Сатипаттхана как путь самопомощи

В начале этой вводной части провозвестие Будды, осо­бенно его ядро, т.е. учение о развитии правильной внима­тельности, было названо «путем помощи». На основании завершенного здесь изложения этого учения теперь можно было бы более точно назвать его путем самопомощи, кото­рая, по существу, и является подлинно действенной помо­щью. Помощь, получаемая нами от других людей, пожалуй, может иметь решающее значение, как это бывает в случаях воспитания и обучения, человеческого участия, материальной и практической поддержки. Однако и здесь неизбежно наличествует значительная часть самопомощи: мы должны охотно принять и правильно использовать эту помощь. В еще более значительной степени сказанное относится к по­мощи на пути воспитания ума и освобождения от страда­ния, где прежде всего необходима самопомощь: только бла­годаря ей указанная Буддой возможность помощи находит свое фактическое выражение.

«Ибо сам человек совершает зло и сам оскверняет себя. Не совершает зла он тоже сам и сам очищает себя. Чистота и сквер­на связаны с самим собой. Одному другого не очистить.

Вы сами должны сделать усилие. Татхагаты — единственные учителя».

/ «Дхаммапада» 165, 276/

Правда, утверждение о возможности помощи едва ли можно оценить достаточно высоко. Не говоря уже о самом важном - о ясном указании пути к спасению, — одно лишь убедительное указание на то, что этот путь вообще дает помощь, должно считаться подлинно радостным провозве­стием в том мире, который вконец запутался в созданных им самим сетях и дошел до чувства крайней беспомощности. Человечество имеет настоящие основания сомневаться и отчаиваться в какой бы то ни было помощи, ибо слишком уж часто попытки разбить его оковы совершались неискусны­ми руками. Подобные попытки имели лишь те последствия, что, хотя оковы в том или другом месте частично ослабева­ли, на другой стороне страдающего тела они оказывались еще теснее стянутыми, еще глубже врезались в него, - и это происходило именно вследствие такого несведущего вме­шательства.

Однако на самом деле подлинная помощь существует: она была найдена и испытана Буддой и его святыми учени­ками и их последователями. Те из людей, существовавшие во все времена, «чьи глаза не совсем покрыты пылью », призна­ли авторитет этих просветленных; они не смешивали их с теми учителями частичной и потому обманчивой помощи, о которой мы говорили выше. Истинных помощников узнают по единственной в своем роде гармонии и жизненной силе, последовательности и естественности, простоте и глубине, которые проявляются как в их учении, так и в самой жизни. Этих подлинных помощников мы узнаем по улыбке глубо­кого понимания, сострадательной доброты и отрадной бод­рости, которая лежит на их устах и точно так же пронизы­вает всю их жизнь и все учение. В восприимчивом человеке эта улыбка пробуждает уверенность, которая будет расти, пока не станет непоколебимой; это произойдет, когда та­кой человек твердо вступит на путь освобождения.

Улыбка на лице просветленного говорит: «И ты также можешь достигнуть цели! Двери к бессмертию открыты!» Вскоре после того, как Будда прошел через дверь просвет­ления, он провозгласил:

«И будет мне равным тот победитель,

Который достигнетугашения страстей».

/«Среднее собрание» 26/.

Поистине, перед нами - провозвестие глубочайшей веры в возможности человеческого ума! Оно сообщает тяжелому труду самопомощи столь необходимую для него уверен­ность в себе.

. Однако открытие пути, эта единственная помощь, кото­рую может оказать сам Будда, не является лишь жестом равнодушия, мимолетным кивком пальца в сторону пути и его безопасного направления; это открытие пути нельзя сравнить с «листом бумаги», вложенным в руки путника, ни даже со сложной картой или заманчивой картиной цели. Путники не были предоставлены сами себе со своим исто­щенным телом и умом, которому наверняка не по плечу трудности путешествия. «Открытие пути» содержало так­же и указания на необходимые для далекого странствия припасы, которые сами странники несут с собой, хотя лишь немногие из них из-за своего отупения и «отсутствия ума» вообще их замечают. Со всей энергией Будда снова и снова подчеркивает, что человек вполне располагает силами, необходимыми для самопомощи, нужными способностями и средствами - и уже получил возможность их приобрести только в силу своего рождения человеком. Простейший и наиболее всеобъемлющий способ, которым пользовался Будда, говоря о таких «средствах помочь человеку», - это как раз Поучение об «основаниях внимательности». Его смысл можно кратко передать двумя словами: «Будь внима­телен! » Иначе говоря, это требование внимательности к соб­ственному уму. Зачем же? Ум охватывает собой всё - и це­лый мир страданий, и их происхождение, и прекращение страданий, и ведущий к этому путь. Все это зависит от наше­го ума, от направления, которое принимает его поток в каж­дый данный момент умственной деятельности.

