Глава xxiv об абстрагировании

. . . быть абстрактной сущностью не означает быть ничем. Это просто означает, что ее существование является лишь одним фактором некоего более конкретного элемента природы. (573) A. N. WHITEHEAD

Когда Аристотель строил свои теории, в его распоряжении, кроме его личной одаренности, было также хорошее образование в соответствии с теми временами и с наукой, которая существовала в 400-300 годах до нашей эры. Даже в те времена греческий язык представлял собой довольно сложное явление. Аристотель и его последователи просто принимали его как данность. Проблемы структуры языка и ее влияния на с.р⁴ пока не поднимались. Для них тот язык, которым они пользовались, был языком уникальным. И когда я использую слово «уникальный», я не имею в виду что-то связанное с конкретным языком, таким как греческий; я имею в виду только его структуру, которая была в значительной степени сходной с другими национальными языками данной группы. Аристотель унаследовал язык очень древний, рожденный во времена, когда знание было весьма поверхностным. Будучи проницательным наблюдателем и обладая научными и методологическими склонностями, он принимал этот язык как данность, и систематизировал способы высказывания. Эта систематизация называлась «логикой». Примитивная структурная метафизика, лежавшая в основе унаследованного им языка и выраженная в его структуре, стала также «философским» основанием его системы. Субъектно-предикатные формы, отождествляющее «есть»⁵ и элементализм⁶ А-системы, возможно, являются главными семантическими факторами, которые нужно пересмотреть, поскольку они, как обнаруживаются, порождают неудовлетворительность данной системы и олицетворяют механизм семантических расстройств, делая невозможными общую адаптацию и психическое здоровье. Эти доктрины дожили до наших дней, и посредством механизма языка эти факторы семантических расстройств навязываются нашим детям. Тем самым кладется начало целой процедуре обучения будущих поколений бредовым ценностям.

Поскольку на тот момент работа Аристотеля была наиболее высокоуровневой и «научной», то она вполне естественным образом получила широкое влияние. В те дни никто не говорил об этом влиянии как о «лингвистическом» влиянии, включающем в себя с.р. О работе Аристотеля говорили и продолжают говорить как о «философии», и в основном речь идет о влиянии А «философии», а не об А структуре языка и его семантическом влиянии.

Как мы уже видели, когда мы формулируем какую угодно предпосылку, срабатывают наши убеждения, или метафизика, которая по умолчанию работает в форме структурных предположений и наших неопределяемых терминов. Использование терминов, которые не могут быть определены более простыми терминами, на данный момент является существенным и, по-видимому, неизбежным моментом.

Когда наши примитивные предки строили свой язык, то они совершенно естественным образом начали с наинизших порядков абстракций, которые наиболее непосредственно связаны с внешним миром. Они основали язык «ощущений». Подобно детям, они отождествляли свои чувства с внешним миром, и персонифицировали большинство внешних событий.

⁴ 1) «с.р» без точки после второго сокращения – так у А.К. в оригинале. – О.М.

2) Наиболее четкое определение данного ключевого термина общесемантики(«О-с»), семантическая реакция,можно найти на стр. 19-34 первой книги, данный отрывок взят со стр. 24:

Рабочий инструмент психофизиологии обнаруживается в семантической реакции. Ее можно описать как психологическую реакцию данного индивидуума на слова, язык и другие символы и события в связи с их смыслом, и психологические реакции, которые становятся смыслами и конфигурациями отношений в тот момент, когда данный индивидуума начинает анализировать их, или кто-то другой делает это за него. Крайне важно осознать, что термин «семантический» является нон-элементалистским, поскольку он совмещает в себе как «эмоциональные», так и «интеллектуальные» факторы.

⁵ The identity of ‘is’.

