Неспособность принимать решения

Родители, чья любовь чрезмерна, чувствуют себя обязанными выручать нас при первых же проявлениях наших усилий. Будь это помощь с домашним заданием в девять лет или заполнение наших налоговых деклараций в тридцать девять, наши родители тут как тут со своими решениями. Брать на себя руководство – их вторая натура.

Когда мы были маленькие, их совет служил трамплином для наших собственных мыслей и идей. Но по мере нашего взросле-ния он всё больше становится средством удерживать нас в состоянии беззащитности и зависимости. Одна женщина рассказывает: "Мать, когда хочет убедить меня послушаться её совета, всегда приводит в пример мою сестру, жизнь которой – сплошное недоразумение.

– Вот видишь, – говорит она, – твоя сестра никогда меня не слушалась, и вот что из этого вышло.

Да, моя сестра наворотила в своей жизни, но, по крайней мере, у неё была своя жизнь. А я всё ещё прошу мать выбирать для меня одежду. А сколько мне лет? Тридцать три".

Марк, консультант по компьютерам, вспоминает душераздирающий, парализующий процесс принятия решений, когда он открывал свой бизнес. "После долгих отлагательств я наконец решил обзавестись визитными карточками и бланками для своей новой конторы. Надо полагать, есть на свете люди, которые идут в магазин и в пять минут решают, чего они хотят. У меня это был

целый спектакль. Я позвонил дизайнеру-графику, и она пришла ко мне в офис с образцами. Мои самые страшные предвидения оправдались, когда она вытащила три тома с образцами логотипов, восемнадцать вариантов цвета для бланков, десятки шрифтов и не меньше десяти типов фактуры бумаги. Она начала перебирать образцы, и у меня зарябило в глазах. Я хотел, чтобы это решение принял за меня кто-нибудь другой. Я напускал на себя хладнокровный вид, что, мол, всё под контролем. В конце концов, что такое бланки? Но я обливался холодным потом!"

И как же Марк принял наконец решение? "Да запросто! Попросил на денёк эти книги, чтобы посмотреть дома, дал жене, она посмотрела и через пять минут сказала, что выбрать".

Это очень распространённая ситуация. Когда мы, не сопротивляясь, отдаёмся в детстве родительскому руководству, мы так и не приучаемся пробовать самостоятельно и доверяться собственному умению. Внутренний критик при каждом удобном случае напоминает нам, что мы недостаточно умны для правильного выбора. И вот мы манипулируем другими, чтобы они принимали рискованные решения за нас. Мы напускаем на себя спокойный, безразличный вид. Но недостаток уверенности в себе снижает наше самоуважение. Мы можем обмануть других, но себя не обманешь.

Безрадостность

Мы сетуем на то, что в жизни мало радости. Нас часто упрекают, что мы апатичны, скучны и безразличны ко всему.

Почему мы так себя чувствуем? Потому что живём в мире ожиданий, стремления их оправдать и разочарований. Наш внутренний критик заставляет нас сосредоточиваться на своих недостатках и говорит, что всегда можно было больше и лучше. Мы не умеем по-настоящему радоваться успеху, потому что в глубине души не ощущаем его достаточным.

Когда мы так суровы к самим себе, нетрудно быть жёсткими и к остальным, ощущать неудовлетворённость жизнью и всеми окружающими нас. Это постоянная неудовлетворённость другими – основная причина безрадостности.

Кэрол, недавно разведённая мать двоих детей, начала понимать, что это происходит с нею, когда Джим, её старший сын, сказал, что предпочитает жить с отцом. "Однажды он просто взорвался, стал кричать, что если послушать меня, то он никогда ничего не делает правильно. А себе он нравится таким, какой есть. Почему я не могу принять его таким?

Вообще-то, это правда, – признаётся Кэрол. – У меня стакан наполовину пустой, а не наполовину полный. Джим – человек тихий и застенчивый. Я всё на него пыхтела, что надо заводить друзей и почаще уходить из дома. Обидно было видеть, как мимо него проходит вся весёлая жизнь старшеклассников, а он занимается музыкой у себя в комнате. Нет чтобы радоваться всему хорошему в Джиме: хорошей учёбе, музыкальному таланту, нет – я только плохое и замечала".

