Теория бессознательных умозаключений. Понятие

Первичного образа, образа представления, перцептивного

Образа, бессознательных умозаключений

Г.Гельмгольц

О ВОСПРИЯТИЯХ ВООБЩЕ *

Ощущения, вызываемые светом в нервном ап­парате зрения, используются нами для формирова­ния представлений о существовании, форме и по­ложении внешних объектов. Представления такого рода мы будем называть зрительными восприятиями. В настоящем разделе "Физиологической оптики" нам нужно рассмотреть научные результаты, полученные мною относительно условий, при которых возника­ют зрительные восприятия.

Поскольку восприятия внешних объектов отно­сятся к представлениям, т. е. актам нашей психичес­кой деятельности, они сами могут быть результатом лишь психической деятельности. По этой причине учение о восприятиях по его существу следует отне­сти к области психологии. Мы должны исследовать типы соответствующей психической деятельности и управляющие ею законы. Обширное поле деятель­ности имеется также для физических и физиологи­ческих исследований, так как методы естественных наук могут дать совершенно необходимые сведения о том, какие особенности стимулов и физиологи­ческого стимулирования приводят к тем или иным представлениям о свойствах внешних объектов. <...> Таким образом, наша основная цель заключается в исследовании чувственного материала и именно тех его сторон, которые существенны для получаемых из него образов восприятия. Эта задача может быть целиком решена методами естественных наук. В то же время нам придется говорить о психической дея­тельности и ее законах в той мере, в какой она про­является в чувственном восприятии. Однахо мы не рассматриваем анализ и описание психической дея­тельности как существенную часть данной работы, поскольку с этим связана необходимость отхода от методов, основанных на достоверных фактах и об­щепризнанных и ясных принципах. Следовательно, по крайней мере здесь, я считаю необходимым от­делить психологический аспект физиологии чувств от чистой психологии, занимающейся установлени­ем сущности и законов психической деятельное-ти.<...>

Я хотел бы прежде всего подвести читателя к известным общим особенностям психической дея­тельности, влияющей на чувственное восприя-тие.<...>

Когда в особых условиях либо с помощью опти­ческих приборов некоторый стимул воздействует на глаз, то общее правило формирования наших зри­тельных образов состоит в том, что мы всегда видим

" Хрестоматия по ощущению и восприятию / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, М.Б.Михалевской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975. С. 61-87.

объекты в поле зрения так, как видели бы их при обыч­ных условиях, если бы получили то же впечатление. До­пустим, что внешний угол глазного яблока подвер­гается механическому воздействию. Тогда мы видим свет, идущий со стороны переносицы. В обычных ус­ловиях внешний свет возбуждает сетчатку в височ­ной части именно тогда, когда он действительно приходит со стороны переносицы. Таким образом, согласно сформулированному правилу мы помеща­ем воспринятый нами источник света в соответству­ющую точку поля зрения, хотя механическое воз­действие исходит не из внешнего поля впереди нас и не со стороны переносицы, а, наоборот, как бы изнутри, сзади и с височной стороны глазного яб­лока. Общую справедливость приведенного правила мы продемонстрируем в дальнейшем на большом числе примеров.

Нормальными условиями наблюдения в форму­лировке указанного правила мы называем обычные условия зрения, при которых глаз стимулируется светом, приходящим извне, отраженным от непроз­рачного тела и непосредственно проникшим в глаз через слой воздуха. Такое определение естественно, потому что указанный тип стимуляции имеет место в подавляющем большинстве случаев; остальные слу­чаи, при которых преломляющие или отражающие поверхности искажают ход лучей, или стимулиро­вание происходит не внешним светом, можно рас­сматривать как редкие исключения. Это объясняется тем, что сетчатка, расположенная на дне твердого глазного яблока, почти полностью защищена от всех видов стимуляции, кроме внешнего света. Если же для кого-то стало нормой употребление определен­ного оптического прибора, например, очков, то интерпретация зрительных впечатлений приспосаб­ливается в известной степени к этим изменившимся условиям.

