О невычислимости в математическом мышлении 9 страница

Мне кто-то говорил, что где-то живут ящерицы, тупость ко­торых настолько велика, что они, подобно «обычным компьюте­рам и некоторым насекомым», способны «зацикливаться». Если несколько таких ящериц поместить на край круглого блюда, то они в вечной «гонке за лидером» будут бегать по кругу до тех пор, пока не умрут от истощения. Смысл этой истории в том, что подлинно интеллектуальная система должна располагать какими-то средствами для разрыва таких петель, тогда как ни один из существующих компьютеров подобными качествами, вообще го­воря, не обладает. (Проблему «разрыва петель» рассматривал Хофштадтерв[200].)

Вычислительная петля простейшего типа возникает, когда система на некотором этапе своей работы возвращается назад, в точности в то же состояние, в каком она пребывала на некотором предыдущем этапе. В отсутствие ввода каких-то дополнитель­ных данных она будет просто повторять одно и то же вычис­ление бесконечно. Не составляет большой трудности построить систему, которая, в принципе, будет гарантированно (пусть и не слишком эффективно) выбираться из петель подобного рода по мере их возникновения (скажем, посредством ведения списка всех состояний, в которых оказывается система, и проверки на каждом этапе на предмет выяснения, не встречалось ли такое состояние когда-либо раньше). Существует, однако, множество других возможных типов петель, причем гораздо более слож­ных. Собственно говоря, проблеме образования петель посвяще­на большая часть рассуждений главы 2 (в особенности, §§2.1 — 2.6), так как вычисление, застрявшее в петле, есть не что иное, как вычисление, которое не завершается. Собственно говоря, под -высказыванием мы как раз и понимаем утверждение о том, что некоторое вычисление образует петлю (см. §2.10, коммен­тарий к возражению). А еще в § 2.5 мы имели возможность убедиться в том, что факт незавершаемости вычисления (т. е. об­разования петли) однозначно установить с помощью одних лишь алгоритмических методов невозможно. Более того, как можно заключить из вышеприведенных рассуждений, процедуры, по­средством которых математики-люди устанавливают, что данное конкретное вычисление действительно образует петлю (т. е. уста­навливают истинность соответствующего-высказывания), во­обще не являются алгоритмическими.

Таким образом, получается, что, если мы хотим встроить в систему все доступные человеку методы, позволяющие одно­значно установить, что те или иные вычисления действительно образуют петли, необходимо снабдить ее неким «невычислитель­ным интеллектом». Можно, конечно, предположить, что петель можно избежать с помощью некоего механизма, который бу­дет оценивать, как долго уже выполняется текущее вычисление, и «выскакивать из системы», если ему покажется, что оно вы­полняется слишком долго. Однако такой способ не сработает, если механизм, принимающий подобные решения, является по своей природе вычислительным, поскольку в этом случае неиз­бежны ситуации, когда упомянутый механизм со своей задачей не справляется, либо приходя к ошибочному заключению, что вычисление зациклилось, либо вообще не приходя ни к какому заключению (по той причине, что теперь зациклился уже сам ме­ханизм). Целиком и полностью вычислительной системе нечего противопоставить проблеме образования петель, и нет никаких гарантий, что вся система в целом, пусть даже избежав ошибоч­ных выводов, в конце концов не зациклится.