Сатипаттхана занята именно этим решающим моментом настоящего времени и она с необходимостью должна быть учением о доверии к себе, потому что в это незаметное и короткое мгновенье настоящего времени, когда наше созна­ние проникает в самую глубину мира, мы непременно ока­зываемся в одиночестве. А истинное доверие к себе (в отли­чие от слепого самомнения) должно во многих отношениях развиваться лишь постепенно, потому что беспокойные люди, несведущие в пользовании своим главным «инстру­ментом», умом, привыкли к тому, чтобы полагаться на дру­гих или следовать групповым привычкам. Таким образом инструмент ума вследствие пренебрежения к нему факти­чески стал ненадежным; он более не является подходящей основой для разумного доверия к себе. Поэтому сатипат­тхана начинает с первых простых шагов, которые возможны также и в положении крайней ненадежности; она ведет прак­тикующего через постепенный подъем к тому наивысшему господству над собственной жизнью и над собственным умом, которое выражено в следующих словах: «Полагайся на самого себя - вот устав мастера».

В своей простоте, приспособленной к учению, называе­мому «единственным путем», сатипаттхана начинает с чего-то такого, что кажется очень малым, с одной из элементарнейших функций ума, со внимательности, т.е. с первой ре­гистрации впечатлений. Конечно, это нечто настолько по­вседневное и знакомое, что на самонаблюдении и на конт­роле над ним легко можно основывать первые шаги в облас­ти доверия к себе. Это доверие и означает подлинное разви­тие. Точно так же близкими нам оказываются и первые объек­ты этого наблюдения и внимания: перед нами -самые мел­кие занятия повседневной жизни. И внимание прежде всего делает с ними вот что: оно как бы выводит их из отдаляющей от нас колеи привычки для внимательного рассмотрения, проверки и улучшения.

Видимые улучшения и прогресс в будничной работе в жиз­ненных обстоятельствах, являющиеся результатами внима­тельности, основательности и осмотрительности, дадут до­полнительные обнадеживающие стимулы для высокой цели самопомощи. Видимый прогресс проявится и в общем ду­шевном самочувствии: успокаивающее влияние обдуманных поступков и мыслей породит чувство благополучия и внут­ренней безопасности в той сфере, где до того господствова­ли недовольство и дурное настроение. Если бремя буднич­ной жизни окажется таким образом несколько облегчен­ным, это будет видимым доказательством смягчающего дей­ствия метода сатипаттхана, которое укрепит уверенность в ее способности уничтожить страдание.

Возрастающая внимательность во время чистого наблю­дения сделает человека восприимчивым к поучениям, по­ступающим от самих вещей. Затем учителями глубокой муд­рости становятся мелочи повседневной жизни и простые, близкие нам процессы природы. Они постепенно раскроют всю мощь своих глубинных измерений и сообщат высшее знание просветленного. Если мы понемногу научимся пони­мать тихие голоса этих маленьких и простых вещей, тогда у нас возрастет также и доверие к самим себе, к собственному уму и его скрытым богатствам.

Овладевая подобными прямыми наставлениями, мы по­степенно учимся отказываться от ненужных мысленных сложностей и нагромождений. Если мы увидим, как благо­даря избирательному, упрощающему и направляющему вли­янию чистого наблюдения жизнь приобретает ясность и лег­кость, тогда мы постепенно отбросим все ненужное в жиз­ненных привычках и потребностях.