Сформулированное правило касается не только зрения: оно является общим свойством всех видов чувственного восприятия. Например, возбуждение осязательных нервов в подавляющем большинстве случаев происходит через воздействия на окончания этих нервов на поверхности кожи. Лишь при очень сильной стимуляции в некоторых исключительных случаях могут возбуждаться и сами нервы. В соответ­ствии с вышеприведенным правилом всякая стиму­ляция кожных нервов связывается с соответствую­щим периферическим участком кожи, хотя она мо­жет возникнуть и в проводящих путях и в центрах. Наиболее поразительные примеры такой иллюзии представляют случаи, когда соответствующие пери­ферические участки кожи вообще отсутствуют, на­пример, у людей с ампутированной ногой. Часто та­кие субъекты долгое время после операции испыты­вают живые ощущения в отрезанной ноге. Они чув­ствуют со всей определенностью, в каком пальце ноги возникает боль. Естественно, что в этом случае стимуляция может приходиться только на остаток

ПО

того нервного волокна, которое подходило прежде к отрезанным пальцам. Чаше всего оно возникает в шраме либо вследствие внешнего давления, либо впоследствие сдавливания соединительной тканью. Иногда по ночам ощущения в отсутствующей ко­нечности бывают столь остры, что человек вынуж­ден ощупать это место, чтобы убедиться в отсутствии конечности.

Итак, в случаях необычного стимулирования возникают искаженные представления об объектах, что дало повод ранним исследователям называть их иллюзиями органов чувств. Очевидно, однако, что в этих случаях нет ничего неправильного в функцио­нировании органов чувств и соответствующих нервных механизмов - и те и другие подчиняются постоянно действующим законам. Это иллюзии именно в ин­терпретации содержания чувственных ощущений.

Психическая деятельность, заканчивающаяся выводом, что перед нами в определенном месте на­ходится определенный объект с определенными свойствами, как правило, является неосознанной деятельностью. По своему результату такой вывод совпадает с умозаключением, поскольку мы по про­изведенному действию на наши органы чувств со­здаем представление о его причине, хотя на самом деле мы непосредственно имеем дело лишь с воз­буждениями нервов, т. е. с воздействиями внешних объектов, а не с самими объектами. Однако от умо­заключения в его обычном понимании эта психи­ческая деятельность отличается тем, что она не яв­ляется актом сознательного мышления. К сознатель­ным умозаключениям приходит, например, астро­ном, вычисляющий положение звезд и расстояние до них на основе перспективных изображений в раз­личные моменты времени и для различных точек земной орбиты. Его умозаключения опираются на осознанное знание законов оптики. В обычных актах зрения такие знания отсутствуют. Следовательно, психические акты обычного восприятия можно на­звать бессознательными умозаключениями, отличая их от обычных, так называемых сознательных умозак­лючений. Хотя подобие психической деятельности в обоих случаях вызывает и, по-видимому, всегда бу­дет вызывать некоторое сомнение, подобие резуль­татов бессознательных и сознательных умозаключе­ний несомненно.

Бессознательные умозаключения о причинах чув­ственных впечатлений по своим результатам сходны с заключениями по аналогии. Поскольку в громад­ном большинстве случаев стимуляция височной об­ласти сетчатки исходит от внешнего света, падаю­щего со стороны переносицы, мы заключаем, что то же имеет место в каждом новом случае стимули­рования той же части сетчатки. Точно так же мы счи­таем, что всякий живущий человек умрет, потому что весь предшествующий опыт показывает, что умерли все люди, жившие до нас.

Именно потому, что эти бессознательные за­ключения по аналогии не являются свободными ак­тами сознательного мышления, они непреодолимы; от них нельзя избавиться путем более глубокого по­нимания действительного положения вещей. Мы можем отдавать себе ясный отчет о механизме воз­никновения светового явления в результате нажима на глаз, однако нам не избавиться от впечатления,

что свет возникает в определенном месте поля зре­ния, и не суметь отнести его к тому месту сетчатки, которое действительно стимулируется. То же самое происходит в отношении всех изображений, давае­мых оптическими приборами.