А что если ввести в процесс принятия решения о необхо­димости «выскакивать из системы» (в случае предположительно зациклившегося вычисления) и о том, когда именно это нужно делать, некоторые случайные элементы? Как мы отмечали выше (в частности, в §3.18), от чисто случайных элементов — в проти­воположность вычислительным псевдослучайным — нам в этой связи никакой реальной пользы не будет. Кроме того, если мы действительно хотим знать точно, образует ли петлю то или иное вычисление (т. е. истинно ли соответствующее-высказыва­ние), то следует учесть еще один момент. Сами по себе случайные процедуры не годятся для решения таких задач, поскольку, исхо­дя из самой природы феномена, называемого нами случайностью, о выводах, действительно обусловленных случайными элемента­ми, определенно можно сказать лишь одно — какая бы то ни было определенность в них напрочь отсутствует. Известны, одна­ко, вычислительные процедуры со случайными (или псевдослу­чайными) элементами, позволяющие получить математический результат с очень высокой степенью достоверности. Существу­ют, например, весьма эффективные методы со случайным вхо­дящим потоком, позволяющие определить, является ли данное большое число простым, причем практически в любом конкрет­ном случае результат оказывается правильным. Математически строгие методы проверки гораздо менее эффективны — поневоле задумаешься, что же предпочтительнее: сложное, но математи­чески точное построение, которое, не исключено, содержит не одну ошибку, или относительно простое, но вероятностное рассу­ждение, вероятность ошибки в котором на практике может ока­заться значительно меньше, нежели в первом случае. Подобные размышления порождают множество неловких вопросов, ломать копья из-за которых я не испытываю ни малейшего желания. Достаточно будет сказать, что для «принципиальных» рассужде­ний, которым посвящена большая часть этой главы, вероятност­ное доказательство, с помощью которого можно устанавливать истинность-высказываний, неизбежно оказывается, скажем так, не совсем адекватным.

Если мы намерены научиться однозначно устанавливать ис­тинность любого-высказывания в принципе, то, вместо то­го, чтобы бездумно полагаться на случайные или непознавае­мые процедуры, нам необходимо достичь подлинного понима­ния смысла феноменов, с этими высказываниями действитель­но связанных. Возможно, процедуры, полученные методом проб и ошибок, и дадут нам некоторые указания относительно то­го, где искать необходимые сведения, однако сами по себе та­кие процедуры окончательными критериями истинности являться не могут.

В качестве примера вернемся к вычислению, приведенно­му в комментарии к возражению(§2.6): «распечатать по­следовательность изединиц, после чего остановиться». Если просто выполнять это вычисление в точном соответствии с данными инструкциями, то его никоим образом невозможно будет завершить, даже если каждый отдельный его шаг будет занимать наименьший возможный с точки зрения теоретической физики промежуток времени (околос) — на его выпол­нение потребуется срок, невообразимо больший нынешнего воз­раста Вселенной (или достижимого ею в любом обозримом бу­дущем). И все же это вычисление весьма просто описать (осо­бенно если припомнить, что), причем абсолютно очевидно, что в конечном итоге оно все равно завершится. Ес­ли же мы вознамеримся счесть, что вычисление зациклилось на том только основании, что оно якобы «выполняется слишком долго», каким безнадежно далеким от истины окажется такое предположение!

Несколько более интересным примером может послужить вычисление, которое, как нам недавно стало известно, все-таки завершается, хотя долгое время казалось, что конца ему не предвидится. Это вычисление происходит из допущения, сделан­ного великим швейцарским математиком Леонардом Эйлером, и состоит в отыскании решения в положительных целых числах (т. е. натуральных числах, кроме нуля) следующего уравнения:

В 1769 году Эйлер предположил, что это вычисление является незавершаемым. В середине 1960-х Л.Лэндером и Т. Паркином была предпринята попытка отыскать решение с помощью специ­ально разработанной компьютерной программы (см. [233]), одна­ко проект через некоторое время оставили ввиду отсутствия пер­спективы получить искомое решение в сколько-нибудь обозри­мом будущем — получаемые в процессе числа оказались слиш­ком велики для имеющегося в распоряжении математиков ком­пьютера, и они просто-напросто сдались. По всему выходило, что это вычисление и впрямь не завершается. Однако в 1987 году математику (человеку, кстати) Ноаму Элькису не только удалось показать, что решение таки существует, но и представить его в численном виде: ,,иОн также показал, что существует бесконечно много других решений, существенно отличных от полученного им. Воодушевленный этим результатом Роджер Фрай решил возоб­новить компьютерный поиск, внеся в программу несколько пред­ложенных Элькисом упрощающих поправок и, в конечном счете, затратив приблизительно 100 часов компьютерного времени, по­лучил несколько, правда, меньшее (вообще говоря, наименьшее возможное), но вполне подходящее решение:, ,и

Лавры за решение этой задачи следует разделить поровну между математическими интуитивными прозрениями и прямы­ми вычислительными подходами. Решая задачу математически, Элькис прибегал и к помощи компьютерных вычислений, пусть и относительно несущественных, хотя по большей своей части его аргументация таких подпорок не требует. И наоборот, как мы видели выше, для того чтобы сделать вычисление вообще воз­можным, Фраю потребовалось весьма существенная помощь со стороны человеческой интуиции.

