Могу напомнить подробности, если ты потеряла карточку.

[email protected]: Не забуду. Это была незабываемая ночь;‑)

[email protected]: Ты сделала, что я тебе говорил?

[email protected]: Сделала. Спасибо.

[email protected]: Дай мне знать, если все получится!

[email protected]: Я очень удивлюсь, если не получится, ведь у тебя все чудно получалось!;‑0

[email protected]: Еще никто не делал для меня ничего подобного.

[email protected]: Да ладно. Ерунда.

[email protected]: Может, встретимся на следующих выходных?

[email protected]: Я немного занят. Напишу.

[email protected]: По‑моему, у нас обоих все вышло чудесно;‑)

Детектив позволил ему дочитать два бумажных листа и пододвинул их Полу Уилксу.

– Что вы об этом скажете, мистер Николс?

Довольно неприятно видеть свою личную переписку выставленной напоказ в официальном документе. Когда он увидел свои первые пылкие письма, едва завуалированные намеки, смайлики (можно подумать, ему четырнадцать лет) под мертвенным светом комнаты для собеседований, что‑то внутри него сжалось.

– Вы не обязаны ничего говорить, – предупредил Пол.

– Мы могли беседовать о чем угодно. – Эд отодвинул документы. – «Дай мне знать, если все получится!» Я мог попросить ее сделать что‑нибудь эротическое. Это мог быть секс по переписке, например.

– В одиннадцать часов четырнадцать минут утра?

– Ну и что?

– В офисе с открытой планировкой?

– Я парень без комплексов.

Детектив снял очки и сурово посмотрел на него:

– Секс по переписке? Серьезно? Вот вы чем здесь занимаетесь?

– Вообще‑то, нет. В данном случае нет. Но дело не в этом.

– Я бы сказал, что дело именно в этом, мистер Николс. Есть распечатки ваших разговоров. Есть бумажные подтверждения двух встреч. Вы говорите, что будете на связи… – он пролистал бумаги, – «на случай, если смогу еще чем‑нибудь помочь».

– Но все было совсем не так. У нее была депрессия. Она переживала из‑за расставания с бывшим. Я только хотел… немного облегчить ее жизнь. Я сто раз вам говорил.

– Эд… – с нажимом произнес Пол.

– Еще пара вопросов.

Итак, ему задавали вопросы. Как часто он встречался с Диной? Куда они ходили? В каких отношениях состояли? Когда Эд сказал, что знает о жизни Дины очень мало, ему не поверили. Как и тому, что он ничего не знает о ее брате.

– Да ладно! – запротестовал он. – Вы никогда не встречались с девушками только ради секса?

– Мисс Льюис утверждает, что вы встречались не только ради секса. Она утверждает, что между вами были «близкие и тесные» отношения, что вы знакомы с колледжа и что вы принудили ее совершить эту сделку, давили на нее. Она утверждает, будто понятия не имела, что нарушает закон, следуя вашему совету.

– Но она… В ее устах наши отношения кажутся чем‑то большим, чем на самом деле. И я ни к чему ее не принуждал.

– То есть вы признаете, что сообщили ей конфиденциальные сведения?

– Я этого не говорил! Я только хочу сказать…

– Полагаю, мой клиент хочет сказать, что не может нести ответственность за превратное представление мисс Льюис об их отношениях, – перебил Пол Уилкс. – Или за те сведения, которые она могла сообщить своему брату.

– И у нас не было никаких отношений. То есть настоящих отношений.

Детектив пожал плечами:

– Знаете что? Мне плевать, какие отношения у вас были. Плевать, если вы долбили ее во все отверстия. Мне важно, мистер Николс, что вас официально обвиняют в разглашении этой молодой особе сведений, которые, как она похвасталась подруге двадцать восьмого февраля, «принесут нам немалую выгоду». И которые, судя по ее банковскому счету и банковскому счету фонда ее брата, действительно принесли им «немалую выгоду».

Через час, выпущенный под залог на две недели, Эд расположился в офисе Пола Уилкса. Пол налил обоим виски, и они сидели в тишине, потягивая напиток. Эд начинал привыкать к вкусу крепкого алкоголя среди белого дня.

– Я не могу нести ответственность за то, что она сказала своему брату. Не могу же я узнавать у каждой потенциальной подружки, нет ли у нее брата, работающего в финансах. В смысле, никто этого не делает. Меня наверняка поймут.

Пол откинулся на спинку кресла и вздохнул, как человек, привыкший объяснять очевидное:

– Конец цепочки тянется к тебе. Они с братом противозаконно заработали кучу денег с помощью сведений, которые ты ей сообщил.

