Глава 9. Капля радости, море слёз.

Человеку очень мало нужно для счастья. Ещё меньше нужно для того, чтобы это счастье испортить, растоптать, не оставив никакого напоминания.

Есть масса поводов для смеха. Ещё больше поводов для слёз.

Иногда одного неосторожного слова достаточно для того, чтобы краски поблекли, и жизнь перестала приносить удовольствие. Особенно, если слово это произнесено самым дорогим и близким человеком на свете. Слово – оскорбление. Причем оскорбление несправедливое.

На самом деле, их было намного больше, чем одно. Обвинения сыпались на Люси одно за другим, и все они, на самом деле, не имели под собой никаких оснований. Однако Кристина не желала ничего слышать. Она доверяла только своим глазам, а говорили они, что дочь её ведет себя неподобающе, позволяя какому-то не в меру наглому субъекту обнимать себя. Если бы Кристина появилась чуть позже, наверняка, она бы застали их целующимися. Этот факт заставлял женщину негодовать еще сильнее.

Она придавала поцелуям слишком большое значение, в то время как современные подростки давно перестали их ценить, приравняв к чему-то обыденному, само собой разумеющемуся. То, что для Кристины было едва ли не преступлением века, Дитрих считал обыденным событием в своей жизни.

Ланц не понравился ей с самого начала. Это была ненависть с первого взгляда.

Кристина всегда настороженно относилась к таким людям, как Дитрих. Сама она в школьные годы была серым чулком, отличницей, особой, старательно избегавшей слова яркость. Новый ученик одним только внешним видом попирал все правила и выглядел совсем не так, как в представлении директрисы должен выглядеть настоящий мужчина. В нем было много нарочито-показного, много лоска и какой-то сценичности, словно он мнит себя звездой, а потому пытается привлечь к себе внимание всеми возможными способами. Вычурный, наглый неформал.

Она не стала делать ему замечание в первый же день занятий, рассудив, что, вполне возможно, он еще не ознакомился с правилами школы, потому и позволил себе нарушить дресс-код, надев вместо классических брюк и классической же обуви джинсы вкупе с высокими сапогами. Но все равно взяла на заметку, что его появление в школе может привести к неприятностям. Надо сказать, не ошиблась.

Буквально через несколько недель школьное сообщество было взбудоражено дракой в школьной столовой. Драки вообще были для этой школы нонсенсом, а тут... Впрочем, Кристина совсем не удивилась, узнав, что вторым участником драки был Паркер, к которому она тоже относилась, мягко говоря, не очень хорошо. Хотя бы потому, что тоже был неформалом.

Паркера Кристина невзлюбила ещё раньше. С тех самых пор, как залезла в дневник дочери и прочитала о влюбленности Люси в Эшли.

Вильямс, как все, склонные к пессимизму люди, тогда нарисовала в своем воображении самые разнообразные варианты развития событий, все, как один, завершавшиеся маленькой трагедией. А иногда, в особо запущенных случаях, и большой. Конечно, тогда Люси была гораздо младше, многого в жизни не понимала, многое знала лишь из книг, а в жизни ни с чем подобным не сталкивалась, потому Кристина и переживала за дочь. Она влезла в отношения дочери самым наглым образом, открыла глаза на происходящее Паркеру, который в то время даже не догадывался о чувствах Люси, почувствовала себя едва ли не победительницей, считая, что совершила великое дело. Люси было больно и обидно, но она промолчала. Заставила себя выбросить все из головы. Вычеркнуть из жизни. Получилось вполне неплохо, а Паркер, не ставший высмеивать её перед всей школой, окончательно сгладил неприятные впечатления от ситуации.

Иногда Люси задумывалась о том, как могли тогда развиваться события. Внутри все сжималось от ужаса. Она знала немало примеров того, как отвергнутые девушки с трудом справлялись со своей участью, а в особо запущенных случаях и не справлялись. Это было слишком сильным испытанием для них. Не в конкретной ситуации с Паркером. В целом.

Любовь иногда принимает очень странные формы.

Для подростков она значит слишком многое. Хотя, что говорить о подростках, если иногда и взрослые люди теряют голову, совершая совершенно несвойственные им поступки? Подростки же готовы на все, что угодно. Для них любовь – это состояние души. В этом возрасте для них особенно важно любить, и не менее, а то и более важно получать отдачу, то есть быть любимыми. Причем, не важно, кто именно должен их любить. Родители, друзья или же вторые половинки. Пубертат – самый странный возраст в жизни человека. В это время гротеск правит балом, все видится в ином свете. Подростку кажется, что он – самый одинокий и несчастный человек на этом свете. Остальные смотрят на него с непониманием и осуждением, им не нравится абсолютно все. Тембр голоса, стиль в одежде, поведение и жизненная позиция. Сложнее всего приходится тем, кто с головой погружен в свой внутренний мир, обладает морем комплексов, а в силу своей природной скромности подвергается гонениям со стороны окружающих.

