Часть вторая. спор о сновидении: является ли оно сегодня прямым путем к цели?

Статьи Чарльза Бреннера (Brenner, 1969), и Р.Р.Гринсона (R.R.Greenson, 1970), последняя задумана как возра­жение к монографии под названием «Место сновидения в клинической практике» (Waldhorn, 1967), помещены вместе как представляющие два полюса классического спора о значении сновидения в психоаналитическом процессе. С характерной ясностью Чарльз Бреннер оп­равдывает изгнание сновидения с центрального положе­ния в психоаналитической практике. Соотнеся психоло­гию сновидений со структурной моделью психики, он утверждает, что психологическое напряжение между же­ланием и реалистичным мышлением, более полно кон­цептуализированное как интрапсихический конфликт между организационными структурами психики — ид, эго и суперэго, повсеместно наблюдается в психической жизни. Симптомы, остроты, социальные и эстетические переживания — все они сформированы фантазией, яв­ляются продуктом конфликта и могут быть использова­ны аналитиком и пациентом для получения информа­ции о бессознательной деятельности психики.

Гринсон с этим не согласен. Он утверждает, что окна в бессознательный ум, подобного сновидению, не суще-

[72]

ствует и что никакой союз между аналитиком и пациен­том не сравнится с союзом, складывающимся при рабо­те со сновидением пациента. Он считает, что эго-психологи, примером чего служит работа Уолдорна, избегают бессознательное в целях защиты, называет это прозаич­ным и подвергает критике. Он критичен и к интерпрета­ции сновидения с недостаточным использованием ассо­циаций пациента, фактически исключающей пациента из процесса исследования.

СНОВИДЕНИЯ В КЛИНИЧЕСКОЙ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ РАБОТЕ

ЧАРЛЬЗ БРЕННЕР

Фрейд начинал свои психотерапевтические попытки из­бавить истерических пациентов от их симптомов, пытаясь ликвидировать амнезию в отношении первопричины этих симптомов с помощью гипнотического внушения. В это время его особенно не интересовали сновидения пациента, и его первые статьи по истерии, в частности, «Этюды об истерии» написанные совместно с Й.Брейером (J.Breuier, 1895), не содержат специального упоминания темы снови­дений или их толкования. Однако вскоре, отказавшись от гипноза и приступив к разработке психоаналитического метода, Фрейд обратил внимание на сновидения пациентов и свои собственные сны. Его быстрый и выдающийся успех в значительном прояснении психологии сновидений спо­собствовал убеждению в ценности этой недавно открытой методики исследования и лечения — психоаналитического метода. Более чем вероятно, что это придало ему смелость упорствовать в своей приверженности психоанализу вопре­ки пренебрежению и неодобрению — препятствиям, обес­куражившим бы человека, менее уверенного в себе и своей работе. Как писал сам Фрейд (1900) в предисловии к одно-

[74]

му из последних изданий «Толкования сновидений», такое открытие случается лишь один раз в жизни.

Публикация этой монументальной работы в 1900 г. по­началу вызвала незначительный интерес как в медицинс­ком, так и в научном мире. В 1905 г. Фрейд опубликовал историю болезни «Доры», «Фрагмент анализа одного слу­чая истерии»*, предназначавшуюся для иллюстрации прак­тической ценности анализа сновидений в психоаналитичес­кой работе. Появляясь на сцене, другие аналитики согла­шались или вскоре убеждались в правоте Фрейда, когда он подчеркивал пользу анализа сновидений пациентов. Очень быстро клиническое использование анализа сновидений стало одним из критериев подлинного, фрейдистского пси­хоанализа. Многие придерживаются этого мнения до сих пор, хотя сейчас столь недвусмысленно толкование снови­дений в этом отношении упоминается не так часто, осо­бенно в собственно психоаналитической литературе. Как психоаналитики, сегодня мы считаем его неотъемлемой частью психоаналитической практики, но интересно видеть свидетельства откровенного подчеркивания клинического значения толкования сновидений в ранней психоаналити­ческой литературе. Например, если обратиться к первым выпускам «Международного психоаналитического обозре­ния», то в каждом номере можно найти специальный раз­дел, посвященный сообщениям на тему интерпретации сно­видений: новый символ, необычное сновидение, интерес­ное латентное содержание и так далее.

