Случайность, нонсенс и научный интеллектуал

Применение генератора Монте-Карло для искусственного мышления и сравнения его со строго неслучайной конструкцией. Научные войны входят в деловой мир. Почему эстет во мне любит быть одураченным случайностью.

Случайность и слово

Наш двигатель Монте-Карло может завезти нас на литературную территорию. Все более и более увеличивается различие между научным интеллектуалом и литературным интеллектуалом, что достигает высшей точки в том, что называется "научными войнами", в которых участвуют литературные лирики против нелитературных физиков. Различие между двумя подходами было положено в Вене в 1930-х, собранием физиков, которые решили, что большие достижения в науке стали достаточно существенными, чтобы притязать на области, ранее закрепленные за гуманитариями. На их взгляд, литературное мышление могло прикрывать множество хорошо звучащих глупостей. Они хотели освободить мышление от риторики (кроме как в литературе и поэзии, где это было полностью уместным).

Они придали строгость интеллектуальной жизни следующим способом - объявив, что утверждения могут попадать только в две категории: дедуктивные, подобно "2 + 2 = 4", то есть, неоспоримо вытекающие из точно определенной аксиоматической структуры (правила арифметики, в нашем случае), или индуктивные, то есть, поддающиеся проверке некоторым способом (опыт, статистика, и т.д.), типа "в Испании идет дождь" или "жители Нью-Йорка грубы". Все остальное было ерундой ("музыка могла бы быть наилучшим заменителем метафизики"). Нет нужды говорить, что индуктивные утверждения, могут оказываться трудными, даже невозможными для проверки, как мы увидим в проблеме черного лебедя - и эмпиризм может быть даже хуже, чем любая другая форма ерунды, когда он дает кому-то уверенность или убежденность (чтобы углубиться в проблему мне потребуется несколько глав). Однако, это было хорошим началом для того, чтобы заставить интеллектуалов предоставлять некоторые доказательства или свидетельства для своих утверждений. Этот Венский Кружок был источником для развития идей Витгенштейна, Поппера, Карнапа (14 ВИТГЕНШТЕЙН Людвиг (1889-1951), австрийский философ и логик, представитель аналитической философии. КАРНАП (Сагпар) Рудольф (1891-1970), немецко-американский философ и логик, ведущий представитель логического позитивизма и философии науки. (Прим.перев.)) и многих других. Безотносительно к заслугам, которые их первоначальные идеи могут иметь, их воздействие и на философию, и практику науки было существенным. Частица их воздействия на не философскую интеллектуальную жизнь начинает развиваться, хотя и заметно медленнее.

Существует один способ различать научного интеллектуала от литературного - научный интеллектуал обычно может распознавать письмо литературного, но литератор вряд ли был бы способен определить различия между строками, написанными ученым или бойким лириком. Это становится даже более очевидным, когда литературный интеллектуал начинает использовать научную терминологию, типа "принцип неопределенности", "теорема Гёделя", "параллельная вселенная" или "относительность" либо вне контекста, либо, как часто бывает, в точной противоположности научному смыслу. Я предлагаю прочитать веселые Фешенебельные нонсенсы, собранные Аланом Сокалом для иллюстрации такой практики (я так громко и часто смеялся читая их в самолете, что другие пассажиры стали перешептываться обо мне). Используя массу научных ссылок в статье, можно заставить другого литературного интеллектуала поверить, что материал имеет печать науки. Для ученого очевидно, что наука лежит в строгости выводов, а не в случайных ссылках на такие грандиозные концепции как общая относительность или квантовая неопределенность. Такая строгость может быть выражена на простом английском языке. Наука - это метод и ее строгость может быть показана на самом простом прозаическом письме. Например, при чтении Эгоистичного гена Ричарда Даукинса такая проза захватила меня, хотя текст не содержит ни одного уравнения - кажется, что это перевод с языка математики. И все же это - артистическая проза.

Реверс теста Тюринга

Случайность может оказать значительную помощь в данном вопросе, поскольку есть другой, гораздо более интересный способ, различать болтуна и мыслителя. Иногда, вы можете повторять что-либо таким образом, что это можно будет принять за литературную беседу с генератором Монте-Карло, но невозможно случайно построить научный разговор. Можно случайно создать риторику, но не подлинное научное знание. Это применение теста Тюринга для искусственного интеллекта, только наоборот. Что такое тест Тюринга? Блестящий британский математик, эксцентричный компьютерный пионер, Алан Тюринг придумал следующее испытание: компьютер можно считать интеллектуальным, если он может (в среднем) обмануть человека, чтобы тот ошибочно принял компьютер за другого человека. Обратное тоже должно быть истинно. Человека можно считать невежественным, если компьютер, о котором мы знаем, что он неинтеллектуален, может повторить его речь, заставив человека поверить, что это было написано не компьютером, а человеком. Может ли кто-то делать работу, в отношении которой можно, полностью случайно, постоянно ошибаться?