В процессе консультаций Кэрол начала понимать, что проблема не столько в постоянной критике сына, сколько в суровом осуждении самой себя. Она осознала, что некоторые из внушений, полученных ею в детстве, по-прежнему преследуют её. "Мои родители бь1ли не из тех, что расточают похвалы, особенно нам, – рассказывает она. – Когда я приносила домой хороший табель, они никогда ничего приятного по этому поводу не произносили. Они держались так, как будто это в порядке вещей. И как бы я хорошо ни успевала в школе, у отца всегда наготове имелась уйма предложений, как мне совершенствоваться дальше. Он составлял списки и привешивал их к холодильнику. Он называл их целями, а на самом деле это были критические суждения".

От отца Кэрол восприняла неявное внушение, что никогда не сможет сделать ничего хорошего. Она его любила и нуждалась в его одобрении, и потому пустилась в нескончаемые поиски совершенства. Это был "совершенный" сценарий для провала. Спустя много лет она с ужасом поймала себя на том, что произносит перед сыном те же критические слова, от которых её тошнило в детстве.

Мучительное осознание того, что её критика разрушает отношения с сыном, стало для Кэрол уроком. Кое-что в себе самой она осуждала, например, потерю близких отношений с друзьями после развода. Ей и всегда не очень-то удавалось завязывать дружбу, а теперь она и вовсе стала избегать выходить на люди и заводить знакомства, потому что стеснялась новообретённого статуса "незамужней". Поскольку она считала эти черты неприемлемыми в себе, её реакция на них в сыне тоже была негативной.

Как только она научилась принимать такие "неприемлемые" черты в себе, она стала гораздо менее критично относиться к сыну. Кэрол решительно пересмотрела свою тенденцию концентрироваться на негативном вместо позитивного и стала более терпимой к себе.

Многие из нас так же самокритичны, как Кэрол. Мы знаем, что осуждение и критика – дорогостоящие и проигрышные игры, и тем не менее позволяем внутреннему критику держать наше счастье в заложниках. Почему? Может быть, потому, что самокритика приносит, кроме всего прочего, богатые плоды. Если в раннем детстве нас научили, что чем больше мы стараемся, тем совершеннее становимся, мы делаемся строги к себе. Мы можем умалять себя, считая, что нам воздается любовью, дружбой, поддержкой.

Иногда это вроде бы работает. Беря на себя роль "жертвы" и рассказывая всем, как мы ужасны, как подавлены, как несчастна наша жизнь, мы провоцируем окружающих играть дополняющую роль – роль "спасителя". Они нас подбадривают, стараясь заставить увидеть себя с лучшей стороны. Но похвала, которой мы такими маневрами добиваемся, едва ли способствует нашему самоуважению и спасает от присущей нам подавленности. А у тех, кто старается нам помочь, опускаются руки, если мы, не переставая, уничижаем себя. Они начинают удаляться или вовсе избегать нас.

Боязнь успеха

Дети, которых непомерно любили, часто бывают людьми сообразительными и талантливыми, но страдающими неспособностью реализовывать свои мечты. Кто-то винит в этом свою лень.

Другие оправдываются тем, что недостаточно умны или талантливы. Третьи говорят, что им наплевать на успех. Всё это действительно может играть свою роль, но это лишь отговорки, маскирующие страх перед успехом.

Вот, например, Макс: последние десять лет он скачет с одной бессмысленной работы на другую. Он в высшей степени творческая личность, но никак не может практически развить свои идеи. В процессе психотерапии Макс начинает разбираться со своим прошлым.

"Чем выше лезешь, тем ниже придётся падать. Именно это, я думаю, пугает меня в успехе – этот невероятный груз ответственности, который его сопровождает. Один раз добьёшься успеха, и потом этого начинают ожидать от тебя всякий раз, а это большое напряжение".

Отец Макса был директором городских социальных программ в их районе. Он активно участвовал в политической жизни города, его фотографии и высказывания были во всех местных газетах. Он являл всему городу воплощение успешности.

В восьмом классе Макс баллотировался в председатели ученического совета. "Я уже три года был членом совета и особенно не стремился стать председателем, но отец с шестого класса намекал, что я "весь в отца", что он будет мной гордиться, если я займу общественную должность...

От мысли, что надо произнести речь перед всей школой, меня охватывал ужас. Отец сказал, чтобы я не дурил, и прочёл нотацию, что "это у нас наследственное". В результате он оказался настолько замешан в кампанию, что сам написал мою речь. В ней не было ни одного моего слова или мысли. Что-то такое об американской молодёжи на марше во имя совершенствования мира. Очень уж мудрёно для ребятишек-старшеклассников, но он уверял меня, что лучше и быть не может.