Сатипаттхана дает возможность вернуть простоту и есте­ственность миру, тому миру, который становится всё более и более усложненным, проблематичным и вырождающимся. Эти добродетели простоты и естественности усваиваются прежде всего сами по себе, — но также и для того, чтобы с их помощью облегчить задачи самовоспитания.

Разумеется, мир многообразен в своей полноте, являя собой необозримое множество взаимоотношений, он обла­дает весьма сложной природой. Однако нет необходимости в том, чтобы его многообразие и усложненность безгранич­но росли и умножались вследствие незнания и неспособнос­ти людей, их необузданных страстей и возрастающих жиз­ненных притязаний. Сатипаттхана дает возможность дей­ственно подойти ко всем названным факторам, выражаю­щим увеличивающуюся путаницу жизни.

Чтобы человек смог выдержать это многообразие жизни, воспитание внимательности дает ему прежде всего более высокую приспособляемость, присутствие духа и «искусство в выборе правильного средства» (см. выше стр.59 «Прозре­ние в пригодность»).

Что же касается неизбежной степени жизненного мно­гообразия, с ним в известной мере вполне можно справить­ся благодаря воспитанию внимательности. С этой целью са­типаттхана учит человека держать свои дела в порядке и ясности, а также «не отставать» в моральной области. Она учит пользоваться поводьями контроля и сдержанности сре­ди насилия; разумно распределять бесчисленные отдельные факты в рамках действительной картины жизни и подчинять их прочной и благородной жизненной цели.

Принимая во внимание необходимость меньшей услож­ненности в области человеческой деятельности, сатипаттхана ведет к возрастающему упрощению жизненных потребнос­тей. Это особенно важно ввиду устрашающего роста совре­менной тенденции к беспрестанному искусственному со-здаванию и распространению новых потребностей. Здесь, несомненно, лежит и одна из косвенных причин войны, ибо корень этой тенденции, алчность, является главной причи­ной войн и социальных столкновений. Для материального и духовного благополучия человечества необходимо удержи­вать это стремление в разумных границах и под контролем. А по отношению к нашему специальному предмету, духов­ной самопомощи, важно одно: как может человеческий ум обладать той степенью самодостаточности, которая необхо­дима для самопомощи, если ему приходится постоянно не­утомимо трудиться ради новых потребностей, которые зак­лючают в себе также и возрастающую зависимость от дру­гих? Следует культивировать простоту образа жизни ради того, чтобы обладать присущей ей красотой и свободой.

Обратимся теперь ко внутренним сложностям, которых можно избежать, - по крайней мере, к некоторым из них. В общем, сатипаттхана учит для упорядочения внутренней сферы правильно пользоваться умом, этим главным оруди­ем человека, учит его утончению, показывает правильные цели для его использования.

Главным источником внутренних и внешних сложностей является ненужное и нежелательное вмешательство, захва-ченность. Порыв ко вмешательству успешно преодолевает­ся привычкой к сохранению чистого наблюдения, которое создает прямую противоположность желанию вмешаться. Затем «осознание » как воспитание осмотрительности в по­ведении подвергнет тщательной проверке цель и пригод­ность возникшей захваченности - и в большинстве случаев посоветует от нее отказаться.

Далее, многие внутренние осложнения бывают следстви­ем крайних взглядов и неразумных конфликтов с различны­ми парами противоположностей, которые проявляются в жиз­ни. Крайние взгляды ограничивают поведение и мыслительную деятельность, а также познавательные способности че­ловека; они уменьшают его независимость и возможности самопомощи. Вследствие незнания закона, определяющего действие пар противоположностей, вследствие участия в их вечном столкновении, мы подвергаемся опасности оказать­ся беспомощной игрушкой их непрестанного, закономерно­го и повторяющегося движения. Сатипаттхана как выраже­ние срединного пути представляет собой такой способ вос­питания ума, который возвышается над крайностями и про­тивоположностями. Она как бы компенсирует односторон­нее развитие, дополняя недостающее и ограничивая излиш­нее. Она придает нам разум для правильной меры в жизни и мышлении; она стремится к достижению гармонии и равно­весия, без которых невозможны никакие достижения в обла­сти постоянного доверия к себе и действенной самопомощи.

