Постановка полицейского дела в США.

В 1887 году Джордж Уэллинг, суперинтендент нью-йоркской полиции, опубликовал свои мемуары. В них можно было прочитать: «Я слишком хорошо знаю силу столь распространенного у нас союза политиков и полицейских. Я пробовал выступать против этого, но дело кончалось в большинстве случаев для меня катастрофически. Общинное управление осуществляется в Соединенных Штатах не так, как во всем цивилизованном мире. Оно базируется на всеобщих выборах, которые проводятся не с учетом нужд городов, а исходя из целей двух политических партий... Я не верю, что хотя бы один человек из пятисот в состоянии объяснить идеальные цели каждой из двух партий. Их единственным принципом, по крайней мере в Нью-Йорке, является сила и эксплуатация. Пока такие политики будут оказывать влияние на полицию, они будут парализовывать, полицейский аппарат, которому следовало бы охранять имущество и честь наших граждан. Город Нью-Йорк практически водится в подчинении у тысяч обладателей служебных «постов», большинство которых получено из рук самых отвратительных элементов и контролируется ими. Настоящие джентльмены отстранены участия в политике. Среди политиков нет ни честных крупных коммерсантов, ни известных журналистов, ученых, ни спокойно работающих граждан. Зато здесь можно увидеть жестокие лица тех, кто при помощи силы, не испытывая угрызений совести, преследует свои корыстные цели. В действительности господствующий класс в Нью-Йорке правит подобно тому, как в стране Хинду Туги правят путем насилия и шантажа, хотя мы полагаем, что имеем избранное народом и служащее народу правительство. (стр.93)

Наши прокуроры, юристы и полицейские служащие в основном назначаются и контролируются теми же элементами, обезвреживание и наказание которых возложено на них по долгу службы. Служащие в Нью-Йорке, естественно, не осмеливаются трогать тех, от кого зависит их существование. Нередко наши полицейские судьи так мало грамотны, что не могут написать даже простейших слов. Политики вынуждают отпускать на свободу признанных виновными заключенных, и часто заключенные покидают зал суда как свободным люди, хотя их приговорили к длительному тюремному заключению. У нас все возможно, но я никогда не поверил бы, что может быть повешен один из наших миллионеров, какое бы тягчайшее преступление он ни совершил. Все, кто был казнен, не имели ни денег, ни друзей среди политиков. Как нация мы имеем лучшую форму правления в мире, но наша система городского правления меньше гарантирует безопасность порядочных граждан, чем в большинстве городов Европы, не исключая и русских городов. Общественность в большинстве своем так запугана, что видит в полицейском не своего защитника, а общественного врага. Единственная надежда на спасение в будущем заключается в том, что образованные классы проснутся, поймут всю опасность и положат конец злоупотреб лениям и использованию гражданских прав в своих собственных корыстных интересах всеми этими политиками, мошенниками, ворами и мерзавцами, которые засели в каждом отделе городского правления. Мы сыты по горло господством этих хищников. Нам хотелось бы испытать власть джентльменов...» (стр.93-94)

Слова Уэллинга справедливы не только в отношении Нью-Йорка и нью-йоркской полиции. Они справедливы в большей или меньшей степени и для других штатов, городов и учреждений все еще бурлящей, не сложившейся колоссальной страны. Ее мыслящие, ответственные слои общества лишь начали осознавать, что американский идеал свободы стал угрозой для всех, потому что он означает также свободу политического, экономического и уголовного гангстеризма, какого по масштабу еще не знал мир. Положение нью-йоркской полиции дает отчетливое и яркое представление о положении полиции в Новом Свете. (стр.94)

На порядки в полиции влиял пиратский дух, царивший в политике и экономике. Политиканы незаконными способами — от мошенничества во время выборов до шантажа — не только обеспечивали свое влияние на распределение налогов, но и боролись за право контроля над полицией, чтобы иметь возможность беспрепятственно заниматься своими бессовестными спекуляциями. Открыто или едва завуалированно полицейских служащих подкупали или развращали участием в доходах от азартных игр и проституции. Границы между правом и бесправием стирались арестом невиновных, устранением докучливых свидетелей и грубым нажимом на добросовестных полицейских. Действительно успешная работа полиции была невозможна из-за местнических интересов городов, провинций и штатов, так как назначенные здесь шефы полиции были большей частью надежными партнерами, но редко способными полицейскими служащими. Не было никакого сотрудничества полиции разных штатов, так что преступнику достаточно было переехать из одного штата в другой, и он мог чувствовать себя в полной безпасности. И ко всему прочему — полнейшая беспомощность федеральных органов, включая министерство юстиции в Вашингтоне, и отстутствие какого-либо центрального аппарата полиции. (стр.95)

Только этим можно объяснить, что неподкупное частное сыскное агенство Аллана Пинкертона с середины XIX столетия не только приобрело беспрецедентно большое влияние в районе между Атлантическим и Тихим океанами, но и достигло мировой славы, а в глазах европейцев стало представителем американской криминальной полиции. (стр.95)

Аллан Пинкертон родился в 1819 году в Глазго в семье бедного ирландского полицейского. Когда он приехал в Новый Свет, то работал бондарем в Данди и Висконсине. В 1850 году случай вывел его на путь криминалистики. Остатки костра на близрасположенном острове позволили ему напасть на след банды жуликов. В мгновение ока он прослыл великим детективом в государстве, где самая сильная полиция в Чикаго насчитывала одиннадцать в высшей степени сомнительных полицейских. (стр.95)

Он не упустил своего шанса и основал Национальное сыскное агенство Пинкертона. Эмблемой фирмы стало изображение широко крытого глаза и слова: «Мы никогда не спим». (стр.95)

