижных теней взметнулся к потолку библиотеки, но нигде не было ни бреши, ни щели, что он силился отыскать – не зря все же мантисса так старательно сверяла все линии и углы.