Существует множество примеров того, какими жесткими и непреодолимыми становятся связи, об­разованные многократным повторением, даже если они основываются не на естественных, а на услов­ных сочетаниях, как, например, связь между напи­санием слова, его произношением и смыслом. Тем не менее многим физиологам и психологам связь между чувственными ощущениями и представлени­ем об объекте кажется настолько строгой и обяза­тельной, что они не хотят признать, что эта связь в значительной степени основана на приобретенном опыте, т. е. на психической деятельности. Напротив, они пытаются найти механические основы этой связи с помощью воображаемых органических структур. Все это придает большое значение тем данным, кото­рые показывают, как изменяются и приспосаблива­ются к новым условиям умозаключения о чувствен­ных данных с накоплением опыта и тренировкой. Так, субъект может научиться выделять те детали ощуще­ний, которые прежде оставались без внимания и не участвовали в формировании образа объекта. С дру­гой стороны, выработанная таким образом привыч­ка может стать настолько твердой, что тот же инди­вид, попавший в прежние нормальные условия, может испытать чувственные иллюзии.

Подобного рода факты говорят о глубоком вли­янии, которое оказывают на восприятие опыт, тре­нировка и привычка. Однако мы не можем пока точ­но оценить, как далеко распространяется их действие. Пока имеется слишком мало данных, полученных на младенцах и детенышах животных, и интерпрета­ция этих данных крайне произвольна. Кроме того, нельзя сказать, что дети лишены всякого опыта и тренировки в осязательных ощущениях и телодви­жениях. Все это побудило меня сформулировать вы­шеприведенное правило в таком виде, который не уточняет эти вопросы, а говорит лишь о результатах. В таком виде оно может быть принято даже теми читателями, которые имеют совершенно иную точ­ку зрения на происхождение представлений об объек­тах внешнего мира.

Вторая общая особенность нашего чувственного восприятия состоит в том, что мы лишь постольку обращаем внимание на наши ощущения, поскольку они полезны для познания внешних объектов; напротив, мы привыкли отвлекаться от деталей чувственных ощу­щений, которые не имеют значения для восприятия внеш­них объектов. В результате, чтобы испытать эти субъек­тивные ощущения, требуются специальные усилия и тренировки.

Хотя как будто нет ничего легче осознания своих собственных ощущений, опыт показывает, что для их обнаружения нередко нужен особый талант, в высо­кой степени продемонстрированный Пуркинье, или же простая случайность или отвлеченное рассужде­ние. Так, например, слепое пятно было открыто Ма-риоттом путем теоретического рассуждения. Подоб­ным же образом я открыл в области слуха существо­вание комбинационных тонов, которые я назвал суммационными тонами. Открытие огромного боль-

шинства субъективных явлений обязано тому, что какой-то исследователь обратил на него особенно пристальное внимание. Внимание же обычных на­блюдателей привлекается к субъективному явлению лишь в том случае, когда оно настолько интенсив­но, что препятствует восприятию объектов. Когда субъективное явление открыто, другим наблюдате­лям обыкновенно бывает легче обнаружить его, если, конечно, созданы соответствующие условия и нуж­ным образом сконцентрировано внимание. Однако во многих случаях, как, например, при обнаруже­нии слепого пятна или выделении обертонов и ком­бинационных тонов из музыкального звука, требу­ется такое напряжение внимания, что даже специ­альные вспомогательные средства не помогают мно­гим лицам осуществить этот эксперимент. Даже пос-леобразы ярких объектов сначала воспринимаются большинством лиц лишь в особо благоприятных вне­шних условиях и только многократное повторение помогает увидеть их более слабые варианты. Показа­тельным в этом отношении является и тот факт, что пациент, страдающий какой-либо глазной болезнью, вдруг начинает замечать так называемых "летающих мух", которые всегда находились в его стекловид­ном теле. Он тут же приходит к убеждению, что эти пятнышки появились лишь после заболевания, хотя в действительности заболевание только усилило его внимание к зрительным явлениям. Имеются случаи постепенной потери зрения одним глазом, когда сам пациент продолжительное время не замечает этого, пока случайно не закроет здоровый глаз и не обна­ружит слепоту другого.

Когда внимание человека впервые обращают на двоение бинокулярных образов, он удивляется, что не замечал этого прежде. Особенно его поражает, что в течение всей жизни он воспринимал одинар­ными лишь незначительное число объектов, нахо­дящихся примерно на том же расстоянии, что и фиксируемая точка; подавляющее же большинство остальных объектов, в том числе более удаленных и более близких, воспринималось как двойные.