Никогда не забуду, как я трясся, читая эту речь, тем более что все прочие речи были о том, что надо бы устраивать в школе побольше танцев и давать нам побольше свободы. Я спотыкался, наверно, на каждом слове. В таком дурацком положении я в жизни не бывал.

Через два дня были выборы. Меня прокатили. Часа два, не меньше, я бродил по улицам, даже подумать не смел, чтобы пойти домой. Когда я наконец пришёл, отец ждал меня на пороге с торжествующей улыбкой на лице. Когда я сказал ему, что проиграл, он ринулся было в школу требовать пересчёта голосов – хорошо, мать удержала. Если есть в моей жизни миг, когда у меня сформулировалась вся моя теория успеха, это было тогда".

Многих повзрослевших детей, подобно Максу, парализует гнёт родительских надежд и мечтаний. Чем большего успеха они добиваются, тем большего от них ждут. Уж проще и вовсе не начинать. Но тогда, убегая от успеха, они обрекают себя на жизнь посредственности.

Ещё одна причина тому, что слишком опекаемые в детстве взрослые боятся успеха, связана со страхом перед тем, что, став самостоятельными и уверенными в себе, они потеряют свою эмоциональную тихую гавань. Генри, к примеру, в свои двадцать семь лет живёт в родительском доме со стареющей матерью. Он работает неполный день в бакалейной лавке, работу свою не любит. "Но я не вижу, чем бы хотел заняться. Завяз, что ли? Надо бы жить отдельно, но кто тогда позаботится о маме? С тех пор как умер папа, ей страшно остаться одной. Ну вот, она берёт на себя квартирную плату, а я помогаю ей по дому".

У Генри есть брат Фрэнк, несколько месяцев тому назад потерявший пост вице-президента финансовой компании, когда её поглотила другая фирма. "Мама теперь не даст Фрэнку ни гроша. Она говорит, он может сам о себе позаботиться. Все эти годы, что был большой шишкой, он заходил к нам всего раз в месяц, и она не может ему этого простить. Жалко мужика".

По понятиям Генри, сделаться успешным и жить отдельно от матери означает потерять эмоциональную тихую гавань. Для него всё было просто: брат преуспевал, лишился материнской защиты и потом потерпел неудачу. И вот теперь он бедствует.

Но ведь у матери было много других подспудных причин отвергнуть Фрэнка, не имеющих отношения к его успешности. Одна, по признанию Генри, та, что Фрэнк никогда не позволял матери им руководить. Другая в том, что мать хотела, чтобы

после смерти отца он взял на себя семейный бизнес, а Фрэнк был слишком занят – и доволен – своей карьерой и бросать её не собирался. Не успех послужил причиной потери тихой гавани. Фрэнк потерял её потому, что больше в ней не нуждался.

Можно преуспевать и всё равно сохранять отношения любви и близости с родителями. А вот людям типа Генри на случай неуспешности нужна защита, и они её часто получают. Это может служить мощным негативным стимулом. В качестве платы за надёжное существование Генри получил жизнь, лишённую личных свершений. Сомнительная сделка.

Оставаясь зависимыми, как Генри, взрослые дети придают жизни своих родителей смысл и цель. Дело не в том, что те радуются неудачам детей, нет, они берут на себя ответственность из любви и желания принести детям немного счастья. С привычкой всей жизни расстаться нелегко. Обе стороны давно сжились со своими ролями. Мы можем досадовать на свою роль, но променять её льготы на собственную независимость решиться трудно. Зачем раскачивать лодку? Ведь можно выпасть за борт и утонуть. Итак, бессознательно решая оставаться беспомощными и зависимыми, мы защищаем себя от страха перед провалом, а родителей – от страха потерять нас.

Метаморфозы чувства вины

Взрослые, которых чрезмерно любили в детстве, часто становятся жертвами чувства вины. Что же это за эмоция? Почему она имеет такую власть над нами? Почему слишком изнеженные, сверхопекаемые дети становятся главной мишенью этого саморазрушительного чувства?