Таких подростков тоже можно разделить на две категории. Те, кто стесняется своей скромности и те, кто ею же гордится. Вторая категория неизменно вызывает уважение своими взглядами на жизнь, своими принципами и отсутствием стадного чувства, развитого у большинства.

Впрочем, приступы глобального недовольства собой бывают не только у скромных подростков. Такое случается и с теми, кто считает себя верхом совершенства. Достаточно пары-тройки нелестных слов в их адрес, или же одного замечания от родителей, как они впадают в жесточайшую депрессию, готовы на многое, только бы доказать обществу, что оно неправо. Иногда эти попытки приводят к летальному исходу. Подростки сознательно идут на этот шаг, хотят напугать окружающих, но переходят все границы... Никто и никогда не сможет доказать им в этом возрасте, что суицид – это не выход из ситуации, это признание собственной слабости, а в большинстве случаев еще и глупости. Подростковый максимализм, умноженный на желание привлечь к себе внимание хоть как-то. Все кажутся врагами и фальшивками. Друзей нет, родители не любят, и руки машинально тянутся к лезвию, таблеткам, веревке... Только оказавшись на краю гибели, многие понимают, насколько глупо поступили. Множество людей в мире в этот момент отчаянно хватаются за жизнь, зная, что будущего у них нет, а они добровольно отдали самое ценное, стараясь доказать матери, как она была не права, ругая за короткую юбку или густо накрашенные ресницы.

Люси никогда ни о чем подобном не задумывалась. Ей и не было смысла задумываться о том, что её не касалось. Она и в обычной жизни старалась выглядеть так, как того хотела её мать. Одеваться скромно, краситься по минимуму. Чистенько, ухоженно, серенько... Совсем неинтересно.

Даже сегодня, собираясь на встречу, она оделась так, как одевалась обычно. Ничего вычурного и излишне откровенного. Все наглухо застегнуто, никаких провокационных нарядов. Косметика тоже в ход не пошла.

Тем удивительнее стала для Люси реакция Ланца.

Все пошло не так, как она предположила изначально. Любое свидание в представлении Люси было форменным кошмаром, это же обернулось полным крахом. Началось с того, что Дитрих, вопреки ожиданиям, начал вести себя как-то подозрительно. Вполне возможно, для него это было обычным поведением. Лайтвуд еще с прошлого раза помнила: Дитриху понравилось вгонять её в краску, потому и сегодня он не упустил возможности, в очередной раз поиграть с ней, как кошка с мышкой. И в самый неподходящий момент, когда он только собирался поцеловать девушку, словно черт из табакерки появилась Кристина.

Ей не составило труда узнать, куда именно отправилась дочь. При необходимости Кристина умела из-под земли человека достать и устроить ему допрос с пристрастием. Если она была в чем-то заинтересована, то обязательно шла до конца, не сворачивая на середине пути. Возможно, именно такое качество, как упорство, когда-то и помогли ей занять должность директора школы. Пока другие верили в удачу, Вильямс всеми правдами и неправдами старалась себя зарекомендовать, и в итоге получила желанную должность. Теперь она могла контролировать все и всех. Она стала правительницей своего собственного королевства, не такого уж и маленького, на самом деле.

Сейчас она тоже не преминула возможностью сунуть нос в жизнь дочери. Увидела то, что для её глаз не предназначалось, и пришла в ярость. Вполне возможно, окажись на месте Ланца кто-то другой, реакция Кристины оказалась бы куда более скромной, но сейчас... Она искренне негодовала, увидев дочь в объятиях Дитриха. Его ладонь преспокойно лежала на талии девушки, а он уже наклонился так близко, что, стоя в отдалении, можно было увидеть не попытку поцелуя, а сам поцелуй. Кристина и увидела.

Находясь под влиянием момента, она не обратила внимания на то, что дочь её как раз никакой инициативы не проявляет, и на лице её не цветет улыбка счастья. Совсем, нет. Люси в тот момент была немного растерянна и напугана. Она, в самом деле, сомневалась в правильности своего поступка. Вполне возможно, что еще немного, и она оттолкнула бы от себя Дитриха, но в этот момент раздался гневный крик матери.

– Немедленно иди сюда! – рявкнула Кристина, глядя ненавидящим взглядом на обоих.