Думаю, следует поместить нашу задачу в несколько более подробный контекст — первоначальное предположение Эйлера, сделанное в 1769 году, представляло собой нечто вроде обоб­щения знаменитой «последней теоремы Ферма», согласно ко­торой, как читатель, возможно, припоминает, верно следующее:

уравнение

не имеет решения в положительных целых числахесли n больше 2 (см., напр., [88]9). Мы можем перефразировать предположение Эйлера и записать его в следующем виде: не име­ет решения в положительных целых числах уравнение

гдесуть положительные целые числа общим количеством, аравно 4 или больше. Утверждение Ферма относится к случаю(частный случай предположения Эйлера, причем то, что соответствующее уравнение решений не имеет, сам Ферма и доказал — вот только доказательства нам не оставил). Прошло почти 200 лет, прежде чем был найден первый пример, опровергающий предположение Эйлера (в случае), - для отыскания решения был использован компьютерный перебор (подробнее об этом можно прочесть в той же статье Лэндера и Паркина, на которую я уже ссылался выше и в которой сообща­ется о неудаче со случаем):

Вспомним еще об одном знаменитом примере вычисления, о котором известно лишь то, что оно в конце концов завершает­ся; когда именно оно завершается, неизвестно до сих пор. Это вычисление связано с задачей об отыскании точки, в которой одна хорошо известная приближенная формула для определения количества простых чисел, меньших некоторого положительно­го целого n (интегральный логарифм Гаусса), оказывается не в состоянии это количество оценить. В 1914 году Дж. Э. Литлвуд показал, что в некоторой точке эта задача имеет решение. (При­близительно то же можно выразить и иначе: например, доподлин­но известно, что две кривые в некоторой точке пересекаются.)

В 1935 году ученик Литлвуда по фамилии Скьюс показал, что упомянутая точка приходится на число, меньшее, однако точное число так и остается неизвестным, хотя оно, конечно же, значительно меньше предела, поставленного Скьюсом. (Это число называли в свое время «наибольшим число, когда-либо естественным образом возникавшим в математике», однако тот временный рекорд оказался на настоящий момент побит с огром­ным отрывом в примере, приведенном в работе Грэма и Ротшиль­да [164], с. 290.)

3.27. Вычислительная математика: процедуры нисходящие или восходящие?

В предыдущем разделе мы могли убедиться, какую неоцени­мую помощь могут оказать компьютеры при решении некоторых математических задач. Во всех упомянутых успешных примерах примененные вычислительные процедуры носили исключитель­но нисходящий характер. Более того, лично мне не известно ни об одном сколько-нибудь значительном чисто математическом результате, полученном с помощью восходящих процедур, хотя вполне возможно, что такие методы могут оказаться весьма по­лезными в различного рода поисковых операциях, входящих в состав каких-либо по преимуществу нисходящих процедур, пред­назначенных для отыскания решений тех или иных математиче­ских задач. Может, так оно и будет, однако мне до сих пор не доводилось сталкиваться в вычислительной математике ни с чем таким, что хотя бы отдаленно напоминало конструкции вроде на­шей формальной системы, которые можно было бы предста­вить себе в качестве основы для деятельности «сообщества обу­чающихся математических роботов», описанного в §§3.9—3.23. Противоречия, с которыми мы всякий раз сталкивались, пыта­ясь изобразить упомянутую конструкцию, призваны подчеркнуть тот факт, что такие системы просто не могут предложить нам сколько-нибудь результативный метод математического иссле­дования. Компьютеры приносят огромную пользу в математи­ке, но только тогда, когда их применение ограничивается нис­ходящими вычислениями; для того же чтобы определить, какое именно вычисление необходимо выполнить, требуется идея, по­рожденная человеческим пониманием, то же понимание потребуется и на заключительном этапе процесса, т. е. при интерпре­тации результатов вычисления. Иногда очень значительный эф­фект дает применение интерактивных процедур, предполагающих совместную работу человека и компьютера, или, иначе говоря, участие человеческого понимания на различных промежуточных стадиях процесса. Попытки же полностью вытеснить элемент человеческого понимания и заменить его исключительно вычис­лительными процедурами выглядят, по меньшей мере, неумными, а если подойти к делу с более строгих позиций — то и вовсе неосуществимыми.