Насколько мне известно, сейчас в психоаналитических журналах нет такого раздела, но в учебных планах психоана­литических институтов обычно, если не обязательно, все еще отводится значительное количество времени изучению толко­вания сновидений. Во всяком случае, в Соединенных Штатах на изучение интерпретации симптомов, черт характера, пара-праксисов или острот в учебных планах времени отводится гораздо меньше. Сновидения и их толкование продолжают занимать особое место в наших умах — наших профессио­нальных умах — признаем ли мы это открыто или нет.

* Перевод этой работы на русский язык см. в книге: З.Фрейд. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону, Феникс, 1998. с. 177-336. — Прим. ред.

[75]

Я вспоминаю обсуждение на Конгрессе специалистов в 1961 г. в Эдинбурге с участием доктора М.Балинта и мисс А.Фрейд. В ходе обсуждения доктор Балинт сказал, что в своей практике настаивает на том, чтобы каждый анализи­руемый им кандидат в психоаналитики останавливался, по крайней мере, на одном из своих сновидений до тех пор, пока оно не будет полностью проанализировано, независи­мо от количества психоаналитических сеансов, необходи­мых для этого. Доктор Балинт объяснил, что подобным об­разом он убеждается в том, что каждый из его кандидатов имел, по меньшей мере, одну воможность полностью по­нять сновидение и узнать, что в действительности пред­ставляет собой бессознательный ум. Мисс Фрейд, к моему удивлению, с энтузиазмом отнеслась к этой идее, однако заметила, что сама ничего подобного никогда не делала, а под давлением признала, что подобная практика может быть нежелательной, даже в подготовительном психоанализе. Я могу добавить, что доктор Х.Сац на одном из курсов, кото­рый я посещал в начале 1940-х годов вместе с ним, расска­зывал, что в своей практике обычно продолжает анализ сновидения пациента на протяжении двух или более сеан­сов, в конце сеанса он говорил пациенту: «Хорошо, мы все еще не поняли это сновидение. Завтра нам нужно будет уделить ему больше времени». В тот период моя психоана­литическая карьера только начиналась, и комментарий док­тора Саца не оказал на меня никакого особого впечатле­ния, но услышанное мною в Эдинбурге действительно выз­вало живую реакцию, ибо заметно расходилось с моей собственной практикой и значительно отличалось от того, что до этого я считал повсеместно признанной современ­ными аналитиками процедурой.

Я начну свое изложение с краткого обсуждения психо­логии сновидений — теории сновидений, если хотите.

В седьмой главе книги «Толкование сновидений» Фрейд (1900) предложил теорию психической организации и фун­кционирования, удовлетворительно объяснявшую, по его мнению, различные явления психологии сновидений, фор­мирования невротических симптомов парапраксисов (оши­бочных действий) и острот. Фрейд считал, что все эти пси-

[76]

хические явления, как нормальные, так и патологические, можно объяснить, только предположив наличие психичес­кого аппарата, значительная часть функционирования ко­торого бессознательна и в действительности, как таковая, недоступна для сознания. Эта теория была рассмотрена и несколько расширена в статье «Бессознательное», опубли­кованной в 1915 г., однако существенному изменению не подверглась. Для удобства ее часто называют «топографи­ческой теорией». Впоследствии Фрейд довольно основатель­но переработал свои теории, касающиеся психического ап­парата и его функционирования. Его исправленная теория, опять же ради удобства, обычно называется «структурной теорией».

Я не предлагаю вступать в дискуссию по поводу перера­боток ранних теорий Фрейда, определяющих различие между топографической и структурной моделями; в отношении та­кой дискуссии я просто советую обратиться к работе «Пси­хоаналитические концепции и структурная теория» (1964), написанной Орловым (Arlow) и мной. Однако дискуссии по вопросу: подразумевают ли эти теоретические перера­ботки некий новый взгляд на психологию сновидений — встречались довольно редко.

