Принцы мэна, короли новой англии 17 страница

– В грудной клетке? Когда это было?

– Не так давно, – ответила Мелони. – Совсем недавно. Я нечаянно.

– Как это произошло? – спросил д‑р Кедр.

– Я вывернула ей руку за спину, она лежала на полу. И я встала ногой на плечо, на то самое, которое вывернула.

– Ох! – только и смог сказать д‑р Кедр.

– Что‑то хрустнуло. Рука или грудная клетка.

– Наверное, это ключица, – предположил д‑р Кедр. – Судя по рассказу, ключица.

– Ключица или нет, но я слышала хруст.

– А что ты при этом почувствовала?

– Не знаю, – опять пожала плечами Мелони. – Какую‑то слабость, тошноту и… свою силу. Да, – прибавила она, подумав, – слабость и силу.

– Может, тебе надо чем‑то заняться?

– Здесь?

– Ну да, здесь, – ответил Кедр. – Я нашел бы тебе настоящую серьезную работу. Конечно, можно навести справки, нет ли чего‑нибудь в других местах, не в приюте.

– Вы хотите от меня избавиться? Или навалить побольше работы в приюте?

– Я хочу, чтобы ты делала то, что тебе по душе. Ты однажды сказала мне, что хочешь жить здесь. И я никогда не выгоню тебя отсюда. Я просто подумал, может, у тебя есть желание в чем‑то себя попробовать?

– Вам не нравится, как я вечерами читаю? В этом дело?

– Да нет! Ты будешь и дальше читать. Но ты могла бы помимо этого делать еще что‑то.

– Вы хотите, чтобы я заменила Гомера Бура?

– Для этого надо, как Гомер, долго учиться. Но наверное, ты могла бы помогать сестре Анджеле и сестре Эдне. И даже мне. Может, ты сначала посмотришь, что мы делаем? И решишь, нравится тебе наша работа или нет.

– Меня от нее тошнит.

– Ты ее не одобряешь? – спросил д‑р Кедр, явно озадачив Мелони.

– Что‑что?

– Ты считаешь, что делать аборты нельзя? Нельзя прерывать беременность, прежде времени извлекать плод?

– Ничего я не считаю. Просто меня от этого тошнит. Принимать роды – фу, гадость. И выдирать ребенка из матери тоже гадость!

Кедр слушал Мелони с недоумением.

– Так, значит, ты не думаешь, что это плохо? – спросил он.

– А что тут плохого? Мне это просто противно. Кровь, всякие там выделения… И везде воняет. – Мелони подразумевала запахи эфира и несвежей крови.

Уилбур Кедр глядел на Мелони и думал: «Господи, да ведь она большой ребенок! Младенец‑головорез!»

– Я не хочу работать в больнице, – прямо заявила Мелони. – Я могу сгребать листья… Согласна на всякую другую работу, раз вы считаете, что я не оправдываю своего пропитания.

– Я бы хотел, Мелони, чтобы ты была более счастлива, чем сейчас, – обдумывая каждое слово, произнес Кедр. Он был очень расстроен, видя перед собой создание, до которого никому в мире нет дела.

– Более счастлива! – Мелони даже подскочила в кресле, и краденая заколка опять впилась ей в бедро. – Вы что, вообще сумасшедший или выжили из ума?

Д‑р Кедр не возмутился, а только кивнул, взвешивая, какое утверждение Мелони более справедливо.

– Доктор Кедр! Доктор Кедр! – донесся из коридора голос миссис Гроган.

– Уилбур! – перешла она с фамилии на имя, чем задела слегка сестру Эдну, которая считала обращение по имени к д‑ру Кедру своей привилегией. – Мэри Агнес сломала руку!

Уилбур Кедр посмотрел на Мелони, которая еще раз попыталась изобразить на лице улыбку.

– Ты сказала, что это случилось «не так давно»? – нахмурился он.

– Я сказала «совсем недавно», – поправила его Мелони. Кедр пошел в провизорскую, осмотрел Мэри Агнес; ключица действительно была сломана, и он распорядился сделать девочке рентген.

