Сопротивления на первых сеансах

В начале анализа, на первых сеансах, когда сопро­тивление уже осознано и продемонстрировано пациенту, до того, как приступить к исследованию мотива или формы сопротивления, аналитику следует рассмотреть интерполяции к следующим шагам.

1. Пациенту следует рассказать, что сопротивление является деятельностью самого пациента, что это ак­ция, которую он осуществляет либо бессознательно, ли­бо предсознательно, либо сознательно (Феничел, 1941, с. 35). Сопротивление не является чем-то, что проис­ходит совершенно независимо от пациента, хотя он мо­жет ощущать его именно так. Это важно, потому что многие пациенты ощущают сопротивление как нечто, случающееся с ними, и они склонны чувствовать себя беспомощными или покорившимися. Я нахожу полез­ным образовать их в этом вопросе.

Например, пациент рассказывает мне, что его ум пуст. Подождав некоторое время, я нахожу полезным информировать моего пациента, что ум кажется пустым

– 148 –

только в том случае, когда он пытается избежать чего-то. Затем я прошу его перемешать свои мысли за за­мечанием: «Я избегаю чего-то», — и говорить, что приходит в голову. Неминуемо какие-то ассоциации по­падут в фокус. Я могу подчеркнуть этот момент, на­помнив, что его ум не пуст, когда он покойно лежит на кушетке, у себя дома, или просто позволяет блуждать своим мыслям, пока ведет машину. То же самое долж­но быть и здесь, хотя что-то мешает, охраняет мысли, не давая им прийти в голову, охраняет их от определе­ния того, что происходит.

2. Пациенту следует рассказать в подходящее время, что определенные сопротивления и анализ сопротивле­ния важны, что это стоит делать и что это составляет значительную часть психоанализа. Сопротивление не является грехом или виной, или слабостью пациента. Он не критикуется и не отвергается за то, что имеет сопротивления. Здесь, конечно, чрезвычайно важен тот тон, которым аналитик демонстрирует сопротивление пациенту. Слова аналитика могут сказать пациенту, что это совершенно нормально — иметь сопротивление, но если его тон укоризненен, слова теряют свое значе­ние. Следует сделать так, чтобы пациент осознал анализ сопротивления как необходимую, неизбежную и продук­тивную часть психоаналитической процедуры.

Достигнув успеха в анализировании некоторых ас­пектов в начале лечения, я пытаюсь продемонстрировать обоснованность того положения, что анализ сопротивле­ния является плодотворным и стоящим.

Я полагаю, такие вмешательства важны в раннем анализе, потому что они помогают установить опреде­ленную атмосферу в аналитической ситуации. Я хочу, чтобы мой пациент чувствовал, что ему дано право знать определенные вещи о том, что происходит в анализе, для того, чтобы чувствовать, что он мой «сотрудник» в аналитической ситуации. Я хочу способствовать разви­тию рабочего альянса. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя ребенком, блуждающим во мраке, видел во мне эксперта, который находится гораздо дальше и выше него. Я хочу, чтобы это была ситуация, когда двое упор­но работающих, серьезных взрослых действуют совмест­но, причем один из них нуждается в помощи, а дру­гой — специалист; но при этом оба одинаково ответст-

– 149 –

венны, серьезны в своей совместной работе. Я не хочу создавать авторитарную атмосферу, атмосферу мистерии или родительскую атмосферу.

В основном, я считаю, что пациенты скрывают свои сопротивления по двум причинам: 1) Они стыдятся или боятся выказать состояние сопротивления. Сопротив­ление означает дефект, который приведет к потере люб­ви или к наказанию. 2) Они боятся выявления проду­цирующей сопротивление ситуации — обычно из-за то­го, что стараются избежать материала, который, как они чувствуют, может привести к враждебной реакции переноса. Это те пациенты, которые боятся стать рас­серженными. Они часто стараются прикрыть свой гнев противоположными чувствами — заискиванием и по­корностью. Хорошими примерами являются кандидаты, которые будут избегать упоминать о тех встречах, ког­да я сказал что-нибудь неправильно, или будут говорить о том, с чем они согласны, пропуская все остальное.