Нам знаком тот факт, что эти исправления имели подоб­ный эффект в отношении некоторых патологических явле­ний. Сегодня наша точка зрения касательно психологии (психопатологии) формирования невротического симпто­ма, а также бессознательных детерминант многих черт ха­рактера отличается от той, что придерживались аналитики примерно пятьдесят лет тому назад. В частности мы иначе смотрим на взаимоотношение между симптомами и трево­гой. Кроме того, мы придерживаемся более точного взгля­да на роль конфликта, защиты и тенденций суперэго в фор­мировании невротических симптомов, а также нормальных и аномальных черт характера. Фактически, к этим теорети­ческим исправлениям привели накопление новых данных, полученных в результате применения психоаналитического метода в клинической работе и переоценка данных, как новых, так и старых. Кроме того, как мы знаем, именно обсуждаемые теоретические ревизии сделали возможным

[77]

систематический и эффективный анализ защиты и анализ характера, расширив тем самым терапевтическую сферу психоанализа, а также увеличив его терапевтическую эф­фективность и уменьшив опасности, ранее сопутствовав­шие его применению.

Поэтому тем более интересно, почему оказались столь малочисленны попытки пересмотреть психоаналитические теории психологии сновидений в свете структурной тео­рии, оказавшейся столь полезной в клиническом отноше­нии. Насколько мне известно, первой подобной попыткой была сделана мною в работе «Начальное руководство по психоанализу» (1955). В ней я представил изложение пси­хологии сновидений, включавшее упоминание последних теоретических исправлений Фрейда. В 1964 г. Орлов и я подробно рассмотрели психоаналитические данные, начи­ная с 1900 г., свидетельствующие в пользу пересмотра тео­рии сновидений, и в конкретной форме изложили предла­гаемые исправления.

Настоящая глава предлагает пересмотренную теорию психологии сновидений, основанную на структурной тео­рии психики. Эта теория сновидения, подобно структурной теории, в большей мере согласуется с данными о психичес­ком функционировании, полученными в результате приме­нения психоаналитического метода, чем теория сновиде­ний, обрисованная Фрейдом в 1900 г. Так же, как и струк­турная теория, она расширяет круг нашей клинической работы со сновидениями и совершенствует способность использовать анализ сновидений с наибольшей пользой для пациентов.

Новая теория, подобно старой, начинается с предполо­жения, что, несмотря на общий покой во время сна, опре­деленные энергии психики остаются активными, по край­ней мере в периоды снов — то есть во время работы снови­дений. Именно эти энергии инициируют сновидение. Они или, если более точно, связанные с ними психические пред­ставления составляют латентное содержание последующего сновидения. Это латентное содержание вытекает из инстин­ктивных дериватов ид, с одной стороны, и из впечатлений и забот предшествующего дня — с другой. Пока все это нам

[78]

знакомо. Однако, когда мы оставляем вопросы инициации сновидения и его латентного содержания и вместо этого обращаемся к работе сновидения, новая теория обнаружи­вает некоторые существенные отличия от своей предше­ственницы.

Если быть конкретным, то новая теория предполагает, что связанная с латентным содержанием сновидения пси­хическая энергия активирует различные бессознательные функции эго и суперэго, точно так же, как это может про­исходить в бодрствующем состоянии. Некоторые из функ­ций эго способствуют инстинктивным энергиям и направ­ляют их на удовлетворение. Другие функции эго, называе­мые нами защитами, противостоят только что упомянутому удовлетворению, действуя в соответствии с требованиями суперэго. В скобках можно добавить, что инстинктивное удовлетворение, характерное для сновидения, — это удов­летворение в воображении, то, что Фрейд назвал «галлюци­наторным исполнением желания». Однако иногда может наблюдаться также и соматическое удовлетворение: сексу­альный оргазм.

Продолжим наше описание работы сновидения. Взаи­модействие инстинктов (ид), функций эго и требований и запретов суперэго не всегда оказывается настолько простым, как мы только что описали. Например, защиты (функции эго) могут быть направлены как против требований суперэ­го, так и против побуждений (инстинктов). Кроме того, иногда, требования суперэго могут выступать совместно с импульсами ид: например, с садистским или мазохистским. Поэтому наша теория предполагает, что работа сновидения состоит из взаимодействия ид, эго и суперэго. Это взаимо­действие может быть довольно простым или крайне слож­ным. В любом случае, его конечным результатом является манифестное (явное) содержание сновидения — то, что спя­щий сознательно воспринимает во время сна.