– Я поскользнулась на полу в душевой, – плакала Мэри Агнес. – Там очень скользко.

– Мелони! – позвал д‑р Кедр.

Мелони прогуливалась по коридору и, услыхав Кедра, вошла в провизорскую.

– Хочешь посмотреть, как мы будем фиксировать сломанную кость?

В провизорской было не повернуться: миссис Гроган, сестра Эдна, сам д‑р Кедр, Мелони, да еще за Мэри Агнес зашла сестра Анджела, чтобы отвести ее на рентген. Оглядев все собрание, Кедр вдруг увидел, какими старыми и хрупкими выглядят он сам и его сотрудницы в сравнении с Мелони.

– Ты хотела бы помочь нам вправить вывихнутую руку? – еще раз обратился он к крепкой, дородной молодой женщине.

– Нет, – ответила Мелони. – У меня есть дело. – С этими словами она потрясла даже как бы с угрозой «Крошкой Доррит». – Надо подготовиться к вечернему чтению, – прибавила она.

И Мелони вернулась в отделение девочек, села у своего окна и, пока д‑р Кедр управлялся с рукой Мэри Агнес, попыталась снова уразуметь, что такое «марсельское солнце».

«Даже самая пыль побурела. Пространство вокруг колыхалось, точно воздух и тот задыхался от жары», – пробежала она глазами строчку, но мысли ее были далеко. «Солнышко, – думала она, – ну почему ты не взял меня с собой? Все равно куда. Пусть не во Францию. Хотя это было бы здорово».

Грезя, она и не заметила, как «небесный зрак марсельского солнца сменился марсельской тюрьмой». «На всем лежал тюремный налет, – читала она. – Как в колодце, в погребе, в склепе, в тюремной камере никогда не было солнца…» Мелони перестала читать. Оставила «Крошку Доррит» на подушке. Сняла с чьей‑то кровати наволочку почище, положила в нее сумочку с сокровищами, кое‑какую одежду. Опустила туда же «Джейн Эйр».

В спартанской комнатке миссис Гроган нашла без труда кошелек и выгребла из него все наличные деньги, в общем какую‑то ерунду, прихватила тяжелое зимнее пальто (пригодится и летом, если случится спать на земле). Миссис Гроган все еще была в больнице с Мэри Агнес; Мелони хотела проститься с ней (хоть и ограбила ее), но не было времени – она знала расписание поездов назубок, вернее сказать, на слух, в ее окно были слышны все прибытия и отправления.

На станции она купила билет только до ливерморских водопадов. Новый молодой начальник станции при всей своей глупости наверняка запомнит, куда она взяла билет, и сообщит об этом д‑ру Кедру и миссис Гроган. Она знала, что в поезде сможет купить билет до любой станции, например до Портленда. Ей предстоит обследовать все мэнское побережье. Ведь номер на кадиллаке мэнский, а под золотой монограммой на яблоке выведено золотыми буквами «Океанские дали». Значит, эти яблочные сады на побережье. А то, что побережье Мэна протянулось на тысячи миль, большого значения не имело. Поезд тронулся, и, глядя в окно, Мелони сказала себе (произнося слова с такой яростью, что запотевшее от ее дыхания окно скрыло заброшенные дома этого богом забытого городишки):

– Я обязательно найду тебя, Солнышко!

* * *

Д‑р Кедр старался утешить миссис Гроган, которая расстраивалась только из‑за того, что у нее в кошельке было совсем мало денег, девочке их надолго не хватит.

– И пальто у меня промокаемое, – сокрушалась она. – В нашем штате ей нужен хороший плащ.

Уилбур Кедр напомнил ей, что Мелони уже не маленькая:

– Ей двадцать четыре года, если не двадцать пять.

– Сердце у нее разбито, – громко вздыхала миссис Гроган. Д‑р Кедр в утешение сказал, что Мелони взяла с собой «Джейн Эйр», значит, куда бы она ни пошла, с ней всегда будет добрый друг и советчик, который согреет ее надеждой; только бы она читала ее и перечитывала.