Могут быть даже более запутанные констелляции сопротивлений сопротивлениям и различным содержа­ниям. Позвольте мне привести следующий клинический пример из единственного аналитического сеанса.

Пациент начал свой сеанс, повторяя довольно лег­комысленно, что его трехлетняя дочь заболела, но он не хочет говорить об этом, так как не хочет впадать в депрессию. Далее он продолжал болтовню, касающую­ся безобидных повседневных занятий. Поскольку он не проявлял намерения вернуться к болезни ребенка, я прервал его, сказав: «Почему вам следует избегать болезни вашей девочки?» Он раздраженно ответил: «Почему вы не оставите меня одного — почему вы продолжаете притеснять меня?» — и так далее. Я со­хранял спокойствие. Постепенно он начал рассказывать оболезни своей дочери, о том, что они вызвали кон­сультанта, который сказал, что ей, вероятно, необходи­мо хирургическое вмешательство; как он страшится это-то, как он боится, что она может умереть. Он корчил­ся на кушетке, как от боли. Слезы текли по его ще­кам, он даже не пытался вытереть их. Я сохранял спо­койствие. Пациент сделал большую паузу и крикнул: «Я хочу быть мертвым. Мне следовало бы убить себя». Молчание. В этот момент я вмешался и сказал: «Я мо­гу понять ваши переживания в отношении ребенка, но

– 150 –

почему же вы так ненавидите себя?». После этого па­циент рассказал, каким виноватым он чувствует себя по отношению к маленькой девочке: она фрустрирует его, любя больше свою мать; она разочаровывает его из-за того, что она — не мальчик; он пренебрегает ею; и все это он делал; он заслуживает смерти... пауза... «кроме того, некто изрыгает проклятия на меня всяческими спо­собами».

Сделав обзор этого сеанса, мы можем увидеть, на­сколько сложны сопротивления: болтливое избегание депрессирующей темы; гнев против меня за притесне­ния; его страхи, относящиеся к прикрытию ребенком его вины по отношению к ребенку; его возмущение и чувство обиды по отношению к ребенку, прикрывающую его идентификацию с нежеланным ребенком, которая заканчивается упреком ко мне. Этот сеанс иллюстриру­ет, насколько разнообразные сопротивления использу­ются против различных содержаний и как одно содер­жание может вызываться для того, чтобы отвратить еще более глубоко лежащее содержание. Концепция тща­тельной проработки касается не только раскрытия тога же самого сопротивления в различных ситуациях или в другое время в другом месте, но также и раскрытия большого разнообразия сопротивлений, которые исполь­зуются для того, чтобы отвратить данное побуждение или воспоминание или переживание и т. д. Это будет рассмотрено более детально во втором томе.

Секрет

Нашей обычной задачей в анализе является раскры­тие бессознательных секретов; пациент не осознает вос­поминаний, которые он хранит скрытыми; они являют­ся секретом для сознательного Эго. Хотя он может иметь бессознательные и сознательные сопротивления для наших исследований, он обычно находится на сто­роне аналитической работы, по меньшей мере, созна­тельно. Но случается и так, что пациент будет созна­тельно скрывать определенный материал от аналитика. В большинстве случаев это сознательное, преднамерен­ное утаивание проходит быстро и обычно преодолевается самим пациентом — он сознается в своем секрете. Очень часто это случается в течение одного сеанса. Но быва-

– 151 –

ют и такие пациенты, которые хранят секрет в течение длительного времени и не могут преодолеть это осознан­ное сопротивление без нашей помощи. Некоторые спе­циальные проблемы анализа секрета заслуживают об­суждения, потому что, если секрет не поддается анализу или если с ним неправильно обращаться, то он может подвергать опасности Анализ в целом. Студентам следу­ет ознакомиться с работой Альфреда Гросса по этой теме (1951).