Итак, первое, чему мы должны научиться, — это обращать внимание на наши ощущения. Обычно мы это делаем в отношении тех ощущений, которые служат средством познания внешнего мира. В усло­виях обычной жизни ощущения не имеют для нас другого значения. Субъективные феномены чаще все­го представляют интерес лишь для научных иссле­дований и при обычном функционировании орга­нов чувств могут лишь отвлекать внимание. Мы мо­жем добиться чрезвычайной тонкости и точности объективных наблюдений, но отнюдь не субъектив­ных. Более того, мы в значительной степени выра­батываем в себе способность не замечать субъектив­ных явлений и судить об объектах независимо от них, хотя ввиду их интенсивности они могли бы быть легко замечены.

Самый общий признак субъективных зрительных явлений заключается в том, что они сопровождают движение взгляда по полю зрения. И послеобразы, и "летающие мухи", и слепое пятно, и световая пыль темного поля движутся вместе с перемещением глаз, совпадая последовательно с различными неподвиж­ными объектами в поле зрения. С другой стороны, если одни и те же явления неизменно возникают в

тех же местах поля зрения, то они воспринимаются нами как объективные и присущие внешним пред­метам.

Те же самые трудности, что и при наблюдении субъективных ощущений, т. е. ощущений, вызывае­мых внутренними причинами, возникают и при по­пытках анализа сложных ощущений — постоянных комплексов, порождаемых некоторыми простыми объектами. В таких случаях опыт учит нас восприни­мать комплекс ощущений как неделимое целое; мы, как правило, оказываемся неспособными воспри­нимать его отдельные части без внешней помощи. В дальнейшем мы познакомимся с большим числом соответствующих примеров. Так, восприятие направ­ления объекта зависит от комбинации ощущений, с помощью которых мы оцениваем положение глаз и отличаем участки сетчатки, на которые падает свет, от тех, на которые он не падает. Восприятие формы трехмерного об'ьекта есть результат комбинации двух различных перспективных образцов, даваемых дву­мя глазами. Кажущийся простым эффектом глянец поверхности вызывается различиями в цвете или яркости ее образов в обоих глазах. Эти факты были установлены теоретически и могут быть подтверж­дены соответствующими экспериментами, хотя очень трудно, а иногда и просто невозможно обнаружить их путем прямого наблюдения и анализа одних ощу­щений. Даже в случае ощущений, связанных со слож­ными объектами, анализ ощущений с помощью од­ного наблюдения тем сложнее, чем чаще в них воз­никает одна и та же комбинация и чем в большей степени у нас развилась привычка рассматривать это ощущение как признак действительной природы объекта. Примером может служить тот известный факт, что краски ландшафта кажутся нам значитель­но определеннее и ярче при наклонном или даже перевернутом положении головы, чем при обычном вертикальном ее положении. При обычном способе наблюдения мы стремимся получить правильное представление лишь об объектах как таковых. Мы знаем, что на расстоянии зеленые поверхности ме­няют свой цвет. Мы привыкли не обращать внима­ния на это изменение и идентифицировать изменив­шийся тон дальних лугов и деревьев с зеленым цве­том тех же близких объектов. В случае большой уда­ленности предметов, например, горной гряды, цвет распознается в очень слабой степени, будучи при­глушен воздушной перспективой. Этот неопределен­ный голубовато-серый цвет, граничащий вверху с ясной синью неба или красновато-желтым светом заката, а внизу с живой зеленью лугов и лесов, в большой степени подвержен искажению вследствие контраста. Мы воспринимаем его как неустойчивый цвет дали. Его изменения в разное время и при раз­ной освещенности видны четче, если мы не стре­мимся распознать его действительные свойства и не связываем его ни с каким определенным объектом, отдавая себе ясный отчет в его изменчивой природе. Но, наблюдая необычным образом, например, гля­дя назад из-под руки или между ног, мы восприни­маем ландшафт как плоский образ, что вызвано ча­стично необычным положением образа в глазу, час­тично тем, что бинокулярная оценка расстояния становится неточной, в чем мы сможем убедиться позже. Может случиться, что облака при наблюде-

нии головой вниз воспримутся в перспективе, а на­земные объекты покажутся изображениями на плос­кости, как это обычно бывает с облаками на небе. При этом цвета потеряют свою связь с дальними или близкими предметами и явятся нам в своих собствен­ных вариациях. Тогда мы без труда признаем, что нео­пределенный голубовато-серый цвет является на са­мом деле насыщенным фиолетовым цветом, в кото­рый постепенно переходит через голубовато-зеленый и синий цвет растительности. На мой взгляд, это от­личие в целом происходит от того, что мы больше не рассматриваем цвета как признаки объектов, а отно­симся к ним как к различным ощущениям. Это позво­ляет точнее воспринимать их собственные вариации, не отвлекаясь на другие обстоятельства.