Я хотел бы подчеркнуть, что представленное описание работы сновидений существенно не отличается от нашего понимания способа функционирования психического ап­парата в состоянии бодрствования. Есть основания пред­полагать, что в состоянии бодрствования сознательные

[79]

мысли, идеи, фантазии также являются конечным резуль­татом компромисса, взаимодействия, инстинктивных сил, функций эго и требований и запретов суперэго. Это то, что подразумевается под принципом «множественного функ­ционирования» — термин, впервые введенный Велдером (Waelder,1936). Разумеется, представление о формировании компромисса в психоаналитические теории психического функционирования ввел Фрейд. Он очень рано осознал, что истерические симптомы фактически представляют собой копромисс между удовлетворением сексуального желания и самонаказанием за позволение удовлетворить запретное желание; одновременно само желание не допускается в со­знание подавлением. Однако тот факт, что тенденция к формированию компромисса между ид, эго и суперэго столь же характерна для нормального психического функциони­рования, как и для невротического симптома, получил не­сомненное признание лишь много лет спустя. Можно доба­вить, опять же в скобках, что полное значение принципа психического функционирования до сих пор часто упуска­ется из виду. Сознательная фантазия, мысль, действие, а тем более симптом никогда не бывают чистой защитой, са­монаказанием или удовлетворением влечения

С точки зрения психоаналитической методики, может оказаться уместным привлечь внимание конкретного паци­ента к той или иной из нескольких, только что упомянутых детерминант. Однако необходимо ясно понимать, что все наблюдающееся в сознательной психической жизни любого человека, будь то пациент или нет, представляет собой ре­зультат взаимодействия различных сил и тенденций психи­ки, сил, которые самым выгодным образом распределены по категориям ид, эго и суперэго.

Таким образом, пока мы постулировали, что во время сновидения, так же как и в психической жизни в бодрству­ющем состоянии, инстинкты побуждают психику пойти на формирование компромисса. Другими словами, принцип множественного функционирования столь же действенен во время сновидения, как и в бодрствующем состоянии. Тем не менее, известно, что конечным результатом взаимо­действия конфликтующих и действующих совместно тен-

[80]

денций ид, эго и суперэго при бодрствовании является не сновидение. Сновидение появляется, только когда человек спит. Каким образом можно объяснить это отличие?

Наш ответ заключается в следующем: 1) во время сно­видения происходит регрессивное изменение многих фун­кций эго; 2) аналогичное регрессивное изменение во время сновидения наблюдается и в функционировании суперэ­го; 3) инстинктивные желания и фантазии, проистекаю­щие из ид, в сновидении играют большую роль, чем в большинстве психических явлений взрослого человека в бодрствующем состоянии. Каждый из этих пунктов мы обсудим поочередно.

Во-первых, касательно регрессии функций эго во время сновидения мы должны предположить, что она является следствием состояния сна (Фрейд, 1917). Ничего боль­шего в настоящее время мы сказать не можем. Однако очень многое может быть сказано путем описания харак­тера регрессивных изменений и их последствий. Давайте начнем с того, что определим, насколько это возможно, какие регрессивные изменения характеризуют функции эго во время сна.

В любой перечень регрессивно изменяющихся во время сна функций эго мы, несомненно, должны включить тести­рование реальности, мышление, язык, защиты, способность к интеграции, чувственное восприятие и регуляцию моторики. Некоторые из них пересекаются, другие можно раз­делить. Начнем с исследования реальности. Нас интересует аспект, связанный со способностью отличать то, что вос­принимается из внешнего мира, от того, что является ре­зультатом происходящего в своей собственной психике: способность отличать факт от фантазии. Говоря в общем, сновидец не способен к этому. Его способность тестиро­вать реальность, отличать раздражители из внешнего и внут­реннего мира регрессировала до стадии, характерной для младенчества — того времени жизни, когда такое невозмож­но. Обычно следы этой стадии сохраняются до позднего детства, пример тому — склонность ребенка принимать свои фантазии за реальность, по крайней мере на протяжении игры. Крайним примером такой тенденции можно назвать

[81]

воображаемого приятеля. Довольно часто маленький ребе­нок на протяжении многих месяцев и даже лет имеет вооб­ражаемого товарища, настолько же реального и настоящего для ребенка, как любой объективно существующий в его окружении человек. Для взрослого сновидца сознательные результаты работы сновидения — то есть образы манифестного содержания — так же реальны, как фантазии наяву (по типу вышеупомянутой) для маленького ребенка. У сно­видца функция тестирования реальности регрессировала до стадии раннего детства.

