Искусство — символический язык души

Значительно бо́льшую (по сравнению с психологией) помощь в обсуждении проблемы воспитания души может оказать искусство. Хотя искусство не утруждает себя доказательствами, но в том, что касается души, смысла в нем больше, чем в науке. С него и начнем, а затем, обратимся к психологии. Несмотря на суровую критику, которой психология была подвергнута выше, игнорировать ее достижения неразумно. Размышления о душе без психологии столь же ущербны, как и психология без души.

Возьмем в качестве примера малую и бесконечно богатую смыслом форму хайку Мацуо Басе:

Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.

Не можем удержаться, чтобы не привести в параллель хайку Басё стихотворение, написанное семнадцатилетним Осипом Мандельштамом в 1908 г.:

Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной...

Та же малая и бесконечно богатая смыслом форма. Трудно сравнивать эстетическую выразительность обеих форм, но смысл их удивительно близок. С Басё и Мандельштамом перекликался Борис Пастернак, смотревший на «пруд в саду как на явленную тайну» и слышавший как «шепчет яблони прибой» (1912, 1928). Марина Цветаева в двух строчках, адресованных Блоку (1916), с

370

помощью того же «всплеска в тишине» выразила казалось бы нечто совершенно конкретное:

Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.

Но за этим конкретным для Цветаевой скрывалось огромное содержание, которое она выражала в шестнадцати стихотворениях, а потом и в прозе, посвященной Александру Блоку. Цепь подобных поэтических ассоциаций может быть бесконечной. За двумя строчками Анны Ахматовой (1946) скрывается не только Александр Блок, но и Петербург, которые в ее сознании символизируют друг друга:

Он прав — опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит...

Ахматова верно заметила:

...может быть поэзия сама —
Одна великолепная цитата.

Именно это мы старались продемонстрировать приведенной выше перекличкой замечательных поэтов, постепенно переходя от старого пруда Басё к старому, великолепному, сегодня почти неправдоподобному Петербургу Блока и Ахматовой.

Вернемся к хайку Басё. Поэт знал, что в этом семнадцатисложном стихотворении его духовный опыт приобрел совершенную форму выражения. Форма, действительно, изящна, проста и естественна. Она подчинена эстетическим принципам поэта. Главные из них: изящная простота, ассоциативное сознание гармонии прекрасного, глубина проникновения в беспредельность мира, недосказанность, а может быть, сверхсказанность, обеспечивающая свободу понимания и интерпретации. Его творчество — результат одухотворенного истинного созерцания, которое, согласно Канту, производит «чувственные понятия», а согласно Гегелю, схватывает «субстанцию» предмета «во всей ее полноте» (1929. Т. 1. С. 251). Подобное возможно, так как высшие формы созерцания обеспечиваются действием силы продуктивного воображения и творческой фантазии. Гёте называл такой вид творчества «созерцательной способностью» суждения, благодаря которой человек в единичном явлении может увидеть всеобщее. Результат созерцания — образ-видение есть нечто большее, чем простое восприятие. Молодой, еще наивный Мандельштам в 1911 г. даже оптимистически заявил: «Обман в видении немыслим». Для такой веры имеются основания, так как

371

слишком многое из провидческого в искусстве подтверждалось. Видение носит преимущественно чувственный характер и выливается в произведение искусства.

В приведенном хайку Басё японская душа узнает философию поэта, его одиночество, суровое душевное спокойствие и многое другое. Вот что, например, увидел в нем Акутагава Рюноскэ: лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Разумеется, не только в хайку, но и в других произведениях искусства наблюдается неожиданное сочетание, точнее, столкновение разных образов, рождающее новый смысл, способствующее возникновению озарения, мгновенной вспышки сознания читателя. В свое время С. Эйзенштейн обратил внимание на то, что подобное наблюдается в сложносоставных японских иероглифах. При столкновении образов рождается сатори, похожее на «распустившийся цветок ума». И этот цветок оказывается не внутри, а снаружи. Об этом же писал Мандельштам: «Что делать, самый нежный ум весь помещается снаружи».

Казалось бы, простой факт Басё превращает в обобщенный образ, в символ, который остается, впрочем, вполне реалистическим. Басё умел как бы войти в предмет и выразить свое ви́дение предмета изнутри с гениальным лаконизмом. Поэт, говорил Басё, должен стать сосной, в которую входит человеческое сердце. Такое видение изнутри и есть сатори. Достижение озарения — сатори — это большой труд.