Что же касается книжки, которую Мелони не взяла, она осталась для д‑ра Кедра и миссис Гроган «неразрешимой загадкой». Они прочитали посвящение «Гомеру „Солнышке“ Буру», которое глубоко тронуло миссис Гроган. Оба они тоже спасовали перед «Крошкой Доррит». Миссис Гроган даже не добралась до «разбойничьей» тюрьмы: палящее солнце Марселя и ее ослепило. В отсутствие Гомера и Мелони д‑р Кедр вернулся к обязанностям вечернего чтеца. Девочкам взялся читать «Крошку Доррит» – книжка явно про девочку. Но резкий контраст между раскаленным воздухом Марселя и губительной сыростью тюрьмы вызвал такую вспышку бессонницы в спальне девочек, что Кедр вздохнул с облегчением, решив, дойдя до третьей главы, никогда больше эту книжку не открывать. Глава имела не очень веселое название для сирот – «Домашний очаг». Начиналась она с описания воскресного вечера в Лондоне, осеняемого звуками церковных колоколов.

– »Печальные улицы в тюремном наряде сажи…» – прочитал он и вдруг остановился. «Хватит нам здесь своих печалей», – подумал он. – Может, немножко подождем и опять вернемся к «Джейн Эйр»? – спросил доктор Кедр.

Девочки дружно закивали.

Догадываясь, что у красивого юноши, щедрой рукой оделявшего сирот сладостями, наверняка и мать должна быть столь же щедрая, д‑р Кедр написал ей следующее письмо:

«Дорогая миссис Уортингтон!

Здесь, в Сент‑Облаке, у нас очень мало радостей, скрашивающих жизнь. И мы живем надеждой (и молимся об этом), чтобы они никуда не делись. Будьте так добры, скажите Гомеру, что его приятельница Мелони уехала от нас неизвестно куда, взяв с собой наш единственный экземпляр «Джейн Эйр». Воспитанницы приюта привыкли слушать по вечерам эту книгу; между прочим, им ее читал Гомер. Хорошо бы он нашел эту книгу и прислал нам, мы – девочки и я – будем так ему благодарны. В других местах на земле есть книжные магазины».

Таким образом, д‑р Кедр убил сразу двух зайцев. Олив Уортингтон, конечно, сама найдет и пошлет им «Джейн Эйр» (и конечно, это будет новая книга), а Гомер узнает важную новость: Мелони вырвалась на свободу и где‑то сейчас бродит. Гомеру, по мнению д‑ра Кедра, надо это знать и быть начеку.

Прочитав посвящение Мелони на «Крошке Доррит», сестра Эдна разрыдалась. Она не относилась к читателям, что пожирают книгу за книгой, и одолела только посвящение. А сестру Анджелу Диккенс давно уложил на обе лопатки, она взглянула на марсельское солнце, заморгала и первая страница так и осталась неперевернутой.

Многие годы всеми отверженная книга, принадлежавшая Кенди, пролежала в кабинете сестры Анджелы; нервничающие посетители, ожидающие беседы с д‑ром Кедром, листали «Крошку Доррит», как листают журнал в приемной врача – рассеянно, думая о другом. Большинство предпочитали смотреть странную подборку каталогов, рекламирующих семена, рыболовные снасти и умопомрачительные дамские гарнитуры, надетые на нечто потустороннее: безголовые, безногие, безрукие обрубки – общепринятые в те годы портновские манекены.

«В других местах на земле, – начал однажды писать д‑р Кедр, – имеются бюстгальтеры для кормящих матерей». Но дальше этого дело не пошло, запись так и осталась неоконченным фрагментом в толстенном томе «Краткой летописи Сент‑Облака».

«Крошке Доррит», кажется, вообще выпала такая судьба – остаться непрочитанной. Даже Кенди, долго удивляясь, куда могла деться старая книга, и купив новую, не смогла одолеть ее, хотя «Крошка Доррит» была обязательным чтением для выпускного класса. Она тоже пала жертвой солнечного удара, оставшись один на один с марсельским дневным светилом. Кенди объяснила свою неудачу тем, что «Крошка Доррит» слишком живо напоминала ей ту не очень радостную поездку в Сент‑Облако и то, что там произошло с ней.

