Еда как средство избавиться от беспокойства, внушённого высокими родительскими ожиданиями

Родители, чья любовь чрезмерна, часто ожидают от своих детей так много, что те постоянно находятся в состоянии напряжённого беспокойства, стараясь их оправдать. Этот стресс может стать невыносимым. Итог? Дети стараются любыми доступными средствами оградиться от него. Попыткой ослабить напряжение, вызванное слишком высокими ожиданиями со стороны непомерно любящих родителей может стать одержимость едой и диетой.

Примером служит история Шэрон. "Когда мне было семнадцать, в последнем классе школы, я весила 39,5 кг, – сбивчиво начинает она. – Я никогда не забуду точную цифру, потому что поставила себе цель – не больше сорока. Я считала, что

это мои естественный вес.

В то лето, перед началом занятий в колледже, Шэрон первый раз попала в больницу. "Я про больницу помню мало, помню только, что пыталась убедить врача, что не ем больше, потому что уже наелась, а если буду есть столько, сколько он считает необходимым, то раздуюсь и стану, как корова".

Вспоминая об этом десять лет спустя, Шэрон уже может признаться, что в те дни буквально изводила себя голоданием. "Вы не представляете себе, как это мучительно, какое это страдание – изводить себя голодом. Меня прямо ужас берёт, когда я думаю о том, что с собой делала. Но в то время, когда делаешь это, ничего такого не ощущаешь. А чувствовала я какую-то болезненную гордость – вот, мол, какая я сильная, могу!"

Младший ребёнок в богатой семье, Шэрон, после того как у неё определили анорексию, получила прекрасную медицинскую помощь и психиатрическое консультирование. Но когда лечащий психиатр стал настаивать, чтобы до выписки из больницы её мать с отцом тоже прошли курс психиатрического консультирования, те заартачились. Мысль о том, что развитию болезни Шэрон могли способствовать подспудные семейные проблемы, оба восприняли как личное оскорбление.

Умная, талантливая, красивая, Шэрон всегда казалась идеалом ребёнка. Семья жила на просторном ранчо, расположенном в пригороде Атланты на участке размером с полгектара. Это была зажиточная семья по любым меркам, и Шэрон в детстве знавала частные школы, уроки верховой езды и дорогие летние лагеря.

На первый взгляд казалось, что у Шэрон идеальное детство. И именно, эта картинка совершенства послужила причиной той настороженности, с которой родители восприняли её болезни. Они всегда были близки с детьми и предоставляли им всё, что только можно, заверяли они лечащего врача дочери. Всё было прекрасно до тех пор, пока Шэрон не стала отказываться от еды.

Сама Шэрон смотрела на это иначе. Всю жизнь, вспоминает она, её утомило беспокойство, что она не вполне дотягивает до уровня родителей. "Мои родители были городскими знаменитостями. Отец занимался политикой. В материнском роду уже многие поколения владели большим состоянием. Она очень красива, мне всегда хотелось походить на неё. Она также немного эксцентрична, даже вызывающе ярка. Все вокруг обсуждают её наряды и всё, что она делает, и она, по-моему, это обожает, как обожает делать всё по-своему".

При всём множестве привилегий Шэрон ощущала на себе давление, страх не быть их достойной. "Я чувствовала, что мы – особенная семья, и поэтому я тоже должна быть особенной. Мне дали идеальное детство, а я не сделала ничего, чтобы его заслужить".

Хотя Шэрон не оставляли вниманием и хвалили за высокие отметки, родительские ожидания обескураживали и временами даже парализовывали её. "От меня ожидали очень многого, и чем больше я делала, тем больше ожидали. Матери было совершенно необходимо знать, что я думаю, желаю и чувствую в каждый момент".