Поэтический прозаик Михаил Пришвин писал, что его задача показать в природе прекрасные стороны человеческой души. Выражаясь словами Василия Кандинского, художник «облекает в формы природы душевные состояния» или настроения. Поэтому подлинное произведение искусства создается на языке души! Велимир Хлебников сказал: «Черти не мелом, а любовью!» По словам Иосифа Бродского, сбывшаяся душа приводит в движение душу оформляющуюся. Трудность осмысления задачи воспитания души состоит в том, что оформившаяся душа приводит в движение душу оформляющуюся не прямо, а каким-то таинственным косвенным, гибким путем. И делает она это, конечно, не только посредством произведения искусства, но и посредством слова, жеста, собственного живого движения, улавливаемого другой душой. Значит, душа выявляется во взаимоотношениях между людьми. Возможно, она и располагается между ними. Порой, души сливаются воедино. Чтобы такое произошло, необходим

372

совершенно особый тип общения, в котором нет места самоутверждению партнеров. У них должна быть выработана доминанта (пристальное внимание) на лицо другого человека. Это, согласно А. А. Ухтомскому, не эмпирическое общение, часто — манипуляции, являющиеся предметом социальной психологии, а сосредоточенное собеседование с другим лицом, следствием которого является сочувственное понимание, проникающее до глубины души. Условием такого собеседования, как и всякого обучения и воспитания, должен быть «союз души и глагола» (Цветаева). В русском языке глагол — это и слово и действие, о чем говорит и знаменитое пушкинское: «глаголом жечь сердца людей». Такое возможно благодаря «гулким душам русских глаголов» (Набоков).

Душа есть нечто всепроникающее, а не что-то существующее только в отдельном индивиде, говорил Гегель. С этим согласен К. Юнг, писавший, что психологу «не удается заключить душу в стены исследовательской лаборатории или приемной врача — он должен следовать за ней в различные, нередко чуждые для себя области, которые позволяют что-либо прояснить в душевной жизни» (1992. С. 123). Хорошо, если психолог, поставивший такую задачу, угадает, куда ускользнула от него душа. Сам Юнг не без успеха искал ее в искусстве и в поэзии.

Поэзия, как и искусство в целом, символичны. А живой символ также имеет простую внешнюю форму и безграничное внутреннее содержание. Например, для раскрытия внутренней формы христианского символа креста не хватило 2000 лет, на протяжении которых это пытаются сделать все виды христианского искусства. Это не должно удивлять, так как крест — символ человека, распятого на собственном образе, символ его страданий, смерти, воскресения, вечной жизни, любви и многого другого.

Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.

Борис Пастернак

Символ одновременно материален и идеален. Он сам вещь и идея, и потому только через него вещь может стать идеей, а идея вещью. Символ одновременно конечен и бесконечен. В нем фиксированы все три цвета времени: прошлое, настоящее и будущее, т. е. в нем заключены не только образ и идея времени, но и представление о вечности. Символ допускает свободу понимания и интерпретации, и всегда, как и подлинное произведение искусства,

373

он полностью невыразим в понятиях и недосказан. Символ, в отличие от понятия, несет в себе не столько значения, сколько смыслы. Он обладает также эйдетической и духовной энергией. Подобными свойствами обладают и произведение искусства, и сам человек! Осип Мандельштам сказал об энергичности образов искусства, что наши классики это — пороховой погреб, который еще не взорвался.

Подлинное произведение искусства замечательно тем, что в нем присутствует душа художника, вложенная им при его создании. Иосиф Бродский даже называл стихотворения «фотографиями души», по которым можно проследить не только стилистическое развитие, но и развитие души самого поэта. Такие «фотографии» становятся доступными читателю. Поэт ожидает этого. Процитируем вновь строки Мандельштама (1933), у которого за внешней иронией скрывается желание быть прочитанным и понятым:

И, может быть, в эту минуту
Меня на турецкий язык
Японец какой переводит
И прямо мне в душу проник.

Всматриваясь в душу поэта, читатель может заинтересоваться своей собственной. Уильям Блейк говорил, что поэзия учит тому, чтобы обращать глаза внутрь самого себя, вглядываться в собственную душу. Этому учит не всякое искусство, не всякая поэзия.