⁶ Элементализм:словесное разделение на отдельные понятия, сущности или предметы того, что невозможно разделить эмпирически или физически, например «пространство и время», «тело и ум». (Оксфордский словарь английского языка, 1989)

Эта примитивная семантическая склонность привела к построению языка, в котором отождествляющее «есть» является фундаментальным. Увидев животное и назвав его «собакой», а потом увидев другое, примерно напоминающее первое, мы говорим, ничтоже сумняшеся, «это (есть) собака», забывая или не зная о том, что объективный уровень несловесен, и что мы всегда имеем дело с абсолютно индивидуальными объектами, каждый из которых уникален. Соответственно, механизм отождествления, или перепутывания порядков абстракций, который естественен на очень примитивной стадии развития человека, становится систематизированным и структурно включается в его наиболее важный и повседневно используемый инструмент под названием «язык». Взаимодействуя с множеством объектов, они дали им имена. Эти имена были «действительностями». Они построили «существительные», говоря грамматически, для других чувств, которые существительными не являются («цвет», «жар», «душа», .⁷). Делая суждения по абстракциям низшего порядка, они построили прилагательные, и создали совершенно антропоморфную картину мира. Говоря о говорении, давайте с самого начала будем четко осознавать, что, когда мы делаем простейшее утверждение любого вида, это утверждение уже предполагает наличие некоего рода структурной метафизики. Ранние смутные чувства и первобытные суждения о структуре этого мира, основанные на примитивных и поверхностных научных данных, влияли на построение языка. Как только язык был построен, и, особенно, систематизирован, эта примитивная структурная метафизика и эти с.р стали проецироваться, или отражаться, во внешний мир - и эта процедура стала привычной и автоматической.

Был ли такой язык структурно надежным и безопасным? Если провести эксперимент, то можно легко убедиться, что нет. Возьмем три ведра воды; первое с водой температурой 10° Цельсия, второе - 30°, а третье - 50°. Поместим левую руку в первое ведро, а правую - в третье. Если теперь вынуть левую руку из первого ведра и поместить ее во второе, то мы почувствуем приятное тепло воды во втором ведре. Но, если мы вынем правую руку из третьего ведра и поместим ее во второе, то мы заметим, какая холодная в нем вода. Температура воды во втором ведре в обоих экспериментах была практически одной и той же, но наши чувства отметили заметную разницу. Отличие «чувства» зависит от предыдущих условий, в которых находились наши исследуемые руки. Таким образом мы видим, что язык «ощущений» не является очень надежным, и что мы не можем на него полагаться в общих целях исследований.

Как насчет термина «собака»? Количество индивидуумов, с которыми вы можете быть знакомы напрямую, с необходимостью ограничено и обычно невелико. Предположим, вы имели дело только с добродушными «собаками», и ни разу ни одна из них вас не кусала. Далее вы видите некое животное; вы говорите: «Это (есть) собака»; ваши ассоциации (отношения) не предполагают вероятность укуса; вы приближаетесь к этому животному и начинаете с ним играть, и оно вас кусает. Было ли это утверждение о том, что «это собака», безопасным? Очевидно, нет. Вы приближались к этому животному, имея семантические ожидания и оценку в соответствии со своим устным определением, но были укушены несловесным, невысказываемым объективным уровнем, который обладал другими характеристиками.

Судя по нынешним стандартам, знание в дни Аристотеля было весьма скудным. 2300 лет назад было сравнительно просто подытожить немногие известные факты, и таким образом построить обобщения, которые бы покрыли это небольшое их количество.

Если мы попытаемся построить Л -систему от 1933 года, сможем ли мы избежать тех трудностей, которые окружали Аристотеля? Ответ состоит в том, что некоторые трудности вполне устранимы, но другие встроены в структуру человеческого знания и по этой причине не могут быть полностью обойдены. Однако мы можем изобрести новые методы, с помощью которых вредоносное семантическое влияние этих ограничений можно успешно ликвидировать.

⁷ Это не опечатка. Знаки ‘, .’ или ‘. ,’, в зависимости от положения в предложении, А.К. использовал для сокращенного обозначения «и так далее, и тому подобное» – прим. О.М.