Особенно ей запомнился обратный путь к побережью: она полулежала на заднем сиденье кадиллака, было темно, светились только панель управления и кончик сигареты Уолли – эти яркие, но крошечные источники света не могли разогнать окружающий мрак. Протекторы большого автомобиля шуршали мягко, успокаивающе; ее радовало присутствие Гомера – не надо было ни говорить с Уолли, ни слушать его. Не слышала она и их разговора. «Рассказывали всякие жизненные истории, – скажет ей потом Уолли. – У этого парня была еще та жизнь. Но лучше, если ты услышишь их от него самого».

Голоса их звучали так же мирно, как шорох колес, но Кенди, как ни устала, не могла заснуть. Вдруг у нее открылось кровотечение? – беспокоилась она. Она трижды просила Уолли остановиться между Сент‑Облаком и побережьем, меняла тампоны, проверяя, все ли идет как надо. Д‑р Кедр дал ей на дорогу много тампонов, а вдруг все же не хватит? Она смотрела в затылок Гомера и думала: неужели придется обратиться к нему, если завтра ей станет хуже?

Когда Уолли на остановке пошел в туалет, Гомер, не оборачиваясь, заговорил с ней.

– У вас, наверное, болит низ живота, – сказал он, – почти так, как при месячных. И наверное, небольшое кровотечение. Если пятна на тампоне не больше двух‑трех дюймов в диаметре, тогда все в порядке. Так и должно быть.

– Спасибо, – прошептала Кенди.

– Завтра кровотечение станет меньше. Послезавтра еще меньше. Если будет что‑то беспокоить, скажите, я помогу.

– Хорошо.

«Как странно, – думала она. – Ему ведь столько лет, сколько мне, а он все это знает».

– А я никогда не видел омаров, – сказал Гомер, чтобы переменить разговор.

– И вы никогда их не ели? – повеселевшим голосом спросила Кенди.

– Не знаю, стал бы я есть то, чего никогда не видел, – сказал Гомер, и Кенди рассмеялась.

Она все еще смеялась, когда Уолли вернулся в машину.

– Мы говорим про омаров, – пояснил Гомер.

– Они и правда уморительные, – сказал Уолли, и теперь уже засмеялись все трое.

– Да, правда, – сказала Кенди. – Знаешь, Уолли, Гомер никогда их не видел.

– Ты даже не представляешь, какие они забавные, – сквозь смех проговорил Уолли.

Кенди вдруг перестала смеяться, у нее начались легкие схватки. А Гомер смеялся не переставая.

– Вот погоди, они еще станут с тобой разговаривать, – прибавил Уолли. – Когда они что‑то бормочут, можно умереть со смеху.

– А знаете, я ведь и океана никогда не видел, – перестав смеяться, сказал Гомер.

– Кенди, ты слышишь? – спросил Уолли.

Но Кенди не ответила, она спала. Смех отнял у нее последние силы, усталость взяла свое, и она заснула.

– А ты правда никогда не видел океана? – переспросил Уолли.

– Правда.

– Это печально, – сказал Уолли.

– Точно.

Немного погодя Уолли спросил:

– Хочешь немного повести машину?

– Я не умею.

– Не умеешь.

Еще немного спустя – время уже близилось к полуночи – Уолли задал еще вопрос:

– А женщины у тебя были? Ну любовью ты занимался?

Но и Гомер спал. Не шутка – так долго и весело смеяться с друзьями.

Юный, но со стажем ветеран бессонницы крепко спал. Уолли еще не так удивился бы, узнай он, что Гомер никогда в жизни до этой минуты не смеялся с друзьями. Если бы Гомеру пришлось отвечать на последний вопрос Уолли, он бы не знал, как назвать свои отношения с Мелони.