Как показывают представленные выше аргументы, матема­тическое понимание представляет собой нечто, в корне отличное от вычислительных процессов; вычисления не могут полностью заменить понимание. Вычисление способно оказать пониманию чрезвычайно ценную помощью, однако само по себе вычисление действительного понимания не дает. Однако математическое по­нимание часто оказывается направлено на отыскание алгорит­мических процедур для решения тех или иных задач. В этом слу­чае алгоритмические процедуры могут «взять управление на се­бя», предоставив интеллекту возможность заняться чем-то дру­гим. Приблизительно таким образом работает хорошая система обозначений — такая, например, как та, что принята в дифферен­циальном исчислении, или же всем известная десятичная система счисления. Овладев алгоритмом, скажем, умножения чисел, вы сможете выполнять операцию умножения совершенно бездумно, алгоритмически, при этом в процессе умножения вам совершенно ни к чему «понимать», почему в данной операции применяются именно эти алгоритмические правила, а не какие-то другие.

Помимо прочего, на основании всего вышеизложенного, мы приходим к выводу, что процедура, необходимая для «обучения робота математике», не имеет ничего общего с процедурой, кото­рая в действительности обусловливает человеческое понимание математики. И уж во всяком случае подобные, по преимуще­ству восходящие процедуры, по всей видимости, абсолютно не годятся, с практической точки зрения, для построения робота-математика, даже такого, который не будет претендовать на ка­кую бы то ни было симуляцию действительного понимания, при­сущего математикам-людям. Как мы уже указывали ранее, когда дело доходит до неопровержимого установления математической истины, сами по себе восходящие процедуры обучения оказываются совершенно неэффективными. Если уж нам предстоит изоб­рести вычислительную систему для производства неопровержи­мых математических истин, гораздо эффективнее будет постро­ить эту систему в соответствии с нисходящими принципами (по крайней мере, в той ее части, которая будет отвечать за неопро­вержимость производимых ею утверждений; в части же, занятой изысканиями, вполне могут пригодиться и восходящие процеду­ры). Что касается обоснованности и эффективности упомянутых нисходящих процедур, то о них должен позаботиться человек, осуществляющий первоначальное программирование, т. е. суще­ственно необходимыми компонентами процесса, недостижимыми посредством чистого вычисления, оказываются человеческое по­нимание и способность проникать в суть.

Вообще говоря, в нынешнее время компьютеры нередко именно таким образом и используются. Самый знаменитый при­мер — уже упоминавшееся выше доказательство теоремы о четы­рех красках, осуществленное Кеннетом Аппелем и Вольфгангом Хакеном с помощью компьютера. Роль компьютера в данном случае свелась к выполнению некоторого четко определенного вычисления для каждого возможного варианта, причем количе­ство альтернативных вариантов, хотя и было весьма велико, со­ставляло все же величину конечную; исключение этих возмож­ных вариантов дает основания для проведения (математиками-людьми) требуемого общего доказательства. Имеются и другие примеры подобных доказательств «с компьютерной поддерж­кой», а кроме того, сегодня на компьютере выполняют не только численные расчеты, но и сложные алгебраические преобразо­вания. И в этом случае работой компьютера управляют строго нисходящие процедуры, правила же для этих процедур формули­руются человеком в результате понимания задачи.