Дитрих невольно вздрогнул от такого приказного тона и убрал руку с талии девушки. По всему выходило, что с женщиной лучше не спорить. Она находится не в самом лучшем настроении, так что доказывать ей что-то бесполезно.

Стоило только Люси подъехать к борту, как мать бесцеремонно схватила её за локоть и прошипела с ненавистью:

– Что это было?

– Мы катались на коньках, – равнодушно выдала Люси.

За годы жизни под одной крышей с матерью, она усвоила: все её доводы всегда будут разбиваться о стену непонимания, которое ничем не уничтожить, никогда не разбить и не разрушить. Кристина признает правильным только одно мнение. Свое собственное.

На этот раз ничего не изменилось. Кристина, конечно, верила своим собственным ощущениям, а не словам дочери.

– Вечно тебя тянет на всякую мразь!

Она произнесла это достаточно громко, искренне надеясь, что Ланц услышит, какого мнения о нем придерживаются. Дитрих услышал, но ничего в ответ не сказал, решив, что любой его выпад только осложнит ситуацию. Все сыграет не столько против него, сколько против Люси. Его, в принципе, могут выгнать из школы, воспользовавшись служебным положением, а Люси... Он посмотрел на то, как мгновенно преобразилась девушка. От её восхищения и жизнерадостности не осталось и следа. Она сосредоточенно расшнуровывала коньки. Слишком сосредоточенно, словно это было самым важным делом её жизни. На самом деле, она старалась не думать о том, что ждет её дома. Сколько всего «приятного» услышит она в свой адрес от матери. Таким образом она просто пыталась отвлечься от мрачных мыслей.

Дитрих хотел молча пройти мимо, но почему-то остановился и произнес тихо, так, чтобы слышала только Люси:

– Прости.

Она невольно подняла на него глаза, попыталась улыбнуться и выдала нечто вроде:

– Ничего страшного. Это... обыденно.

А потом снова принялась сражаться со шнуровкой. Ланц не стал развивать диалог, чувствуя, как спину ему прожигают взглядом. Готовы в любой момент разорвать на клочки. Или же отправить на принудительные работы в исправительную колонию. Только бы подальше от Люси.

Теперь он в полной мере оценил заявление Люси о том, что мать у нее зверь. В день знакомства оно показалось ничего не значащей фразой, но, в том-то и дело, что только показалось. Люси говорила правду, а он не поверил, решив, что это обыденная присказка школьницы. Ведь все они во время учебы неизменно придерживаются мнения о злобных учителях и директорах школ, вводящих в обиход строгие правила.

* * *

Что такое слезы? Ответ прост: соленая вода. Но почему же тогда так больно? Почему так отвратительно чувствовать их на своих щеках? Отчего в душе просыпается ненависть к самой себе и к своей слабости? Это ужасно, невыносимо. И вместо души в груди огромная черная дыра, в которой пропадают все эмоции. Ничего не осталось. Радость – выдумка. На самом деле, она всего лишь иллюзия и сладкий самообман.

Жизнь давным-давно установила свое собственное правило. За все нужно платить. В том числе и за счастье. Пусть и не всегда, но чаще всего минута радости потом оборачивается часами страданий. За каплю радости придется расплатиться морем слез, иначе обмен окажется неравнозначным. Во всяком случае, у Люси все обычно так и происходило.

Она уже неоднократно успела удостовериться в том, что это правило работает.

Лежа на кровати и глядя в потолок, она раз за разом прокручивала в памяти события сегодняшнего дня. По щекам её текли слезы, и, казалось, они никогда не остановятся, так и будут катиться из глаз, сбегая за ворот водолазки... Отчаянно болело всё тело, а ещё все время напоминала о себе саднящая губа. В ранку попадали слезы, и боль вновь вспыхивала в сознании. Она не была сильной. Терпимая, почти ничтожная, но для Люси сейчас всё приобрело масштабы катастрофы.

Это казалось настолько неестественным, что девушка отказывалась поверить. Однако синяки по всему телу и разбитая губа без слов говорили, что она ничего не выдумала. Это, на самом деле, произошло с ней. И теперь она под домашним арестом до конца каникул.

Мать старательно оттаскала её за волосы, высказав при этом все, что думала на тот момент. А думала она, что вместо достойной представительницы общества воспитала неблагодарную шлюху, которая при первой же возможности сбегает из дома. Летит на крыльях любви в объятия сомнительной личности.