Сидя с друзьями в темной тесноте машины, Гомер испытал незнакомое ему доселе чувство защищенности. А какое ощущение свободы давал мчащийся в неизвестное автомобиль! Путешествия, перемены сопрягались в его представлении с величайшими усилиями; и эта поездка, не требующая от него усилий, казалась ему чудом.

– Кенди! – шепотом позвал Уолли. Немного погодя тоже шепотом позвал Гомера.

Ему было приятно, что он везет их, спящих, по окутанной мраком земле, что он их вожатый по стезям ночи, защитник от всего, что притаилось за бегущей кромкой света автомобильных фар.

– Да, парень, – сказал он спящему Гомеру, – пора тебе приобщаться к радостям жизни.

Месяц спустя д‑р Кедр, все еще не имея весточки от Гомера – самому писать не позволяла гордость, – размышлял об этих «радостях жизни». Учится плавать! Интересно, а в чем плавают в подогретом бассейне? Как его подогревают? До скольких градусов?

В 194… году клуб Сердечной Бухты мог похвалиться единственным на весь Мэн бассейном с подогретой водой. Хотя, по мнению Реймонда, глупо греть воду для иных целей, кроме мытья и стряпни, для клубного бассейна он однако придумал специальную нагревательную систему. Для него это была очередная техническая задача.

– А ты поучись‑ка плавать в океане, – сказал Рей Гомеру. – Твое тело начнет правильно реагировать на любой водоем.

– Как ты можешь советовать? – заметила Кенди. – Ты ведь сам не умеешь плавать.

– И я о том же, – подмигнул Гомеру Рей. – Пойди на берег, нырни в океан – выскочишь как ошпаренный. Вода как лед, больше никогда ни в какую воду не полезешь.

Гомеру нравился отец Кенди; он быстро освоился с хозяйством Рея – машинами, механизмами, аппаратами, которые применялись для ловли омаров, в садке для поддержания их жизни и на яблочной ферме.

Вопреки предсказанию Уолли, что омары повеселят его, Гомер даже не улыбнулся, когда первый раз их увидел. Они плотной массой выстилали дно садка, лезли друг на друга, с их клешнями что‑то проделали, и они мотали ими под водой, как бесполезными дубинками. Не дай Бог упасть с борта в воду и пойти на дно! Гомер еще не знал, что дно океана не устлано омарами. Первое, что он спросил, увидев их, для чего вообще эти твари живут, а уж потом поинтересовался, что они едят и как размножаются.

– Кто‑то ведь должен очищать океан от всяких отбросов, – объяснил ему Рей Кендел.

– Омар – это санитар океанского дна, – рассмеялся Уолли, он всегда смеялся, когда разговор заходил про омаров.

– Берег от биологического мусора очищают чайки, а океанское дно – омары, – добавил Рей.

– Омары и чайки питаются объедками, – сказала Кенди.

Уилбур Кедр на это заметил бы, что им выпала сиротская доля, подумал Гомер. К своему удивлению, он мог часами наблюдать – омаров с содроганием, чаек с удовольствием, но и тех и других с благоговейным уважением.

Спустя годы, став гордой обладательницей первого в Сердечном Камне телевизора, Олив Уортингтон как‑то заметила, что Гомер Бур смотрел на омаров, как смотрят телевизионные новости: брал стул, садился у садка и не отрывал от них глаз.

По воскресениям Гомер помогал Рею снимать ловушки – не за плату, а чтобы побыть на воде рядом с Реем. Остальные шесть дней он работал с Уолли на ферме. Океан был виден только из одного сада, но близость большой воды ощущалась во всем, особенно рано утром, когда еще лежит туман, и в полдень, когда океанский бриз умеряет жару. Напоминали об океане и чайки, в круговом полете они достигали фермы и сидели на верхушках деревьев, но яблокам предпочитали голубику, чем сильно докучали Олив; выросшая в доме среди устричных раковин, она с детства не любила этих горластых птиц и теперь вела с ними постоянную войну, защищая крошечный участок, где выращивала ягоды; она укрывала их низко натянутой сеткой, но чайки и вороны – умные птицы, умеют найти лазейку к запретному плоду.