Пинкертон и девять его служащих с самого начала своей деятельности доказали справедливость этой фразы. Они были коммерсантами, но неподкупными и усердными в работе. Беглых преступников они преследовали и верхом на лошади, и на крышах железнодорожных поездов, мчавшихся на «Дикий Запад». Они были на «ты» с револьвером и скорострельным оружием, в то же время являлись знатоками психологии, мастерами маски, были неустрашимы и смелы. За несколько лет пинкертоны стали самыми результативными криминалистами Северной Америки. (стр.95)

Еще больше прославился Аллан Пинкертон, когда зимой 1861 преследуя банду фальшивомонетчиков в костюме биржевого маклера, раскрыл заговор против американского президента Линкольна.Но это был всего лишь эпизод на его полном приключений пути. То же самое можно сказать о роли его бюро во время Гражданской войны в Америке, когда оно функционировало в качестве разведывательной организации северных штатов. Однако полем деятельности Пинкертона все же была и осталась криминалистика. (стр.95)

После Гражданской войны на Запад Соединенных Штатов хлынул поток переселенцев в погоне за золотом и серебром, в поисках плодородных земель и пастбищ, и этот Запад был действительно «Диким Западом». Переселенцы прибыли в страну, в которой десятилетиями царил лишь один закон: закон сильного и быстро стреляющего. Повседневными были уличный грабеж, нападения на почтовые кареты и железнодорожные поезда, конокрадство, ограбление банков и наемное убийство. Существовали шерифы, которые исполняли эту роль лишь потому, что убийство под прикрытием закона было менее опасным. (стр.95)

В этом мире пинкертоны заслужили свои первые лавры. Для находившихся под угрозой ограбления железнодорожных обществ и компаний они были единственной полицейской силой, на которую можно было положиться. Пинкертоны пользовались методами своего времени. Правда, доносчиков из преступного мира они не признавали. Зато сами под различным видом проникали в центры крупных банд, в города, где царила их власть. Так, в центре Сеймара, в цитадели банды Рено, которая совершила первое в Западной Америке нападение на железную дорогу 6 октября 1866 года, поселился агент Пинкертона Дикк Уинскотт, устроился там барменом и сдружился за длительное время работы с бандитами Рено. Затем он заманил Джона Рено на железнодорожную платформу Сеймара точно к тому моменту, когда туда маленьким спецпоездом прибыл Пинкертон с шестью своими агентами. Джона Рено схватили, и поезд с пленником уехал, прежде чем бандиты поняли, что произошло. (стр.96)

В 1878 году пинкертоны ликвидировали одно из опаснейших тайных обществ Пенсильвании — ирландское Молли Мэджвай. Под влиянием этого общества в результате социальной борьбы в угольном районе Пенсильвании возникла кровавая тирания главарей банд. Один из лучших агентов Пинкертона Мак-Палэнд стал членом общества и оставался им (под постоянной угрозой смерти, так как за предательство полагалась смерть) в течение трех лет, пока не смог выступить как свидетель против главаря Молли Мэджвай. Многие люди Пинкертона за свою работу поплатились жизнью. Джеймс Уичер проник в кровожадную банду Джейса Джеймса, по следу которой пинкертоны прошли тысячи миль, но был разоблачен и убит. Сам Джейс Джеймс месяцами охотился в Чикаго за Алланом Пинкертоном, чтобы поймать на мушку своего врага номер один. (стр.96)

В городах Востока пинкертоны чувствовали себя так же уверенно, как и на «Диком Западе». По всей видимости, они были первыми в Америке, кто использовал в процессе раскрытия преступлений фотографию. Когда Дикк Уинскотт в 1866 году получил задание уничтожить банду Рено, он взял с собой фотоаппарат. Во время одной попойки он уговорил Фреда и Джона Рено сфотографироваться. Отпечатки снимков он тотчас тайно послал Аллану Пинкертону. Это были первые фотографии братьев Рено, которые вскоре появились в объявлениях Пинкертона о розыске преступников. Аллан Пинкертон создал первый в Америке фотоальбом преступников. Он и его сыновья заложили основу для самой подробной специальной картотеки воров ювелирных изделий и их укрывателей, какая когда-либо существовала в мире. Когда в 1884 году Аллан Пинкертон скончался, его агентство возвышалось над хаосом американской полиции как надежная скала. (стр.96)

Спустя 14 лет, в 1898 году, посетителям Международной выставки в Сан-Луи показывали необычный аттракцион из Лондона. Человека, демонстрировавшего этот аттракцион, звали Ферье, сержант Ферье из Скотланд-ярда. Никто впоследствии не смог сказать, кому в Лондоне пришла в голову мысль послать сержанта в Миссисипи. Во всяком случае, имя Скотланд-ярда привлекло большое число зрителей к выставочному стенду, стены которого были украшены увеличенными фотографиями отпечатков пальцев некоторых заключенных из британских тюрем. Ферье старался, как мог, разъяснить новый феномен. Аттракцион заключался в том, что каждый мог оставить свой отпечаток пальцев на памятной карточке. (стр.97)

Если миссия Ферье заключалась в том, чтобы вызвать к дактилоскопии интерес американской полиции, то все было напрасно. Ни один полицейский, даже ни один полицейский репортер, рыщущий в поисках сенсаций, не нашел дактилоскопию достаточно интересной, чтобы серьезно заняться ею. (стр.97)