Похоже, что да. Кроме мистификации Алана Сокала (того самого, из веселой книги, упомянутой выше), который сумел произвести нонсенс и издать его в серьезном журнале, существуют и генераторы Монте-Карло, предназначенные для того, чтобы структурировать такие тексты и писать целые статьи. Насыщенные "постмодернистскими" текстами, они могут наугад выбирать фразы методом, который называется рекурсивной грамматикой, и производить грамматически правильные, но полностью бессмысленные предложения, которые звучат подобно Жаку Дерриде (французский философ, близкий к структурализму. Выступает с критикой метафизики как основы европейской культуры.) и другим. Вследствие нечеткости своих мыслей, литературный интеллектуал может быть одурачен случайностью.

По программе Университета Монаш в Австралии, включающей "Хххх-двигатель", построенный Эндрю К. Булхой, я играл со словами и создал несколько статей, содержащих следующие предложения:

Однако, главная тема работ Рушди - не теория, как предлагает диалектическая парадигма действительности, но предтеория. Предпосылка неосемантической парадигмы речи подразумевает, что сексуальная идентичность, по иронии, имеет значение. Можно показать множество рассказов, касающихся роли автора, как наблюдателя. Можно сказать, что, если удерживается культурный рассказ, то мы должны выбрать между диалектической парадигмой нарратива и неоконцептуалъным марксизмом. Анализ Сартром культурного рассказа приводит к тому, что общество, как это ни парадоксально, имеет объективную стоимость.

Таким образом, предпосылка неодиалектической парадигмы выражения подразумевает, что сознание может использоваться, чтобы укрепить иерархию, но только если действительность отлична от сознания; если это не имеет место, мы можем предполагать, что язык имеет внутреннее значение.

Некоторые деловые речи принадлежат к этой же категории, за исключением того, что они менее изящны и привлекают другой тип словаря, чем литературные. Мы можем случайным образом конструировать речь, подражающую вашему исполнительному директору, чтобы убедиться говорит ли он дело, или его речь -просто принаряженная говорильня того, кому повезло занять эту должность. Как? Вы в случайном порядке выбираете пять фраз ниже, а затем соединяете их, добавляя минимум, требуемый для построения грамматически правильной речи.

Мы заботимся об интересах нашего клиента /дорога вперед/ наши активы — наши люди / создание акционерной стоимости / наше видение / наша экспертиза в / мы обеспечиваем диалоговые решения / мы позиционируем себя на этом рынке / как обслужить наших клиентов лучше / кратковременные страдания ради долговременной выгоды /мы будем вознаграждены, в конечном счете /мы играем на нашей силе и уменьшаем наши слабости / храбрость и намерение будут преобладать / мы преданы инновациям и технологиям / счастливый работник — производительный работник / обязательство превосходства / стратегический план / наша этика работы.

Если это слишком близкое подобие речи, которую вы только что получили от босса вашей компании, то я бы предложил поискать новую работу.

Отец всех псевдомыслителей

Трудно сопротивляться дискуссии об искусственной истории без упоминания отца всех псевдомыслителей, Гегеля. Гегель пишет на жаргоне, который является бессмысленным вне шикарного левобережного парижского кафе или гуманитарного отдела какого-то университета, чрезвычайно хорошо изолированного от реального мира. Я привожу такой пассаж из немецкого "философа" (этот пассаж был обнаружен, переведен и осмеян Карлом Поппером):

Звук - это изменение в определенном состоянии сегрегации материальных частей, и в отрицании этого состояния; просто абстракция или идеальная идеальность, коей она была бы согласно определению. Но это изменение, соответственно, является само по себе немедленным отрицанием материала определенного существования, который, поэтому, есть реальная идеальность определенного притяжения и единства, то есть — тепло. Нагревание звучащих тел, так же, как побитых и/или протертых, является появлением тепла, концептуально происходя вместе со звуком.

Даже двигатель Монте-Карло не мог бы звучать столь же случайно, как большой философский мыслитель (потребовалось бы множество типовых испытаний, чтобы получить смесь тепла и звука). Люди требуют такую философию и часто финансируют это субсидиями налогоплательщиков! Теперь подумайте, что гегельянское мышление, обычно, связывается с "научным" подходом к истории, и что оно привело к таким результатам, как марксистские режимы и даже к новой отрасли, называемой "неогегельянство". Этим "мыслителям" нужно пройти начальный класс по статистической теории выборки до их появления в свете.

Поэзия Монте-Карло

Бывают случаи, когда мне нравится быть одураченным случайностью. Моя аллергия на нонсенс и многословие рассеивается, когда она относится к искусству и поэзии. С одной стороны, я пытаюсь определить себя и официально вести себя, как сугубо деловой гиперреалист, выведывающий роль шанса, а с другой стороны, меня не мутит от собственного потворства всем типам личного суеверия. Где проходит граница? Ответ - в эстетике. Некоторые эстетические формы обращаются к чему-то генетическому в нас, происходят ли они из случайных ассоциаций или из простой галлюцинации. Что-то в наших человеческих генах глубоко затронуто нечеткостью и двусмысленностью языка; тогда, зачем с этим бороться?