Существует несколько базисных принципов, которые следует специально выделить по отношению к аналити­ческому методу обработки секрета. Прежде всего, не может быть и речи ни о какой уступке по отношению к тому, что нам следует проанализировать все важней­шие психические события, проходящие в пациенте. Секрет уже по своей природе является важным психическим событием и должен быть проанализирован. Никакого компромисса по этому пункту быть не может. Фрейд (1913, с. 135—136) выражает это мнение очень ясно, ко­гда объясняет, что если психоаналитик позволит существовать секрету любого рода, все табулированные вос­поминания, мысли и побуждения будут скрыты в этом убежище и ускользнут от анализа. Он сравнивает это с тем, что произошло бы в деревне, если бы полиция предоставила возможность существовать какому-то ме­сту, где бы она не осуществляла свою власть. Все от­бросы общества собрались бы там и, следовательно, избежали бы обнаружения. Фрейд приводит свой лич­ный опыт, когда он пытался анализировать пациента, занимающего высокий государственный пост, которому он позволил сохранить государственный секреты от ана­лиза. В таких условиях было невозможно провести пол­ный анализ. Многие пациенты ищут предлог для сохра­нения определенных вещей в секрете. Они будут требо­вать, например, не называть имен, так как это неблагоразумно, неправильно называть имена посторонних лю­дей и т. д. Малейшая уступка секрету, по любой причине, несовместима с анализом. Один секрет, который позволе­но сохранить, означает конец эффективного анализа,

Я могу подтвердить находки Фрейда и привести те переживания, которые у меня были во время Второй мировой войны. Я был начальником секции в госпита­ле воздушных сил, где мне по долгу службы пришлось

– 152 –

заниматься лечением группы офицеров и штатских, которые совершили побег из вражеского лагеря военнопленных. Эти люди, однако, были проинструкти­рованы Вашингтоном о неразглашении кому бы то ни было того, как, лагерное подполье помогло им бежать. Это было сделано для защиты тех, кто работал в под­полье, чья ценная работа продолжалась. Эти беглецы страдали от различных состояний тревожности и трав­матических неврозов и отчаянно нуждались в лечении. И все же было невозможно провести эффективную пси­хотерапию с этими людьми, пока они должны были держать определенные данные в секрете. Имена подполь­щиков были не так существенны для истории этих лю­дей, как тот факт, что они чувствовали себя обязанны­ми скрывать эту информацию, а это делало лечение недейственным. К счастью, я прибегнул к помощи пси­хоаналитика, который был начальником психиатричес­кой службы, полковнику Джону Мюррею, который со­гласовал с Вашингтоном необходимость наличия опре­деленных психиатров на каждом посту, которые были бы посвящены в секретный материал. Пациенты были проинформированы об этом, и только тогда стало воз­можным проведение эффективной психотерапии.

Главное в этом вопросе, на наш взгляд, состоит в том, что не может быть никаких уступок по отноше­нию к секрету, они должны быть проанализированы. Однако важно осознать, что ошибкой является исполь­зование принуждения, угроз или мольб, чтобы под­вигнуть пациента рассказать свой секрет. Еще большая ошибка — насильно заставлять пациентов открыть свои секреты, равно как и позволить им иметь их. Аналити­ческое отношение состоит в том, чтобы пытаться ана­лизировать секреты так же, как мы пытались бы анали­зировать любую другую форму сопротивления. Мы так же детерминированы, как и пациент. Мы можем осознавать, что у пациента есть сознательный секрет, но мы знаем, что существуют бессознательные факторы, которые следует анализировать до того, как пациент сможет вы­дать секрет. Пациент знает содержание секрета, но он не осознает важных причин, которые делают необхо­димым сохранять секретность. Психоанализ направля­ет острие атаки не на сам секрет, а на мотив создания этого секрета.