Здесь нам нужно только привести один пример: упомя­нуть о двух противоположных типах характера, как их оп­ределил и далее дифференцировал К.Г.Юнг. Это интроверт-ный и экстравертный типы, т.е. направленный во-внутрь и направленный вовне. Эти типы частично совпадают с проти­воположными понятиями созерцательного и активного ха­рактеров, замкнутого и общительного и т.п. Главная черта учения Будды как срединного пути имеет в системе сатипат­тхана настолько глубокие внутренние корни, что ее метод способен непосредственно привлечь к себе оба типа, а так­же уравновесить их.

Сатипаттхана добивается повышения уровня повседнев­ной жизни и повседневного мышления и при этом устраняет главную трудность для медитации и самоуглубления, имен­но: слишком большую пропасть и напряжение между по­вседневной жизнью, зачастую неподвластной духовным це­лям и не затронутой ими, с одной стороны, и немногими часами искусственно повышенной сосредоточенности, са­мообладания и господства идеала, с другой. Практика вни­мательности приносит с собой их выравнивание, а это дает больший успех в медитации и большую гармоничность в жизни. Многие люди, обескураженные осознанием этой про­пасти и безуспешными усилиями в области духовной прак­тики, утратили путь доверия к себе и самопомощи и отошли к тем учениям, которые утверждают, что человек может быть освобожден только милостью какого-то Бога.

Еще одна причина внутренней путаницы - это сильное и непрерывное влияние подсознательного. Чистое наблюдение создает растущую близость к тончайшим вибрациям тела и ума и вместе с тем более тесный и «дружественный» кон­такт с подсознанием. Последнему еще более благоприят­ствует сохранение предусмотрительности, «ожидания и при­слушивания», которое характерно для чистого наблюдения и удерживает нас от грубой и вредной вовлеченности в струк­туру подсознательного. В силу этого, как и благодаря по­стоянному расширению осознания, «верхние слои» глубин подсознательной сферы станут более «отчетливыми» в сво­ем выражении, более доступными ограниченному порядку и сознательному контролю. В то время как внезапно появля­ющиеся из подсознания не поддающиеся учету, неуправля­емые и недоступные для сознания элементы будут ограни­чены, доверие к себе и самопомощь получат глубоко обес­печенный базис.

Сатипаттхана не нуждается в какой-либо сложной «тех­нике» или внешних вспомогательных средствах. Ее рабочий материал - это повседневная жизнь. Она не имеет ничего общего с каким-либо экзотическим культом или ритуалом; она не дает никаких «посвящений» или «эзотерических зна­ний», кроме тех посвящений и прозрений, которые являют­ся результатами развития ума.

Сатипаттхана пользуется теми жизненными условиями, которые мы находим прямо перед собой. Поэтому она не связана с жизнью в келье и полным уединением, хотя у мно­гих практикующих может возрасти потребность в таких ус­ловиях. Однако временное уединение во время периодов строгой практики окажется полезным.

Сатипаттхана - путь самоосвобождения. Стоя на непоколебимой основе закона кармы, она не признает ни «замеща­ющего освобождения», ни освобождения силой Божьего милосердия, ни посредничества священнослужителей.

Сатипаттхана свободна от догм, от верований в какое-то божественное откровение или какой бы то ни было внешний авторитет, которые требуют «пожертвовать интеллектом».

Сатипаттхана основывается исключительно на познании из первых рук, т.е. на непосредственном виденье, получен­ном в личном переживании и размышлении. Это единствен­ный источник познания жизнеформирующей, в конце кон­цов преодолевающей жизнь силы. Сатипаттхана учит очи­щать этот источник познания, расширять и углублять его.

Первый толчок в сторону учения через Будду, конечно, необходим в этом нашем мире, где «отдельные просветлен­ные», паччека-будда, т.е. «самостоятельно мыслящие » в выс­шем смысле, появляются лишь очень и очень редко. Однако это решающее обучение основам внимательности связывает свой дух со словами Будды лишь таким образом, что эти слова даются в качестве вводного описания и советов чело­века, который прошел путь на всем его протяжении и пото­му заслуживает доверия. Приобретаемое таким образом че­рез посредника знание станет действенным средством для ученика лишь в той степени, в какой оно превратится в не­посредственное переживание собственного подтверждающе­го опыта.