От бесконечного крика, звеневшего в ушах, и слез у Люси болела голова. А ещё отчаянно хотелось уснуть и не проснуться, или пойти и разломать что-нибудь. Например, швырнуть вазу об стену, а потом с удовольствием наблюдать за тем, как по дорогим обоям стекает вода, а на полу валяется море осколков, таких же острых, как и те, что резали её душу в этот момент. Однако Люси держалась и ничего не била. Понимала, тем еще сильнее разозлит свою мать, а Кристина и так находится на пределе. Одно неосторожное движение, одно слово, и прогремит взрыв такой силы, что нынешнее состояние покажется блаженством в сравнении с тем, что будет.

Девушке отчаянно хотелось выговориться, но она привыкла со всеми своими проблемами справляться самостоятельно. Время от времени брала в руки телефон, просматривала номера в листе контактов, но так ни на одном внимание и не остановила. Все равно не смогла бы поделиться наболевшим с посторонними.

В такой ситуации прекрасным собеседником, конечно, мог стать личный дневник. Но с тех пор, как мать и туда влезла, дневник перестал казаться защищенной территорией. В любой момент любая её тайна могла выплыть на поверхность. По закону подлости, который стал верным спутником Люси, в самое неподходящее время.

– Я неудачница, – вздохнув, произнесла девушка, вытаскивая из упаковки ещё один бумажный платок.

И в тот же момент ей самой стало смешно и даже немного стыдно за свое поведение. В конце концов, она – сильная личность. Она может при желании удержать свои эмоции при себе, а не радовать окружающих своими истериками. Вполне возможно, Кристина именно такого эффекта и добивалась. Что ж, пусть радуется. Она смогла довести дочь до слез.

Подойдя к зеркалу Люси скептически посмотрела на своё отражение. Опухшее от слез лицо выглядело отвратительно. Волосы торчали в разные стороны, а заколка, державшая их, где-то потерялась. Когда именно это произошло, Лайтвуд не запомнила, просто не до того было. Когда мать нападала на нее, как разъяренный коршун на несчастного цыпленка, она только и могла, что закрываться ладонями от ударов, заколки волновали её в самую последнюю очередь, если вообще волновали.

За время «воспитательного процесса» Люси сломала пару ногтей, до крови ободрала их, пытаясь вцепиться матери в руку и увернуться от очередного удара. Женщина в минуты ярости совершенно себя не контролировала. Наверное, могла бы и убить, не задумываясь, только потом замечая, что натворила. Так называемое состояние аффекта давало о себе знать. Кристина приходила в ярость, и эта ярость вырывалась наружу стихийно, сметая все на своем пути. Она готова была уничтожить своего соперника. Люси неоднократно доставались от матери затрещины и зуботычины, так что она прекрасно понимала, с насколько страшным человеком живет под одной крышей. Время от времени она даже жалела мать, но иногда сама впадала в праведный гнев, высказывая матери все, что о ней думает. Правда, такие вечера откровений тоже даром не проходили. Люси обвиняли в неблагодарности и снова одаривали пощечиной. Это было неприятно, но зато на душе становилось намного легче, нежели, когда девушка держала все в себе.

Умывшись и приведя волосы в порядок, девушка решилась, наконец, выйти из комнаты и показаться матери на глаза. В конечном итоге, ей нечего стыдиться. Она ничего предосудительного не сделала, а даже если бы и поцеловала Дитриха... С каких пор поцелуи стали считаться чем-то страшным? Вполне обыденное действо.

Хотелось посмотреть матери в лицо, увидеть, какие эмоции на нем отразятся. Почувствует ли Кристина вину за содеянное? Или же снова решит, что поступила правильно, а все остальные – просто идиоты, не способные оценить её воспитательные методы.

Почему-то Люси не сомневалась во втором варианте. Привыкла уже. Смирилась.

Кристина после скандала была вполне довольна жизнью. Она готовила ужин и что-то напевала себе под нос. Скорее всего, вечную классику вроде одного из хитов «Битлз». Голос у Кристины был так себе, музыкальный слух даже рядом не пробегал, потому и песню удавалось узнать лишь благодаря словам.

Люси отметила про себя, что мать совершенно не испытывает никаких угрызений совести по поводу своего поступка. Конечно, она считает, что только так можно сделать из дочери человека. Человека с большой буквы, которым в будущем можно будет гордиться. В своем стремлении к идеалу она забыла о том, что не всегда жестокость – лучший способ достижения цели. Такие методы воспитания хорошо применять к детям капризным, эгоистичным, лишь на собственной персоне зацикленным. В случае с Люси намного действеннее оказался бы разговор по душам. Но Кристина не понимала, как можно обходиться без крика в сфере воспитания.