Почти никто не знал, что американский железнодорожный инженер Гильберт Томпсон еще в 1882 году в Нью-Мехико, чтобы избежать подделок, ставил отпечаток своего большого пальца на ведомостях выдачи зарплаты рабочим. Почти никому не было ивестнo, что тремя годами позже жители Цинциннати предложили ставит отпечаток большого пальца на железнодорожные билеты и что фотограф из Сан-Франциско, по имени Тейбор, стал регистрировать китайских переселенцев при помощи их отпечатков пальцев. И только читающие книги американцы могли бы вспомнить, что их знаменитый соотечественник Марк Твен в 1882 году написал книгу «Жизнь на Миссисипи», где рассказал историю одного человека, по имени Карл Риттер, жена и ребенок которого во гргмя Гражданской войны в Америке были убиты грабившими население солдатами. Убийца, как можно прочитать у Марка Твена, оставил кровавый отпечаток своего большого пальца. С этим отпечатком пальца Риттер под видом человека, предсказывающего по руке судьбу, отправился на поиски убийцы. Он ходил от лагеря к лягерю, предсказывая по руке судьбу солдатам и изучая узор линий на их больших пальцах. Так он в конце концов нашел убийцу. Свой метод он объяснил так: (стр.97)

«...есть одно у человека, что никогда не меняется от колыбели до могилы, — это линии подушечки большого пальца... Нет двух людей с точно похожими линиями... Портреты не годятся, потому что переодевание с гримом могут их сделать бесполезными... Отпечаток пальца — вот единственная достоверная примета... его уже не замаскируешь». Осталось тайной, как Марк Твен открыл это, было ли это случайностью, вдохновением, интуицией писателя? (стр.97)

Ферье из Скотланд-ярда не наблюдал у полицейских Нового Света интереса к дактилоскопии. Один репортер сказал по этому поводу: «В Америке трудно найти человека, у которого можно бы вызвать интерес к научным полицейским методам». Некоторые шефы американской полиции и тюрем пытались с 1890 года навести хоть какой-то порядок во всеобщем хаосе полицейских служб, применяя метод Бертильона. Когда в 1896 году несколько дальновидных шефов полиции по собственной инициативе собрались в Чикаго, чтобы обсудить совместные меры по преследованию гастролирующих из одного штата в другой уголовных преступников, то выяснилось, что по крайней мере 150 различных полицейских учреждений и тюрем имеют антропометрические кабинеты. Имелись они и в таких крупных местах заключения, как Синг-Синг и Ливенуорт. (стр.97-98)

Но все начальники полиций и директора тюрем жаловались на сложность и неточность системы Бертильона. Здесь наблюдалась та же картина, что и в Южной Америке, и в Индии, то есть, если антропометрический метод осуществлялся не под строгим надзором самого Бертильона, а попадал в руки менее опытных людей, он порождал много ошибок. К тому же директора тюрем Синг-Синг и Ливенуорта ради экономии поручили эту работу заключенным, которые, естественно, не проявляли интереса к работе, направленной против им подобных, и использовали каждую возможность для регистрации неправильных измерений. Все осталось бы по-прежнему, если бы спустя несколько лет в Ливенуорте не произошло из ряда вон выходящее событие. (стр.98)

Весной 1903 года, через пять лет после «экспедиции» Ферье в Миссисипи, директор Ливенуорта Мак-Клаут получил от своего английского друга книгу Генри о дактилоскопии и ящичек со всем необходимым для снятия отпечатков пальцев. Мак-Клаут, почитывая книгу Генри, экспериментировал с цинковой пластинкой и краской, но поначалу не понял всей ценности открытия. Однажды в тюрьму был доставлен негр, по имени Уилл Уест, и подвергнут обмериванию. Когда его сфотографировали и заполнили карточку за № 3246 результатами измерения, тюремщик стал листать картотеку, чтобы поставить карточку на соответствующее место. И вдруг он удивленно воскликнул: «Зачем тебя дважды обмеряли?» — и вытащил другую карточку. (стр.98)

Негр клялся, что его никогда не обмеряли, не говоря уже о том, что он впервые находится в тюрьме. Но тюремщик показал ему карточки № 3246 и № 2626, последнюю он только что вытащил из картотеки. «Уилл Уест,— повысил голос тюремщик,— Уилл Уест! Дважды. Взгляни на фотографии. На этой карточке ты и на этой ты. И мерки практически совпадают. Ты № 2626 и уже восемь месяцев находишься в нашей тюрьме. Будешь дальше лгать? Или сознаешься, что придумал этот проклятый трюк, чтобы не работать?» У негра, как сообщалось, глаза полезли на лоб. Действительно, в обеих карточках стояло его имя и на фотографиях изображен как будто бы один человек. И все же он утверждал, что никогда до сегодняшнего дня не бывал в Ливенуорте. (стр.98)

Тюремщик грозил ему наказанием. Все напрасно. Тогда он связался с надсмотрщиком, и ответ, который он получил, лишил его дара речи. Оказывается, заключенный Ливенуорта Уилл Уест № 2626 находился в данный момент на работе в мастерской тюрьмы и никак не мог быть лицом, зарегистрированным под № 3246. Мак-Клаут, которому сообщили о случившемся, через несколько минут появился в антропометрическом бюро. Он велел привести Уилла Уеста № 2626 и устроил ему очную ставку с Уиллом Уестом № 3246. Они были похожи как близнецы. Мак-Клаут еще раз обмерил их обоих. (стр.98)

Правда, не все одиннадцать данных измерений совпали, но их различие было в рамках допустимых при обмеривании отклонений. Под впечатлением случившегося, Мак-Клаут воскликнул, что это конец системы Бертильона. Он тотчас приказал доставить ему дактилоскопические принадлежности и сделать отпечатки пальцев обоих негров. Затем он сравнил отпечатки; конечно, он не был знатоком дактилоскопии, но в данном случае не требовалось никакого мастерства. Отпечатки были абсолютно разными. Никогда раньше превосходство дактилоскопии не было доказано столь наглядно. На другой же день Мак-Клаут отказался от системы Бертильона и перешел в Ливенуорте на дактилоскопию, хотя министерство юстиции отпустило ему лишь 60 долларов на приобретение необходимого дактилоскопического оборудования. (стр.99)