Хорошая спортсменка, Шэрон уже на первом курсе, незадолго до диагноза анорексии, попала в университетскую женскую сборную по волейболу. "Как-то раз, перед тем как отправиться к кому-то на ужин, родители пришли посмотреть игру. После матча отец не переставая говорил о Лори, "звезде" нашей команды. Он говорил, что она играет агрессивно, по-мужски – в его устах это был высший комплимент. А я слушала и ревновала. Потом он улыбнулся мне и сказал:

– Что ж ты, каракатица, тот мяч-то не достала?" Шэрон твердо решила совершенствовать свою игру. Постоянные тренировки на поле развили до гигантских размеров её и без того здоровый подростковый аппетит. Как-то раз, наблюдая, как она уминает свой обед, отец сказал: "Ты бы поосторожней, а то растолстеешь".

Он улыбался и поддразнивал её, но Шэрон приняла его слова буквально.

В тот вечер она много думала и решила, что виновато в её якобы слабых спортивных достижениях её тело. Оно недостаточно поджаро и крепко, чтобы выдерживать конкуренцию. Так появилась одержимость похудением и настройкой своего организма. Постепенно усилия похудеть переросли в режим голодания. Стремительная потеря веса привела её родителей в ужас. Отец стал возвращаться с работы раньше обычного и каждый вечер сидел напротив за столом и заставлял её есть. Шэрон же твердила, что сыта по горло, а он старается её раскормить. Но это не помогало: он заставлял её есть. Потом она убегала на зады участка, пряталась за кустами, отделяющими их дом от соседского, и вызывала у себя рвоту. "Я считала, что хорошо всё придумала.Всех обвела вокруг пальца".

По утрам её мать тщательно следила, как Шэрон взвешивается на весах. Чтобы пройти материнскую инспекцию, она вшивала в манжеты и подпушку халата монеты. Однажды сестра воспользовалась её халатом, обнаружила монеты и немедленно сообщила матери.

d тот вечер, после того как я съела какое-то неимоверное количество еды, они предъявили мне эту страшную улику. Мать

спокойно внесла халат в столовую и спросила, что всё это значит. Очень для неё типично – всегда держать себя в руках. Я почувствовала себя как загнанный зверь. Я посмотрела на отца, и что-то долго сдерживаемое во мне сломалось".

Шэрон вскочила из-за стола, выбежала на кухню, и её вырвало в раковину.Приступы повторялись и повторялись,она не могла их удержать, а потрясённые родители стояли и наблюдали весь этот кошмар. Наконец, она упала на пол и забилась в истерике, проклиная себя, отца и мать. "Я выкрикивала обвинения, припоминая всё, что случилось со мной за всю мою «лубочную» жизнь".

Назавтра Шэрон отвезли в больницу, и она пролежала там четыре недели. Шэрон обеспечивали всем, что может понадобиться ребёнку для физического и умственного развития. Но на фоне спокойной и обеспеченной жизни её юность протекала в постоянном нервном напряжении. Она боялась, что вскроются её недочёты, что она недостаточно хороша, что не оправдывает родительских ожиданий. Она мало верила в собственную ценность и жила в бесконечных стараниях стать тем, кем, по её мнению, хотели её видеть родители.

Дети, которые растут, как Шэрон, под гнётом слишком больших ожиданий, впадают в сильную зависимость от мнений окружающих – она во многом определяет их самоощущение. Когда нас обуревает желание угадывать мнение окружающих, чтобы поступать так, как они, на наш взгляд, хотят, завоевывая этим их одобрение, наша жизнь уже не подвластна нам, а находится в чужих руках. Отказ от еды дал Шэрон столь необходимое ей чувство самоконтроля.

Если наше детство было похоже на детство Шэрон, то всё, что нам давали, могло возбуждать в нас чувство неоплаченного долга, необходимость доказать, что мы всего этого достойны. Может быть, мы хотим одобрения, алчем подтверждения, жаждем признания. Погруженность в питание и диеты служит нам эмоциональным эликсиром против стресса, вызванного желанием оправдать немыслимо высокие ожидания. "Я недостаточно хороша" превращается в "Я недостаточно стройна". Нарушение питания у Шэрон сняло её беспокойство, предоставив убежище от подлинных проблем.