«Вот, провозглашено Возвышенным учение благое, видимое, непосредственно применимое; оно говорит: приди и увидишь! оно ведет к цели; оно понятно для разумного; оно выводится из самого себя».

Такой характер метода сатипаттхана как провозвестия дове­рия к себе и самопомощи выразительно подчеркнут самим Воз­вышенным в словах, которые он произнес в последние дни жизни, - и это обстоятельство придает им особую силу и проникновенность.

Поэтому, о Ананда, будьте сами себе островом, будьте сами себе убежищем; не пользуйтесь никаким другим убежищем!

Учение — вот ваш остров, учение — вот ваше убежище; не пользуйтесь никаким другим убежищем!

И как же, Ананда, бывает монах сам себе островом иубежи-щем, как это оннеимеетникакого другого убежища? Какимеет он учение, как остров, как убежище, и не имеет никакого друго­го убежища?

Когда, о Ананда, монах, находясь в теле, пребывает в созерца­нии тела, находясь в чувствах, пребываает в созерцании чувств, находясь в уме, пребывает в созерцании ума, находясь в объек­тах ума, пребывает в созерцании объектов ума, усердный, бди­тельный и прозорливый, стремящийся освободиться от вожде­ления и печали по отношению к миру.

Так, Ананда, бывает монах сам себе островом и убежищем, так не имеет никакого другого убежища; так имеет он учение, как остров и убежище, так не имеет иного убежища.

И те, о Ананда, кто сейчас или после моего ухода будут сами себе островом и убежищем, и не воспользуются никаким иным убежищем; те, которые имеютучение, как островиубежище, и не имеют иного убежища, — эти монахи, Ананда, достигнут высочайшего, если пожелают его добиться».

/ «Маха-париниббана-сутта»/.

«Поучение об основаниях внимательности», или «Сати-паттхана-сутта », находится в двух местах палийского кано­на - в «Среднем собрании», Маджджхима-никая, как деся­тая речь, и в «Длинном собрании», Дигха-никая, как двад­цать вторая речь, где она носит заглавие: «Великое (или высочайшее) поучение об основаниях внимательности», маха-сатипаттхана-сутта. Эта вторая версия отличается от первой лишь пояснительными замечаниями о четырех свя­тых истинах, вставленными в отведенный для этого раздел, озаглавленный «О созерцании объектов ума». Вторая, бо­лее длинная версия избрана для воспроизведения в настоя­щей книге для того, чтобы в ее рамках представить читателю и основные истины учения Будды.

На 28-й странице нашей книги находится объяснение ори­гинального титула на пали. Никакое другое поучение Будды, даже и проповедь в Бе­наресе, не пользуется в буддийских странах Юго-Восточ­ной Азии, где распространен буддизм Тхеравады, таким глу­боким уважением и почитанием, как это «Поучение об ос­нованиях внимательности». Когда, например, на Шри-Лан­ка (остров Цейлон) благочестивые миряне во время полно­луния или в другие праздники принимают на себя восемь монашеских обетов из десяти и проводят в монастыре ночь и день, они чаще всего в таких случаях повторяют наизусть «Сатипаттхана-сутту» или пользуются ею для медитации. Почтенный сингалезский собрат по монашеству, достопоч­тенный Ньяналока, заботливый попечитель многих евро­пейских монахов на Цейлоне, рассказывал автору, как в его родительском доме хранился текст Поучения, благоговей­но обернутый в чистый платок. Нередко вечерами книгу вы­нимали из-под платка, и отец читал ее в семейном кругу; это был особый обычай, нигде более не существовавший. Заботи­лись также о том, чтобы читать текст Поучения умирающим - в качестве своеобразной последней духовной пищи.

Хотя мы уже давно живем в эпоху книгопечатания, на Цейлоне все еще принято, чтобы благочестивые миряне пе­реписывали текст этого Поучения от руки на пальмовых листьях и приносили манускрипты в дар местным монасты­рям. В одном старом монастыре близ Канди автор видел почти две сотни манускриптов на пальмовых листьях с тек­стом Поучения; часть из них была в дорогих переплетах из серебра или слоновой кости.