Сироты, думал Гомер, чаек любят больше, чем ворон; не потому, что они умнее или красивее. Чайки – свободолюбивые птицы, наблюдая их, Гомер глубже осознавал, что свободен.

Уилбур Кедр понимал: свобода – самая опасная иллюзия для сирот. Когда он получил наконец письмо от Гомера и прочитал это странное лаконичное послание, он был немного разочарован, не найдя в нем мелких подробностей, составляющих самую плоть жизни. Но зато иллюзий и прочих глупостей там и в помине не было.

«Я учусь плавать, – писал Гомер (Знаю, знаю! Расскажи подробнее, как это происходит, мысленно просил Уилбур Кедр), – но лучше у меня получается водить машину, – продолжал Гомер. – Миссис Уортингтон очень добрая и хорошая – (Догадываюсь!) – Она все‑все знает про яблоки. Отец Кенди тоже очень хороший. Он часто берет меня с собой в море, мы тянем из воды ловушки. И еще он объясняет мне, как работают двигатели» (Ты, надеюсь, надеваешь спасательный жилет? И знай, двигатель – не велика премудрость. Я мог бы тебе объяснить, как работает сердце, думал д‑р Кедр, а его собственное сердце учило его, что оно не просто мускульный мешок, гоняющий кровь).

«Кенди и Уолли – замечательные, – писал Гомер. – Они всюду берут меня с собой. Сплю я в комнате Уолли. Ношу его одежду, хорошо, что у нас один размер, хотя он сильнее меня. Кенди и Уолли собираются жениться и хотят много детей. – (Написал бы лучше подробно об уроках плавания!) – Бедного мистера Уортингтона все здесь называют „Сениор“ (Ага! Так, значит, там не все идеально. Что же все‑таки с этим Сениором Уортингтоном?)

Кедр спросил у сестер Эдны и Анджелы, есть ли такое имя – Сениор? Обе согласились, такого имени, пожалуй, нет.

– Оно мне кажется довольно глупым, – заметил Уилбур Кедр.

Сестра Анджела и сестра Эдна попеняли ему, что он несправедлив к мальчику. Гомер покинул их не только с его благословения, но и по его подсказке. Они согласны, он должен был написать раньше; полтора месяца молчать – это уж чересчур. Но ведь это значит, что ему хорошо, что он очень занят и рад, что может приносить пользу. У него просто нет навыка писать письма, да и вообще что‑нибудь писать.

– Вам хочется, Уилбур, чтобы он стал врачом, – сказала сестра Эдна. – Но ведь это его жизнь, и он волен ею распоряжаться.

– Может, вы еще хотите, чтобы он стал писателем? – вторила сестра Анджела.

– И никогда не женился, – продолжала наступать сестра Эдна.

«Я просто хотел, чтобы он приносил людям пользу, – устало думал Кедр. – И жил подле меня, хотя это, конечно, эгоизм».

Д‑р Кедр любил провизорскую. В ней можно укрыться от летней жары. Стекло и металл создают ощущение прохлады. В ней даже бывает сыро, а пары эфира медленнее улетучиваются во влажном воздухе. Кажется, он стал все дальше забредать в эфирных скитаниях. И просыпается не так скоро, как раньше, старость, видно, подходит.

Миссис Уортингтон прислала красивую новенькую «Джейн Эйр», и Уилбур Кедр принялся с энтузиазмом читать ее девочкам, подзабытая история явно ободрила его дух. И даже примирила с хорошим концом «Больших надежд». (Он давно перестал верить, что Пип и Эстелла после всех жизненных перипетий стали в конце концов счастливы. Как такое может случиться на земле хоть с одним человеком?)