Тщательный подбор продуктов, подсчёт калорий, изучение диет, маниакальное слежение за весом и тайное очищение желудка придавали ей силы жить. Они отвлекали её от мыслей, что она не смогла оправдать родительских ожиданий, а снижение веса создавало иллюзию "достижения".

Еда как бунт против родительского контроля

Когда мы имеем дело с нарушением питания, "самоконтроль" обычно означает только одно: "Я съела листок салата с лимонным соком: я контролирую ситуацию. Я съела шоколадный пломбир: я не контролирую ситуации".

Но вопрос стоит гораздо серьёзней – речь идет о контроле не над питанием, а над собственной жизнью. Отмеривание пищи только даёт нам иллюзию контроля.

Больше всего нам нужно контролировать себя как раз тогда, когда мы ощущаем сильный контроль со стороны. Когда ребёнка любят непомерно, вопрос родительского контроля непременно заявляет о себе.

Неодолимая поглощённость питанием или диетами может быть методом протеста, сознательного или бессознательного, против родительского контроля. Мы используем свой организм, чтобы послать родителям сигнал, который никогда не решимся высказать вслух: "Вы не можете мною управлять. Я не собираюсь подгонять себя под ваш образ стройного и прекрасного идеального ребёнка".

Примером служит история Джейн. В её семье желания отца почитались превыше всего. То, чего хотели остальные, считалось приемлемым лишь постольку, поскольку не противоречило его требованиям. "Мы все ему прислуживали. Особенно мать. Если он считал так-то, мать немедленно утверждала, что считает так же, хотя я никогда не верила в её искренность.

Отец любил гольф, и потому каждую субботу в семь утра мы все уже были на поле. Он считал, что человеку важно быть культурным, и потому меня заставляли брать уроки фортепьяно и рисования, которые я ненавидела. Он когда-то учился в приходской школе, и потому я оказалась в католической, и это было ужасно".

Джейн выучила урок: или следовать желаниям отца, или оставаться в одиночестве. "Выезды на гольф, загородный клуб, путешествия, симфонические концерты – вот что любили мои родители. Я научилась хорошо себя вести, чтобы быть с ними. Если я вела себя плохо, меня оставляли дома с няней. И хотя обо мне всё равно заботились, но к своим занятиям не допускали". Для Джейн же не было ничего важнее, чем быть допущенной.

Джейн росла, и груз отцовского контроля становился гнётом. Всё должно было соответствовать его вкусам, интересам, предпочтениям. "Он не понимал, почему мне хочется проводить время с лучшей подругой, а не с семьёй. Мать старалась ему объяснить, но не сумела. "Он тебя очень любит", – вот всё, чем она могла оправдаться. Да и никто не мог с ним спорить. И потом, как можно спорить с человеком, который тебя так любит?"

Но было у Джейн нечто, чего отец контролировать не мог: её аппетит. "А что он мог сделать? Запереть меня в шкафу, чтобы я не могла есть? Я начала полнеть, когда мне было около тринадцати, и всё полнела. Я была невероятно зрелым подростком безупречного поведения, само совершенство – кроме одного: я была ужасно толстая. Моё питание не поддавалось никакому контролю".

Подчинись или оставайся в одиночестве. Это важный сигнал, с которым растут непомерно любимые дети. Одиночество может быть физическим или эмоциональным. В семье Джейн не слушаться означало быть обречённой на физическое одиночество – дома с няней. Джейн воспитывали так, чтобы исполнялись воля и потребности родителей, и контроль со стороны отца распространялся на все стороны её жизни, кроме питания. Она использовала еду, чтобы отгородиться от родительского контроля, чтобы порушить их картинку идеальной дочери – стройненькой, прекрасной, воспитанной – славу и гордость родителей.

