Какие выводы мы можем сделать?

Мы сделали обзор экспериментов с различного рода смещениями сетчаточных изображений. Во всех случаях смещение было планомер­ным, т.е. производилось согласно определенному принципу; был иссле­дован широкий диапазон смещений: по вертикали и по горизонтали (от­дельно по каждому направлению или по обоим одновременно); искаже­ния, наблюдаемые при фиксированном взгляде или при свободном движении глаз; смещения изображения во времени.

Результаты этих опытов не так просто оценить, однако в целом, по-видимому, можно сказать, что при всех возможных смещениях изобра­жений человек проявляет известную адаптацию - исключение составля­ет только смещение изображения во времени, - в то время как у всех других животных, кроме обезьян, ее нет.

Означает ли это, что дети должны учиться видеть? Конечно, эти опыты еще не дают оснований для такого вывода, но если у взрослых людей действительно наблюдаются существенные изменения в перцептив­ной системе для компенсации упорядоченных изменений сетчаточных изображений, то предположение о важной роли обучения в восприятии кажется вполне правдоподобным. К сожалению, мы еще не знаем, на­сколько фундаментальна та реорганизация перцептивной системы, кото­рая происходит при адаптации, и в какой мере при этом над старыми перцептивными связями надстраиваются новые. Во всяком случае, оче­видно, что перцептивная система человека обладает большой гибкостью и способна адаптироваться к новым условиям. А это очень важно для приспособления к изменяющемуся миру.

Там, где имеет место адаптация — в экспериментах Стрэттона и Гибсона с человеком, в которых производилось переворачивание или искаже­ние сетчаточного изображения, — еще не вполне ясно, каким образом мир начинает восприниматься испытуемым как нормально ориентированный. По-видимому, странность этого мира просто перестает замечаться, а это уже совсем иной вывод, чем тот, который делается исследователями. В опытах Хелда, где пара котят воспитывалась в темноте и только активный котенок из каждой пары научался видеть, — а также в ранних, самых пер­вых аналогичных исследованиях Ризена, который воспитывал шимпанзе в полной темноте и после помещения их на свет обнаружил у них медлен­ное развитие зрения, - остается неясной та интерпретация фактов, кото­рая дается исследователями.

Животные, выросшие в темноте, как правило, пассивны и науча­ются очень немногому. В некоторых аналогичных случаях отключения зрения у человека также были отмечены существенные трудности в раз­витии; один из таких людей не мог даже на ощупь отличать шар от куба. Эти эксперименты интересны и важны, но в настоящее время мы еще не можем с уверенностью оценить все значение этих наблюдений. Ясно лишь, что восприятие человека легко поддается модификации по­средством обучения (студенты-медики, впервые пользующиеся микро­скопом, знают это по опыту), однако очень трудно установить, что имен­но дано нам от рождения, а что приобретено в результате обучения.

В добавление к этим трудностям, при рассмотрении данной пробле­мы мы встречаемся еще с одной своеобразной трудностью логического по­рядка, которая связана с пониманием самого термина «восприятие», осо­бенно когда речь идет об опытах над животными. Возьмем, например, опыты Хелда с активным и пассивным котятами: представим себе, что пассивный котенок выучился видеть, понимая под этим, что структура его сетчаточных стимуляций организовалась у него в образы отдельных предметов в то время, когда активный котенок крутил его на «карусе­ли». Но как мы узнаем, что котенок научился видеть (т.е. что у него сформировались образы отдельных предметов)? Как можно ожидать от него соответствующих поведенческих реакций, если они никогда раньше не связывались с его восприятием предметов? И здесь возникает основ­ная проблема, а именно: должны ли мы понимать под восприятием то, что нам известно из нашего собственного перцептивного опыта или мы должны ограничиваться изучением поведения, которое регулируется ин­формацией, получаемой от органов чувств? С точки зрения строгого бихевиориста, субъективный опыт не может быть предметом исследований по восприятию, однако мы вынуждены признать, что в концертном зале или в картинной галерее люди проникают во внутренний мир художни­ка, настолько важный для них, что это и побуждает их посещать такие места. Что бы ни утверждали художественные критики, не внешнее пове­дение деятелей искусства, а скорее их переживания интересуют слуша­телей и зрителей. Но можем ли мы судить о перцептивном опыте живот­ных? По-видимому, нет, и в этом-то и заключается трудность. Мы не понимаем этого воспринимаемого мира животных, так же как нам непонятен и мир, воспринимаемый младенцем; каково бы ни было пове­дение животных, оно не раскрывает нам полностью их внутренний мир. В данном случае особенно важную роль играет язык: он выходит за пре­делы непосредственной ситуации «стимул — внешняя реакция», однако как у младенца, так и у животных нет языка, хотя в данном случае он более всего необходим, — и в этом и состоит сложность изучения данной проблемы.

Ценности и потребности как организующие факторы восприятия.

Дж. Брунер