История с двумя Уестами из Ливенуорта стала известна всем шефам полиции. Система Бертильона потерпела крах. Но это еще не обеспечило зеленую улицу дактилоскопии. Для этого Америке была нужна настоящая сенсация, крупные заголовки в массовых газетах, способные привлечь внимание общественности. (стр.99)

Такую сенсацию принес малоизвестный полицейский, работавший в бюро идентификации на Мальбери-стрит 300, расположенном в чердачном помещении и пользовавшемся скандальной славой главной резиденции нью-йоркской полиции. Это был сержант Джозеф Фаурот. Фаурота уже давно не удовлетворял бертильонаж. Нью-йоркские полицейские больше доверяли старым методам идентификации, созданным главным образом человеком, которого журналисты долгое время называли величайшим детективом Нью-Йорка и всей Америки. Этой легендарной личностью был детектив-инспектор Томас Бернс. (стр.99)

Бернс родился в 1842 году в Ирландии и ребенком приехал со своими, не имевшими средств родителями в Нью-Йорк. Позднее он работал монтажником газопровода и рядовым полицейским. Когда же в 1896 году в возрасте 54 лет после неслыханного скандала, потрясшего привычную к скандалам полицию Нью-Йорка тех лет, Бернс ушел в отставку, он был не скромным пенсионером с пенсией 3000 долларов в год, а богатым человеком с колоссальным для полицейского состоянием. На знаменитой Пятой авеню он имел также доходный дом стоимостью 500.000 долларов. Бернс широкоплечий усатый великан, так и не смог справиться с английской грамматикой, да и его общее образование было ничтожным. Но как полицейский он изучил за годы с 1863 по 1880 самые темные уголки Нью-Йорка: Сейтенс, Сёкес, Хэллс Китчен, Файв Пойнтс, Боуэри и так называемый Уотерфронт. Кто пересчитывал их, эти рассадники пороков и убежища банд воров, взломщиков, габителей и жуликов, превративших Нью-Йорк после Гражданской войны в Америке в современную Гоморру? Бернс знал имена, лица главарей и их соучастников. Ему были известны районы, из мрачных лачуг которых приходило молодое пополнение уголовников с детских лет научившихся ценить человека по его способноностям подчинять себе других людей. (стр.99)

Он точно ориентировался в местах, где политики собирали людей, продававших свои голоса, обеспечивавшие им победу на выборах, и где они вербовали мошенников, помогавших им грабить город и трудовое население. Бернс был знаком с «Ма», Мандельбаум, стодвадцатипятикилограммовой королевой скупщиков краденого. В ее незаметном магазинчике на Клинтон-стрит можно было встретить как представителей деклассированного общества, так и политиков. С 1864 по 1884 год здесь было сбыто товаров почти на десять миллионов долларов! Он знал о специальной школе воров, которую содержала Ма, и был в курсе того, каким образом Ма финансировала ограбления поездов известными бандитами, такими, как Шэнг Дрэпер и Баньо Эмерсон. С первых шагов он познакомился с известными Биг Билл — Хоуемом и Литтл Эйб — Хуммелем, пресловутыми нью-йоркскими адвокатами, которые с 1869 года под фирмой «Хоуем и Хуммель» ничем другим не занимались, как только спасением от заслуженного наказания тысяч убийц, воров, картежных шулеров, бандитов, содержателей борделей, грабителей банков, фальшивомонетчиков и их закулисных хозяев, прибегая к изощренным трюкам, подкупу свидетелей и наглому шантажу. (Стр.100.)

Когда в 1878 году Бёрнсу удалось арестовать в Манхэттене банду, грабившую сберкассы, он сменил форму полицейского на цилиндр и стал шефом отдела уголовного розыска нью-йоркской полиции, сотрудники которого влачили еще более жалкое существование, чем первые детективы Скотланд-ярда. История этого отдела начинается с 1850 года и связана с именем констебля Джекоба Хэйза, по прозвищу Олд Хэйз, который в первые годы создания нью-йоркской полиции, на протяжении первой половины XIX столетия, выступал в качестве детектива и в 1836 году приказал двенадцати полицейским в гражданской одежде вести наблюдение за ворами (также и внутри самой полиции). Хэйз был героем многих забавных историй. Убийство капитана одного корабля он раскрыл, устроив в морге «очную ставку» хозяину матросской гостиницы, где исчез капитан, с убитым. Испугавшись, хозяин признался в убийстве. Одного взломщика Хэйз разоблачил, потому что преступник оставил на месте преступления свой старый костюм. По одежде Хэйз узнал человека, две недели назад прибывшего из Балтимора в Нью-Йорк. За несколько часов он смог его арестовать. Как уже было сказано, это всего лишь забавные истории, но легенды о Хэйзе витали над многими поколениями нью-йоркских детективов. (Стр.100.)