Любитель поэзии и языка во мне был первоначально огорчен по поводу Изящных Трупов, поэтического упражнения, где интересные и поэтичные предложения построены случайным образом. Согласно законам комбинаторики, при выбросе достаточного количества слов вместе, должны появиться некие необычные и волшебно-звучащие метафоры. И нельзя отрицать, что некоторые из этих поэм имеют восхитительную красоту. Зачем же заботиться об их происхождении, если они удовлетворяют наши эстетические чувства?

Вот история Изящных Трупов. После Первой мировой войны, кружок поэтов-сюрреалистов, в который входили Аидре Бретои, их римский папа, Пауль Елуа и другие, собрался в кафе и они попробовали следующее упражнение (современные литературные критики приписывают такое упражнение угнетенному настроению после войны и потребности убежать из реальности). На свернутой части бумаги, по очереди, каждый из них писал предопределенную часть предложения, не зная выбор других. Первый выбирал прилагательное, второй - существительное, третий - глагол, четвертый - прилагательное и пятый - существительное. Первое опубликованное упражнение такого случайного (и коллективного) договора произвело следующее поэтическое предложение:

Изящные трупы должны пить новое вино.

Впечатляет? Это звучит даже более поэтично на родном французском языке. Весьма впечатляющая поэзия была создана в такой манере, иногда, при помощи компьютера. Но поэзию никогда бы не принимали всерьез, вне красоты ее ассоциаций, были ли они произведены случайным разглагольствованием одного или нескольких дезорганизованных умов, или более сложными конструкциями одного сознательного создателя. Сейчас, независимо от того, была ли поэзия получена генератором Монте-Карло или спета слепым человеком из Малой Азии, язык является мощным орудием удовольствия и утешения. Испытание его интеллектуальной работоспособности, путем трансляции в простые логические аргументы, отняло бы у него определенную толику его силы, иногда весьма чрезмерную; ничто не может быть более вежливым, чем поэзия в переводе. Убедительный аргумент в пользу роли языка - существование выживших святых языков, не разрушенных сугубо деловыми испытаниями ежедневного использования. Семитские религии, которыми являются иудаизм, ислам и первоначальное христианство понимали этот аспект, сохраняя язык вдалеке от рационализации ежедневного использования и избегая искажения народного наречия. Четыре десятилетия назад, Католическая церковь перевела услуги и литургии с латинского на местные языки; можно спорить с тем, что это вызвало снижение религиозной веры. Внезапно религия подвергла себя оценке интеллектуальными и научными, но не эстетическими, стандартами. Греческая Православная церковь сделала удачную ошибку, попытавшись перевести некоторые из ее молитв с церковно-греческош на семитическое наречие, на котором говорят грекосирийцы Антиохийской области (Южная Турция и Северная Сирия), и выбрав классический арабский, полностью мертвый язык. Мой народ, таким образом, счастлив молиться на смеси мертвого койне (церковно-греческий) и не менее мертвого коранического арабского языка. Какое это имеет отношение к книге о случайности? Наши гены диктуют потребность в большом грехе. Даже экономисты, которые, обычно, находят глубокомысленные пути полностью убежать из реальности, начинают понимать, что нас заставляет тикать не обязательно считающий бухгалтер внутри. Мы не должны быть рациональными и учеными, когда приходится вдаваться в детали нашей ежедневной жизни - только в то, что может повредить нам и угрожать нашему выживанию. Современная жизнь, кажется, приглашает нас делать в точности наоборот - становиться чрезвычайно реалистичными и интеллектуальными, когда идет речь о таких вопросах, как религия и персональное поведение, и настолько иррациональными, насколько возможно, когда дело касается финансовых рынков и вопросов, управляемых случайностью. Я столкнулся с коллегами, "рациональными", сугубо деловыми людьми, которые не понимают, почему я люблю поэзию Бодлера или неясных (и часто непроницаемых) авторов, подобных Элиасу Канетга, Боргесу или Сент-Джону Персе. В то время, как они вслушиваются в "исследования" телевизионного "гуру", или ввязываются в покупку акций компании, о которой они не знают абсолютно ничего, основываясь на подсказках соседей, которые водят дорогие автомобили. Венский Кружок, в своих нападках на гегелевский стиль многословной философия, объяснил, что с научной точки зрения, это был простой мусор, а с артистической точки зрения, это было ниже, чем музыка. Я вынужден сказать, что нередко нахожу Бодлера гораздо более приятным, чем дикторы СИ-ЭН-ЭН или болтовня Джорджа Вилла.

Существует еврейская поговорка: Если меня вынуждают есть свинину, пусть она будет высшего качества. Если я собираюсь быть одураченным случайностью, пусть это будет красиво (и безопасно). К этому мы еще вернемся в части III.

ГЛАВА ПЯТАЯ