– 153 –

Позвольте мне перевести это в конкретные термины. Пациент говорит мне, что существует нечто, чего он не может сказать мне, и не скажет. Мой ответ: «Не рас­сказывайте мне, в чем состоит ваш секрет, но скажите мне, почему вы не можете рассказать мне об этом». Дру­гими словами, я занимаюсь мотивом для секрета, а не его содержанием. Этот метод сходен с тем, который я разбирал в разделе, посвященном анализу мотивов со­противления. Я бы спросил пациента, какого рода чув­ства он испытал бы, если рассказал мне об этом секрете. Если он может представить себе, как бы он себя чувст­вовал, рассказывая, я бы спросил его далее: «Как вы представляет себе, как бы я отреагировал на то, что вы мне рассказали?» Другими словами, я бы занимался болезненными аффектами и фантазиями, которые сек­ретный материал вызывает у пациента, включая бо­лезненные фантазии переноса. Затем я бы занялся ис­торией этой болезненной ситуации переноса в его про­шлом, т. е. «когда это случалось с вами раньше?».

Я бы хотел процитировать простой клинический при­мер того, что было отмечено выше: пациентка во время первого полугода психоанализа сказала мне, что есть определенные слова, которые она просто не может по­зволить себе сказать. Эта пациентка обычно была очень способной к кооперации, и я мог видеть ее борьбу с собой, когда она произносила эти слова. Я помолчал не­которое время и затем, когда увидел, что она потерпела поражение в своих попытках к общению, спросил ее: «Как бы вы чувствовали себя, если бы сказали это слово?» Она ответила, что чувствовала бы себя опусто­шенной, подавленной. Она бы чувствовала себя как гу­сеница под камнем, как насекомое, грязное, маленькое, безобразное насекомое. Мне не пришлось поднимать вопрос о ее фантазии переноса, так как она самопроиз­вольно сделала это. «Я бы внушала вам отвращение, вы бы ненавидели меня, вы были бы шокированы и по­просили бы меня уйти». Я остался спокоен. Пациентка продолжала: «Это скверно. Вы бы ничего этого не сде­лали... Но именно так я это чувствую. Я реагирую, так, будто это слово вывело вас из душевного равновесия». Я ничего не сказал. Пациентка продолжала мне рас­сказывать о том, как она в первый раз сказала это сло­во дома. Был ленч, они были вдвоем с матерью, и она

– 154 –

сказала это слово, играя, дразнясь. Ее мать была шоки­рована и выразила свое отвращение. Она приказала своей девятилетней дочери выйти из-за стола и велела вымыть ей рот с мылом. Пациентка чувствовала, что слово «грязное», но была сильно удивлена реакцией матери. В этот момент пациентка стала способна ска­зать мне секретное слово; это было неприличное слово «трахаться».

Хотя пациентка с этого момента была способна ис­пользовать слово «трахаться» в анализе, данное выше клиническое описание не завершило анализа ее секрета. (В) Тот факт, что это слово было сказано, играя и дразнясь, матери, также имеет важное дополнительное значение и следствия. Слово «трахаться» было также ассоциировано со многими другими оральными и аналь­ными сексуальными и садистскими фантазиями (Сто­ун 1954а) Однако с этого момента слово «трахаться» перестало быть сознательным секретом; мы начали ис­следовать бессознательные факторы, которые делали его настолько ненавистным.

Такой ход событий в известной степени типичен. Ког­да аналитик анализирует мотив сопротивления, включая фантазии переноса и болезненные аффекты, пациент обычно будет в состоянии поведать свой секрет. Но на этом не кончаются технические проблемы, связанные с анализированием секретов. Секрет — это что-то ин­тимное и важное для пациента, неважно, насколько тривиальным это может показаться, если вытащить его на свет. Для пациента рассказать аналитику се­крет означает показать что-то чрезвычайно личное и ценное. С информацией следует обращаться с уважени­ем и деликатностью, но аналитик, тем не менее, должен заниматься анализом продукции.