На работе она была хладнокровна, демонстрировала всем ледяное спокойствие, а дома отрывалась, как могла. Все, кто видел её на работе, вряд ли смог бы предположить, что в жизни она столь озлоблена и пристрастна. Малейшая провинность способна вывести её из себя и заставить испортить жизнь окружающим. Не удивительно, что муж не выдержал такого счастья и нашел себе куда более спокойную и сдержанную спутницу жизни. Она, правда, так и не смирилась с существованием Люси в жизни мужа, но и истерик Кайлу не закатывала, принимала все, как должное.

Прошествовав на кухню, Люси подошла к холодильнику и, не заговаривая с матерью, полезла в морозильную камеру за льдом. Нужно было приложить к рассеченной губе, которая пылала так, словно её огнем обожгли. И, судя по всему, намечалась немалая опухоль. Зеркало в комнате отразило печальную картину, но она была правдива. Все без прикрас, как есть.

Кристина тоже сделала вид, что появления дочери на кухне не заметила. Она продолжала нарезать овощи в салат, как будто это было самым важным занятием в её жизни и ничего более существенного её не занимает. Женщина никак не могла смириться с выбором Люси. В голове не укладывалось, как её дочь могла позариться на такого парня, как Дитрих. Ведь не было в нем ничего особенного, кроме показного лоска, излишнего самомнения или даже, скорее, самолюбования и уверенности в том, что весь мир у него в кармане. Он был наглым, задиристым и просто... Просто отвратительным. И голос у него был мерзкий. Кристина хорошо его запомнила. На самом деле, голос у Дитриха был красивым, просто мисс Вильямс никак не могла смириться с тем, что увидела сегодня на катке и придумывала себе причины для ненависти. Цеплялась к каждой мелочи.

Её поведение не было таким уж странным и необъяснимым.

Давно известен тот факт, что выбор детей редко получает одобрение со стороны родителей. Каждый любящий родитель хочет своему ребенку счастья, искренне полагая, что детям найти свое счастье самостоятельно – невозможно. Слишком мало у них жизненного опыта, так называемой житейской мудрости, которая поможет избежать многих ошибок и, действительно, получить свой кусочек счастья, а не море разочарования. Детям свойственно совершать ошибки. В большом количестве.

Люси совершала уже вторую ошибку подряд.

Первым её проступком стал Паркер. С ним все вроде бы благополучно разрешилось. Но стоило только ему отойти в сторону, как на горизонте замаячил этот новенький. Выбирая между ними, Кристина быстрее согласилась бы вручить судьбу дочери в руки Эшли. Он хотя бы казался не таким развязным, вспыльчивым и показушным. Дитрих же напоминал ей собственного мужа. Такая же кобелиная натура, сформированная под влиянием повышенного спроса на его персону.

За спиной у Ланца есть багаж из нескольких разбитых сердец. В этом Кристина почему-то даже не сомневалась. И дело было не во внешней привлекательности. Нет. В школе было много гораздо более симпатичных парней, нежели Дитрих. Зато у него были деньги. Вильямс неплохо разбиралась в брендах, потому не могла не отметить того, в какие вещи одевался Ланц. И джинсы его, и сапоги были остромодными и довольно дорогими. Как, впрочем, и черный френч. Золотой мальчик, не иначе. Глядя на него, Кристина тогда ловила себя на мысли, что подсознательно ждет, когда же он перестанет себя сдерживать и забросит ноги на её стол, всем своим видом выражая презрение. Странно, но он этого так и нее сделал. Зато, пока она знакомила его со школьными правилами и объясняла все, что нужно знать ученику, он так и не удосужился убрать с лица скучающее выражение. Ему, на самом деле, было наплевать на все, что она говорила, и он не пытался скрыть от нее этот факт.

Почему-то у Кристины даже сомнения не возникло в том, что этот самовлюбленный тип будет пользовать популярностью среди школьниц. Они вообще, в большинстве своем, были очень падки либо на сладких красавчиков, либо вот на такие экземпляры, что кичатся своим богатством, считая, раз у них есть деньги – они короли всего мира. Но она даже предположить не могла, что одной из поклонниц Дитриха станет её собственная дочь. Впрочем, это был её промах. Она слишком расслабилась с тех пор, как Паркер сошел с дистанции, перестала следить за дочерью. Вот и пришла к такому плачевному результату. Если бы она больше времени уделяла воспитанию...

– Мама, поговорим? – раздался сзади голос Люси.

Кристина на время замерла с ножом в руках. Она была уверена, что дочь не станет первой начинать разговор. Скорее всего, в очередной раз разобидится, будет демонстративно заходить на кухню, ни слова не говоря, а потом уходить к себе и хлопать дверью так, чтобы и на первом этаже услышали. У папочки все крохи подхватила. Тот тоже после ссоры удалялся к себе в кабинет, хлопал дверью. Сидел в кабинете часами и пил. Люси, конечно, не пила. У нее совсем не было тяги к спиртному. К курению она тоже относилась отрицательно, потому можно было не опасаться. Вильямс знала, что дочь за сигареты не схватится и алкоголем себя травить не станет. Это для нее слишком вульгарно. Люси просто будет плакать в одиночестве.