Так как мышление и использование языка весьма тесно связаны, для удобства мы можем рассматривать их вместе. Существует множество проявлений регрессивного измене­ния этих функций во время сновидения. Например, снови­дец имеет склонность мыслить так, как делает это ребенок: конкретными сенсорными образами, обычно визуальны­ми, — а не посредством слов, как характерно для мышле­ния взрослого человека в бодрствующем состоянии. Эта рег­рессия объясняет тот факт, что большинство сновидений состоят из визуальных образов. Сновидение — это то, что сновидец видит во сне. Следует помнить, что первоначаль­но Фрейд (1900) объяснял эту отличительную черту снови­дений, постулируя необходимость возможности пластичного представления как одного из атрибутов работы сновидения. Вдобавок к мышлению зрительными образами, сновидец регрессивно обращается со словами и речью. В работе сно­видения, так же, как и в детстве, наблюдается ясно выра­женная тенденция играть словами и приравнивать сходно звучащие слова. Аналогично, ясно выраженная регрессия существует и в других аспектах мышления. Работа сновиде­ния полна намеков, противоположностей, представлений целого частью или части целым. Одним словом, работа сно­видения характеризуется тем типом процесса мышления, что доминирует в детстве; в психоаналитической литерату­ре он называется «первичным процессом мышления». В особенности работа сновидения отличается использованием символов в психоаналитическом смысле этого слова.

И наконец, как отмечал Фрейд, в этом состоянии значи­тельно искажена или отсутствует реалистическая позиция

[82]

по отношению ко времени, пространству и смерти, а также обычные требования взрослых к логике и синтаксису. Все эти отличия можно отнести на счет регрессивного измене­ния различных аспектов эго-функций языка и мышления. В каждом случае мы можем видеть, что психика сновидца функционирует примитивным, или инфантильным образом.

Интегрирующая функция эго также регрессивно изме­няется во время сна. Фрейд еще в самом начале своих ис­следований заметил участие этой функции в работе снови­дения и в то время определял ее как тенденцию к вторичному пересмотру. Однако, несмотря на множество исключений, сновидения, как правило, не являются согласованными и интегрированными в отношении своих различных состав­ных частей примерно до той же степени, что мы обычно ожидаем от мыслей в бодрствующем состоянии или даже от снов наяву. Сновидец, подобно ребенку, в меньшей мере озабочен целостностью и согласованностью, чем взрослый человек в бодрствующем состоянии, даже несмотря на то, что интегрирующая функция эго, как отмечал Фрейд, дей­ствительно играет определенную роль в формировании сно­видения. Одно из самых поразительных изменений в функ­ционировании эго во время сновидения и одно из самых важных для клинической работы — это ослабление защит эго. Фрейд связывал это ослабление с отсутствием подвиж­ности во сне: так как действие невозможно, желания не так опасны. Однако представляется вероятным, что здесь вов­лечено нечто большее, чем реалистичная оценка сновид­цем защитной значимости своей собственной неподвижно­сти во время сна. В действительности ослабленное проти­востояние сновидца собственным инстинктивным желаниям напоминает ограниченные защитные возможности эго ма­ленького ребенка. Если это сходство значительно, то ос­лабление защит эго во время сновидения следует считать, по меньшей мере отчасти, регрессивным изменением за­щитных функций эго.

И наконец, как мы знаем, эго-функции сенсорного вос­приятия и регуляции моторики также существенно изменя­ются во время сна. В случае этих двух функций, однако, не так ясно, что наблюдающиеся изменения — это результат

[83]

регрессии. Вероятно, они вызваны, скорее, ослаблением или приостановкой этой конкретной функции эго, чем регрес­сией к способу функционирования, характерному для мла­денчества или раннего детства. Во всяком случае измене­ния в этих конкретных функциях эго представляют для нас меньший интерес, чем другие, так как они не кажутся не­посредственно задействованными собственно в работе сно­видения или прямо на нее влияющими. По этой причине нам нет необходимости особенно детально их обсуждать.