Невозможно аннулировать тот факт, что мы должны начать с неопределяемых терминов, которые выражают безмолвные структурные убеждения, или метафизику. Если мы явным образом изложим наши неопределяемые термины, то, по крайней мере, мы сделаем нашу метафизику осознанной и публичной, и тем самым будем способствовать критике, сотрудничеству, . Современные неопределяемые научные термины, такие как «порядок», например, лежат в основе точных наук и нашего мировоззрения вообще. Мы должны начать с этих неопределяемых терминов, а также с современного структурного мировоззрения в том виде, как оно дается наукой в 1933 году. Это улаживает важный семантический вопрос касательно нашей структурной метафизики. Вряд ли стоит подчеркивать то, что для такого класса жизни, как человек, у которого убеждения всегда характеризуются датировкой, она обязана всегда иметь индекс, показывающий дату. Ради обеспечения психического здоровья, убеждения, используемые в 1933 году, должны быть связаны именно с 1933 годом.

Теперь что касается структуры нашего языка. Какую структуру следует нам придать нашему языку? Следует ли сохранить старую структуру, со всеми ее примитивными подтекстами и соответствующими им с.р, или же намеренно построить новый язык с новой структурой, который будет нести в себе новые современные подтексты и с.р? Представляется, что тут есть лишь один разумный выбор. Для Ā-системы мы должны построить новый язык. Самое меньшее, что нужно сделать – это отказаться от отождествляющего «есть». Мы уже видели, что существует отличная замена в виде языка действий, поведения, оперирования, функционирования. Язык такого типа связан с современными асимметричными подтекстами в отношении «порядка», и в нем исключено отождествляющее «есть», которое всегда вводит ложную оценку.

К этим фундаментальным начальным моментам нужно добавить принцип того, что наш язык должен иметь нон-эл (неэлементалистскую) структуру. С этими минимальными семантическими требованиями, можно двигаться далее.

Давайте возьмем любой объект из нашей обычной жизни, скажем, тот, что мы обычно называем «карандаш», и кратко проанализируем наше нервное отношение к нему. Мы можем его увидеть, потрогать, понюхать, попробовать на вкус. , и использовать разными способами. Является ли какое-либо из только что упомянутых отношений «всеобъемлющим», или наше знакомство посредством любого из них является лишь частичным? Очевидно, любой из этих каналов дает такое знакомство с этим объектом, которое не только частичное, но также и специфически связанное с теми нервными каналами, которые при этом задействуются. Например, когда мы смотрим на объект, мы не получаем его запаха или вкуса, мы получаем только визуальные стимулы, .

Если тот объект, который мы называем «карандаш», лежит на поверхности этой книги и мы смотрим на него на этой поверхности в направлении, перпендикулярном его длине, то обычно мы увидим продолговатый объект, заостренный с одного конца. Но если посмотреть на него под прямым углом к этому направлению наблюдения, так, чтобы поверхность бумаги была к нам ребром, то мы увидим диск. Это грубая иллюстрация, но она показывает то, что знакомство, получаемое через конкретные каналы (например, зрение) также частичны в другом смысле; что оно меняется в зависимости от положения. , каждого конкретного наблюдателя, Иванова⁸, или камеры.

Более того, любой выбранный канал обеспечивает разным наблюдателям разную ознакомленность. То есть, зрение показывает карандаш одному наблюдателю, Иванову, как заостренную палочку, а другому, Петрову – как диск. Чувства, получаемые через другие рецепторы, точно также зависят от множества условий; и различные наблюдатели получат различные впечатления. Это хорошо демонстрируется известной сказкой про пятерых слепых и слона.

По причине отличий в чувствительности рецепторов Ивановых и Петровых (частичная цветовая слепота, астигматизм, дальнозоркость. ,), любой конкретный канал ознакомления (например, зрение) дает разным наблюдателям разные результаты наблюдения одного и того же объекта. Ознакомление, соответственно, является личным и индивидуальным.

⁸ У А.К. использованы типичные английские фамилии, типа «Смит», «Джонс», . Я рискнул взять на себя право адаптировать перевод к отечественным реалиям. – О.М.