Как к алкоголю и сигаретам относится Дитрих оставалось только догадываться. Кристина не сомневалась, что он пробовал и то, и другое. Частенько такие развращенные детки из богатых семей неравнодушны ко всякой мерзости. Они пьют, курят, а бывает, еще и наркотиками балуются.

Кристина отчаянно желала вылепить из Дитриха монстра, потому приписывала ему все, что только можно и нельзя. На самом деле, Ланц не курил, да и, в принципе, относился к курению негативно. Постоянно дымящий Паркер ввергал его в уныние. Точнее, сама по себе вредная привычка Эшли его совершенно не трогала. Угнетало то, что такой человек может отказаться рядом с Керри. Дитрих искренне считал, что ответственен за жизнь своей родственницы, как в целом, так и за личную, в частности. Ему хотелось, чтобы рядом с сестрой был надежный человек, не тяготеющий ко всякой гадости вроде курения, но... Как он и говорил ранее, девушек всегда тянет к идиотам.

Дитрих ассоциировался у Кристины с гадюкой, замаскированной под безобидного ужа. Этакая гадюка в сиропе, которая привлекает к себе внимание, старательно соблазняет, искушает свою жертву, а потом, стоит только жертве расслабиться, наносит удар исподтишка. Жалит, запуская яд в кровь, и яд этот смертелен. Яд тот именуется очарованием порока. Достаточно один раз поддаться искушению, и принципы будут посланы к черту, а здравый смысл отправлен в ссылку.

– Давай поговорим, – произнесла Кристина, отложив нож в сторону и отодвинув разделочную доску от края стола. – О чём именно?

– О сегодняшнем дне.

– И что же?

– Зачем ты это сделала?

– Что именно? – улыбнулась Вильямс, разглядывая ногти.

Словно они требовали к себе больше внимания, чем дочь. Люси это показное равнодушие раздражало. Она понимала, что мать над ней в очередной раз смеется. Во всяком случае, серьезно её не воспринимает, считая, что её возмущения – проявление подросткового духа противоречия, не более того.

– Ты сама прекрасно понимаешь, о чем я. И не надо сейчас делать вид, что это обычная история. Неужели ты не понимаешь, что своими методами воспитания добиваешься обратного результата? Фактически провоцируешь меня на совершение глупостей.

– То есть, ты хочешь сказать, что, если бы я не наказывала тебя, твое поведение было бы гораздо лучше?

– Что? – Люси усмехнулась. – Мама, ты сама слышишь, какой бред ты несешь? Тебе лечиться надо. Ты совершенно съехала с катушек. Ты видишь то, чего нет на самом деле. Ты не замечаешь мои хорошие поступки, а за любую провинность готова меня с лица земли стереть. Мама, в моем возрасте большинство девчонок слали к черту указания родителей. Они поступают так, как хотят и никто им не указ. Курят, пьют, занимаются сексом со своими парнями и носят короткие юбки. Представь себе, никто из них не считает это чем-то предосудительным. Я ничего подобного не делаю, я вообще образец целомудрия, а ты все равно видишь во мне лишь грязь.

– Подросткам нельзя давать свободу действий. Они развращаются, почувствовав её вкус.

– Не факт, – возразила Люси. – Совсем не факт.

– Факт.

– Если у человека есть голова на плечах, он несколько раз подумает прежде, чем сделать. Если же человек безголовый, то и воспитывать его – смысла нет. Все равно никакого результата не добьешься.

– Вот потому я тебя и воспитываю, потому что понимаю – результат будет.

– Как ты меня воспитываешь?

– Как же?

– Глупо. Я и без твоих постоянных нотаций ориентируюсь в этом мире. Понимаю, что такое хорошо, а что плохо. Если тебе кажется, что на многое ты мне открыла глаза, смею заверить, ты ошибаешься. Ты просто взращиваешь во мне миллионы комплексов, самый главный из которых – неполноценности. Только и всего.

– Разберем на примере сегодняшней ситуации? – внесла предложение Кристина.

– А что там разбирать? – удивилась девушка.

– Ты говоришь, что я зря тебя наказываю, но...

– Что но?

– Скажешь, что я ошиблась, и этот выскочка не собирался тебя целовать?

– Собирался, – согласилась Лайтвуд.

Не было смысла отрицать очевидный факт.

– Тогда какие претензии?