Бернс, этого не могли отрицать даже его враги, создал в 1880 году успешно работавший отдел уголовного розыска Нью-Йорка, насчитывающий сорок сотрудников. Уже первое «достижение» сразу разоблачило его как человека, решившего использовать добытый тяжким трудом рядового полицейского опыт не только для успешной работы на стезе криминалистики, но и для личного обогащения. Зная, что район финансистов и ювелиров на Уолл-стрит является любимым полем деятельности воров и взломщиков, он посадил девять своих детективов в комнату на Уолл-стрит и создал запретную зону, так называемую мертвую линию. Каждый известный преступник, переступивший эту линию и проникший в район Уолл-стрит, тут же арестовывался. Естественно, особая забота о крупных финансистах щедро вознаграждалась. Плата за работу, которая и без того была его служебным долгом, ловко объявлялась как выигрыш на бирже. Но Бёрнса интересовали не только деньги, ему хотелось потягаться с Сюртэ и Скотланд-ярдом. Поэтому он оценивал работу своих детективов по числу арестов и успешных идентификаций преступников. Это явилось одной из причин того, что идентификации всегда уделялось большое внимание. Бёрнс также проводил «утренние парады» в тюрьме на Мальбери-стрит. Каждое утро в 9 часов перед собравшимися сотрудниками Бёрнса проходили все арестованные за предыдущие сутки. Детекивы должны были запоминать их лица и уметь узнавать преступников, имевших прежде судимости. (Стр.101.)

Бернс ввел также фотографирование преступников. Если же уголовник сопротивлялся фотографированию, то его «успокаивали» мощные кулаки детективов. Бернс любил показывать одну фотографию, на которой была изображена подобная процедура. В 1886 году он опубликовал сборник «Профессиональные преступники Америки», в котором дал фотографии всех известных ему уголовников и описал методы их работы. Сборник, бесспорно, был нужной для Америки попыткой создать своего рода «настольную книгу преступного мира», а также еще одной вехой на пути Бёрнса к славе. Напротив своего бюро, в большом зале, он оборудовал своеобразный музей и назвал его «таинственной палатой», которую умело рекламировал, приглашая туда журналистов и показывая публике. Стены музея были увешаны портретами преступников, ранее арестованных отделом уголовного розыска. В шкафах находились орудия взлома, оружие, отмычки, маски; с потолка свисала нсрсвочная петля. Бернс любил проводить допросы в своем музее, чтобы арестованный видел безвыходность своего положения. Через чсгыре года после вступления на пост начальника отдела Бернс заявил: «В течение четырех лет, до создания мною отдела уголовного розыска, полицией было арестовано 1943 человека, которые были осуждены в общей сложности на 505 лет тюремного заключения. За четыре года нашей работы было арестовано 1324 человека, и приговорены они к 2428 годам заключения». Когда Скотланд-ярд оказался не в силах раскрыть преступления Джека Потрошителя, Бернс гордо заявил, что он-то наверняка поймал бы Джека Потрошителя, если бы убийца показался в Нью-Йорке. В 1894 году, попав в водоворот уже упомянутого скандала, Берне говорил, защищаясь, что именно он позаботился об осуждении американских преступников почти на 10.000 лет тюремного заключения. Это, мол, больше, чем смогли когда-либо достичь Сюртэ и Скотланд-ярд, вместе взятые. (Стр.101)

Скандал разразился из-за возмущения просвитерианина Паркхурста по поводу участия нью-йоркской полиции в доходах от борделей и притонов. Результатом явилось создание в 1894 году независимой комиссии, одной из первых подобного рода, которым в последующие годы довелось сыграть значительную роль в борьбе «лучшей части Америки» против деклассированных элементов в политике и полиции. Перед этой комиссией (носившей название Лексоукоммити) Берне, хотя и сумел оправдать свое собственное необычное богатство, все же был вынужден признать, что в полиции существует правило терпеть притоны и бордели при участии в доходах от них и лишь тогда подвергать их ликвидации, когда деньги в полицию не поступают. Нью-йоркская газета «Уорлд» писала по этому поводу: «Если Бернс не знал, что годами происходило у него под носом, то, видимо, он слишком плохой детектив, чтобы идентифицировать лимбургский сыр, не попробовав его на вкус». (Стр.101-102)

После этого скандала Бёрнсу пришлось покинуть свой пост. Его преемник, капитан Мак-Класки, заново организовал отдел уголовного розыска, но придерживался методов идентификации Бёрнса, если не считать некоторых попыток ввести бертильонаж. Однако в 1904 году президент нью-йоркской полиции Мак-Аду, услышав о событиях в Ливенуорте, решил глубоко изучить проблему дактилоскопии, «чтобы Нью-Йорк не плелся в хвосте прогресса». Сержант уголовной полиции Фаурот получил задание поехать в Лондон, чтобы ознакомиться с работой Скотланд-ярда, куда он и отправился весной 1904 года. Шеф-инспектор Коллинз оказался хорошим учителем. Но когда Фаурот вернулся в Нью-Йорк, Мак-Аду уже не был президентом полиции. Его преемник не придавал значения «научным идеям». Он советовал Фауроту в его же собственных интересах как можно скорее забыть об отпечатках пальцев. Но Фаурот загорелся в Лондоне этой идеей и, как несколько лет назад Вучетич, стал экспериментировать на свой страх и риск. У арестованных, которые регистрировались частично по методу Бёрнса, частично по методу Бертильона, он снимал отпечатки пальцев. Даже когда его перевели на другую работу, он не забывал о своих лондонских впечатлениях и создал свою частную коллекцию отпечатков пальцев. Так наступил решающий 1906 год. (Стр.102)

