Сны крови и железа. Трудно представить что-нибудь более унизительное, чем положение патриарха без власти, оказавшегося в руках собственной Семьи

Трудно представить что-нибудь более унизительное, чем положение патриарха без власти, оказавшегося в руках собственной Семьи. События развиваются своим чередом, хотя уже очевидно, что мое последнее появление перед Семьей будет обставлено как чисто церемониальный проходной эпизод в запутанной интриге борьбы за власть Раду Фортуны.
Раду... Я вспоминаю своего брата Раду, мальчика с длинными ресницами, который стал возлюбленным не одного султана. Мальчика, который рос для того, чтобы предательством и вероломством лишить меня трона. Люди называли его Раду Прекрасным и радовались его обходительности после суровых лет моего правления.
Глупцы.
Для меня Раду всегда оставался безмозглым, бесхребетным содомитом. У султана Махмуда не было никаких хлопот с Валахией и Трансильванией при Раду: одному Богу известно, сколько раз султан дергал за ниточки свою марионетку.
Я, Владиславе Драгвилиа, громил турок с гораздо большей решительностью, чем кто бы то ни было из христианских правителей; именно я прогнал султана, бежавшего, поджав хвост, обратно в Константинополь, именно я отвоевал свободу для моего народа. Но народ оставил меня.
Султан посадил свою куклу Раду в Валахии, чтобы тот переманивал моих бояр, подтачивал нерушимость их вассальских клятв. Потерпев неудачу при дневном свете на поле битвы, султан и Раду гораздо успешнее проявили себя в темных лабиринтах закулисной дипломатии. И вот, когда я ценой собственной крови даровал свободу Семи Городам, бояре этих германских оплотов выступили против меня и заключили секретный договор со змеенышем Раду.
К середине лета 1462 года мое положение стало, как выражаются нынче политики, несостоятельным. Я разгромил турок везде, где только мог их найти, но за спиной у меня мое войско таяло, как кусок сахара во рту. Я собрал немногих, наиболее преданных бояр, самых свирепых и умелых воинов и бежал. Я бежал в свой замок на реке Арджеш.
Народное предание так рассказывает о моих последних часах в Замке Дракулы.
Турки подошли ночью и установили свои пушки на полях возле деревни Поенари на обрыве противоположного берега Арджеша. Утром они пошли на приступ крепости. Затем, как говорится в легенде, один мой родственник, много лет назад захваченный турками, но помнивший мои благодеяния и сохранивший любовь к Семье, забрался на высокое место и запустил стрелу с предупреждением в единственное освещенное окно моей башни. Легенда утверждает, что стрела была пущена так метко, что загасила свечу, возле которой читала моя наложница.
Девушка находилась в комнате одна. Прочитав привязанное к стреле предупреждение о турецком штурме, она разбудила меня, выкрикнула, что пусть лучше ее тело съедят рыбы в Арджеше, чем к нему прикоснется рука турка, и бросилась со стены, с высоты тысячу футов, в реку. И по сей день в память об этом предании реку называют Riul Doamnei - Река Княгини.
Все это выдумки.
На самом деле не было никакого родственника, никакой стрелы с предупреждением, никакого самоубийства. А правда такова.
Два дня мы наблюдали из крепости, как Раду и турки подходят к Поенари и обрывистым берегам. Еще два дня они беспокоили нас обстрелом, хотя вреда от их деревянных пушек было немного: во время строительства я приказал обложить башни несколькими слоями кирпича и камня, слишком толстыми, чтобы разрушиться под воздействием столь ничтожного оружия.
Однако мы знали, что наутро конница Раду форсирует Арджеш и пройдет по долине на высоты, позади замка, в то время как турецкие пехотинцы, тупые и бесстрастные, как бревна, будут сотнями умирать в попытках забраться по утесам на стены крепости. Но они одержат победу. У нас слишком мало воинов, а замок слишком одиноко стоит на утесе, чтобы можно было ожидать иного,кроме поражения господаря Дракулы, исхода. Той ночью я был занят приготовлениями к побегу, когда моя наложница по имени Войча затеяла спор. Женщины вообще не чувствуют переживаемого момента, и если им надо спорить, то они будут делать это, не обращая внимания на происходящие вокруг действительно важные события.
Мы с Бойчей прохаживались в темноте по крепостной стене, и она все говорила и говорила плачущим голосом. Речь шла не о турецком штурме и не о моем негодяе братце Раду, а о будущем наших сыновей, Влад а и Михни.
Должен сказать, что я любил Войчу, по крайней мере настолько, насколько может себе это позволить человек, который держит в руках судьбы каждого и всех вместе. Она была невысокой, темноглазой и смуглой, но со светлым сердцем и повиновалась мне во всем. До этой ночи.