– Я пытался помочь ей.

– И тебе это прекрасно удалось. Но Совету по ценным бумагам и фьючерсам и Агентству по борьбе с организованной преступностью плевать на твои мотивы, Эд.

– Может, хватит сокращений? Я понятия не имею, о ком ты говоришь.

– Что ж, попробуй вообразить все серьезные органы по борьбе с преступностью, которые имеют отношение к финансам. Или к преступлениям. Вот кто расследует твое дело.

– Можно подумать, мне предъявят обвинение. – Эд поставил виски на стол.

– Да, я считаю это весьма вероятным. И полагаю, суд не за горами. Рассмотрение подобных дел стараются ускорить.

Эд уставился на него. А затем обхватил голову руками:

– Это какой‑то кошмар. Я просто… Я просто хотел, чтобы она ушла, Пол. Я хотел, чтобы это закончилось.

– Что ж, остается надеяться, что мы сможем убедить судей, будто ты бестолковый ботаник, который не понимал, что творит.

– Превосходно.

– Есть идеи получше? – (Эд покачал головой.) – Тогда не высовывайся.

– Я не могу сидеть без дела, Пол. Мне нужно вернуться к работе. Я не знаю, чем заняться, кроме работы. Я схожу с ума в этом Захолустингсе.

– Как я уже сказал, обвинение не станет затягивать дело. Но на твоем месте я бы затаился. Если Совет по ценным бумагам и фьючерсам допустит утечку, тогда уже точно запахнет жареным. Я составил заявление. Мол, ты ни в чем не виноват и мы совершенно уверены, что твое имя будет обелено, как только дело поступит в суд. Но едва правда выплывет на свет, как журналисты окружат тебя, щелкая зубами. Самое лучшее – лечь на дно в твоем Захолустингсе еще на неделю или около того.

Пол нацарапал записку в отрывном блокноте. Эд разглядывал перевернутые буквы:

– По‑твоему, это попадет в газеты?

– Не знаю. Возможно. В любом случае тебе стоит предупредить родных, что на них могут накинуться журналисты.

Эд положил руки на колени:

– Не могу.

– Чего ты не можешь?

– Рассказать отцу правду. Он болен. Это его… – Он покачал головой.

Когда он наконец поднял глаза, Пол пристально разглядывал его:

– Что ж, решать тебе. Но, как я уже сказал, я бы на твоем месте скрылся, пока шумиха не уляжется. «Мэйфлай» явно не хочет, чтобы ты сейчас болтался рядом с офисами. Слишком много денег поставлено на выпуск нового продукта. Так что тебе надо держаться подальше от всех, кто связан с компанией. Никаких звонков. Никаких электронных писем. И если журналисты тебя все же разыщут, бога ради, ничего не говори. Никому. – Он постучал ручкой в знак окончания разговора.

– Итак, мне надо спрятаться в жуткой дыре, держаться тише воды ниже травы и плевать в потолок, пока меня не посадят в тюрьму.

Адвокат встал и закрыл папку на столе:

– Этим делом займутся наши лучшие люди. Мы сделаем все возможное, чтобы до тюрьмы не дошло.

Эд поднялся и направился к выходу, медленно переваривая тот факт, что адвокат не стал его утешать. Пол открыл ему дверь:

– И знаешь что, Эд? В следующий раз просто скажи подружке, что вам лучше остаться друзьями. Намного меньше хлопот.

Эд, моргая, стоял на ступеньках офиса Пола. Вокруг него текли оживленные будни: прибывшие курьеры стягивали шлемы с вспотевших голов, голоногие секретарши с хохотом шли в парк, чтобы перекусить сэндвичами. И внезапно он ощутил укол тоски по прежней жизни – с офисной кофеваркой «Неспрессо», секретаршей, которую можно послать за суши, и квартирой с панорамным видом на город. В той жизни он в худшем случае проводил дни, лежа на диване в офисе и слушая, как Костюмы нудят о прибылях и убытках. Он никогда всерьез не сравнивал свою жизнь с чужой, но неожиданно мучительно позавидовал людям вокруг с их повседневными заботами и возможностью вернуться на метро домой, к своим семьям. Им доступны простые удовольствия: пообедать с друзьями, в обнимку развалиться перед телевизором. А он что? Неделями торчит в пустом доме и ждет неминуемого обвинения. Даже поговорить не с кем.