Трудность видения двойных бинокулярных об­разов одного и того же внешнего объекта хорошо показывает, как отнесение ощущений к внешним объектам мешает нам анализировать простейшие отношения между этими ощущениями <...>.

Все это справедливо не только для качественных аспектов ощущений, но и для восприятия простран­ственных отношений. Например, движения челове­ка при ходьбе — знакомое и привычное зрелище. Мы воспринимает их как некое связанное целое, в луч­шем случае замечая лишь самые отличительные их особенности. Требуется большое внимание и специ­альный выбор места наблюдения, чтобы выделить вертикальные и латеральные колебания тела идуще­го. Для этого мы должны наметить на заднем фоне опорные точки или линии, с которыми будем срав­нивать положение его головы. Но посмотрите теперь на идущих вдали людей через астрономический те­лескоп, дающий перевернутое изображение. Какие странные скачки и колебания обнаружатся у них. Исчезнет трудность распознания отдельных откло­нений тела и многих других особенностей походки, в частности ее индивидуальных свойств и их причин. И все это лишь потому, что наблюдение стало нео­бычным. С другой стороны, в перевернутом изобра­жении не так легко определить характер походки: легкая она или тяжелая, чинная или грациозная.

Итак, часто довольно трудно сказать, что в на­шем восприятии обусловлено непосредственно ощу­щениями, а что ~ опытом и тренировкой. С этой труд­ностью связаны главные разногласия между иссле­дователями в данной области. Одни склонны отво­дить влиянию опыта максимальную роль, выводя из него, в частности, все пространственные представ­ления. Эта точка зрения может быть названа эмпири-стической теорией. Другие исследователи, признавая, вообще говоря, влияние опыта, предполагают су-шествование некоторой системы врожденных, не основывающихся на опыте образов, относя эти об­разы к элементарным, одинаковым у всех наблюда­телей представлениям, и прежде всего к представле­ниям о пространстве. В отличие от предыдущей, эту точку зрения можно назвать нативистической тео­рией чувственного восприятия.

Мне представляется, что в этом споре необхо­димо помнить о следующих основных моментах.

Будем относить выражение образ в представле­нии только к отвлеченным от текущих чувственных впечатлений реминисценциям наблюдавшихся ранее объектов; выражение перцептивный образ — к вос-

приятию, сопровождающемуся соответствующими чувственными ощущениями; выражение первичный образ — к совокупности впечатлений, формирующих­ся без каких бы то ни было реминисценций прежне­го опыта и не содержащих ничего, кроме того, что вытекает из непосредственных чувственных ощуще­ний. Теперь нам ясно, что один и тот же перцептив­ный образ может иметь различную чувственную ос­нову, т. е. образ в представлении и актуальные впе­чатления могут входить в самых различных отноше­ниях в перцептивный образ.

Когда я нахожусь в знакомой комнате, освещен­ной ярким солнечным светом, мое восприятие со­провождается обилием очень интенсивных ощуще­ний. В той же комнате в вечерних сумерках я могу различить лишь самые освещенные объекты, в част­ности, окно, но то, что я вижу в действительности, сливается с образами моей памяти, относящимися к этой комнате, и это позволяет мне уверенно пере­двигаться по ней и находить нужные вещи, едва раз­личимые в темноте. Без предварительного опыта рас­познать эти вещи было бы невозможно. Наконец, даже в полной темноте, припоминая находящиеся в комнате предметы, я могу чувствовать себя доволь­но уверенно. Так, путем постепенного сокращения чувственной основы перцептивный образ может быть сведен к образу-нредстаалению и постепенно перейти в него целиком. Конечно, мои движения тем неуве­реннее и восприятие тем менее точно, чем скуднее чувственный материал, но скачка при этом не про­исходит — ощущения и память постоянно дополня­ют друг друга, хотя и в различных пропорциях. Вме­сте с тем нетрудно понять, что и при осмотре осве­щенной солнцем комнаты большая доля перцептив­ного образа может основываться на воспоминаниях и опыте. Как будет показано ниже, для оценки фор­мы и размеров комнаты существенное значение имеет привычка к перцептивным искажениям параллеле­пипедов и к определенной форме их теней. Если мы посмотрим на комнату, закрыв один глаз, то вид ее покажется нам столь же отчетливым и определен­ным, как и при восприятии двумя глазами. Тем не менее при смещении всех точек комнаты на произ­вольные расстояния вдоль линий взора открытого глаза мы получили бы тот же самый зрительный об­раз комнаты.