Опять же, результаты наблюдения, полученные через конкретные каналы, подвержены влиянию результатов, которые уже проходили по данному каналу. Тому, кто нечасто видел деревья, ель и сосна не покажутся разными. Для него и то и другое будет просто «хвойным деревом». Если же получить должную тренировку, то тот же самый индивидуум позже, скажем, сможет различать четыре разновидности елей. Благодаря этому фактору опыта, реакция каждого индивидуума на подобные внешние стимулы является индивидуальной. Мы можем только соглашаться по поводу цветов, форм, расстояний. , игнорируя тот факт, что воздействие «одного и того же» стимула является различным для различных индивидуумов. Кроме того, у нас нет точного способа сравнить наши впечатления.

Также есть фактор «времени», проявляющийся в том, что мы не можем ознакомиться с нашим карандашом одновременно со всех сторон. Мы также не можем наблюдать внешнюю форму и внутреннюю структуру «одновременно». Мы можем даже полностью пренебречь изучением внутренней структуры. Еще более важен тот факт, что все наши средства вместе взятые дают нам только лишь частичное и личное ознакомление с «карандашом». Мы постоянно изобретаем экстранейральные⁹ средства наблюдения, которые обнаруживают новые характеристики и более тонкие детали. И этот процесс никогда не завершается. Никто никогда не может приобрести «полную» ознакомленность даже с таким простым объектом, как карандаш. Химия, физика, применение множеств. , предлагают другие области ознакомления, и их можно бесконечно расширять. Природа неистощима; события обладают бесконечным числом характеристик, и это обеспечивает богатство и бесконечное число возможностей в природе.

Я намеренно применил слово «ознакомление», потому что оно довольно туманно, и, по крайней мере на данный момент, эл игра на словах не испортила данного термина. В данном анализе мне пришлось по возможности максимально избегать эл терминов «чувства» и «ум». Если вспомнить пример с бумажной розой и случаем сенной лихорадки, то можно осознать, что термины «чувства» и «ум» ненадежны, особенно в отношении людей. Еще один пример, который не следует забывать – это эксперимент с газетными заголовками, который также ранее описывался.

Мы можем добиться лучшей ознакомленности с объектом, исследуя его самыми различными способами, строя самостоятельно различные картины, каждая из которых частична, и обеспечивая прямой или косвенный контакт с разными нервными центрами. В этих исследованиях разные нервные центры обеспечивают собственные специфические отклики на разные стимулы. Другие более высокие нервные центры подытоживают их, исключают слабые подробности, и таким образом постепенно наша ознакомленность становится более полной, при этом оставаясь конкретной и частичной, и становятся важными семантические проблемы оценки, значения.

Если мы попытаемся выбрать термин, который бы структурно описал те процессы, которые являются существенными для нашей ознакомленности с данным объектом, то нам нужно выбрать термин, который подразумевает «не-всеобщность» и конкретность реакции на стимулы.

Если мы перейдем от такого примитивного уровня на уровень 1933 года, и зададимся вопросом о том, что мы на самом деле знаем об объекте и структуре его материала, то обнаружим, что в 1933 мы уверенно можем сказать, что внутренняя структура материалов весьма отличается от того, что мы могли получить через свои грубые «чувства» на макроскопическом уровне. Оказывается, она обладает динамическим характером и крайне тонкой структурой, которую не может проявить ни свет, ни нервные центры, на которые он воздействует.

То, что мы видим, структурно представляет собой лишь конкретный статистический массовый эффект событий на гораздо более мелкомасштабном уровне. Мы видим именно это потому, что не улавливаем никаких более тонких деталей. Для наших целей обычно достаточно пользоваться при этом только зрением; это упрощает описание, хотя все те же самые комментарии можно применить и к другим «чувствам», хоть и в разной степени.

Экстранейральный (extraneural): находящийся за пределами нервной системы – прим. О.М.

В 1933 году в нашем человеческом хозяйстве нам нужно принимать в расчет как минимум три уровня. Первый – это субмикроскопический уровень науки, то, что «знает» наука об «этом». Второй – это крупномасштабный макроскопический, наше повседневное восприятие грубых объектов. Третий – это словесный уровень.