Следует упомянуть и еще об одном направлении работ — так называемом «автоматическом доказательстве теорем». К этой категории можно отнести, например, набор процедур, состоящий в определении некоторой фиксированной формальной системы и последующей попытки вывода теорем в рамках этой системы. Изнам известно, что отыскание доказательств всех теорем системыодного за другим, есть процесс исключительно вы­числительный. Такие процессы можно автоматизировать, однако если автоматизация выполнена без должного внимания и пони­мания, то полученный результат окажется, скорее всего, крайне неэффективным. Если же к разработке компьютерных процедур привлечь-таки эти самые внимание и понимание, то можно до­биться весьма и весьма впечатляющих результатов. В одной из разработанных таким образом схем (см. [49]) правила евклидовой геометрии были преобразованы в весьма эффективную формаль­ную систему, способную доказывать существующие геометриче­ские теоремы (а иногда и открывать новые). Приведем конкрет­ный пример из практики этой системы: перед ней была поставле­на задача доказать гипотезу В. Тебо — геометрическое предполо­жение, выдвинутое в 1938 году и доказанное лишь относительно недавно (в 1983) К. Б. Тейлором, — с чем она как нельзя более успешно справилась за 44 часа компьютерных вычислений).

Более близкую аналогию с описанными в предыдущих раз­делах процедурами можно усмотреть в предпринимаемых раз­личными исследователями на протяжении последних приблизи­тельно десяти лет попытках разработки «искусственно-интел­лектуальных» процедур для реализации математического «по-нимания». Надеюсь, представленные мною аргументы дают ясное представление о том, что каковы бы ни оказались успехи подобных систем, действительного математического понимания они ни в коем случае не достигнут! Некоторое отношение к упомянутым трудам имеют и попытки создания автоматических «теоремо-порождающих» систем; задачей такой системы яв­ляется отыскание теорем, которые можно отнести к категории «интересных» — в соответствии с определенными критериями, заданными системе заранее. Насколько мне известно (и думаю, многие с этим согласятся), из этих попыток пока что ничего, что представляло бы сколько-нибудь реальный математический ин­терес, не вышло. Мне, несомненно, возразят, что мы еще лишь в начале пути, и наверняка в будущем от них можно ожидать самых потрясающих результатов. Однако всякому, кто дочитал до этого места, уже должно быть ясно, что лично я крайне скептически отношусь к возможности получения из всех этих начинаний хоть какого-то подлинно положительного результата — разве что мы наконец выясним точные пределы возможностей таких систем.

3.28. Заключение

Представленные в данной главе аргументы дают, по всей видимости, недвусмысленное доказательство того, что челове­ческое математическое понимание несводимо к вычислительным механизмам (по крайней мере, тем из них, что мы способны познать), каковые механизмы могут представлять собой какие угодно сочетания нисходящих, восходящих либо случайных про­цедур. Похоже, у нас нет иного выхода, кроме как однозначно заключить, что некую существенную составляющую человече­ского понимания невозможно смоделировать никакими вычисли­тельными средствами. Хотя в строгом доказательстве, возможно, еще и остались какие-то крошечные «лазейки», вряд ли сквозь них можно протащить что-нибудь существенное. Кто-то очень рассчитывает на лазейку под названием «божественное вмеша­тельство» (посредством которого в наши мозги-компьютеры был просто-напросто установлен некий чудесный алгоритм, для нас принципиально непознаваемый) или на аналогичную ей лазейку, согласно которой сами по себе механизмы, управляющие совер­шенствованием мыслительных процессов, представляют собой нечто в высшей степени таинственное и принципиально для нас непознаваемое. Вряд ли какая-либо из этих лазеек (хотя обе они, безусловно, имеют некоторое право на существование) покажет­ся хоть сколько-нибудь приемлемой тем, кто стремится создать искусственное устройство, наделенное подлинным интеллектом. Равно неприемлемы они и для меня — я просто не могу в них всерьез поверить.

Суть еще одной возможной лазейки заключается в том, что может просто не найтись такого набора мер предосторожности (вроде тех, что в общем виде задаются пределами подробно описанными выше в этой главе), которого было бы достаточно для устранения абсолютно всех ошибок в конечном множестве-утверждаемых-высказываний, сложность ко­торых не превышает с. Мне трудно поверить в возможность су­ществования столь совершенного «заговора», способного поме­шать устранению всех ошибок, тем более, что деятельность на­шего элитного сообщества роботов изначально должна быть на­правлена как раз на максимально тщательное исключение оши­бок. Более того, освободить от ошибок нам необходимо всего лишь конечное множество-высказываний. Применив идею ансамблей, мы, несомненно, справимся и со всеми случайными ошибками, какие может допустить само сообщество, так как ма­ловероятно, что одну и ту же ошибку допустит кто-то еще, кроме незначительного меньшинства различных экземпляров модели­руемого сообщества роботов — при условии, что это действительно просто ошибка, а не какое-то изначально заложенное в систему заблуждение, обнаружить которое роботам помешает та или иная фундаментальная блокировка. Встроенные блокировки такого рода не относятся к «исправимым» ошибкам, нашей же целью в данном случае является устранение ошибок, в известном смысле «исправимых».