Тот факт, что большинство нарушений питания начинается в подростковом возрасте – не случайность. На этой стадии дети начинают осознавать свои собственные потребности, отдельные от родительских. Они начинают оглядываться, ища способов более жёстко отгородиться от окружающих. Предпочтения в пище – из числа первейших и важнейших вещей, используемых подростками для "определения" себя. Картофельные чипсы, хот-доги, пицца, всяческие "кулы" – всё это поглощается ими непрерывно, и это становится ареной борьбы с родителями вокруг рационального питания. Это важная борьба. Она – знак, что подросток воспринимает себя отдельной личностью и сам отвечает за свой организм.

Родители, чрезмерно жёсткие в вопросе о том, чем следует питаться детям, запрещающие им одно и навязывающие другое, готовят почву для ещё более жёсткой ответной реакции. У детей могут появляться странные, ритуалистические привычки в питании; это для них способ заявить: "Такая пища – моя личная идея, это первое дело в моей жизни, за которое я стою".

Ощущение того, что у нас есть какая-то власть над своей жизнью, критически важно. Буквально вопросом жизни для детей, которых излишне опекают, становится отсутствие собственного контроля. У родителей, чья любовь чрезмерна, семейные устои не изменяются с достаточной гибкостью, чтобы учитывать требования взросления. Становясь подростками и потом взрослыми, мы уже не нуждаемся в том, чтобы нас ограждали от опасностей, направляли и формировали. Но родители остановиться не могут. В семьях, где опека особенно чрезмерна и устои особенно жёстки, дети, когда уже совсем задыхаются, могут прибегать как к последней мере к отказу от еды или к тайному обжорству. И то, и другое создаёт иллюзию самоконтроля:

"Я достаточно сильна, чтобы противиться голоду; я могу даже уморить себя" или "Я достаточно сильна, чтобы противиться ожирению: я могу есть весь вечер, а потом очистить желудок и не прибавить ни грамма".

Одержимость пищей, переходящая в настоящее нарушение питания, может ещё действеннее помочь нам вырвать контроль над собой из рук родителей. Такое нарушение, едва будучи обнаружено, создаёт семейный кризис. Оно становится общей

семейной проблемой и передаёт жертве всё больше контроля над прочими членами семьи. Скажем, в их присутствии никто не станет есть десерт, чтобы не подвергать их соблазну. Или кому-то придётся стоять у них за спиной и следить, чтобы всё было съедено. Или семье придётся пожертвовать своим свободным временем ради консультации у психиатра.

Даже если мы давно уже физически ушли из родительского дома, одержимость пищей может по-прежнему играть в нашей жизни похожую роль. Мы питаем иллюзии независимости или контроля над собственной жизнью, внушённой нам нашими тайными пристрастиями в еде, какими бы сумасшедшими они ни были.

Еда как средство избежать близости

Джули, программист двадцати четырёх лет, последние пять лет безуспешно пытается найти мужчину для долговременных отношений. В своей неспособности быть привлекательной для подходящего ей человека она обвиняет свою тучность. И хотя это отчасти правда, и излишний вес играет свою роль в предпочтениях мужчин, под её одержимостью пищей таится подсознательное желание иметь только неглубокие, поверхностные взаимоотношения.

Джули росла в семье, где родители постоянно вовлекали её в свои ссоры в качестве посредника или примирителя. Потом они развелись. После этого мать стала льнуть к Джули, подолгу говорила с ней о своём одиночестве, о том, как отец Джули её подставил, даже о своих сексуальных желаниях, не удовлетворённых из-за отсутствия интимных отношений. "Она хотела, чтобы я постоянно находилась при ней. Когда у меня случалось свидание или просто встреча с друзьями, я чувствовала себя виноватой".

Поскольку Джули не сумела поставить границы, мать всё больше вмешивалась в её жизнь. Она задыхалась от этого непомерного внимания со стороны матери, но отгородиться не могла.

Как раз в это время у неё появилась одержимость едой. Пища давала убежище от возрастающих требований со стороны матери. За несколько лет после развода родителей Джули набрала 18 килограммов. Её расползшееся тело говорило: "Я само по себе, мне нужно место – прочь с дороги!"