16 апреля 1906 года во время ночного патрулирования Фаурот подошел к отелю «Вальдорф-Астория». Он решил проинспектировать здание, которое благодаря своим богатым постояльцам всегда привлекало внимание нью-йоркских взломщиков и воров. Случай или судьба? На третьем этаже он наткнулся на человека в вечернем костюме, но босиком выходившего из чужих апартаментов. Несмотря на яростные протесты, Фаурот арестовал этого гражданина и доставил его в полицию. Там арестованный продолжал протестовать. Говоря с английским акцентом, он заверял, что его имя Джеймс Джонс, что он почтенный английский гражданин и просто искал любовного приключения. Он потребовал, чтобы ему разрешили поговорить с британским консулом, и угрожал Фауроту репрессиями, если тот его тотчас не отпустит. Поведение его было таким самоуверенным, что коллеги Фаурота советовали ему не связываться с этим типом. Но внутренний голос Фаурота дал ему, как он потом рассказывал, другой совет. Он снял у Джонса отпечатки пальцев, положил карточку с отпечатками в конверт и отправил, помня об английском акценте Джонса, инспектору Коллинзу в Скотланд-ярд. Это произошло 17 апреля, а 1 мая Фаурот нашел на своем столе письмо из Лондона. В нем лежали отпечатки пальцев Джонса и фотография дактилоскопической карточки из картотеки Скотланд-ярда. В письме говорилось: «Отпечатки пальцев Джонса идентичны зарегистрированным у нас отпечаткам пальцев Даниэля Нолана, он же Генри Джонсон, имеющего двенадцать судимостей за кражи в отелях, разыскиваемого по делу о краже 800 фунтов со взломом в доме одного знаменитого английского писателя. Предполагают, что он сбежал в США». На приложенных фотографиях был изображен арестованный Фауротом человек. (Стр.102-103)

Когда Джонсу предъявили материал, поступивший из Лондона, он прекратил сопротивление и признался, что он, Генри Джонсон и Даниэль Нолан — одно и то же лицо. Его осудили на семь лет тюремного заключения. (Стр.103)

Уже 2 мая в нью-йоркских газетах появились сообщения о необычном случае с Фауротом под заголовком: «Полицейская наука из Индии». Впервые американские полицейские репортеры признали, что отпечаток пальцев может стать сенсацией. Их сообщения достигли Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, Сиэтла и Нью-Орлеана. И все же понадобилось четыре года, прежде чем дактилоскопия проложила себе путь в Нью-Йорк. (Стр.103)

После того как имя Фаурота появилось на страницах газет, репортеры не забывали его и постоянно требовали от него новых историй. В 1908 году они получили то, чего так долго ждали. В одной из меблированных комнат верхнего этажа дома по Сто восемнадцатой Ист-стрит был найден труп хорошенькой девушки, обезображенный и окровавленный. Это была Нэлли Квин, медсестра из Уэлфор Ислэнд. Когда Фаурот прибыл на место преступления, он застал там множество репортеров. Так как в те времена еще не существовало правил, что только полиция имеет право производить какие-либо действия на месте преступления, то вся комната была уже перевернута вверх дном в результате поисков следов преступника. Большинство предметов было буквально сплошь покрыто отпечатками пальцев журналистов. Но, заглянув под кровать убитой, Фаурот обнаружил не замеченную репортерами бутылку из-под виски, на которой имелись отпечатки пальцев. (Стр.103)

У Нэлли Квин было много молодых друзей. Фаурот собрал их отпечатки пальцев, но они не были идентичны отпечаткам, оставленным на бутылке, и он продолжал свои поиски, пока не наткнулся на жестянщика по имени Джордж Крэмер. Сравнив его отпечатки пальцев с отпечатками на бутылке, он понял: Крэмер тот, кто ему нужен. Крэмер был так поражен неожиданным арестом, что, не опомнившись от первого испуга, признался, что убил девушку в приступе алкогольного буйства. От своих показаний он не отказался, и история потеряла вскоре для репортеров всякий интерес. (Стр.103)

Зато некоторые из них часто использовали возможность освежить в памяти читателей одно нераскрытое нью-йоркское убийство, совершенное в душную ночь с 27 на 28 июля 1870 года в аристократическом доме на Двадцать третьей улице. Тайна убийства, жертвой которого стал Беньямин Натан, богатый банкир, из-за странных обстоятельств случившегося, продолжала и сейчас, спустя 40 лет, волновать многочисленных читателей. Натан провел ту ночь в своем городском особняке с сыновьями Фредом и Вашингтоном, а также с экономкой—миссис Кэлли. Остальные члены семьи задержались в его загородном доме в Нью-Джерси. Оба сына вернулись домой очень поздно. Прежде чем отправиться в свои спальни на четвертый этаж, они видели отца спящим на раскладушке на третьем этаже дома. Рано утром он был найден убитым. Его изуродовали каким-то железным предметом до неузнаваемости. Сейф был взломан, деньги, драгоценности и золото —украдены. Парадная дверь оказалась открытой. На стенах комнаты, где произошло убийство, имелось много кровавых отпечатков пальцев, даже целой руки. На место преступления прибыли Джон Джордан, суперинтендент нью-йоркской полиции тех лет, и Джеймс Дж. Кэлсо, который до Бёрнса возглавлял отдел уголовного розыска Нью-Йорка. (Стр.103-104)

За раскрытие преступления было назначено большое вознаграждение. Со всей Америки приходили письма с советами и бессмысленными самообвинениями. Было подвергнуто проверке 800 бродяг и прочих подозрительных лиц. Самое большое подозрение пало на Вашингтона Натана — второго, неудачного сына убитого, который -часто вращался в сомнительном обществе. Но ничто не свидетельствовало против него. Когда Вашингтону должны были делать операцию, хирург согласилсяна допрос его под наркозом. Но Вашингтон отказался от операции, и тайна убийства осталась неразгаданной. (Стр.104)

Теперь, в 1908 году, репортеры снова вспомнили это дело, в котором их привлекло то обстоятельство, что убийца был бы непременно найден, будь тогда Джозеф Фаурот с его «ящичком для отпечатков пальцев». Детектив Кэлсо в 1870 году по поводу отпечатков пальцев в комнате, где произошло убийство, смог лишь заметить: «Длинные, тонкие, женственные пальцы. Убийца был джентльменом». И это все. Теперь американцы узнали из газет, что метод идентификации при помощи отпечатка пальцев открывает необозримо широкие горизонты. (Стр.104)