Дети, которых непомерно любили, постоянно терзаются невротическим сознанием вины. Психоаналитик Сельма Фрайберг сравнила такое невротическое сознание со штаб-квартирой гестапо, чья функция – "беспощадно выслеживать опасные или потенциально опасные идеи и всё даже отдалённо имеющее к ним отношение; обвинять, угрожать, пытать в застенках вездесущей инквизиции, чтобы установить вину за тривиальные нарушения или преступления, совершённые во сне".

Сознание вины – сложная эмоция. На самом деле, это дымовая завеса, маскирующая две подспудные эмоции: гнев и страх. Это демонстрирует рассказ Джорджа, тридцатишестилетнего писателя, в котором он описывает свои еженедельные посещения родительского дома:

"Каждое воскресенье вечером мы с Марсией запихиваем в машину детей и отправляемся навестить моих маму с папой. Все сорок миль к их загородному дому Марсия ворчит, дети задирают друг друга на заднем сиденье, а я вопрошаю себя:

зачем всё это?

Мы приезжаем, и застаём маму в депрессии. Тема сегодняшнего недовольства – моя сестра, которая уже две недели не приезжает. Когда приезжает сестра, мать жалуется на меня. В особой тетрадке она ведёт счёт по месяцам – кто из нас приезжал и сколько раз.

Дети так часто спрашивают, когда мы поедем домой, что мне приходится дать им взятку в пять долларов, чтобы они заткнулись. Теперь начинает сердиться Марсия.

Мы возвращаемся в город молча. У меня этого чувства вины – вот покуда! Вина перед матерью, раз. Собственная отцовская вина, два. Вина перед женой, три.

Мне почти сорок. Десять лет таскаю семью к своим родителям. Это пятьсот двадцать воскресных вечеров. И ради чего? Ради того, чтобы убежать от своего страха – вот, я скажу маме, что мы больше не приедем, и она убьёт себя?"

В словах Джорджа ясно отражается, как остро он осознаёт своё чувство вины. Но о лежащих глубже, "неприемлемых" чувствах гнева и страха он знает не так отчётливо.

Джордж подавляет злость на мать из страха, что если он её выразит открыто, это погубит мать. Пытаясь защитить её, он оборачивает свой гнев на самого себя, придавая ему форму самобичевания.

Также он душит в себе недовольство и разочарование по отношению к жене, боясь, что та его осудит, оставит, примет ответные меры. И снова он оборачивает это на самого себя и чувствует себя на мели.

Он проглатывает раздражение поведением детей, потому что они всего лишь высказывают вслух то, что чувствует, но не может выразить он сам. Его обложили со всех сторон, он вне себя, но кушает всё это и запивает очередной порцией лекарства от несварения желудка. Зажатый между чувством долга и фрустрацией по поводу своих семейных отношений, он парализован и подавлен комплексом вины.

Джордж рос в семье, где его всем обеспечивали, но с условием: от него требовалось "быть хорошим сыном". По мнению многих чрезмерно любящих родителей, быть хорошим ребёнком – значит любить, почитать и слушаться родителей любой ценой. Ставить их правила под сомнение уже означает быть плохим. Если наш детский опыт подобен опыту Джорджа, малейший шаг в сторону неподчинения родительским правилам – это нажатие пусковой кнопки нашего рефлекса вины. В качестве защитного механизма мы делаем жертвой самих себя, в результате чего чувствуем себя нелюбимыми и недостойными и предаёмся самобичеванию.

Эта чувствительность к сознанию вины ещё более обостряется, если мы растём у родителей-мучеников. Родители-мученики манипулируют поведением детей, нарочно внушая им чувство вины. Рассмотрим такой сценарий:

Мама: Приедешь на завтрак после церкви в воскресенье?

Джеймс: Прости,мам, не могу, работы много.

Мама: Ну да, понимаю. Видно, все мои дети в последнее время слишком заняты, чтобы уделить время мне.

Джеймс: Да нет, дело совершенно не в этом! Я с удовольствием приеду в среду вечером, тогда у нас будет больше времени.

Мама: Вспоминаю, когда ты был младенцем... Как я была занята с вами тремя, но никогда настолько, чтобы не прийти к вам на помощь, когдавам было нужно.

Родители-мученики – мастера манипуляции. У них в запасе целый арсенал словесных и бессловесных внушений, насаждающих чувство вины, и с их помощью они загоняют детей в состояние податливости. У детей, которых непомерно любили, очень мало средств, чтобы отражать атаки чувства вины и сохранять объективное восприятие. И вот они подавляют свои эмоции и на задних лапках ходят вокруг своих родителей-мучеников.