В данном случае мать Джули, действительно, впала в серьёзную нужду, и это случай экстремальный. Но многие из нас росли в семьях, где родители более или менее глубоко внедрялись в нашу жизнь. Мы получали любовь, внимание и материальные блага, и благодарны за это, но порой мы просто не могли дышать. Такое ощущение, что в ответ на любовь от нас ожидали слишком многого. И самого большего ожидали от нас самые близкие нам люди, от которых мы зависели и на которых полагались.

Пищу можно использовать для "решения" широкого спектра вопросов, связанных с близостью. Близость страшит. Если мы позволим кому-то узнать и любить нас, не внедрится ли он (она) в нашу жизнь, как когда-то родители? Не потребует ли от нас больше, чем мы согласны давать? Имея же сто или тридцать пять килограммов веса нам не придется особенно беспокоиться о близости. Лучше мы углубимся в вопросы питания – это проще, чем разбираться в трудностях интимных отношений, и, если уж на то пошло, и вообще в вопросе нашей сексуальности как таковой.

Если мы состоим в отношениях, характеризующихся эмоциональной отчуждённостью и дисгармонией, мы можем отвлечься на проблемы с питанием. С едой разобраться гораздо легче, чем с мужьями, жёнами или возлюбленными. Мы сваливаем вину на свой вес и уговариваем себя, что стоит сбросить эти лишние килограммы и всё поправится.

Если мы не можем найти подходящего человека, мы всегда можем сказать, что виноват вес. И не надо задумываться над страшным вопросом: что, если мы сбросим вес, а всё-таки не сумеем найти настоящую любовь?

Так или эдак, а у нас всё равно не хватит энергии для взаимоотношений с любимыми. Всю её поглотят взаимоотношения с едой.

Еда как способ себя побаловать

"В нашем доме непрерывно готовили пищу, – вспоминает Карен. – Не припомню нашу кухню закрытой. Там постоянно

что-нибудь да происходило. Едва успевали съедать и убирать посуду, как снова начиналась стряпня. И пирожные пекли не по одному противню, а по два и по три. Родители постоянно твердили:

– Вы наверняка голодные. Кушайте! Надо кушать! Сколько людей в мире голодает!

Если кто-то из нас не выходил к обеду, весь дом приходил в волнение. Если я не съедал всё, что мне подавали, мать говорила:

– Я готовлю с самого утра, но, кажется, никому это не нужно.

Стряпнёй она проявляла свою любовь. А чтобы показать, что ты её тоже любишь и ценишь, надо было есть. Отказ от еды означал, что ты недоволен чем-то. Еда не имела отношения к чувству голода. Это был наш способ общения между собой".

Во многих семьях еда глубоко символична. Манеры поведения за столом вошли в пословицы, отражающие вмешательство в чужие дела. Кто-то смотрит не в свою тарелку, кто-то разевает рот на чужой каравай, тот-то похмеляется на чужом пиру.

Родители, чья любовь чрезмерна, жаждут обеспечивать своих детей удобством и комфортом. Они волнуются – не мало ли дают? Многие из них проявляют свою любовь к детям тем, что с момента рождения пичкают их едой.

Последствия такого пичканья в ответ на любые наши запросы – относящиеся к питанию или нет – могут быть катастрофическими. Когда родители принимают весь спектр физических и эмоциональных потребностей детей за голод и, соответственно, кормят их, они подготавливают почву, на которой может впоследствии развиться нарушение питания. У младенцев на все случаи жизни один сигнал – плач. Родителям нужна известная чуткость, чтобы расшифровывать этот сигнал и правильно на него реагировать. Иногда они раз за разом реагируют неправильно. Может быть, ребёнок плачет от холода, от одиночества, от усталости, а они не понимают намёков и принимаются его кормить. Или наоборот, родители кормят его строго по расписанию, и когда ребёнок кричит, не понимают, что он голоден, или считают, что сбивать его с режима вредно. Оба вида реакции вызваны недостаточной чуткостью к потребностям младенца, и оба ведут к путанице. Ребёнок не приучается различать голод от других потребностей или неудобств. "Я голоден" превращается в "Я хочу спать", или в "Мне страшно", или во множество других эмоций. Так закладывается фундамент использования пищи для решения множества сложных эмоциональных проблем.