Другой аспект ослабления и регрессии эго-функций во время сна состоит в том, что их степень в отношении ка­кой-нибудь отдельной функции может значительно варьи­ровать от сновидения к сновидению и от одной части сно­видения к другой. Этот факт не должен вызывать удивле­ния у аналитиков, привыкших наблюдать свидетельства таких изменений ежечасно изо дня в день у своих пациен­тов. Работа сновидения может регрессивно использовать невербальное, образное мышление в одной своей части, тогда как характерные для зрелого психического функциониро­вания словесно оформленные мысли появляются в другой. Они могут появляться в манифестном сновидении одно­временно. Важно помнить это при интерпретации сновиде­ний в своей клинической практике. Для удовлетворитель­ного понимания латентного содержания сновидений полу­чить ассоциации пациента с мыслями, выраженными в сновидении вербально, настолько же важно, как получить его ассоциации с образными или другими сенсорными эле­ментами манифестного сновидения. Нельзя игнорировать элемент манифестного сновидения только потому, что он вербальный, а не образный.

Кроме того, из подобных наблюдений за функциониро­ванием эго можно заключить, что работа сновидения, так же, как и процесс мышления в состоянии бодрствования, характеризуется одновременным взаимодействием зрелого функционирования эго и примитивного или инфантильно­го функционирования эго: употребляя более знакомые, хотя и менее правильные, термины, можно сказать, взаимодей­ствием первичного и вторичного процесса мышления. Толь­ко в состоянии бодрствования наблюдается тенденция к

[84]

превалированию более зрелых форм эго-функционирования, тогда как в работе сновидения преобладают менее зре­лые формы функционирования эго; по крайней мере, они более заметны и более важны, чем обычно в бодрствующем состоянии. Из всех этих соображений ясно, почему психи­ческие явления, с которыми сновидения связаны тесней­шим образом, — это те явления, где существенную роль играет эго-функционирование примитивного, или инфан­тильного типа: невротические или психотические симпто­мы, парапраксисы и такие явления, как сны наяву, остро­ты, мечты и так далее.

Функции суперэго также демонстрируют ясное свидетель­ство регрессивного изменения во время сновидения, хотя регрессия суперэго привлекла общее внимание в меньшей мере, чем регрессия таких эго-функций, как защиты и тес­тирование реальности. Тем не менее, представляется, что регрессии суперэго вносят существенный вклад в инфан­тильный характер психических процессов, участвующих в работе сновидения и проявляющихся в манифестном сно­видении. Например, когда прямую или искаженную фанта­зию удовлетворения влечения в манифестном сновидении сопровождает неудовольствие, то это чаще тревога, чем вина. То, что в бодрствующем состоянии вызывает чувство вины или угрызения совести, во время сновидения более склон­но вызывать страх или наказание, точно так же, как это обычно бывает в период раннего детства, когда суперэго все еще не сформировалось. Аналогичным образом снови­дец, подобно ребенку, руководствуется принципом «око за око и зуб за зуб», намного больше, чем взрослый в бодр­ствующем состоянии. Он также более склонен проециро­вать свои импульсы вины на других, отождествляя себя в сновидении с осуждающим и карающим судьей. И нако­нец, он более склонен реагировать мазохистски. Очевидно, что каждая из этих характеристик сновидения представляет регрессию со стороны сновидца к более детской стадии раз­вития и функционирования суперэго.

И наконец можно предположить: тот факт, что инстинк­тивные желания часто находят более прямое и сознатель­ное выражение в сновидениях, чем это допускается в бодр-

[85]

ствующем состоянии, говорит о снижении функциониро­вания суперэго до более детского уровня, а также об ослаб­лении защит. Мы должны помнить, что связь между функ­ционированием суперэго и формированием и поддержани­ем систем защит является особенно тесной. После того, как суперэго прочно утверждается как система психики, защи­ты от побуждения обычно поддерживаются по приказу су­перэго.

Перейдем к третьему пункту предложенного к обсужде­нию перечня, а именно: к тому факту, что инстинктивные желания и фантазии, идущие из ид, играют большую роль в сновидении, чем и других психических явлений взрослого человека в бодрствующем состоянии. И объяснение этому очевидно: во время сна психические представления внеш­ней реальности свободны. Говоря в общем, единственное, что имеет значение во время сна, — это наши желания и потребности. Это один из аспектов того, что Фрейд выде­лил как усиление нарциссизма во время сна. Так как инстинктные фантазии, составляющие аспект ид в латентном содержании сновидения, по своему содержанию преиму­щественно инфантильны, то совершенно понятно, что они сообщают инфантильный характер и самому сновидению.

