Теория должна быть существенной

Хотя психологи не так уж редко оценивают теории на основе их существенности или тривиальности, такого рода оценка – дело довольно туманное. Мандлер и Кессен (Mandler and Kessen, 1959, с. 253-254) предлагают достаточно убедительные рассуждения на этот счет:

"Если бы психологическое сообщество располагало мощным критерием для оценки тривиальности теории, мы могли бы с полной уверенностью принять решение о том, какие вопросы действительно важны и принципиальны. К сожалению, такого критерия у нас нет. Достаточно спорное использование в отношении теорий личности таких терминов, как "неуместная", "не имеющая значения", "ограниченная", "не соответствующая действительности" и т.д., вступает в противоречие с тем фактом, что в науке нет тупиковых положений. Мы можем обратиться к прошлому и без труда заметим, на каких перекрестках наука сворачивала с верного пути, но у нас нет адекватного метода для соответствующей оценки современных систем объяснения. Ответственно мыслящий ученый может выбрать для своих исследований ту или иную интересующую его проблему, но он обманывает самого себя, если считает, что знает, что он находится на более верном и прямом пути к истине, чем его коллеги. Когда Франклина и Фарадея спросили: "В чем польза этого изобретения?" (речь шла о некоем новом приборе), известный ответ Франклина был таков: "А в чем польза новорожденного?", иными словами, мы едва ли можем определить, каким будет будущее использование чего-либо. Фарадей же, парируя замечание Гладстона, более точно выразил пренебрежение истинного ученого к вопросам практического применения научных открытий: "А как же, сэр, в будущем вы сможете обложить его налогами"... Вопросы, ставящие под сомнение сущность психологических теорий, – это вопросы того же рода; окончательный научный вклад определяется столь большим количеством не известных до сих пор условий, что имеет смысл признать тот факт, что такая критика не может быть оправдана тем, что она апеллирует к поиску однозначного критерия".

Этот аргумент в оправдание теоретической свободы весьма убедителен, и все же нам следует определиться, насколько широко мы можем его применять. И в этом отношении стоит рассмотреть еще одно, не менее убедительное утверждение, касающееся тривиальности теории; на этот раз мы процитируем слова Брунера. Теория, которая подвергается критике, – это модифицированная Спенсом общая теория поведения, в соответствии с которой основой научения животных и человека является ассоциативная связь близких по времени стимулов и реакций. Эта теория была разработана главным образом на экспериментах с крысами, которых учили выходить из лабиринта. Выступая против столь частной и специфичной теории научения, Брунер (Bruner, 1957a, с. 156) говорит:

"Позвольте мне проиллюстрировать одну из причин моих трудностей, связанных с попыткой оценить эту выдающуюся книгу. Было установлено, что на английском языке можно составить приблизительно 1075 предложений длиной в 50 слов, а за год мы слышим в общей сложности 1016 предложений. Если научение этим предложениям опирается на ассоциативные по своей природе процессы, то за свою жизнь мы не достигнем даже уровня языкового развития маленького ребенка. И все же у нас нет сомнений в том, что мы могли бы определить, какие из этих 1075 построенных в соответствии с алгоритмом предложений грамматически верны, а какие нет, хотя до сих пор мы их не слышали. Очевидно, что "вербальные реакции" не являются "выученными", скорее, они представляют собой правила и принципы структурирования, позволяющие нам продуцировать предложения. Типичный ответ на такого рода критику нам давно известен: нельзя критиковать теорию за ошибки в объяснении того, чего она объяснять и не должна. Но окончательная цель этого возражения в том, что мы вынуждены принять поведенческую теорию такого типа как прикладную психологию связи между условным и безусловным стимулом, лабиринтов и т.д."

И чуть дальше Брунер продолжает эту же мысль (Bruner, 1957а, с. 156):

"Дональд Хебб недавно заметил, что если бы кто-то сделал набор микрофотографий Кембриджа, дюйм за дюймом, то мы едва ли смогли найти на этих фотографиях реку".

Говоря о том, что Спенс должен либо ответить на эту критику либо в дальнейшем называть свою теорию прикладной психологией лабиринтов, Брунер поднимает вопрос о тривиальности. Он не сомневается, что человеческое научение может протекать по ассоцианистской модели. Сомнения возникают относительно того, что такого рода научение следует рассматривать как характерное для человеческой природы. Он полагает, что это совершенно не так, и приводит пример, касающийся овладения языком. И нам не нужны эмпирические исследования, чтобы признать, что Спенс тривиализирует природу человека, не принимая в расчет то, что человеку присуще научение принципам. И мы не можем оправдать позицию Спенсера, по мнению Мандлера и Кессена, говоря, что мы не можем знать заранее, что люди научаются не столько посредством установления ассоциативных связей, сколько посредством выявления принципов. Это невозможно, поскольку Брунер в своем примере, который больше рационален, чем эмпиричен, говорит, что он сам и многие другие психологи знают именно заранее. Поэтому-то он и разочарован этой книгой.

