ВОПРОС 9.Биографическое исследование или «история жизни» как тип качественного исследования. Методологические подходы к историям жизни.
История жизни» как целостная исследовательская стратегия направлена на сбор и анализ рассказов о жизни, автобиографий, вне зависимости от того, какими методами эти рассказы получены. Это могут быть и интервью (нарративное, лейтмотивное, свободное), взятое социологом у рассказчика-информанта (устная традиция), и личная автобиография, написанная самим рассказчиком (письменная традиция).
В центре этого типа исследования всегда стоит индивидуальная жизненная траектория от детства до старости, индивидуальная судьба во всем уникальном сочетании ее поворотов и изгибов. Рассказчик здесь в отличие от oral history описывает свою собственную историю, свои этапы жизненного пути, соотнося себя с другими людьми, социальными группами, отождествляя себя с ними и выделяя одновременно. Рассказ о жизни – это всегда особая доверительная информация о такой стороне человеческого мира, которая недоступна другим познавательным средствам.
Для социолога история жизни информанта – всегда «два реально существующих полюса человеческой жизни, индивидуальный и социальный» всегда связь между этими полюсами. Социология, ориентированная на познание типического в социальном, рассматривает течение жизни конкретного человека в обязательном соотнесении с социальной жизнью: ее событиями, писанными и неписанными правилами, причудливой взаимосвязью ее мозаичных элементов. Задача социолога в life story – понять социальный контекст индивидуальной жизни, т.е. «идентифицировать основные игры, в которые люди играют в рамках этого социального контекста, скрытые правила и ставки, внутренние механизмы и конфликтную динамику власти в этих играх»
Важнейшей чертой рассказов о жизни, создающей «особость» этой стратегии, является их темпоральность, вписанность во время. Это создает уникальную возможность рассмотрения социальных явлений во временной перспективе, в их процессуальности, когда происходящие в них изменения (социальная динамика) соотносятся с временными рамками. При этом масштаб этих временных рамок может быть достаточно большим, включая и время жизни целого поколения.
Еще одна важная черта – это укрупненный взгляд на действительность, характерный для здравого смысла и обыденного языка. Именно этим, магией жизни без литературных украшений, человеческие документы завораживают. Н.Н. Козлова, изучая «плохопись» крестьянки Киселевой, пишет о соблазнительности такого материала для исследователя: «Они порождают искушение просто плыть по течению материала, ...трудно дистанцироваться и остановиться»
В рамках первого, близкого к классическому, история жизни – это идеальный материал для того, чтобы выяснить, что существует на самом деле, и что на самом деле произошло в обществе. Здесь рассказы о жизни – это правдивый материал о том, «что люди сделали, где, когда, с кем, и в каких локальных контекстах, с какими результатами и что из этого последовало» [34, с.14]. Современный финский исследователь Й.П. Руус иронично называет этот подход «обретенным раем» для социолога [37, с.7]. Этот подход, по его мнению, был характерен для конца 70-х – начала 80-х годов ХХ века.
Уже с середины 80-х социологическим сообществом начинает осознаваться, что ничто в мире из того, что мы видим и описываем, не предстает перед нами таковым, каким оно существует на самом деле: наше восприятие всегда опосредовано через то, как мы видим мир в настоящее время. Это означает, что история жизни – это и репрезентация автора, его видения ситуации. В экстремальном постмодернистском варианте это означает, что не существует фактов, есть только лишь интерпретации: «факты» уже не являются фактами, но лишь фигурами текста («означающие» – слова потеряли связь с «означаемым» – реальностью).
Эта проблема разрыва между жизнью и историей жизни, рассказанной или написанной, очень точно обозначена П. Бурдье в его работе «Биографическая иллюзия», написанной в 1986 году [38, с.75–81]. Само сочетание «история жизни» предполагает, по мнению П. Бурдье, рассмотрение жизни как истории, то есть как «неразрывной совокупности событий некоторого индивидуального существования» [38, с.75], которое одновременно и история, и рассказ об истории.
В целом, к середине 80-х годов в социологическом сообществе все более начинают осознаваться следующие принципиальные для «истории жизни» моменты:
1 – текст первичен, т.е. исследователь имеет дело с текстом, а не с реальной жизнью;
2 – нарративность, понимаемая как ориентация на понимание слушателем, читателем, является чрезвычайно важным фактором автобиографии;
3 – между автором, его «Я» и текстом существуют напряженные отношения;
4 – существует проблема идентичности «Я» рассказчика (множественность идентичностей, углов зрения и т.д.);
5 – существует множественность уровней авторов и аудиторий.
Так сформировался принципиально другой методологический подход – интерпретативный. В рамках такого подхода собственная биография, рассказанная автором, – это конструирование реальности «здесь и сейчас» в процессе рассказывания, которое одновременно – и представление себя другим (вспомним И. Гофмана – А.Г.), демонстрация себя, и поиск смысла собственной жизни, связей, ее упорядочивающих.
В рамках интерпретативного методологического подхода можно выделить три типа «конкретизации субъекта» в «истории жизни» [33, с.124]:
субъект в качестве реально интервьюируемого, как участник процесса взаимодействия с интервьюером, или субъект коммуникации (письменная автобиография), ориентированный на подразумеваемого читателя;
субъект – герой, персонаж рассказа;
субъект – рассказчик истории, которую он рассказывает сегодня.