Мы уже говорили, что окончательное признание дактилоскопического метода идентификации пришло несколько позже, в 1911 году. В мае этого года перед нью-йоркским судом предстал взломщик, некий Цезарь Целла. Его обвиняли в том, что ночью он совершил кражу из ателье мод в центре города. Друзья Целлы уплатили его адвокату 3000 долларов. Защита представила пять свидетелей его алиби, которые показали под присягой, что Целла в ночь совершения кражи был на ипподроме, после чего лег с женой спать и до утра не выходил из дому. Все попытки прокурора уличить свидетелей в противоречиях ни к чему не привели. Оставалось лишь одно: уличить Целлу. В качестве свидетеля вызвали Фаурота. И вот суд узнал следующие обстоятельства дела: на одномиз окон ателье мод, через которое вор проник в помещение, Фаурот обнаружил много отпечатков грязных пальцев и сфотографировал их. Затем он сравнил их с отпечатками своей картотеки и установил: это отпечатки Цезаря Целлы! Впервые в Америке отпечаток пальца выступал в качестве единственного доказательства перед судом, «свидетелем» против человека, который не только все отрицал, но, казалось, имел неопровержимое алиби. Решение вопроса, сколь убедительным доказательством может быть отпечаток пальца в подобном деле, зависело, как и девять лет назад в Англии, от судьи и присяжных, которые никогда ничего не слышали о дактилоскопии. Не успел Фаурот закончить свои показания, как на него обрушился защитник, стремясь высмеять и его, и дактилоскопию. Он знал, что присяжные отрицательно относятся ко всему, что называется научным, и будут на его стороне. Пять лет назад Фаурот не выдержал бы его атак, но сейчас он был во всеоружии. Как когда-то Коллинз, он принес с собой увеличенные фотографии отпечатков и выступал очень уверенно. Закончив свое выступление, он все же сомневался, удалось ли ему убедить присяжных заседателей. А когда Фаурот собрался покинуть зал, судья остановил его и приказал служащему суда: «Отведите этого человека в мой кабинет и держите его там под стражей». Фаурота увели. (Стр.104-105)

После того как за ним закрылась дверь зала суда, судья пригласил 15 посторонних лиц из публики, каждый из которых должен был оставить на одном из окон зала отпечаток своего правого указательного пальца и точно запомнить место. Одному из приглашенных предложили также приложить указательный палец к стеклу на письменном столе. После этого привели Фаурота. «Хорошо,— заявил судья громовым голосом, — покажите нам, какой из отпечатков на окнах соответствует отпечатку на стекле письменного стола...» (Стр.105)

Фаурот облегченно вздохнул, поняв, что его всего лишь хотят испытать. С «открытыми ртами» присяжные наблюдали, как Фаурот, вооружившись увеличительным стеклом, принялся за дело. Через четыре минуты он смог дать правильный ответ. Зал замер от восхищения, как после удачного фокуса. Потом раздались аплодисменты. Целла и его защитник о чем-то зашептались. Спустя несколько минут, Целла признал свою вину. Обвиняемые в американском суде, видя безвыходность положения, охотно поступали так и расчете на более мягкий приговор. Да, он действительно лег гнать, но, дождавшись, когда жена уснула, покинул дом через окно. После кражи он тем же путем вернулся домой и вновь лег спать. Жена его не просыпалась. (Стр.105)

Исторический момент и истинная сенсация! Впервые также и на американской земле судья признал отпечаток пальца доказательством. Репортеры поспешили в редакции. Газеты сделали историю Фаурота и дело Целлы достоянием всей Америки и тем самым обратили всеобщее внимание на таинственное новшество, пришедшее из-за океана, из Европы. Некоторые журналисты считали успех Фаурота результатом счастливого стечения обстоятельств. Поэтому они продолжали испытывать сержанта. Шутки ради несколько репортеров нашли двух неразличимых близнецов Фрэнка и Чарлза Тэрри, выступавших в одном из нью-йоркских варьете. Однажды утром журналисты появились в бюро Фаурота с Фрэнком Тэрри. «Ну, Джо, как делишки с отпечатками пальцев?» — спросили они с той наглостью, от которой европейские полицейские тех лет возмутились бы или растерялись. «Как вы думаете,— продолжали журналисты,— вы узнали бы этого человека, если бы встретили его еще раз?» (Стр.105-106)

«Пусть оставит свои отпечатки пальцев»,— ответил Фаурот, снял отпечатки пальцев Тэрри и вновь принялся за свою работу. К вечеру того же дня репортеры вернулись. На этот раз они привели с собой Чарлза и спросили Фаурота, не узнает ли он этого человека. Фаурот осмотрел пальцы Чарлза и сухо сказал: «Нет, это не тот человек, которого вы мне показывали сегодня утром. Отпечатки пальцев разные. Должно быть, это близнецы...» (Стр.106)