Михня родился вполне обычным ребенком, но его годовалый брат Влад был поражен той же болезнью, что и мой отец, и я. Тайное Причастие Влад получил лишь несколько дней тому назад. Теперь его глазки лучились здоровьем, и я знал, что мальчик, подобно своему отцу, в течение всей последующей жизни будет нуждаться в Причастии.
И надо же было Бойче выбрать именно эту ночь, чтобы воспротивиться такому будущему нашего ребенка Я объяснил ей, что ни ребенок, ни я не имеем выбора: если ему суждено остаться в живых, то он будет пить кровь. Это расстроило Войчу. Мать ее была тайным вампиром и окончила свою жизнь после пыток и обвинения в колдовстве, а Войчу я встретил, когда она предстала перед моим судом и ее ожидала та же участь. Но Войча ни разу не пробовала Причастия. Вместо того чтобы приказать сжечь ее или посадить на кол, я взял ее во дворец, одарил своей благосклонностью и позволил ей стать матерью моих детей. А теперь она отблагодарила меня, расхаживая вместе со мной по стене и требуя, чтобы юному Владу было позволено расти без Причастия. Она называла это святотатством и колдовством. Она сказала, что я такой же стригой, как и ее мать.
В течение нескольких минут я пытался ее урезонить, но приближался час нашего отъезда Я объявил разговор законченным.
Войча всегда была чрезмерно эмоциональной женщиной, склонной к мелодраматическим эффектам. Вероятно, это было такой же привычкой, как и пристрастие ее матери пить кровь из трупов, что и привело Войчу ко мне в цепях. Теперь она дала волю своим чувствам, вскочила на парапет с обоими детьми в руках, угрожая броситься в пропасть, если я не уступлю ее желанию, Утомленный ее истерикой, подгоняемый необходимостью покинуть крепость до восхода луны, я запрыгнул на невысокую стену и вырвал детей из ее рук. И тут она потеряла равновесие. Какое-то мгновение мне казалось, что это тоже входит в разыгранное ею представление, но потом я увидел в ее глазах настоящий страх и, перебросив Влада в ту же руку, которой держал Михню, я протянул ей другую.
Кончики наших пальцев соприкоснулись. Она упала назад без единого звука, исчезнув в кромешном мраке, как русалка, нырнувшая в глубину. На мокром камне остался один из ее башмаков Я хранил его у себя на протяжении трех веков, пока мне не пришлось спасаться из горящего дома во время восстания черни в Париже.
В ту ночь я взял с собой детей и оставил в замке всех остальных. Их преданность ничего не значила для меня. Они ничего не значили для меня.
Одной из причин, по которым я выбрал для своих целей крепость Поенари, было ее месторасположение: она возводилась поверх двух разломов в скале, ведущих вниз на глубину более тысячи футов к пещере, где протекала подземная река. Первая расщелина имела лишь несколько дюймов в поперечнике, но она служила колодцем для забора свежей воды даже во время осады. По второму же разлому, расширенному с помощью работников, умерших вместе с боярами, перестраивавшими Замок Дракулы в ту давнюю Пасху 1456 года, мог пробраться взрослый мужчина, держась за стальные тросы и ступеньки.
Внизу, в потаенной пещере, выходившей к берегу Арджеша на расстоянии, превышавшем милю, ожидали семь добринских братьев с лошадьми, подкованными задом наперед, чтобы сбить с толку погоню. Добринцы провели меня нехоженой долиной, а потом - тайными проходами и опасными снежными полями в горах Фэгэраш на север. Если бы не разгар лета, то отход в Трансильванию оказался бы невозможным.
Когда я спустился в саму Трансильванию в диких горах к югу от Брашова, я потребовал пергамент из кроличьих шкурок и отписал все земли к северу и западу, насколько хватало взгляда, туповатым добринским братьям. Никто из последующих правителей.
Валахии, Трансильвании, а теперь - Румынии, не посмели ослушаться того указа. Даже Чаушеску, охваченный страстью к систематизации и коллективизации, не тронул этот кусок частной земли своими социалистическими безумствами.
Такова истинная история, хоть я и не представляю, кого она может заинтересовать, включая Семью, забывшую о том, что патриарха нужно уважать и подчиняться ему. Даже несмотря на то, что многие из них - последователи молодого Влада, которого я спас от смерти в ту ночь.
Шум от прибывающих членов Семьи прервал мою полудрему. Сейчас они поднимутся по лестнице, чтобы обмыть меня, нарядить в изящные льняные одеяния и повесить на шею цепь ордена Дракона.
Последняя Церемония, финальное действо в качестве патриарха.