Он вспомнил, как на прошлой неделе проснулся на диване в «Бичфранте». Во рту пересохло, словно ватой набили, очки аккуратно лежали на журнальном столике. В третий раз за три недели он так напился, что не помнил, как добрался домой, и впервые очнулся с пустыми карманами.

Вообще‑то, он не был пьяницей. Лара вечно твердила, что от алкоголя растет живот, и жаловалась, что Эд храпит, если он выпивал больше двух порций. Ему нестерпимо хотелось выпить прямо сейчас.

Дело в том, что он скучал по работе больше, чем когда‑либо скучал по жене. Он скучал по работе, как по постоянной любовнице, ему не хватало рутины. Уже почти пять лет его день подчинялся самому размеренному расписанию в мире:

7.00 – подъем, чашка кофе.

7.30 – персональная тренировка, душ, дорога на работу, второй кофе с Ронаном.

9.00 – работа.

20.30 – конец рабочего дня; можно пропустить стаканчик с Ронаном, вернуться домой и, возможно, еще немного поработать.

Это было правильно. Надежно. Приятно. А теперь каждое утро Эду Николсу приходилось искать повод одеться. Приходилось убеждать себя, что жизнь не кончена. Соберись, Николс. Он глубоко вдохнул. Думай логически. Любую проблему можно решить. Всегда есть обходной путь.

Он проверил свой телефон – новый, всего три импортированных контакта. Два голосовых сообщения от Джеммы. Больше никто не звонил. Эд вздохнул, нажал «Удалить» и направился по выжженной солнцем мостовой к автомобильной парковке.

Эд немного посидел в пустой квартире, сходил в пиццерию, еще посидел и, поскольку причин оставаться в городе не было, забрался в машину и поехал на побережье. Дина Льюис танцевала перед ним всю дорогу, вертелась на забрызганном дождем стекле, словно дервиш, торгующий уцененными товарами. Эд представил ее большие карие глаза, полузакрытые от удовольствия, весело сощуренные от очередной его шутки. Представил, как она смотрит ему прямо в лицо, словно приглашая заглянуть в душу. Его мысли метались, словно серебристые рыбки. Как он мог быть таким идиотом? Почему не сообразил, что она может рассказать кому‑то еще? Или здесь кроется нечто более зловещее? Возможно, они с братом все спланировали? Возможно, это месть психопатки за то, что он ее бросил?

Он ехал, и у него голова гудела от вопросов. По коже бежали мурашки от ярости, и с каждой милей все сильнее. С тем же успехом он мог дать Дине ключи от квартиры, доступ к счету в банке, как бывшей жене, и позволить себя обчистить. Это было бы даже лучше. По крайней мере, он не потерял бы работу и друга. Незадолго до съезда на Годалминг Эд в ярости остановился на обочине и набрал номер мобильного Дины. Ему пришлось его вспоминать, поскольку власти забрали старый телефон вместе со всеми контактами под предлогом поиска улик. Ему хотелось завопить: «О чем ты вообще думала? Как ты могла так поступить? Что я тебе сделал? За что ты разрушила мою жизнь и оставила меня на обломках?»

Но телефон молчал.

Эд сидел на придорожной площадке с телефоном в руке и понемногу успокаивался. Он помедлил и набрал номер Ронана. Это был один из немногих номеров, которые он знал наизусть.

Через несколько гудков Ронан взял трубку.

– Ронан…

– Эд, мне запретили с тобой говорить, – устало произнес он.

– Ага. Знаю. Просто я… Я просто хочу сказать…

– Что? Что ты хочешь сказать? – (Эд онемел от ярости в голосе друга.) – Знаешь что? Плевать я хотел на инсайдерскую торговлю. Хотя для компании это настоящая катастрофа. Но ты был моим приятелем. Моим старым другом. Я никогда бы так с тобой не поступил.

Щелчок, и разговор оборвался.

Эд уронил голову на руль. Пару минут подождал, пока гудение в голове утихнет, включил поворотник, медленно тронулся с места и покатил к «Бичфранту».

Телефон зазвонил, когда он съезжал с шоссе с разделительной полосой. Эд посмотрел на мерцающий экран, вздохнул и нажал кнопку на гарнитуре.

– Чего ты хочешь, Лара. – Это был не вопрос.

– Привет, малыш. Как ты?

– Э‑э‑э… Не очень.

– О нет! Что случилось?

Он толком не знал, может, все итальянки такие, но его бывшая жена умела утешать. Она гладила Эда по голове, пропускала его волосы сквозь пальцы, суетилась, по‑матерински квохтала. В конце концов это стало раздражать, но сейчас, на пустой дороге, глухой ночью, он испытывал скорее ностальгию.