Таким образом, когда в действительности мы имеем дело с крайне неоднозначным чувственным явлением, мы интерпретируем его в совершенно определенном смысле, и не так просто осознать, что восприятие хорошо известного объекта одним гла­зом гораздо беднее, чем восприятие его двумя глаза­ми. Точно так же часто бывает трудно сказать, дей­ствительно ли видит неопытный наблюдатель, ко­торый рассматривает стереоскопическую фотогра­фию, иллюзию, создаваемую прибором.

Мы видим, следовательно, что в подобных слу­чаях прежний опыт и текущие чувственные ощуще­ния взаимодействуют друг с другом, образуя пер­цептивный образ. Он имеет такую непосредственную впечатляющую силу, что мы не можем осознать, в какой степени он зависит от памяти, а в какой — от непосредственного восприятия.

Гораздо более отчетливо обнаруживается роль понимания в восприятии в других случаях, особен-

но при плохом освещении, когда мы не можем сра­зу дать себе отчет, что за предмет мы видим и как далеко он находится. Так, мы иногда принимаем даль­ний свет за ближний и наоборот. Но вдруг нам ста­новится ясно, что за предмет перед нами, и тотчас под влиянием правильного понимания у нас фор­мируется со всей отчетливостью правильный пер­цептивный образ, и мы уже не в состоянии вернуть­ся к первоначальному, неполному восприятию.

Этот эффект часто происходит, например, со сложными стереоскопическими рисунками кристал­лических форм и подобных им объектов, которые предстают перед нами со всей отчетливостью, как только удается добиться правильного их понимания. Подобные случаи знакомы каждому читателю; они показывают, что часть чувственного восприя­тия, порождаемая опытом, не менее сильна, чем та, которая зависит от текущих ощущений. Это всегда признавалось всеми исследователями, разрабатывав­шими теорию чувственного восприятия, в том чис­ле и теми, кто был склонен максимально ограничи­вать роль опыта.

Следовательно, мы должны допустить, что вос­приятие, принимаемое взрослыми людьми за непос­редственно чувственное, содержит множество аспек­тов, являющихся на самом деле продуктом опыта, хотя пока трудно провести соответствующую грань.<...>

Из сказанного я делаю вывод: все в нашем чув­ственном восприятии, что может быть преодолено и обращено в свою противоположность с помощью оче­видных фактов опыта, не является ощущением.

Следовательно, то, что может быть преодолено с помощью опыта, мы будем рассматривать как про­дукт опыта и тренировки. Мы увидим, что в соответ­ствии с этим правилом настоящим, чистым ощуще­нием нужно считать лишь качества ощущения, в то время как большинство пространственных представ­лений является в основном продуктом опыта и тре­нировки.

Отсюда не следует, что иллюзии, которые настой­чиво сохраняются, несмотря на наше понимание, не связаны с опытом и тренировкой. Сведения об изме­нении цвета удаленных предметов из-за неполной прозрачности воздуха, сведения о перспективных ис­кажениях и свойствах теней основываются, безуслов­но, на опыте. И тем не менее перед хорошим пейза­жем мы получаем полное зрительное впечатление дали и пространственной формы зданий, хотя и знаем, что все это изображено на холсте.

Точно так же знание составного характера глас­ных звуков следует, конечно, из опыта; и все-таки (как мне удалось показать) мы воспринимаем звук, синтезированный с помощью отдельных камертонов, как слитную гласную, несмотря на то, что в данном случае мы хорошо сознаем ее составной характер.

Нам нужно еще показать, как один опыт может выступать против другого и как иллюзии могут по­рождаться опытом — ведь может показаться, что опыт учит только истинному. Для этого вспомним, что было уже сказано выше: мы интерпретируем ощу­щения так, как если бы они возникали при нор­мальном способе стимулирования и нормальном функционировании органов чувств.