После того, как секрет выявлен, могут быть два воз­можных пути для продолжения анализа. Выбор одного из них будет зависеть от реакций пациента, ходу кото­рых нам не следует следовать. Мы можем либо иссле­довать реакции пациента на то, что секрет раскрыт, либо мы можем изучать содержание секрета. Очень часто эти два направления пересекаются.

Позвольте мне продолжить рассказ о случае жен­щины, которая не могла сказать слово «трахаться». В конце концов, она смогла, как я описал это выше, ска-

– 155 –

зать это слово мне, после того, как мы проделали неко­торую работу над ее чувством смущения. После того, как она сказала слово, она замолчала, я отметил ее смущение, молчание и спросил ее о нем. Теперь она реагировала на то, что сказала «грязное» слово. Она чувствовала себя так, как будто была в туалете в моем присутствии; как будто я видел в действии движе­ние ее кишок. Другими словами, выдать секрет означало осуществить дефекацию передо мною.

Для нее борьба с секретом была эквивалентна ее борьбе по сокрытию туалетной деятельности. Она не была особенно щепетильна при обсуждении своей сек­суальной деятельности, но чрезвычайно стеснялась гово­рить о туалете, особенно об анальном поведении. Мать была очень строга, приучая ее к туалету, и у ребенка сложилось впечатление, что все выде­лительные функции безобразны и их следует дер­жать в секрете — иначе она будет вызывать отвраще­ние и будет отвергнута. Это было особенно верно в от­ношении туалетных звуков, которые были наиболее оскорбительными для нее. Для нее рассказать мне се­крет означало с шумом выпустить газы передо мной, наиболее болезненная ситуация для пациента. Дальней­ший анализ ее секрета продолжался в течение несколь­ких последующих дней, на самом же деле мы к нему возвращались много раз в течение следующих несколь­ких лет. Я имею здесь в виду анализ содержания — в данном случае, анализ того, что слово «трахнуться» оз­начало для нее. Это была ее инфантильная концепция секса — это был ее эдипов секс, анальный секс и ораль­ный секс. Это были звуки и запахи полового акта роди­телей, родительской туалетной деятельности, это было ощущение сосания ребенком материнской груди. Это также включало примитивный агрессивный компонент на всех этих уровнях (Стоун, 1954а; Ференци, 1911).

Анализ секрета очень информативен, хотя и сложен. В общем, секреты обычно относятся к выделениям. Они всегда имеют какое-то аналь­ное или уретральное сопутствующее значение и счита­ются постыдными и вызывающими отвращение или же их противоположностями, тем, что очень ценно, что сле­дует хранить и защищать. Секреты также могут быть связаны с. сексуальной деятельностью родителей, кото-

– 156 –

рую теперь пациент повторяет, идентифицируясь с ни­ми, и которую он производит в отместку в ситуации пе­реноса. Кроме всего этого, секретность и признание всегда связаны с проблемами эксгибиционизма, скоп­тофилии и поддразнивания. Секрет неизбежно проявля­ется в ситуации переноса как специальная форма со­противления.

Секция по специальным формам сопротивления бу­дет прервана в этом месте по нескольким причинам. Некоторые проблемы техники слишком сложны, чтобы их обсуждать в данном месте книги, ими мы займемся позже. Я имею в виду анализ действия вовне, сопротив­ления характера, молчания пациента — все те сопро­тивления, которые осложнены тем, что посредством их деятельности осуществляется важное удовлетворение Ид, сюда же относятся определенные мазохистские со­противления, экранные сопротивления и так называемые сопротивления «либидозная сцепленность ассоциаций».

Другие специальные формы сопротивлений будут об­суждаться в секции 3.8 по сопротивлениям переноса, потому что элемент переноса очень важен. В связи с интерпретацией я буду обсуждать сопротивления, после­довавшие за неправильной дозировкой, выбором време­ни или тактом интерпретации, так же, как сопротивле­ния, предшествующие и следующие за отпуском и после социального контакта аналитика и пациента и т. д. (см. второй том).