– Это… из‑за работы.

– А! Из‑за работты, – инстинктивно ощетинилась она.

Наверное, думала, что Эд грустит из‑за разлуки с ней.

Он знал, что жениться на Ларе – плохая идея. Вы, наверное, не раз слышали: «Уже когда мы стояли у алтаря, я нутром чуял, не стоит этого делать»? И думаете: «Идиот! Так какого черта ты женился?» Это как раз про него. Именно так он и поступил. Они поженились, потому что Лара страстно хотела замуж, и Эд думал, будто это сделает ее счастливой. Недели через две стало ясно: брак вовсе не сделает ее счастливой. По крайней мере, брак с ним.

– Все нормально, Лара. Как ты?

– Мамма сводит меня с ума. И с крышей в квартире проблемы.

– Как работа?

Она причмокнула губами:

– Мне перезвонили из Вест‑Энд‑шоу и сказали, что я выгляжу слишком старой. Слишком старой!

– Ты не выглядишь слишком старой.

– Знаю! Я могу выглядеть на шестнадцать! Малыш, нам надо поговорить насчет крыши в квартире.

– Лара, это твоя квартира. Мы заключили соглашение.

– Но мне сказали, что это стоит кучу денег. Кучу денег. А у меня ничего нет.

– А как же соглашение? – Эд старался говорить спокойно.

– У меня ничего нет. Пришлось вложиться в бизнес брата, и к тому же папа нездоров. А еще мои кредитные карты…

– Неужели ничего не осталось?

– На крышу не хватит. Мне сказали, зимой она протечет. Эдуардо…

– Что ж, продай портрет, который забрала из моей квартиры в декабре.

Адвокат настаивал, что он сам виноват, раз не поменял дверные замки. Очевидно, все меняли.

– Мне было грустно, Эдуардо. Я скучала по тебе. Мне просто хотелось что‑нибудь на память.

– Конечно. На память о человеке, которого ты не можешь больше видеть.

– Я сказала это в сердцах.

Она говорила «в сэрдцах». В конце их брака она постоянно была в сэрдцах. Эд потер глаза и включил поворотник, собираясь съехать на прибрежную дорогу.

– Мне просто хотелось что‑нибудь на память о том времени, когда мы любилли друг друга.

– Знаешь, когда ты в следующий раз соскучишься по мне, забери, к примеру, нашу фотографию в рамке, а не лимитированное издание плаката с Мао Цзедуном за четырнадцать тысяч фунтов.

Ее голос опустился до шепота, заполнил темные уголки машины, почти невыносимо интимный.

– Неужели тебе все равно, что мне больше не к кому обратиться? – печально мурлыкнула Лара.

У Эда рефлекторно поджались яйца. И она это знала.

Эд взглянул в зеркало заднего вида.

– Почему бы тебе не обратиться к Джиму Леонардсу?

– Что?

– Его жена мне звонила. Забавно, но она не в восторге.

– Это было всего один раз! Мы всего один раз появились на людях. И кому какое дело, с кем я встречаюсь!

Эд слышал, как она рычит от ярости. Он представил, как Лара вскидывает ручку с растопыренными ухоженными пальчиками, досадуя, что приходится уламывать «самого противного мужчину на свете».

– Ты меня бросил! Мне записаться в монахини?

– Это ты меня бросила, Лара. Двадцать седьмого мая на обратном пути из Парижа. Помнишь?

– Детали! Вечно ты извращаешь мои слова своими дурацкими деталями! Именно поэтому мне пришлось уйти от тебя!

– А я думал, потому что я люблю только собственную работу и не понимаю человеческих чувств.

– Я бросила тебя, потому что у тебя крошечный член. Крошечный, КРОШЕЧНЫЙ член! Как конфетка!

– Может, как креветка?

– КРЕВЕТКА. ЛАНГУСТ. Смотря что меньше. Крошечный!

– Тогда, полагаю, козявка. А ведь я простил тебе кражу ценного лимитированного издания плаката! Могла бы польстить мне «омаром». Впрочем, тебе виднее.

Лара выругалась по‑итальянски и с грохотом бросила трубку. Эд проехал несколько миль, которые после начисто стерлись из его памяти. Затем вздохнул, включил радио и сосредоточился на черной дороге впереди, которая казалась бесконечной.