Однако при таком глубоком почитании Поучения не было предпринято никаких шагов для подлинного понимания пре­поданного там своеобразного способа практики. Если, не­смотря ни на что, сохранилось такое высокое уважение к тексту - и поддерживалось людьми на протяжении веков, -это прежде всего можно приписать той энергии, с которой сам Будда говорил о сатипаттхана. Но вполне возможно, что влияние Поучения заключается в том, что когда-то дол­жна была существовать древняя и прочная традиция успешной практики этого пути. За то, что ныне его можно вновь показать с полной отчетливостью, за его широкую доступ­ность, конечно, следует благодарить тех бирманских масте­ров медитации, о которых говорилось в другом месте книги.

Глава X

Великое Поучение об основах внимательности

«МАХА-САТИПАТТХАНА-СУТТА»

Двадцать второе поучение из «Длинного собрания», Дигха-никая

Почитание Ему, Возвышенному, Святому, полностью Пробужденному!

Так я слышал. Однажды Возвышенный пребывал среди народа Куру, в местности Куру, называемой Каммасадамма. И там Возвышенный обратился к монахам: «О монахи!» «До­стопочтенный!» - ответили тогда эти монахи. И Возвышен­ный говорил так:

«Единственный путь¹ существует, о монахи, к очищению сущности², к преодолению горя и скорби, к прекращению страданий и печали, к обретению правильного метода³, к осуществлению ниббаны - это именно четыре основания внимательности⁴. Каковы же эти четыре?

Когда, о монахи, находясь в теле, монах пребывает в со­зерцании тела⁵, усердный, прозорливый, бдительный, ста­рающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру⁶; находясь в чувствах, он пребывает в созерцании чувств, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; на­ходясь в уме, он пребывает в созерцании ума, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вож­деление и печаль по отношению к миру; находясь в объектах ума, он пребывает в созерцании объектов ума, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вож­деление и печаль по отношению к миру».

СОЗЕРЦАНИЕ ТЕЛА

«Как же теперь, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела?

Внимательность к дыханию: И вот, о монахи, удалился монах в лес; он живет у подножья дерева или в пустой хижи­не. Он садится со скрещенными ногами, с выпрямленной спиной. Сохраняя внимание прямо перед собой, он ровно и внимательно делает вдох, внимательно делает выдох.

Делая долгий вдох, знает он: я делаю долгий вдох; делая долгий выдох, знает он: я делаю долгий выдох. Делая корот­кий вдох, знает он: я делаю короткий вдох. Делая короткий выдох, знает он: я делаю короткий выдох. Ощущая все тело [дыхания], буду я вдыхать⁷; ощущая все тело [дыхания], буду я выдыхать, - так упражняется он. Успокаивая [дыха­тельную] функцию тела⁸, буду я вдыхать, - так упражняется он; успокаивая [дыхательную] функцию тела, буду я выды­хать, - так упражняется он.

И подобно тому, о монахи, как искусный токарь или под­мастерье, если он долго точит дерево, знает: я долго точу дерево; если он быстро точит дерево, знает: я быстро точу дерево - точно так же, о монахи, знает тогда монах; если он делает долгий вдох, знает он: я делаю долгий вдох, если он делает долгий выдох, знает он: я делаю долгий выдох.

Практические советы: Так пребывает он внутри [соб­ственного] тела [дыхания] в созерцании тела; или пребыва­ет он снаружи в теле [другого человека]; или пребывает он внутри и снаружи [попеременно] в [своем и чужом] теле в созерцании тела⁹.

Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; со­зерцая вещи [попеременно] в их возникновении и исчезно­вении, пребывает он в теле¹⁰.

«Вот тело!» - так его внимание устремлено к настояще­му, только пока оно служит познанию, пока служит внима­тельности¹¹'¹². Независимым¹³ живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела.