Отклонения в технике

Обсуждая основную процедуру так же, как некото­рые специальные проблемы техники анализирования сопротивления, мне кажется полезным сопоставить ее с двумя подходами, отклоняющимися от классического психоанализа. Мелани Клейн и Франц Александер явля­ются лидерами двух школ психоанализа, которые весь­ма резко отличаются по отдельным вопроса по класси­ческой позиции, как в теории, так и на практике, в тех­нике. Хотя эта книга посвящена так называемой класси­ческой психоаналитической технике, краткое описание этих двух дивергировавших, но важных подходов может послужить прояснению некоторых существенных момен­тов. Обе эти школы ответственны за некоторые ценные

– 157 –

вклады в психоанализ, хотя они также являются и ис­точниками острой дискуссии. По этим причинам сту­дентам следует ознакомиться с основными работами (Клейн, 1932; Клейн ет. ал., 1952, 1955; Александер ет. ал., 1946). Здесь я могу предложить лишь краткую версию их мнений, касающихся анализа сопротивлений.

Прежде всего, поразительно, что термин «сопротив­ление» совершенно отсутствует в указателе первых двух книг Клейн, указанных выше, и встречается лишь дваж­ды в третьей. Однако, читая различные клинические примеры, можно установить, что Клейн и ее последова­тели действительно осознают, что временами их паци­енты находятся в оппозиции аналитической процедуре. Но с этими клиническими находками они не работают так, как я описывал это на предыдущих страницах. Не делается попытки сформировать рабочий или терапев­тический альянс с разумным Эго пациента для того, что­бы дать ему возможность осознать и понять мотивы или форму, или историю его сопротивления (Цетцель, 1956), Все сопротивления немедленно интерпретируются в тер­минах нижележащих импульсов, которые аналитик пе­реводит в специфические и детализированные фантазии, даже если они касаются превербальных моментов. Кли­нические данные для их аналитических интерпретаций, на мой взгляд, довольно скудны; они редко представ­лены детальным материалом случая; и интерпретации поразительно похожи у разных пациентов. Создается впечатление, что индивидуальная история пациента имеет небольшое значение для личного развития и раз­вития невроза.

Я процитирую в виде примера некоторый клиничес­кий материал из работы Торнера (1957, с. 286—287) в недавнем собрании работ Клейн. Он описывает паци­ента с экзаменационной тревожностью и другими симп­томами, который рассказывает сновидение — красные пауки вползают и выползают из его ануса, и врач, ко­торый осматривает его, говорит, что он не в состоянии увидеть ничего плохого у него, на что пациент ответил: «Доктор, вы не можете увидеть ничего, но они там и все то же самое». Аналитик, последователь Клейн, работал с этим сновидением, интерпретирует его следующим образом: пациент чувствует, что его преследуют плохие внутренние объекты. Аналитик затем сообщает, что на-

– 158 –

циент воспринял эту интерпретацию с большим облег­чением, после чего он дал аналитику «свежие инфан­тильные воспоминания», которые символизировали «хо­рошие и помогающие объекты».

Опасно интерпретировать пациента, которого не зна­ешь, но один очевидный элемент сопротивления кажет­ся ясным, а именно, что есть доктор, который не может увидеть ничего плохого у своего пациента, и пациент жалуется на это. Этот аспект сновидения проигнориро­ван. Возможно, было бы более правильно сказать, что сопротивление избегается путем погружения его внутрь. Аналитик разбирает ситуацию, пользуясь клише Клейн об интерпретации «преследования» «плохими внутрен­ними объектами». Нет попытки рассмотреть настоящие отношения пациента к аналитику или его личные исто­рические переживания, связанные с анальными обсле­дованиями, некомпетентными врачами, красными паука­ми и т. п. Индивидуальные переживания пациента от­рицаются. Более того, аналитик, как кажется, и не рас­сматривает готовность пациента встать лицом к лицу с инстинктивным содержанием; кажется, что не уделено никакого внимания проблемам дозировки и выбору оп­ределенного времени. Интерпретации наиболее прими­тивных инфантильных инстинктивных компонент или интроекций делаются в самом начале анализа. Кажется, что последователи Клейн работают со своими пациен­тами способом, который выглядит карикатурой на тех­ническое правило превращения бессознательного в со­знательное. Как кажется, они не рассматривают пробле­му присутствия или отсутствия разумного Эго пациента. Они делают одну интерпретацию содержания за другой, руководствуясь, как кажется, каким-то компьютеропо­добным интеллектом со стереотипным Ид.