Джемма позвонила, когда он сворачивал на прибрежную дорогу. Ее имя высветилось на гарнитуре, и Эд, не подумав, ответил. Похоже, его телефон звонит, только чтобы кто‑нибудь на него наорал.

– Можешь не говорить. Ты очень занят.

– Я за рулем.

– И у тебя есть гарнитура. Мама спрашивает, приедешь ли ты на праздничный обед.

– Какой еще праздничный обед?

– Ну хватит, Эд. Я тебе говорила несколько месяцев назад.

– Извини. У меня нет под рукой ежедневника.

Он услышал, как она глубоко вдохнула.

– Папу должны выписать в следующий вторник. И мама готовит для него специальный домашний обед. Она хочет, чтобы мы присутствовали. Ты сказал, что сможешь приехать.

– А! Да.

– Что «да»? Да, ты помнишь? Или да, ты приедешь?

Он побарабанил пальцами по рулю:

– Не знаю.

– Слушай, папа вчера спрашивал о тебе. Я сказала, что ты замотался с одним проектом на работе. Папа такой хрупкий, Эд. Это на самом деле очень важно для него. Для них обоих.

– Джемма, я же тебе говорил…

Ее голос взорвался внутри машины.

– Да, я знаю, ты слишком занят. Ты говорил мне, что у тебя куча дел. Говорил, что забот полон рот.

– У меня действительно полно дел! Ты понятия не имеешь!

– Ну конечно, где уж мне понять! Я всего лишь глупый социальный работник, который получает гроши. Это наш папа, Эд. Человек, который пожертвовал всем, чтобы оплатить твое чертово образование! Для него ты свет в окошке. И долго отец не протянет. Тебе надо приехать и сказать ему все, что сыновья должны говорить своим умирающим отцам, ясно?

– Он не умирает.

– Откуда тебе знать? Ты два месяца к нему не приезжал!

– Слушай, я приеду. Просто мне надо…

– Почему ты вечно отмазываешься?

– Я не отмазываюсь, Джемм…

– Черта с два! Ты бизнесмен. Все зависит только от тебя. Так что ты уж постарайся. Или я, честное слово…

– Связь пропадает, Джемм. Извини, здесь очень плохой прием. Я… – Эд зашипел, изображая помехи, и нажал кнопку. Телефон заткнулся, но не раньше, чем раздался приглушенный вопль: «Говнюк!»

Эд включил радио. Попалась какая‑то нудная передача о надоях молока. Он сменил канал, но музыка была грубой и визгливой и неприятно напоминала его сестру. Он попробовал станцию с классической музыкой (слишком заунывно) и местную коммерческую станцию (невыносимый диджей), прежде чем сдаться и снова выключить радио.

Зазвонил телефон. Он посмотрел на номер и не стал брать трубку. Телефон зазвонил снова. Он продолжал его игнорировать. На третий раз он вздохнул и нажал кнопку.

– Один обед, – сказала Джемма своим «рабочим» голосом, спокойным и примирительным. – Один маленький обед, Эд. Все, о чем я прошу.

Он заметил впереди полицейскую машину и взглянул на спидометр, отчасти опасаясь увидеть смятый клубок металла. Грязный «роллс‑ройс» с потухшей фарой наполовину съехал на обочину под оранжевым светом натриевого фонаря. Рядом с ним стояла девочка с огромным псом на поводке. Ее голова медленно повернулась, когда Эд проезжал мимо.

– Я понимаю, что у тебя множество обязательств и твоя работа очень важна. Мы все это понимаем, мистер Большая Компьютерная Шишка. Но всего один нудный семейный обед с больным отцом и сестрой, которая ужасно много трудится на благо человечества и ужасно мало получает! Неужели я так много прошу?

– Погоди, Джемм. Тут авария.

Рядом с девочкой стоял лохматый тощий подросток, засунув руки в карманы и сгорбив плечи. Мальчик? Девочка? Полицейский что‑то писал. На мгновение от него отвернулся еще один ребенок… Нет, маленькая женщина с растрепанным хвостиком. Она раздраженно вскинула руки, совсем как Лара. «Ты такой противный!»

Эд проехал еще сотню ярдов и вздрогнул. Он где‑то видел эту женщину. Он старательно размышлял: в баре? В загородном комплексе? Внезапно в памяти всплыло, как она забирает у него ключи от машины, снимает с него дома очки. Как она оказалась здесь с детьми глухой ночью? Эд остановился и посмотрел в зеркало заднего вида. Компания смутно маячила вдали. Девочка сидела на темной обочине, пес возвышался рядом черной глыбой.