Последняя лазейка (едва правдоподобная) связана с ро­лью хаоса. Возможно ли, что при тщательном анализе поведе­ния некоторых хаотических систем обнаружатся структуры су­щественно неслучайного характера и именно в области этой «границы хаоса» мы отыщем ключ к пониманию эффективно невычислимого поведения разума? Такой вариант подразуме­вает необходимость того, чтобы эти хаотические системы бы­ли способны приближенно моделировать невычислимое пове­дение (весьма интересная возможность сама по себе), одна­ко даже если так оно и есть, подобная неслучайность в рам­ках предшествующего обсуждения может пригодиться лишь для некоторого уменьшения размеров ансамбля моделируемых со­обществ роботов (см. §3.22). Не совсем ясно, каким образом это уменьшение может нам сколько-нибудь существенно помочь. Тем, кто всерьез верит в то, что ключи к пониманию человече­ской ментальное™ таит в себе хаос, следует озаботиться поис­ками разумного способа обойти упомянутые фундаментальные проблемы.

Приведенные выше аргументы, по всей видимости, пред­ставляют собой убедительное доказательство невозможности со­здания вычислительной модели разума (точка зрения), рав­но как и невозможности эффективного (но бездумного) вычис­лительного моделирования всех внешних проявлений деятель­ности разума (точка зрения). И все же, несмотря на убеди­тельность этих аргументов, я подозреваю, что очень многим из нас будет чрезвычайно трудно с ними согласиться. Вместо того, чтобы изучить возможность того, что для понимания феномена интеллекта (что бы за этим словом ни стояло) более подходящей окажется точка зрения(или даже), многие приверженцы научного подхода ограничились одними лишь попытками отыс­кать слабые места в вышеприведенной аргументации, и все это исключительно ради поддержания упрямой убежденности в том, что точка зрения(в крайнем случае,) непременно должна в конце концов оказаться истинной.

Я не считаю такую реакцию неразумной. Точки зрения тоже не свободны от фундаментальных противоречий. Если мы верим, в соответствии с, в то, что человеческий разум содержит в себе нечто, с научной позиции не объяснимое — а интеллект есть свойство, совершенно отдельное от всего того, что мож­но обнаружить внутри математически определенных физических сущностей, населяющих нашу материальную вселенную, — то нам следует спросить себя, почему же разум человека оказывает­ся столь, по всей видимости, тесно связан с тем сложноорганизо-ванным физическим объектом, каковым является его мозг. Если интеллект действительно представляет собой нечто отдельное от физического тела, то почему нашим ментальным сущностям все же необходимы наши физические мозги? Совершенно очевид­но, что изменение физического состояния мозга может повлечь за собой изменение ментального состояния сопутствующего ему разума. Воздействие на мозг некоторых наркотиков, например, весьма определенно связывается с существенными изменениями в психике и восприятии. Равным образом, повреждение, заболе­вание или хирургическое удаление определенных участков мозга, как правило, оказывает четко выраженное и предсказуемое воз­действие на умственное состояние данного конкретного индиви­дуума. (Особенно драматическими в этом контексте представля­ются поразительные отчеты, опубликованные Оливером Саксом в его книгах «Пробуждения» (1973) и «Человек, который при­нял свою жену за шляпу»(1985).) Итак, получается, что со­вершенно разделять интеллект и соответствующий физический объект нельзя. А если интеллект связан-таки с определенными физическими объектами — и, похоже, связан весьма тесно, — то научные законы, столь точно описывающие поведение физи­ческих объектов, не должны сплоховать и при описании свойств интеллекта.