Мы не просто пассивно поддаемся потоку впе­чатлений, но и активно наблюдаем, т. е. так настраи-

ваем свои органы чувств, чтобы различать воздей­ствия с максимальной точностью. Например, при наблюдении сложного объекта мы аккомодируем оба глаза и направляем их так, чтобы они обеспечили яс­ное видение точки, привлекшей наше внимание, т. е. чтобы ее изображение попало на фовеа обоих глаз. Затем мы осматриваем все пункты объекта, заслу­живающие внимания. <...>

Несомненно, мы выбираем такой способ наблю­дения, потому что с помощью него можем наиболее успешно рассматривать и сравнивать. При таком, как его можно было бы назвать нормальном, использова­нии глаз мы лучше научаемся сравнивать чувствен­ные ощущения с действительностью и добиваться наиболее достоверного и точного восприятия.

Если же мы вынужденно или намеренно рассмат­риваем объекты иным способом (воспринимая их либо краем глаза, либо не перемещая взгляда, либо приняв необычное положение головы), то не мо­жем добиться той же точности восприятия. Кроме того, в этих условиях мы оказываемся менее натре­нированными в интерпретации увиденного. В резуль­тате возникает большая свобода толкования ощуще­ний, хотя мы, как правило, не отдаем себе в этом отчета. Когда мы видим перед собой некоторый пред­мет, то должны отнести его к определенному месту пространства. Мы не можем воспринять его в неко­тором неопределенном положении между двумя точ­ками пространства. Если нам на помощь не прихо­дит память, то мы обычно интерпретируем явление так, как сделали бы это, получив то же впечатление при нормальном и наиболее точном способе наблю­дения. Так возникают известные иллюзии восприя­тия, если мы не концентрируем внимание на на­блюдаемых предметах, а воспринимаем их либо пе­риферическим зрением, либо очень наклонив голо­ву, либо не фиксируя объект одновременно двумя глазами. Самое устойчивое и постоянное совпаде­ние образов на обеих сетчатках имеет место при рас­сматривании отдаленных предметов. Особое влияние на совпадение полей зрения обоих глаз оказывает, по-видимому, то обстоятельство, что мы обычно видим в нижней части поля зрения горизонтальную поверхность Земли. Так, мы не вполне точно оцени­ваем положение близких объектов, если направляем на них взор заметно под углом вверх или вниз. В этих случаях мы интерпретируем полученные на сетчатке образы так, как если бы они были получены при прямом горизонтальном взгляде <...>.

О природе психических процессов до сих пор неизвестно практически ничего, кроме отдельных фактов. Поэтому не удивительно, что мы не можем дать полноценного объяснения происхождения чув­ственного восприятия. Эмпиристическая теория стре­мится доказать, что для возникновения образа не нужно никаких других сил, кроме известных психи­ческих способностей, хотя эти способности и оста­ются для нас совершенно невыясненными. В есте­ственных науках существует целесообразное прави­ло не выдвигать новых гипотез, пока известные факты кажутся достаточно объясненными и пока не обна­ружилась необходимость в новых предположениях. Поэтому я счел необходимым предпочесть в основ­ном эмпиристическую точку зрения. Нативистичес­кая теория еще в меньшей степени способна дать

,14

объяснение происхождения наших перцептивных образов. Она в какой-то мере снимает вопрос, счи­тая, что некоторые образы пространства связаны с врожденными механизмами и возникают при сти­муляции соответствующих нервов. В первоначальных вариантах эта теория допускала своего рода созерца­ние сетчатки, поскольку предполагала в нас интуи­тивное знание формы этой поверхности и положе­ния на ней отдельных нервных окончаний. Согласно более новому варианту, особенно разработанному Э. Герингом, существует некое гипотетическое субъективное зрительное пространство, в которое проецируются по определенным интуитивным зако­нам ощущения отдельных нервных волокон. Таким образом, этой теорией не только принимается по­ложение Канта о том, что общее представление о пространстве является первоначальной формой на­шей психики, но и предполагаются врожденными некоторые специальные пространственные представ­ления. <...>