– Эд? С тобой все в порядке? – Голос Джеммы взорвал тишину.

После он толком не понимал, почему так поступил. Возможно, пытался отсрочить возвращение в пустой дом, где придется до рассвета сидеть и таращиться в телевизор. Возможно, его зацепила странность того, что он вполне мог стать частью подобной сцены, ведь жизнь безнадежно сошла с рельсов. Возможно, ему просто хотелось убедить себя, несмотря на множество свидетельств обратного, что он не полный говнюк.

– Джемм, я перезвоню. Это знакомые.

Он остановился, развернулся в три приема и медленно поехал обратно по тускло освещенной дороге, пока не оказался у полицейской машины и не встал на противоположной стороне.

– Привет, – сказал Эд, опуская окно. – Могу я чем‑нибудь помочь?

Танзи

Никки выписали без четверти пять. Танзи передала ему приставку «Нинтендо», которую захватила из дома, и молча наблюдала, как он нажимает на клавиши ободранными пальцами. Ее радостное настроение слегка испортилось при виде распухшего лица Никки. Он был сам на себя не похож, и Танзи приходилось старательно смотреть ему в глаза, потому что иначе она переводила взгляд на что‑нибудь другое, например на дурацкую картину со скачущими лошадьми на противоположной стене. Они даже не были похожи на лошадей. Ей хотелось рассказать Никки о регистрации в Сент‑Эннз, но все мысли Танзи были о пропитанной больничным запахом комнатке и заплывшем глазе брата.

Во время ходьбы он постанывал с закрытым ртом, как будто не хотел выдавать, насколько ему больно. Танзи невольно подумала: «Это сделали Фишеры, это сделали Фишеры» – и немного испугалась, потому что не могла представить, чтобы кто‑нибудь из знакомых сделал подобное без причины. Маме пришлось привычно пререкаться с врачами: нет, она не родная его мать, но ничуть не хуже родной. И нет, к нему не приставлен социальный работник. Танзи всегда становилось немного не по себе от таких разговоров, словно Никки не был настоящим членом их семьи, хотя на самом деле был.

Когда Никки собрался выйти в коридор, Танзи ласково взяла его за руку. Обычно он говорил «Брысь, рыбешка» или еще какую‑нибудь глупость, но на этот раз лишь сжал ее пальцы и едва заметно улыбнулся распухшими губами, как будто в виде исключения разрешил держать его за руку, по крайней мере, пока не сказал: «Танзи, дружище, извини, но мне надо в уборную».

Лицо мамы было белым как мел, и она непрерывно кусала губы, точно хотела что‑то сказать. Никки ни разу на нее не посмотрел.

А потом, когда в палату заявилась куча врачей, мама велела Танзи подождать снаружи, и она ходила взад и вперед по длинным стерильным коридорам, читая задания и решая задачи по алгебре. Числа всегда поднимали ей настроение. Если правильно с ними обращаться, они всегда делают то, что положено, как будто в мире существует волшебный порядок и надо только подобрать нужный ключ. Когда Танзи вернулась, Никки уже оделся. Он вышел из комнаты очень медленно, не забыв поблагодарить медсестру.

– Какой милый мальчик, – сказала медсестра. – Вежливый.

Мама собирала вещи Никки.

– Это самое ужасное, – отозвалась она. – Он просто хочет, чтобы его оставили в покое.

– Ничего не выйдет, пока рядом ошиваются такие типы. – Медсестра улыбнулась Танзи. – Береги брата.

Танзи шла за братом к главному выходу и пыталась понять, что именно неладно с их семьей, если в последнее время каждый разговор заканчивается пристальным взглядом и советом беречься.

Мама приготовила ужин и дала Никки три разноцветные таблетки. Танзи с Никки сидели на диване и смотрели телевизор. Показывали шоу «Жестокие игры», над которым Никки обычно хохотал до упаду, но после возвращения домой он помалкивал, и вряд ли потому, что у него болела челюсть. Он и выглядел как‑то непривычно. Танзи вспомнила, как парни набросились на него и незнакомая женщина затащила ее в ларек, чтобы она ничего не видела. Она попыталась отогнать воспоминание, потому что при звуках ударов у нее по‑прежнему сводило живот, хотя мама пообещала, что такого больше не случится, она не позволит, и Танзи не должна об этом думать, ладно?

Мама хлопотала наверху. Танзи слышала, как она вытаскивает ящики комодов и расхаживает по лестничной площадке. Мама так замоталась, что даже не заметила, что детям давно пора спать.