– Мама! – воскликнула Люси, грохнув на стол бутылку с ледяной минералкой, которую все это время держала в руках, да время от времени прикладывала к поврежденной губе. – Ты считаешь себя невероятно грамотной в вопросах воспитания, но сейчас говоришь такие глупости, что мне даже, в какой-то степени, стыдно за тебя.

– Стыдно? За что же?

– Ты ведешь себя, как маленький ребенок, у которого отбирают игрушку. Слезы, истерики и разъяренный топот. Это со стороны выглядит глупо. Это нелепо и смешно. Поцелуй. Один единственный поцелуй, без всякого продолжения. Если бы ты не пришла, вполне возможно, я бы даже Дитриха оттолкнула... Я не знаю, что со мной тогда было. Я растерялась, потому что это было неожиданно. Мы просто катались на коньках, потом...

– Конечно, просто катались, – передразнила женщина свою дочь. – Видела я, как вы катались. После таких катаний мне однажды подсунут пищащий сверток и скажут, что это олимпийская награда.

– Ты до сих пор наивно полагаешь, что от поцелуя рождаются дети? – хмыкнула Люси. – Странно, учитывая тот факт, что ты уже однажды рожала. Должна вроде знать...

– Не смей дерзить матери! – взвилась Кристина. – Как ты можешь говорить мне такие вещи? Ты вообще слышишь себя со стороны?

– Понятно. Я зря теряла время, – резюмировала Люси и, прихватив со стола воду, направилась к выходу из кухни. – Прекрасная жизненная позиция, мама, – произнесла, притормозив у порога. – Неудивительно, что папа бросил тебя и побежал за первой же попавшейся юбкой. Будь я на его месте, едва ли выдержала бы дольше... Рядом с тобой свихнуться можно за считанные секунды, а вот заботы и поддержки от тебя не дождаться.

– Я запрещаю тебе общаться с этим парнем, – процедила Кристина сквозь зубы. – Он разобьет тебе жизнь...

– Ты мне её постоянно разбиваешь. Я же тебя в этом не упрекаю, – хмыкнула Люси.

– Запрещаю, – повторила куда более яростным тоном Вильямс.

– Я услышала тебя с первого раза. Повторять не обязательно. Знаешь в чем разница между нами, мама? В том, что я слышу все, а ты только то, что хочешь слышать. Все, кто не согласен с тобой – враги народа, и их предполагается подвергнуть опале. Увы, мама, с тобой редко соглашаются, потому и друзей у тебя нет...

– Не учи меня жизни, – прошипела Кристина.

– Даже мысли такой не было, – улыбнулась Люси.

Улыбка вышла вызывающей, насмешливой. Как будто издевательской. Она такой, на самом деле, и была. Люси хотелось показать, насколько ей надоел этот режим, и как она мечтает избавиться от него. Ей практически удалось это сделать. Во всяком случае, мать разозлилась не на шутку. Сейчас Кристина была в ярости. Едва ли не сильнее, чем в тот момент, когда увидела Люси рядом с Дитрихом. Ей хотелось грохнуть пару тарелок, но она сдержалась и продолжила крошить овощи в салат.

Попутно думала над тем, что же она сделала не так. Замечать ошибки, на которые ей указала Люси, она категорически отказывалась. Ей наоборот казалось, что она слишком ослабила свое влияние, вот дочь и позволяет себе подобные выходки.

Жизнь ничему не учила Кристину Вильямс. Она была ужасна в своей непробиваемости и зацикленности на собственной персоне. Если ей чего-то хотелось, весь мир должен был подчиняться.

* * *

Дитриха мучили угрызения совести. Он никак не мог смириться с тем, что по его вине пострадает Люси. То, что она пострадает, он даже под сомнение не ставил. От Кристины шел удушающий поток негатива и ненависти, направленный, как на Дитриха, так и на её собственную дочь. Ланц этого не понимал. Вполне нормально относиться с подозрением к постороннему человеку, но как можно обвинять во всем своего ребенка? Обычно родители склонны к идеализации образов своих детей. Своих обелить, других очернить – стандартная практика. Но иногда даже идеальная, отточенная система дает сбой. Так и случилось в семье Люси. Кристина вместо того, чтобы подлететь к наглецу, посмевшему прикоснуться к её дочери и одарить его пощечиной, во всех смертных грехах обвинила Люси. И готова была испепелить её взглядом.