Четыре положения тела: Идалее, о монахи, когда идет, знает монах: я иду; когда стоит, знает монах: я стою; когда сидит, знает монах: я сижу; когда лежит, знает монах: я лежу. И каково всегда положение его тела, это в точности знает он. Так пребывает он внутри собственного тела в созерцании тела; или пребывает он снаружи в теле [другого человека] в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи в теле в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пре­бывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребы­вает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезно­вении, пребывает он в теле¹⁴. «Вот тело!» - так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит позна­нию, служит внимательности. Независимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела.

Осознание. И далее, о монахи: вот монах идет и возвра­щается, ясно осознавая то, что делает; смотрит прямо и в сторону, ясно осознавая то, что делает; сгибается и вытяги­вается, ясно осознавая то, что делает; носит одежду и чашу, ясно осознавая то, что делает; если пьет, жует и пробует, ясно осознает то, что делает; освобождается от нечистот и мочи, ясно осознавая то, что делает; ходит, стоит, сидит, засыпает, пробуждается, читает и молчит, ясно осознавая то, что делает.

Так пребывает он внутри тела в созерцании тела; или пребывает он снаружи тела в созерцании тела; или пребыва­ет он внутри и снаружи тела в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. «Вот тело!» - так его внимание устремлено к настоящему, только пока служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела.

Об отвращении к телу. И далее, о монахи, вот созерцает монах это тело от подошв вверх и от кончиков волос вниз; это тело, обтянутое кожей и наполненное всевозможными нечистотами. В этом теле есть волосы на голове, волосы на теле, зубы, кожа, мясо, сухожилия, кости, костный мозг, почки, сердце, печень, диафрагма, селезенка, кишки, мя­коть, желудок, кал, желчь, слизь, гной, кровь, пот, жир, слезы, тканевый сок, слюна, носовая слизь, суставная жид­кость, моча¹⁵.

И вот, о монахи, подобно тому, как если бы открытая с двух сторон корзина была бы наполнена разными зернами, как стручковым рисом с гор и с равнины, бобами мугга и маса, зернами кунжута и зернами риса без стручков и тогда мог бы человек с хорошим зрением открыть ее и рассмот­реть: «Вот это - стручковый рис с гор и с равнины, это бобы мугга и маса, это зерна кунжута, это рис без стручков», точно так же, о монахи, созерцает монах это самое тело от подошв вверх и от кончиков волос вниз, обтянутое кожей, наполненное всевозможными нечистотами: «В этом теле волосы на голове... моча.»

Так, находясь внутри тела, пребывает он в созерцании тела; или находясь снаружи тела, пребывает он в созерца­нии тела; или находясь внутри и снаружи тела, пребывает он в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пре­бывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребы­вает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезно­вении, пребывает он в теле. «Вот тело!» - так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит позна­нию, служит внимательности. Независимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Вот так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела.

Об элементах. И далее, о монахи, вот созерцает монах это тело в его соответствующем месте и положении по эле­ментам: есть в этом теле [элемент] земля, [элемент] вода, [элемент] жар и [элемент] ветер¹⁶.

И подобно тому, о монахи, как искусный мясник или его подмастерье зарезал корову и разрубил ее на куски, а затем уселся на перекрестке четырех улиц, — точно так же, о мона­хи, созерцает монах это самое тело в его соответствующем месте и положении по элементам: в этом теле есть [элемент] земля, [элемент] вода, [элемент] жар и [элемент] ветер.

Так, находясь внутри тела, пребывает он в созерцании тела; находясь снаружи тела, пребывает он в созерцании тела; находясь внутри и снаружи тела, пребывает он в со­зерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребы­вает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезнове­нии, пребывает он в теле. «Вот тело!» - так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит позна­нию, служит внимательности. Независимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела.

Девять созерцаний на погребальном поле. [1] Идалее, о монахи, когда увидит монах тело, выброшенное на погре­бальное поле через день после смерти, через два дня после смерти или через три дня после смерти, раздувшееся, по­бледневшее и разлагающееся, - тогда прилагает он увиден­ное к этому [своему собственному] телу: и это тело таково, и оно так устроено, и оно не избегнет этой участи.

Так, находясь в теле, пребывает он внутри его в созерца­нии тела; или пребывает он снаружи тела в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи тела в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; со­зерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. «Вот тело!» - так внимание его устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела.