Но если мы при этом не честны со своими чувствами, мы похожи на мину замедленного действия. Ведь держать чувства в себе до бесконечности нельзя. Взрыв обязательно произойдёт, и он может принять форму безобразного скандала, нервного или физического срыва или даже суицидальных попыток. Со своими психосоматическими симптомами типа мигреней, язвы желудка или повышенного кровяного давления мы напоминаем кипящую кастрюлю-скороварку с наглухо завёрнутым клапаном.

Чувство вины может использоваться как способ самобичевания. Мы коснеем в своих самоуничижительных мыслях, как бы раскаиваясь в своих "грехах". В неразумии своём мы полагаем, что чем больше страдаем, тем скорее обретём прощение. К сожалению, это вовсе не так. Играть роль жертвы и страдать – значит преграждать себе путь к выходу.

Мы можем использовать чувство вины и как способ манипулировать другими. Мы, дети, которых непомерно любили, знаем, как невыносимо нашим родителям видеть наши страдания. Некоторые из нас преувеличивают свои душевные страдания – это рычаг для манипулирования родителями. Чем хуже мы выглядим, тем скорее родители придут на выручку. И тогда нам не надо принимать на себя ответственность за себя и что-то предпринимать. И со своими страхами и гневом разбираться не надо. Мы остаёмся детьми.

Чувство вины парализует, мешает действовать конструктивно. Оно держит наше внимание на прошлом, изменить которое невозможно, а не на настоящем, когда ещё можно что-то сделать. За чувством вины часто стоит ещё более коварная и разрушительная эмоция: стыд.

Хотя и то, и другое – эмоции одного ряда с самобичеванием, угрызениями совести и чувством собственной никчемности, между ними существует отчётливое и важное отличие. Чувство вины – это сознание того, что я сделал нечто плохое. Стыд же – это сознание того, что нечто не в порядке со мной.

Свидетелями чувства стыда служат мысли, подобные следующим:

Если бы вы меня знали, я бы вам не понравился. Я меня такое чувство, что я всегда всех подвожу. Да, я окончил школу с серебряной медалью, но в глубине души я чувствую себя неудачником.

И стараться нечего. Всё равно все видят, что я ничего не могу сделать правильно.

Во многих смыслах стыд более губителен, чем чувство вины. Он проникает глубже. Сознание вины искажает не наше поведение, а мнение о себе. Стыд формирует самую сердцевину неверия в себя и самоосуждения.

Как это ни странно, но чрезмерная любовь может привести к развитию чувства стыда. Как дети изнеженные, мы знаем, что родители сделают для нас всё. Проблема в том, что если мы всю жизнь позволяем им нас выручать, направлять и баловать, мы накапливаем чувство громадной задолженности. Со временем отрицательное сальдо эмоционального баланса начинает нас тяготить. Мы преподносим родителям символические подарки на праздники и дни рождения, но избавиться от ощущения, что мы им обязаны, это не помогает. Это всё мелочи. Это как стараться вернуть государственный долг со своего банковского счёта.

Но родители ждут от нас не денег и не подарков. Им нужна наша податливость, им нужны податливые мы. И вот, чтобы оборониться от нападений нашего внутреннего критика, мы сторонимся друзей, которых не одобряют наши родители; прячем обиду и гнев, чтобы не посягнуть на их авторитет; избираем карьеру, позволяющую им нами гордиться. Иными словами, просто продаём свою душу.

Если вы обнаруживаете, что вас не оставляют чувства вины и стыда, прежде всего спросите себя: "Чьи ожидания я стараюсь оправдать? Сделал ли я что-нибудь, что сам считаю по-настоящему плохим? Или эти решения принимает за меня кто-то другой?" Осознайте, что если вы тратите жизнь на то, чтобы быть сокровищем своих родителей, вы, может быть, предаёте себя как личность.

Составьте список всех "должен" в вашей жизни: "Я не должен тратить деньги на себя. Я не должен сердиться на своих детей. Я должен звонить родителям два раза в неделю. Я не должен отказывать, когда меня просят об одолжении".

Каким из них вы сами по-настоящему хотите следовать? Живя по чужим "должен", мы подготавливаем идеальную почву для чувств вины и стыда. Кто сказал, что вы "должны" всё это? Поищите источник. Выработайте собственный стиль. Делайте упор на собственную уникальность. Разберитесь, кто вы такой.