Мало‑помалу переписка д‑ра Кедра с Гомером вошла в колею. Гомер излагал краткие факты из жизни обитателей Сердечной Бухты и Сердечного Камня, приоткрыв для д‑ра Кедра узкую щелочку в мир, напоминавшую полоску океана, видимую только из одного сада фермы Уортингтонов. Гомер отправлял в Сент‑Облако одну‑две странички раз в десять дней. На этот проблеск на горизонте д‑р Кедр отвечал богато аранжированным посланием. В нем были вопросы (всегда остававшиеся без ответа), имеющие целью выведать подробности, которыми Гомер пренебрегал, и, конечно, пространные описания беспросветного житья‑бытья в Сент‑Облаке. Д‑р Кедр возмущался настырным любопытством Лужка, регулярно писавшего ему, а сам засыпал Гомера рассказами о Сент‑Облаке, кои могли заполнить не только альманах однокашников, но и составить ежедневную хронику всего происходящего в больнице, приюте и городке. Послания Гомеру были длиннее самой длинной записи в дневниках д‑ра Кедра; он писал их и отправлял на другой же день после того, как от Гомера приходило хотя бы несколько строк.

– Мальчику просто не угнаться за вами, Уилбур, – вступалась за Гомера сестра Эдна.

– Где уж с вами тягаться, – поддержала ее сестра Анджела.

– Что же такое, черт побери, с этим Сениором Уортингтоном? – недоумевал д‑р Кедр.

– Гомер ведь написал, что он пьет, – напомнила сестра Эдна. – Что вас еще волнует? Какой марке он отдает предпочтение?

Но Уилбур Кедр всего‑навсего хотел, чтобы Гомер ответил так, как он его учил: точно описал состояние Сениора Уортингтона, проанализировав все стадии опьянения. Кедра интересовало, имеют ли они дело с человеком, которому доставляет удовольствие корчить дурака на людях, или это более трудный случай какого‑то хронического недуга.

Гомер никогда раньше не видел пьяниц, тем легче ему было обмануться; ведь родные и знакомые Сениора тоже все пребывали в заблуждении. И он объяснял себе явный распад личности длительным действием алкоголя.

Человек, которым столько лет восхищались обитатели Сердечной Бухты и Сердечного Камня, особенно его золотым характером, стал раздражителен, вспыльчив, а порой агрессивен. После случая с пирогом Олив не отпускала его одного в клуб; он тогда запустил сладким пирогом в грудь спасателя на водах, славного малого, дежурившего в бассейне, и хотел размазать бледно‑фисташковые остатки ниже спины милой молодой горничной, но, к счастью, не успел, его от этого удержали.

– Парень заносчиво себя вел, – объяснил Сениор. – Ничего такого не сделал, просто стоял и все.

– А горничная?

– Я принял ее за кого‑то другого, – жалко оправдывался он.

Олив увезла его домой. С горничной дело уладил Уолли. Кенди, употребив все свое очарование, объяснилась со спасателем.

Сидя за рулем, Сениор часто терял направление в незнакомом месте, и Олив запретила ему водить машину, если рядом не было Уолли или Гомера. Скоро он стал сворачивать не туда, даже когда ехал по знакомому маршруту. Как‑то Гомеру пришлось сменить его за рулем по дороге домой; он и сам еще не очень разбирался в запутанной сетке улиц, но сразу почувствовал, что Сениор заблудился.

Копаясь в кадиллаке, он стал делать чудовищные ошибки. Однажды продувал карбюратор – пустяковая работа, Рей Кендел не раз ему показывал, как это делается, – и вдохнул бензин вместе с окалиной: вместо того чтобы дуть, втянул эту отраву в себя.

У него резко ухудшилась память; он мог целый час кружить по собственной спальне, пока оденется; путал свой ящик с носками с ящиком Олив, где лежало ее белье. Однажды утром пришел в такую ярость, что спустился к завтраку, накрутив на ноги ее бюстгальтеры. Обычно он был очень приветлив с Гомером, ласков с Кенди и Уолли. А тут вдруг набросился на него – родной сын надевает без спросу его носки! Под запал напустился и на Олив – ишь, превратила дом в сиротский приют, не посоветовавшись с ним.

– Тебе бы в Сент‑Облаке жилось лучше, чем в этом воровском притоне, – сказал он Гомеру и тут же расплакался, как ребенок. Стал просить прощения, положил голову Гомеру на плечо и безутешно рыдал. – Моим сердцем стал управлять ум, – говорил он сквозь рыдания.