[2] И далее, о монахи, когда увидит монах тело, выбро­шенное на погребальное поле, пожираемое воронами, по­жираемое стервятниками, пожираемое коршунами, пожираемое собаками, пожираемое шакалами или пожираемое всевозможными червями, - тогда прилагает он увиденное к этому [своему собственному] телу: и это тело таково, и оно так устроено, и оно не избегнет этой участи!

Так пребывает он внутри тела в созерцании тела; или пребывает он снаружи тела в созерцании тела; или пребыва­ет он внутри и снаружи в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их воз­никновении и исчезновении, пребывает он в теле. «Вот тело!» - так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независи­мым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела.

[3] И далее, о монахи, когда увидит монах тело, выбро­шенное на погребальное поле, скелет, покрытый мясом, кро­воточащее, скрепленное лишь сухожилиями;

[4] скелет с обрывками мяса, запятнанный кровью, скреп­ленный сухожилиями;

[5] скелет, лишенный мяса, лишенный крови, удерживае­мый сухожилиями;

[6] кости, не скрепленные друг с другом, разбросанные во всех направлениях: здесь кость руки, там кость ступни, там кость бедра, там кость голени, там кость таза, там кости позвоночника, там череп;

[7] побелевшие кости цвета раковины;

[8] кучу костей, много лет [лежавшую];

[9] истлевшие кости, превратившиеся в пыль, - тогда прила­гает он увиденное к этому [своему собственному] телу: и это тело таково, и оно так устроено, и оно не избегнет этой участи.

Так, о монахи, пребывает монах внутри тела в созерца­нии тела; или пребывает он снаружи тела в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи тела в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. «Вот тело!» — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созер­цании тела».

СОЗЕРЦАНИЕ ЧУВСТВ

«Как же теперь, о монахи, находясь в чувствах, пребыва­ет монах в созерцании чувств?

Если, о монахи, ощущает монах радостное чувство, тогда знает он: я ощущаю радостное чувство; если он ощущает чувство печали, тогда знает он: я ощущаю чувство печали; если он не ощущает ни радостного, ни печального чувства, тогда знает он: я не ощущаю ни радостного, ни печального чувства. Если ощущает он радостное чувство, связанное с умом¹⁷, тогда знает он: я ощущаю радостное чувство, свя­занное с умом; если ощущает он радостное чувство, не свя­занное с умом, знает он: я ощущаю радостное чувство, не связанное с умом; если ощущает он печальное чувство, свя­занное с умом, тогда знает он: я ощущаю печальное чувство, связанное с умом. Если ощущает он не радостное и не пе­чальное чувство, связанное с умом, тогда знает он: я ощу­щаю не радостное и не печальное чувство, связанное с умом; если ощущает он не радостное и не печальное чувство, не связанное с умом, тогда знает он: я ощущаю не радостное и не печальное чувство, не связанное с умом.

Так пребывает он внутри чувств, созерцая чувства; или пребывает он снаружи чувств, созерцая чувства; или пребывает он внутри и снаружи чувств, созерцая чувства. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в чувствах; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в чувствах; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в чувствах¹⁸. «Вот чувство!» - так его внимание устремлено к настоящему, только пока служит познанию, служит внимательности. Не­зависимым живет он и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в чувствах, пребывает монах в созерцании чувств».

СОЗЕРЦАНИЕ УМА

«Как же теперь, о монахи, находясь в уме, пребывает монах в созерцании ума?

Вот, знает монах об уме, отягощенном вожделением: отя­гощен вожделением ум; он знает об уме, свободном от вож­деления: свободен от вожделения ум; он знает об уме, отя­гощенном ненавистью: отягощен ненавистью ум; он знает об уме, свободном от ненависти: свободен от ненависти ум; он знает об ослепленном уме: ослеплен ум; он знает о неослеп-ленном уме: не ослеплен ум; он знает о связанном уме: свя­зан ум¹⁹; он знает о рассеянном²⁰ уме: рассеян ум; он знает о развитом уме: развитой²¹ ум; он знает о неразвитом²² уме: неразвитой ум; он знает об уме, который можно превзойти: ум, который можно превзойти²³; он знает