Я участвовал в работе секции, посвященной вкладу Мелани Клейн в психоанализ, под руководством Эли­забет Зетцель на зимнем собрании Американской Психо­аналитической Ассоциации в декабре 1962 года. На сек­ции было около двадцати аналитиков почти из всех Шта­тов с разнообразными данными, интересами и опытом. Все соглашались, что Мелани Клейн и ее последовате­ли внесли ценный вклад в наше понимание ранних объектных отношений, самых ранних разновидностей ненависти и агрессии, и специальных форм примитивной

– 159 –

враждебности. Было также общее согласие и в том, что последователи Клейн игнорируют работу с сопротивле­ниями как таковыми, отрицают рабочий альянс, недо­оценивают личную историю пациента и универсализи­руют фантазии превербальных времен.

Александер и его последователи, как кажется, уда­рились в другую крайность. Тогда как последователи Клейн интерпретируют большинство инфантильных ин­стинктивных побуждений, не работая с сопротивления­ми, в самом начале анализа, школа Александера пыта­ется работать с сопротивлениями с помощью различных манипуляций. Как кажется, их целью является помочь пациентам избежатьсопротивлений, прежде всего, рег­рессии, которую они рассматривают, в сущности, как расточительность. Александер отстаивает манипуляцию посредством частых интервью для того, чтобы предо­хранить пациента от того, чтобы стать слишком сильно регрессивно зависимым. Он, бывало, сокращал частоту встреч с пациентом до двух или даже одной в неделю. Аналитику следует предохранить пациента от тенден­ции «опуститься в безопасный, комфортабельный нев­роз переноса» (Александер ет. ал., 1946, с. 33). Онпо­лагает, что, когда пациент повторяет материал, который он привносил много раз раньше, стоит прервать лече­ние, так как то, что пациент «знает о своих предыду­щих затруднениях, он все еще помнит...» (с. 36). Более того, Александер полагает, что аналитику «следует по­ощрять пациента (или даже приказывать ему) делать те вещи, которых он избегал в прошлом, и осуществлять эксперимент в той области деятельности, где ранее он потерпел неудачу (с. 41).

Френч, сотрудник Александера, ясно определяет свои взгляды на работу с сопротивлениями, предостерегая от слишком большой веры в инсайт. Я процитирую ме­сто из параграфа, относящегося к враждебным побуж­дениям: «Путем раскопок позади враждебных побуж­дений можно найти проблему, которая вызвала их, од­нако часто можно элиминировать враждебные побуж­дения без фокусирования внимания пациента прямо на них, просто помогая пациенту найти решение нижеле­жащей проблемы» (Александер ет. ал., 1946, с. 131),

Очевидно, что эти методы обращения с сопротивле­нием, к которым призывает Александер и его после-

– 160 –

дователи не могут считаться психоаналитическими. Они, в сущности, манипулятивны и анти-аналитичны. Пациент не учится осознавать и понимать свои сопротивления, нет награды за инсайт, то есть за преодоление сопро­тивлений, нет попытки изменить структуру Эго. Все­могущий аналитик решает, с каким сопротивлением па­циент будет иметь дело и какого он должен постоянно избегать. Это может быть эффективной симптоматичес­кой психотерапией, но это, конечно же, не психоанализ.