Я понимаю, что при современном состоянии науки невозможно опровергнуть нативистическую теорию. Сам я придерживаюсь противоположной точ­ки зрения, поскольку, на мой взгляд, нативисти­ческая теория имеет следующие недостатки:

1) она вводит излишнюю гипотезу;

2) из нее следует существование пространствен­
ных перцептивных образов, которые лишь в редких
случаях совпадают с действительностью и с несом­
ненно существующими правильными зрительными
образами, что будет детально показано ниже. По этой
причине сторонники нативистической теории вы­
нуждены прибегать к сомнительному предположе­
нию о том, что якобы существующие первоначаль­
но пространственные ощущения постоянно исправ­
ляются и улучшаются с помощью накапливаемых в
опыте знаний. Однако по аналогии со всяким дру­
гим опытом следовало бы ожидать, что исправлен­
ные ощущения продолжают оставаться в восприя­
тии по крайней мере как сознаваемые иллюзии. Это,
однако, не наблюдается;

3) совершенно неясно, как постулирование этих
первоначальных пространственных ощущений может
помочь в объяснении наших зрительных восприятий,
если сторонники этой теории должны непременно
допускать, что в подавляющем большинстве случа­
ев они преодолеваются с приобретением в опыте
более точного знания. Мне кажется гораздо легче и
проще предположить, что все пространственные
представления формируются только в опыте, кото­
рому, таким образом, не нужно преодолевать врож­
денные и, как правило, неверные перцептивные
образы.

Так выглядит обоснование моей точки зрения. Выбор позиции в этом вопросе был необходим, что­бы получить хоть сколько-нибудь обозримый поря­док в хаосе явлений. Я надеюсь, что предпочтение мною одной из точек зрения не оказало влияния на строгость наблюдений и изложение фактов.

Я добавлю еще несколько слов, чтобы предотв­ратить неверное понимание моего взгляда и сделать его более ясным для тех читателей, которые не заду­мывались над процессами собственного восприятия.

Выше я назвал чувственные ощущения символа­ми отношений во внешнем мире, отрицая какое бы

то ни было подобие или совпадение с тем, что они обозначают. Здесь мы касаемся очень спорного воп­роса о степени совпадения наших образов с самими объектами. Коротко этот вопрос формулируется так: верны наши образы или нет. Названное выше совпа­дение то принимается, то отвергается. К позитивно­му ответу приводит предположение о предустанов­ленной гармонии между природой и разумом или даже об их тождестве через рассмотрение природы как продукта деятельности некоего всеобщего разума, порождающего также и человеческий разум. К этим взглядам примыкает нативистическая теория про­странственных представлений, поскольку она счи­тает возникновение перцептивных образов, соответ­ствующих, хотя и в довольно неполной степени, дей­ствительности, продуктом врожденного механизма и определенной предустановленной гармонии.

Другая точка зрения отрицает совпадение обра­зов с соответствующими объектами, считая их ил­люзиями. Если быть последовательными, то из этого следует отрицание возможности всякого знания о каком-либо объекте. Такова позиция английских сен­суалистов XVIII века. Я не стану, однако, вдаваться в анализ борьбы мнений по этому вопросу отдель­ных философских школ, поскольку это заняло бы здесь чересчур много места. Ограничусь обсуждени­ем того, какова, на мой взгляд, должна быть в этом споре позиция естествоиспытателя.

Наши образы и представления появляются в ре­зультате действия объектов на нервную систему и сознание. Результат всякого действия должен зави­сеть от природы как воздействующего, так и под­вергаемого воздействию объекта. Если предполагать существование представления, воспроизводящего точную природу представляемого объекта, т. е. вер­ного в абсолютном смысле, то это означало бы до­пускать существование такого результата действия, который совершенно не зависит от природы объек­та, на который направлено действие, что является явным абсурдом. Таким образом, человеческие пред­ставления, равно как и все представления каких бы то ни было существ, наделенных разумом, являются такими образами, содержание которых существенно зависит от природы воспринимающего сознания и обусловлено его особенностями.

Я считаю поэтому, что нет смысла говорить о какой бы то ни было другой истинности наших пред­ставлений, кроме практической. Наши представле­ния о предметах просто не могут быть ничем дру­гим, как символами, т. е. естественно определяемы­ми знаками предметов, которые мы учимся исполь­зовать для управления нашими д<