Ему очень хотелось выговориться. Но только подходящего человек на роль собеседника не было. В конце концов, не к матери же идти и рассказывать о своих неприятностях? С Керри тоже не поговорить, она и так с головой в свои проблемы погружена. Дитрих с тоской посмотрел в окно. Он привык к тому, что в окне напротив маячит Паркер с неизменной сигаретой в руке. Сейчас соседа там не наблюдалось, хотя, именно его желал видеть своим собеседником Дитрих. Паркер достаточно хорошо знал Люси, так что и о матери должен был иметь представление. Он ведь совсем недавно хвастал, что знает о Люси все. Вот пусть и поделится своими знаниями.

Открыв окно, Дитрих в последний раз подбросил в руке теннисный мяч, а потом размахнулся и запустил им в окно Паркера. Ударившись о раму, мяч благополучно отскочил и свалился вниз.

Паркер появился в окне через пару минут. Всем своим видом он демонстрировал недовольство происходящим. Ему совершенно не хотелось скандалить с Ланцем, а по-другому они просто не умели. Почти каждый их диалог рано или поздно переходил в перепалку без особых на то причин, по привычке уже.

– Какого, собственно, черта? – поинтересовался Эшли.

В руках у него была метелка для пыли. Скорее всего, снова наводил уборку, надраивая и так практически стерильную комнату. У него, по мнению Дитриха, была какая-то маниакальная тяга к чистоте. Самому Ланцу такое точно не светило. Уборка в список его любимых дел не входила.

– И тебе привет, – радостно начал Ланц. – Сегодня такой прекрасный день, не находишь?

– До этого момента был вполне неплох. Сейчас даже не знаю, что сказать. Если в очередной раз хочешь обвинить меня в том, что я перешел дорогу тебе или кому-то из твоих родственников, то говорю честно и откровенно, сегодня весь день провел дома, к Керри не приближался, никаких попыток соблазнения не предпринимал.

– Ты издеваешься надо мной? – прищурившись, спросил Дитрих.

Паркер вел себя на редкость странно, это не могло не настораживать.

– Ты только сейчас догадался? – удивился Паркер. – Да, я издеваюсь. По-моему, это очевидно.

Дитрих схватил со стола второй теннисный мячик, размахнулся и запустил его в окно соседа, искренне надеясь, что попадет прямо в цель, и Паркер, получив по лбу, перестанет смеяться над ним. Реакция у Эшли оказалась отменная, потому что он не увернулся от летящего мяча, а умудрился его поймать на лету. Показал Дитриху язык, и отправил мяч обратно. Дитрих едва успел отскочить в сторону, иначе не Паркер, а именно он получил бы по лбу. А ему и так потрясений на сегодня было достаточно.

– Неудачник, – фыркнул Эшли. – Даже врага из строя вывести не можешь.

– Мой враг – изворотливая гадюка, – откликнулся Дитрих.

– Все лучше, чем бешеный доберман.

– Обмен любезностями окончен?

Дитриху не терпелось свернуть неприятный ему разговор и все же попытать счастья, переведя его в другое русло.

– Полагаю, да, – кивнул Паркер и собирался захлопнуть окно.

– Подожди!

Эшли не поверил своим ушам. Недоверчиво посмотрел на соседа, изогнув бровь. Без слов осведомляясь, чего тому угодно.

– Я не для того тебя позвал.

– Да? – продолжал издеваться Паркер. – Мне казалось, что ты просто хотел в очередной раз со мной поцапаться, без особого на то повода. Для поддержания себя в тонусе, так сказать.

– Нет. Мне, правда, нужно с тобой поговорить.

– И о чем же? Надеюсь, ты не собираешься в очередной раз читать мне нотации на тему «не стоить шутить с Керри, иначе...»?

– Нет.

– Тогда я весь внимание, – иронично произнес Эшли, опираясь локтем на подоконник.

Во второй руке по-прежнему была метелка для пыли, которой он время от времени протирал оконную раму, словно на ней за пару секунд собиралась грязь.

Паркер, как всегда, иронизировал. Внимания как раз не было. Просто он считал невежливым оборвать разговор без пояснения причины. Его не волновало то, что собирался сказать ему Дитрих. Все равно Ланц никогда ничего умного не произносил.

– Ты говорил, что знаешь о Люси все...

– Ты хотел получить консультацию?

– Заткнись и дослушай до конца.

– Молчу. Нем, как рыба, – тут же выпалил Паркер и снова принялся обмахивать метелкой оконную раму.

– Я хочу поговорить о её матери. Ты хорошо знаешь директрису школы?

– Достаточно для того, чтобы составить о ней свое мнение.

– И что ты можешь сказать?

– Специализируешься по старшему поколению? – в очередной раз съехидничал Паркер. – Потянуло в сторону опытных женщин? Сверстницы уже пройденный этап? Не самый плохой выбор, скажу тебе. Насколько мне