А теперь я попытаюсь обобщить теорию психологии сно­видений, только что представленную мною. Начну я с по­вторения: несмотря на общий покой во время сна, опреде­ленные психические тенденции активны. Они и связанные с ними психические процессы составляют латентное содер­жание сновидения. Это латентное содержание берет свое начало, с одной стороны, от инстинктов ид и с другой — от впечатлений и забот предшествующего дня. Работа снови­дения состоит из совокупного взаимодействия различных тенденций ид, эго и суперэго, тенденций, которые могут усиливать друг друга, могут действовать совместно друг с другом или могут противодействовать друг другу. Такое вза­имодействие является обычным состоянием дел и в бодр­ствующем состоянии. Однако во время сна различные фун­кции эго и суперэго регрессивно изменены. Кроме того, в работе сновидения относительно большую роль играют ин­фантильные, удовлетворяющие желания фантазии, в то вре-

[86]

мя как внешняя реальность претендует на относительно меньшую роль, ибо ее представления во время сна, искаже­ны и свободны от катексисов. В результате психическая ак­тивность во время сновидения во многих отношениях зна­чительно более инфантильна, чем в бодрствующем состоя­нии. Конденсация, замещение, представление намеком, противоположностями, символами, конкретными зритель­ными образами, игнорирование времени, пространства и смерти — одним словом, все отличительные черты работы сновидения обусловлены регрессией эго и суперэго вместе с инфантильным характером значительной части последне­го содержания, от которого берет свое начало работа сно­видения. И наконец, вера сновидца в то, что его сновиде­ния — не фантазия, а действительность, является результа­том регрессивного изменения эго-функции тестирования реальности. Моя следующая задача состоит в том, чтобы объяснить, насколько эти представления важны в клини­ческой работе. По моему мнению, ее значение можно обоб­щить в двух направляениях. Во-первых, она предполагает, что анализ сновидения может предоставить гораздо боль­шее, чем просто содержание бессознательных подавленных сексуальных детских желаний или фантазий сновидца. Во-вторых, она показывает, что анализ сновидения — не столь важный метод исследования бессознательных психических процессов, как считают некоторые психоаналитики.

Что я имею в виду, говоря, что анализ сновидения может предоставить гораздо большее, чем картину бессознатель­ных инфантильных желаний сновидца? Мы знаем, что имен­но на эти желания указывал Фрейд, представляя сновиде­ние как удовлетворение желания. Когда сновидения рас­сматриваются как прямой путь в бессознательное, то под «бессознательным» обычно подразумеваются подавленные инфантильные желания. Что к этому можно добавить?

Позвольте мне привести пример для иллюстрации того, что я имею в виду. Тридцатипятилетнему неженатому муж­чине приснилось, что он быстро мчался на санях по обле­деневшему склону горы. Поначалу спуск казался захваты­вающим и приятным. Однако вскоре ему стало страшно. Он двигался слишком быстро. Крушение казалось неизбеж-

[87]

ным. Он не проснулся, однако сновидение, или его память о нем, на этом закончились.

Здесь необходимо добавить следующее. Этот пациент обратился к психоанализу, будучи подавленным и расстро­енным в связи с некоторыми событиями своей жизни. В ходе первых нескольких месяцев анализа он стал веселее и даже оптимистичнее. Однако незадолго до упомянутого сно­видения в ходе психоанализа начали проявляться его вос­поминания и фантазии, указывающие на конфликт, обус­ловленный пугающими гомосексуальными желаниями, тесно связанными с завистью к младшей сестре, любимице се­мьи, а также с длительной разлукой с матерью в раннем детстве. Появление данного материала заметно волновало его, хотя сам он этого не осознавал.