Необузданное обжорство может оказаться единственным знакомым нам способом справиться с собой. Мы не знаем, ни что нам нужно на самом деле, ни что мы на самом деле чувствуем. Вырабатывается привычка всякий раз, когда нам одиноко или хочется любви, тянуться к пище. Еда становится нашей привязанностью, а не просто "горючим" для организма. Как выразилась одна женщина, "мороженое – это как самой поцеловать себя".

Еда как бунт против "выглядеть прилично"

Марк, тридцатилетний экономист, вспоминает случай, который произошёл с ним в последнем классе школы. Он брал студенческий заём, чтобы заплатить за колледж, и вот они договорились с отцом встретиться в центре, у входа в банк. Одеваясь утром, он вдруг осознал: "Единственное, что было в моём гардеробе, – джинсы и ковбойки. Я, как и все, ходил в школу полным охламоном".

Понимая, что ехать на встречу с отцом в джинсах невозможно, он взял взаймы у жившего неподалёку родственника рубашку, галстук и брюки. "Мне казалось, я выгляжу совсем неплохо. Отец ничего не говорил, и только когда мы уже входили в банк, его взгляд упал на мои ноги.

– Вы только посмотрите на эти туфли, – сказал он, раздуваясь, как жаба.

Я посмотрел. Да, неважнецкие туфли. Старые разбитые лапти, которые я таскал каждый день.

Отец орал на меня прямо там, на пороге банка. Его лицо побагровело, как при инсульте.

– Посмотри, на кого ты похож! Оборванец! Стыд и позор!

– Вот не знал, что надо выглядеть богачом, когда идёшь занимать деньги, – кричал я в ответ".

Марк и поныне беспокоится о мнении отца по части своего гардероба всякий раз, когда его навещает, хотя и говорит, что презирает этот отцовский бзик по части внешнего вида. "В свои тридцать лет мне пора бы уже ездить к родителям одетым, как мне нравится. Но я ловлю себя на том, что почему-то наряжаюсь, стригусь и думаю: а не сочтёт ли батюшка этот галстук слишком кричащим?"

У многих из нас бывало нечто подобное с одним или с обоими из наших родителей. И теперь даже от самых безобидных замечаний типа "Эти штаны не слишком обтягивающие?" или "Пора, я думаю, сменить пиджак" мы лезем на стенку. Но и полное их молчание по поводу нашего внешнего вида может быть для нас, эмоционально прикованных к родительскому одобрению, столь же сокрушительно. Нам кажется, что они не решаются высказать своё мнение, настолько оно негативно.

Спору нет, большинство родителей тщательно следят за видом и поведением своих детей. Но у родителей, чья любовь чрезмерна, это может стать манией. Им представляется, что ответственность за вид и поведение детей лежит на них, а не на детях. А им нужно совершенство. Они требуют, чтобы мы "хорошо выглядели".

Кое-кому из нас удаётся отмахнуться от родительской одержимости нашим "приличным видом". Другие же очень к ней чувствительны и страдают от несгибаемости родительских критериев правильного и неправильного поведения.

Но прямо выступать против родителей в этих делах всегда нелегко. Поэтому мы прибегаем к косвенным методам. Еда может служить очень мощным, хоть и косвенным средством бунта против требований "хорошо выглядеть". Что может нагляднее отражать негативные результаты родительского попечения, чем ребёнок-толстяк или, наоборот, доходяга?

Своей одержимостью едой мы "подаём голос". Мы заявляем, что не всё так хорошо. Мы восстаём против требований "хорошо выглядеть" тем способом, который кажется безопасным, но зачастую оказывается настолько мощным, что повергает ниц всю систему семейных устоев.