События 1911 года были лишь скромным началом. Даже самые лучшие коллекции отпечатков пальцев в Нью-Йорке, Чикаго, «Ливенуорте и в Синг-Синг оставались, собственно говоря, бесполезными, пока большинство полицейских учреждений не располагало картотекой отпечатков пальцев, пока не существовало объединяющего все Соединенные Штаты сотрудничества в области идентификации, а вся страна была во власти преступников. Характерно, что американские судьи рассматривали снятие отпечатков пальцев у арестованных против их воли как посягательство на их личную свободу, выражали протест против полицейских учреждений, применяющих дактилоскопию, и тем самым играли на руку преступникам. (Так продолжалось до 1928 года, пока штат Нью-Йорк не принял закона, признававшего правомерным снятие отпечатков пальцев у всех арестованных.) Больше 10 лет многие преступления оставались нераскрытыми, потому что полицейские службы либо не владели системой дактилоскопии, либо высмеивали ее как любой другой «научный метод». С другой стороны, появились «специалисты», которые наживались на дактилоскопии, предлагая свои услуги полиции, прокурорам и адвокатам в качестве «экспертов по отпечаткам пальцев», хотя чаще всего имели в дактилоскопии весьма примитивные познания. Имели место также случаи, когда полицейские подделывали отпечатки пальцев, чтобы таким способом свалить вину на неугодных им лиц. (Стр.106)

В 1905 году президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт предпринял попытки создать центральное учреждение, которое должно было бы контролировать соблюдение федеральных законов. Рузвельт глубоко изучил состояние американской полиции за годы своей службы в Нью-Йорке. Будучи президентом с 1901 по 1908 год, он вел ожесточенную борьбу с крупными дельцами, которые в союзе с государственными служащими приобретали колоссальные земельные участки и затем продавали их, зарабатывая на этом миллионы. Но министр юстиции правительства Рузвельта, генеральный прокурор Чарлз Джозеф Бонапарт, не имел ни од пого следователя, способного разоблачить эти крупнейшие махи нации. (Стр.106-107)

После окончания Гражданской войны большое число следователей занималось лишь разоблачением почтовых грабителей и фальшивомонетчиков. Генеральный прокурор попытался «взять взаймы» сыщиков казначейства. Но этому помешал Лобби, известный делец-преступник, имевший большое влияние на конгрессменов и добившийся проведения закона, запрещающего судебным органам использовать служащих других ведомств. Взбешенный Рузвельт бросил конгрессу обвинение, что он потворствует преступным элементам, и в 1905 году отдал Бонапарту приказ создать свой собственный следственный отдел с персоналом, имеющие криминалистическое образование. Эти криминалисты находились всегда в распоряжении генерального прокурора. Отдел получил название Бюро расследований. (Стр.107)

Почти десять лет это бюро было источником сплошных разочарований. Казалось, в Вашингтоне невозможно найти людей, не подверженных коррупции. И в годы после первой мировой войны бюро чуть было не погибло в своем собственном болоте продажности, торговли должностями и бездеятельностью. (Стр.107)

Махинации в борьбе за власть и связи приводили к тому, что во главе Бюро расследований стояли люди типа Дж. Бирнса, имевшего частное сыскное агентство с сомнительной репутацией под названием Международное сыскное агентство Бирнса. Ни его самого, ни его друзей не трогало даже то, что их обвиняли в подкупе свидетелей и присяжных. Сотрудником Бирнса была одна в высшей степени подозрительная личность из числа американских частных детективов того времени — Гастон Б. Мине, человек, которого обвиняли в убийстве богатой вдовы и в подделке завещания. Мине не гнушался ничем, если речь шла о том, чтобы за хорошее иознаграждение убрать с дороги противников политиканов и денежных магнатов. (Стр.107)

В 1924 году президент Калвин Кулидж назначил на пост генерального прокурора Харлэнда Фиске Стоуна, заслужившего славу «неподкупного». Стоун отстранил Бирнса и поставил во главе бюро расследований двадцатидевятилетнего Эдгара Гувера, адвоката, не связанного в то время ни с одним политиканом. Полный решимости навести порядок, он обязал Гувера порвать все связи с политиканами и безоговорочно увольнять всех служащих, проникших в бюро благодаря подобным связям. Принимать на работу разрешалось лишь тщательно проверенных юристов и экономистов. Фундаментом бюро должны были стать: знание дела и неподкупность. (Стр.107)

Гувер обладал не только достаточной решительностью, но также гибкостью и терпением, чтобы внутри политического аппарата проложить путь новым принципам, таким, как знание и трудолюбие, считавшиеся в том мире смешными пережитками. Гувер превратил Бюро расследований в четко действующий криминалистический аппарат, если учесть царивший в американской полиции хаос. Он не спешил вмешиваться в ревниво охраняемые компетенции полиции городов и отдельных штатов. Благодаря принятым конгрессом законам Бюро Гувера получило право вмешиваться во внутренние дела штатов и стало называться Федеральным бюро расследований, сокращенно ФБР. Bсe большее число преступлений — от хищений до ограблений банков — объявлялись федеральными преступлениями и передавались для расследования в ФБР. (Стр.107-108)

Первой заботой Эдгара Гувера после его назначения на пост главы ФБР стала идентификация преступников. Прежде всего, он покончил с разбросанностью коллекций отпечатков пальцев по всей стране. Сначала в Вашингтон перевели коллекции отпечатков пальцев из федеральных мест заключения, например из Ливенуорта. Это не представляло трудности. Труднее было добиться перевода коллекций отпечатков пальцев из полиции отдельных городов и штатов, которые использовали дактилоскопию с 1911 года. Долгое время не удавалось преодолеть их враждебности ко всякого рода централизации. Лишь в 1930 году Гувер получил официальное согласие конгресса на создание мощного, охватывающего все Соединенные Штаты Бюро идентификации. (Стр.108)

В результате возникла служба идентификации такого масштаба, так четко работавшая, что она казалась европейским наблюдателям неповторимой и недосягаемой. Соединенные Штаты стали величайшим экспериментальным полем для дактилоскопии, и на этом экспериментальном поле значение и практичность отпечатка пальцев получили такое подтверждение, о каком не могли и мечтать пионеры этого метода идентификации.

(Стр.108)