В качестве ассоциаций пациент называл ряд своих впе­чатлений от другого зимнего вида спорта — катания на лыжах. Он был довольно опытным лыжником и, катаясь на лыжах, ни разу даже не ушибся. Однако его друзьям везло меньше. Он вспомнил о враче, однажды упавшем при спуске с горы и сломавшем ключицу. Потерпевший вел себя как ребенок — как маменькин сынок. Ни один настоящий мужчина не вел бы себя так несдержанно из-за столь незначительной боли. Сам пациент, несомнен­но, постыдился бы проявить подобную слабость. Другие ассоциации были связаны с порядком расположения пас­сажиров в санях. Каждый держался за ноги сидящего по­зади него. Сидеть между двумя девушками было доволь­но забавно, если же впереди или позади сидел мужчина, пациент чувствовал себя неловко.

Я думаю можно согласиться с тем, что частью латентно­го содержания сновидения моего пациента являлось бес­сознательное гомосексуальное желание, зародившееся в дет­стве и пробудившееся в трансфере. Он желал, чтобы я, си­дящий позади него мужчина, вступил с ним в половую связь, как если бы он был девушкой. Однако здесь я хочу подчер­кнуть, насколько больше может рассказать нам сновиде­ние. Мы узнаем из него, что женские желания не просто волнуют пациента. Он глубоко напуган, что их следствием явится болезненное физическое повреждение, возможно,

[88]

потеря пениса. Мы также узнаем о некоторых защитах, ис­пользуемых им в работе сновидения и в ассоциациях, что­бы избежать или, по крайней мере, свести к минимуму свою тревогу. Во-первых, он спроецировал свои ожидания теле­сного повреждения, а также свое чувство женоподобности на своего товарища по лыжным прогулкам. Во-вторых, он подчеркнул свой собственный стоицизм и любовь к спорту. Мы можем заключить, что обе эти характерные особеннос­ти в значительной мере служат функции защиты от пугаю­щих, гомосексуальных желаний. Действительно, спустя не­сколько месяцев он, чтобы увериться в своей мужественно­сти, с риском для себя продемонстрировал свою ловкость, причем в том виде спорта, для которого не имел достаточ­ной подготовки — что является типичным примером кон-трфобического поведения.

Таким образом ясно, что анализ сновидения этого паци­ента позволяет увидеть бессознательный конфликт,а не просто дает возможность определить бессознательное, ин­фантильное желание. Из анализа сновидения мы узнаем не только о самом желании, но и о страхах, пробуждаемых им, и направленных против него защитах. Для того, чтобы мак­симально использовать анализ сновидений в своей клини­ческой работе с пациентами, необходимо четко осознавать этот факт. Мне представляется, что в настоящем примере полезнее всего было объяснить пациенту, что недавние, вы­явленные в ходе психоанализа намеки на гомосексуальность тревожили его гораздо сильнее, чем он осознавал это. В тот момент, когда он рассказывал о только что обсуждавшемся нами сновидении, психоаналитическая работа с ним нахо­дилась на такой стадии, что говорить о действительном на­личии пугающих, гомосексуальных желаний, хотя и бес­сознательных, конечно же, было бы преждевременно. В равной мере неуместной на тот момент оказалась бы и интерпретация его спортивного мастерства как защитной функции. Однако решение касательно того, что именно уме­стно и полезно объяснять, на тот момент времени опреде­лялось иными факторами, а не собственно интерпретацией сновидения. На это оказывает влияние предшествующий ход психоанализа пациента, знание того, что уже было ин-

[89]

терпретировано ему, как он прореагировал на предшеству­ющие интерпретации, характер трансфера, общий уровень сопротивления, знание об особых событиях в жизни паци­ента, способных выводить его из душевного равновесия — то есть, при иных психоаналитических обстоятельствах разъяснение не только его боязни гомосексуальности, но и его сексуальных желаний женского характера по отноше­нию ко мне или тот факт, что его интерес к опасным видам спорта служит противовесом боязни кастрации, вызванной желанием быть любимым как девушка, могло оказаться впол­не уместным. Я хочу здесь отметить тот момент, что анализ сновидения рассказывает о гораздо большем, чем инфан­тильные желания пациента. Он также рассказывает нам о тревоге (или чувстве вины), связанной с этими желаниями, и о защитах, направленных против них в стремлении избе­жать тревоги. Нередко он кое-что говорит нам о динамике черт характера, как в только что описанном случае, или о психопатологии симптома.

Мой второй пункт заключается в следующем: наше со­временное понимание психологии сновидений предполага­ет, что анализ снов не является единственно важным мето­дом