Семнадцатый день допросов, 11 августа 1978 года, пятница
Стоменов: – Известно мне, Сергей Дмитрич, какого рода интерес ты ко мне имеешь, а посему спросить у тебя хочу: назови мне слов каких нибудь, которые хвори означают разные...
Следователь: – Болезни? Да сколько угодно! Свинка, желтуха, рак, изжога, диабет, инфаркт, эпилепсия...
Стоменов (перебивая): – Будет, будет, разошелся, смотри-ка ты! Ну а теперя слова мне скажи, что здоровье твое или другое чье-то означают, а?
Следователь (пожимая плечами): – Здоровье и будет, как еще назовешь? Болезней много, а здоровье одно будет... Кровь с молоком... Богатырское здоровье, сибирское здоровье...
Стоменов: – Гляди, как выходит, Дмитрич, – как про хворь заикнулся я, так из тебя слова в разные стороны полезли, а как про тело справное, доброе сказал, так запинка у тебя вышла и ничего путнего сказать ты не смог. Слов болезных много придумали вы, как пулями дурными словами этими постреливаете, а вот слов, про здоровье сказывающих, не имеете вовсе. Известно мне, положим, что у врачевателей ваших от сорока до шестидесяти тыщ слов имеется, о болезнях толкующих, но спроси их про здоровье – и они, Дмитрич, и двух десятков не наберут. Хошь верь мне, а хошь – не верь, но правда такая будет: если желаешь людям послабление от хворей дать великое, то так сделай, чтобы слов, здоровье подразумевающих, было у человека на уме не два или три, как у тебя, но тыщи две, а то и больше. А как сделать это – вашим мужам ученым задача будет. Попомни крепко: чем больше больных слов, тем хвори больше. Скоро и языковеды ваши до этого докумекают...
Смотри, Сергей Дмитрич, я тебе это враз в подробностях объяснение сделаю: положим, время от времени выходит с тобой некая оказия – у тебя разика два в месяц ощущение бывает, что по ногтям на твоих ногах бегают мурашки. Ну бегают и бегают, но ты к лекарю идешь и говоришь ему об этом. Лекарь лоб свой чешет, потому как в книгах вумных ничего об ентом не сказано – да и пишет работу ученую – открыл, дескать, хворь новую и назвал ее мурашкия. Вот так, Сергей Дмитрич, болезням многим и ход дается. Зачесались у кого-то пальцы на ногах, а ученые мужи ваши уже ведают: так у тебя, мил человек, мурашкия, болезня такая, лечить надобно... Вот и вся наука будет (следователь смеется)...
Следователь: – Ну, уморил, Андрей Николаевич! Выходит, и рака нет, и инфаркта, а все выдумки одни и мрут люди из-за одних только выдумок исключительно, да? Так тебя понимать?
Стоменов: – Есть, есть – и рак есть, и мурашкия эта (следователь смеется).
Только раньше люд деревенский бздел, как хотел, а лекаря ваши и это в науке прописали (следователь смеется), аль неправду говорю? Ерофей, положим, бздуном был особым, за версту слыхать, а особенно нападало на него, когда крестился да поклоны отпускал Царю небесному (следователь хохочет), так нешто кто из деревни нашей мнение имел, что болезня это? Во как, чудак человек, заливается, будто сказал я смешное... Ты поведай – дак и вместе посмеемся...
Следователь (отирая глаза): – Не обижайся, Андрей Николаевич, вещи ты правильные толкуешь, только смеха моего не понять тебе... Извини...
Стоменов: – Кривошеевские и до обращения в Силу Смертную особо не хворали, ну а опосля – и думать забыли, что это такое есть. Но строго-настрого наказ нам дан Николой – словам хворным ходу не давать. Речи такие не веди и про себя мысль не держи, а как сделать посему – учил он нас. Бегает если лиса по лесу и болезнев не ведает – что она, Дмитрич, здоровее человека будет, а? Да нет же, а только разница вся между лисом и человеком будет, что лис слов мудреных не говорит, питается вернее, да еще от правил нравственных мученичеств не принимает, а душит себе хорьков да других зверюшек на пропитание и живет себе беззаботно. Маг Кривошеевский по тем же законам живет: слов ядовитых он не ведает, страданием пустым не горюет, питание имеет разумное и жизнь у другого в угоду свою отнять может...