Гомер обратил внимание, что в тот день Сениор не прикасался к спиртному и все равно вел себя как пьяный.

Бывало и так, Сениор три дня не пил, какой‑то частицей сознания наблюдая за собой; и, видя, что не прекращает делать глупости, с горя напивался. Он забывал вначале сказать Олив об эксперименте, а когда вспоминал, был уже в стельку пьян. «Почему я ничего не помню?» – спрашивал он себя, и вопрос тотчас вылетал у него из головы.

Зато далекое прошлое помнил прекрасно. Пел Олив университетские песни, которые она давно позабыла, с умилением вспоминал романтические вечера жениховства, рассказывал Уолли истории из его детства, а с Гомером делился воспоминаниями, как закладывал первый сад, где теперь росли самые старые яблони.

– Вот где я хотел построить дом, – сказал он Гомеру, когда они с Уолли работали в саду, откуда виден был океан. Они формировали кроны яблонь, отпиливали внутренние ветки и все новые побеги, глядящие внутрь, – словом, все то, что росло бы в тени. Был обеденный перерыв. Уолли хорошо знал эту историю и от нечего делать поливал кока‑колой муравейник.

– Обрезка очень полезна яблоням, они будут купаться в солнечных лучах. Нельзя позволять яблоням расти, как им хочется, – сказал Уолли Гомеру.

– Как и мальчишкам, – крикнул Сениор и засмеялся. – Олив сказала, что здесь очень ветрено, – продолжал он рассказывать. – Женщины ветер не любят, не то что мужчины, – доверительно сообщил он Гомеру. – Это факт. Хотя… – Сениор замолчал, широким движением руки махнув в сторону океана, как бы включив и океан в число своих слушателей. Затем окинул взглядом яблони – знакомая аудитория, столько лет внимавшая его словам. – Ветер… – сказал он и опять остановился, вдруг ветер что подскажет ему. – Дом… – опять начал он и снова умолк.

– Этот сад видно со второго этажа дома, – после небольшой паузы обратился он к Гомеру.

– Точно, – ответил Гомер.

Комната Уолли была на втором этаже. Гомер видел в окно этот сад, но океана не было видно. Как из других комнат.

– Я назвал это место «Океанские дали», – объяснял Сениор. – Потому что хотел дом построить именно здесь. В этом самом месте, – повторил он и посмотрел на пенящуюся кока‑колу, которую Уолли медленно лил на муравьиную кучу. – Против мышей применяют отравленный овес и кукурузу, – перескочил Сениор на другой предмет. – Это очень противно. – Гомер кивнул, Уолли посмотрел на отца. – Чтобы отравить полевых мышей, зерно разбрасывают по полю, с землеройками борются по‑другому: ищут норки и сыплют в них отравленное зерно.

– Мы это знаем, папа, – тихо проговорил Уолли.

– Полевые мыши то же, что луговые, – продолжал объяснять Сениор Гомеру, хотя Гомер это уже знал наизусть.

– Точно, – сказал он.

– Полевые мыши грызут кору деревьев, а землеройки корни, – цитировал Сениор учебник из далекого прошлого.

Уолли перестал поливать муравейник. Зачем Сениор пожаловал к ним в обеденный перерыв? Была же, наверное, у него какая‑то цель. Он сидел за рулем в стареньком джипе, у которого не было номеров; на нем только объезжали сады.

– Папа, что ты здесь собираешься делать? – спросил Уолли.

Сениор тупо посмотрел на сына. Потом на Гомера; может, Гомер подскажет ответ. Оглядел яблони, устремил взор в сторону океана, как бы ища поддержки со стороны своих безъязыких слушателей.

– Я хотел построить дом здесь. Именно здесь! – Он опять посмотрел на Уолли. – Но твоя стерва‑мать, говенная начальница, не позволила! – кричал он. – Такая‑растакая сука! – Встал в джипе, оглядел все кругом неузнающим взглядом; Уолли подошел к нему.