Что касается точки зрения, то здесь возникают проблемы иного рода, — связанные, в основном, с ее выраженным спеку­лятивным характером. Что заставит нас поверить в то, что при­родные феномены действительно могут демонстрировать какое-то там невычислимое поведение? Всем известно, что мощь совре­менной науки опирается (и, чем дальше, тем больше) на тот факт, что поведение любого физического объекта можно моделировать с помощью численных методов, при этом точность получаемой модели зависит исключительно от «комплексности» выполнен­ных вычислений. С ростом научного понимания стремительно растет и прогнозирующая способность таких численных моделей. В практическом отношении этим ростом мы, по большей части, обязаны быстрому развитию — в основном, во второй половине двадцатого века — вычислительных устройств необычайной мо­щи, скорости и точности. В результате перед нами открылся ши­рокий простор для проведения все более тесных аналогий между тем, что происходит в недрах современных универсальных ком­пьютеров, и всевозможными проявлениями самой материальной вселенной. Имеются ли у нас сколько-нибудь осмысленные ука­зания на то, что происходящее представляет собой лишь времен­ную фазу развития науки? Чего ради мы должны всерьез рас­сматривать возможность существования физических процессов, неподвластных эффективному вычислительному подходу?

Если в рамках существующей на данный момент фи­зической теории мы попытаемся отыскать какие бы то ни бы­ло следы процессов, хотя бы отчасти не поддающихся вычис­лению, то нас ожидает разочарование. Какой известный физи­ческий феномен ни возьми — от динамики материальной точки Ньютона и электромагнитных полей Максвелла до искривлен­ного пространства-времени Эйнштейна и самых глубинных хит­росплетений современной квантовой теории — все они замеча­тельно, как нам представляется, описываются с помощью исклю­чительно вычислительных методов); картину немного портит то обстоятельство, что процесс «квантового измерения» пред­полагает еще и наличие абсолютно случайной составляющей, вследствие чего изначально незначительные эффекты усилива­ются до такой степени, что становится возможным объективное их восприятие. Нигде здесь нет ничего такого, что можно было бы охарактеризовать как «физический процесс, который вычис­лительными методами невозможно даже правдоподобно смоде­лировать», а как раз такой процесс подразумевается точкой зре­ния. Таким образом, из двух версийпредпочтение, видимо, следует отдать «сильной» (см. § 1.3).

Важность этого выбора трудно переоценить. Многие лю­ди с научным складом мышления говорили мне, что они вполне согласны с выдвинутой мною в НРК позицией (т. е. с тем, что деятельность разума включает в себя какие-то «невычислительные» процессы), однако вместе с тем они были убеждены в том, что для отыскания этих самых «невычислительных» процессов вовсе не нужно дожидаться каких-то революционных прорывов в теоретической физике. Как мне представляется, их точка зре­ния основывается на том факте, что крайняя сложность процес­сов, обусловливающих функционирование разума, выходит да­леко за рамки стандартной компьютерной аналогии (в том виде, в каком ее впервые предложили Маккаллох и Питтс в 1943 го­ду), в которой нейроны и синаптические связи представляются аналогами транзисторов, а аксоны выступают в роли проводни­ков. Они говорят о сложности химических процессов, связан­ных с деятельностью нейромедиаторов, управляющих синапти-ческой передачей нервных импульсов, или о том, что область действия этих химических соединений далеко не всегда ограни­чивается непосредственной окрестностью соответствующей си-наптической связи. Кроме того, они указывают на чрезвычайно хитроумное устройство самих нейронов, важнейшие из под­структур которых (например, цитоскелет — о его действительно решающей роли в контексте нашего исследования мы подроб­нее поговорим ниже; см. §§7.4—7.7) оказывают существенное влияние на нейронную активность в целом. К делу привлекают­ся и прямые электромагнитные взаимодействия («резонансные эффекты», например), которые невозможно просто так объяс­нить обычными нервными импульсами; утверждают также, что в функционировании мозга важную роль должны играть эффекты, описываемые квантовой теорией, имея в виду либо квантовые неопределенности, либо нелокальные коллективные квантовые взаимодействия (например, феномен так называемой «конденса­ции Бозе—Эйнштейна»).