Следователь: – Я этой патетики, Андрей Николаевич, не понимаю. Живете-то вы все, будучи людьми другими окруженные, в котором законы существуют и правила, – и этим законам необходимо соответствовать... Если ты мне про лису толкуешь, то отчего сам, как лиса, в лесах не обитаешь? У тебя квартира была неплохая, пенсию ты получал регулярную – а если б нет, как питался бы, скажи? Откуда у тебя документы подлинные – говорить не хочешь... Скрываешь ты чего-то, Андрей Николаевич, юлишь – вот что я тебе скажу!
Стоменов: – Есть на земле этой людев сообщество – оно природе защиту делает. Сыщут они зверя какого-нибудь редкого – да и в книги его записывают, в клетки садют специальные, охраняют то бишь всячески от полного его исчезновения. Да только не имеет это никакой надобности, потому как если лес да горы с реками этого зверя из своей книги, люду неведомой, уже вычеркнули – то и нужды по зверю этому у природы больше нету. Если, положим, людишки эти пожар лесной тушить берутся – то им от этого леса благодарность есть, а вот проку от спасеньев букашек редких нету, Дмитрич... (следователь встает, подходит к Стоменову и отстегивает у него наручники. Стоменов блаженно потягивается и потирает запястья)...
Кристо Ракшиев (рассказывает)
Когда полковник это сделал – я буквально на стуле подпрыгнул. Это было беспрецедентное, грубейшее нарушение инструкции допроса. В холле постоянно находились охранник и дежурный офицер, которые по команде следователя снимали с подследственного наручники, чтобы он попил воды, почесался, проводить его в туалет и тому подобное... При наручниках, пристегнутых к столу, свобода действия рук составляет не более десяти сантиметров. На каждого из подследственных, помимо общей директивы, разрабатывались особые предписания. Иногда подследственному приходилось испражняться прямо в кабинете допросов – ему отстегивали только одну руку. Для одного буйного, снимать наручники с которого было категорически запрещено, пришлось еще делать специальную резиновую маску – он часто просил пить, а при попытке напоить его делал неимоверные усилия, чтобы укусить любого... Кого-то, напротив, позволялось допрашивать вообще без наручников, но это встречалось исключительно редко. Все предписания составлялись врачебной коллегией и шли на подпись к начальству... Малейшая ошибка в требованиях к допрашиваемому означает преступную халатность и суд, поэтому предписания чаще всего были излишне категоричными. Так было спокойнее... К Стоменову, согласно инструкции, нельзя было даже подходить в одиночку, а уж тем более снимать с него наручники. Подобные случаи иногда все же бывают – следователь по каким-то причинам нарушал предписания безопасности по обращению с подследственными. Один такой случай вышел у Фрейда – он перестраховался, предъявляя жесткие требования по безопасности к подследственному, который, как он считал, «клопа не задавит», а следователь, который неофициально разделял это мнение о безопасности, отстегнул одну руку, чтобы напоить «тихоню», – и враз лишился левого глаза... Насмотрелся я, Вит, всякого насмотрелся!.. Я долго потом думал, что произошло в этот раз – внушение, телепатия, гипноз? Хер его разберет! Без всякой на то причины гэбэшник снял с Кривошеева наручники...
Стоменов: – Ой, спасибоньки, Сергей Дмитрич, уважил старика, а то затекли ручонки-то мои... (следователь садится). Вот это мой ответ будет на докучания ваши по поводу, где я документ взял...
Следователь (поднимая брови): – Прошу прощения, что? Я чего-то...
Стоменов: – Я ж тебя, Дмитрич, отмыкать меня не просил!..
Следователь: – Секундочку!.. (вскакивает). Руки на стол! Вот черт!..
Стоменов (спокойно): – Да не снуй почем зря, не снуй, Дмитрич... Вот, гляди, руки я ложу, а ты подходи, заковывай, коли не положено-то... (следователь в задумчивости замирает на секунду, держа палец на кнопке вызова, затем подходит к Стоменову и застегивает наручники. Стоменов улыбается).
Следователь (садится): – Ладно, Андрей Николаевич, обсудим...