В чем причина такой тривиальности теории научения, предложенной Спенсом? Понятно, что она не является следствием того, что для разработки своей теории он выбрал лабораторную парадигму. В действительности, эта парадигма может оказаться весьма удачной, если мы намерены рассмотреть простые, более контролируемые формы естественных явлений. Систематически варьируя в определенный момент времени лишь одну переменную, сохраняя все прочие константными, исследователь будет более успешным в лаборатории, чем в естественной обстановке даже при изучении феноменов, подобных научению. Однако для этого выбранная парадигма должна быть репрезентативной или по крайней мере гомологичной феномену в его оригинальной форме. Если научение людей осуществляется преимущественно не по ассоциативной модели, то использование лабиринтов едва ли будет уместным, поскольку с его помощью мы не сможем объяснить научение принципам. Более того, если крысы научаются главным образом благодаря возникающим у них ассоциативным связям, то совершенно не важно, насколько подробным и аккуратным будет исследование их поведения, потому что распространение полученных результатов на человеческую выборку было бы чрезмерным упрощением проблемы. Когда теоретическое осмысление проблемы лишь косвенным образом соотносится со сведениями о том, каким образом представлена данная проблема в естественной среде, опираясь преимущественно на лабораторную модель (которая, хотя и может быть сходной с естественной, обычно слишком упрощена), теория, скорее всего, будет слишком тривиальной. И трудности, связанные с подходом Спенса, вызваны не тем, что он в принципе опирается на лабораторную парадигму, но тем, что данная парадигма в этом случае не отражает человеческое научение в том виде, как оно обычно осуществляется за пределами лаборатории.

Развивая теорию, мы можем свести к минимуму риск тривиальности, решив, чту именно будет основным феноменом, требующим объяснения; это решение должно основываться на результатах наблюдений в естественной среде. Если существует лабораторная модель, адекватно репрезентирующая естественные условия, то ее вполне можно использовать. Но ученому следует быть особенно внимательным, если он не может объяснить результаты лабораторных исследований, не может прояснить связь между ними и явлениями естественного порядка (например, поведение загипнотизированного человека, поскольку в естественной среде гипноз сам по себе не осуществляется). Соотнесение своих идей с результатами естественных наблюдений особенно важно для персонолога, цель которого – понимание человека в его целостности – подвергается особому риску быть тривиальной и упрощенной. После того как автор теории сформулировал какие-то положения, основанные на наблюдениях в естественных условиях, он, конечно же, может провести и нужные лабораторные эксперименты, чтобы выяснить, достаточно ли основательны его теоретические выкладки. Если он начинает с наблюдения в естественных условиях, он вряд ли потратит свои усилия на выявление тривиальных фактов и вряд ли спланирует такие лабораторные эксперименты, результаты которых будут нерепрезентативны и приведут к чрезмерному упрощению проблемы.

В действительности, многие теоретики личности согласились бы с большей частью моих утверждений. Они, конечно же, основывают свои рассуждения на результатах наблюдений в естественных условиях, что можно увидеть как при изучении частных случаев, описанных в их работах, так и в том, что они нередко апеллируют к обычному здравому смыслу. И даже формализация и систематизация результатов испытуемых по ряду разнообразных задач, используемая такими персонологами, как Мюррей (1938) и Кеттел (1946), все же достаточно близка к тому, что мы могли бы пронаблюдать в обычном, а не лабораторном функционировании этих испытуемых. Столь же близко сопоставимы с результатами наблюдений в естественных условиях и результаты наименее структурированных тестов личности (например, ТАТ), поскольку они позволяют человеку раскрывать себя так, как ему самому хочется. Персонологи редко всецело полагаются на результаты чисто лабораторных экспериментов, развивая свои теории.

Однако другая опасность заключается в том, что некоторые персонологи иногда используют психотерапевтические техники, и результат такого подхода сопоставим с результатами Спенса, использовавшего свои лабиринты для исследования научения. Надо иметь в виду, что психотерапевтическая ситуация весьма специфична: она предназначена для осуществления лечения. Она не может считаться ситуацией естественной. На мой взгляд, она лишь отчасти может рассматриваться как репрезентативная естественным взаимоотношениям людей. Когда персонолог разрабатывает свою теорию исключительно на основе психотерапевтических наблюдений, он также рискует быть тривиальным в том, что касается его понимания жизни. Возможно, вы помните, что в 7-й главе я предположил, что причиной выделения Роджерсом всего двух типов личности является то, что он развивал свою теорию исключительно на основе наблюдения за поведением пациентов. Нам нужно помнить, что теория психотерапии и теория личности – это совершенно разные вещи.

Наши рекомендации