Мы также должны оценивать важность семантического вопроса; а именно, относительную важность этих трех уровней. Мы уже знаем, что для того, чтобы ознакомиться с объектом, нужно не только исследовать его со всех возможных точек зрения и ввести его в контакт с как можно большим количеством нервных центров, поскольку это является существенным условием для «знания», но также нельзя забывать о том, что наши нервные центры должны подытожить эти различные частичные, абстрагированные, конкретные картины. У класса жизни «человек» мы обнаруживаем новый фактор, который отсутствует у всех других форм жизни; а именно, что у нас есть способность собирать весь известный опыт различных индивидуумов. Эта способность чрезвычайно увеличивает количество наблюдений, которые могут быть доступны отдельному индивидууму, благодаря чему наша ознакомленность с миром вокруг и внутри нас становится более совершенной и точной. Эта способность, которую я назвал «способностью к времясвязыванию», возможна, в отличие от животных, только благодаря тому, что мы развили и усовершенствовали экстранейральные средства, посредством которых, не изменяя свою нервную систему, мы можем оттачивать ее работу и расширять ее охват. Наши научные инструменты записывают то, что мы обычно не можем видеть, слышать, . Наши нервные словесные центры позволяют нам обмениваться опытом и накапливать его, несмотря на то, что никто не может пережить его весь целиком; и он бы очень быстро забывался, если бы у нас не было нервных и экстранейральных средств для его записи.

Опять же, организм работает как целое. Все виды человеческой деятельности взаимосвязаны. Невозможно выбрать конкретную характеристику и обращаться с ней в бредовом эл «изолированном» виде как с чем-то наиболее важным. Наука становится экстранейральным дополнением человеческой нервной системы. Можно ожидать, что структура этой нервной системы многое объяснит в отношении структуры науки; и наоборот, что структура науки, возможно, есть воплощение способа работы человеческой нервной системы.

Этот факт несет очень большую семантическую важность, и обычно его недостаточно хорошо подчеркивают или анализируют. Если принять в расчет эти неопровержимые факты, то обнаружим, что уже достигнутые результаты являются совершенно естественными и необходимыми, и мы лучше поймем, почему индивидуума нельзя считать полностью душевно здоровым, если он совершенно невежественен касательно научного метода и структуры, и по этой причине сохраняет примитивные с.р.

Для теории душевного здоровья важны все три уровня. Наши «чувства» проявляют именно такие реакции потому, что они соединены как целое в одну живую структуру, которая обладает потенциалом и способностями к языку и науке.

Если задаться вопросом о том, что мы делаем в науке, то обнаружится, что мы безмолвно «наблюдаем», а потом записываем наши наблюдения словами. С нейрологической точки зрения, мы абстрагируем всё, что мы сами и наши инструменты могут получить; затем мы подытоживаем; и, наконец, мы обобщаем, под чем имеется в виду продолжение процессов абстрагирования.

Осуществляя «ознакомление» с обычными объектами в жизни, мы, по сути, поступаем подобным же образом. Мы абстрагируем всё, что можем, и, в соответствии с уровнем интеллекта и информированности, подытоживаем и обобщаем. С психофизиологической точки зрения, невежественный означает нейрологически ущербный. Однако «знание» или «убеждение» в том, что противоречит фактам – это еще более опасное состояние, которое сродни бреду, как учит нас психиатрия и наш повседневный опыт. ¹ Относиться к науке как к чему-то «изолированному» и игнорировать ее психофизиологическую роль – это нейрологическое заблуждение.

При построении нашего языка подобный же нейрологический процесс становится очевидным. Если мы рассмотрим ряд различных индивидуумов, которых мы можем назвать Иванов, Петров, Сидоров. , то, процессом абстрагирования характеристик, мы можем подразделить этих индивидуумов по цвету или размерам. ; затем, сосредоточившись на одной характеристике и отбросив другие, мы можем построить классы, или высшие абстракции, такие как «белые», «черные», . Абстрагируя далее, мы можем отбросить и цветовые отличия. , и в конце концов добраться до термина «человек». Это общая процедура.

Антропологические исследования ясно демонстрируют, что степень «культурности» примитивных народов можно измерить порядком абстракций, которые они производят. Особенной характеристикой примитивных языков является огромное количество названий для отдельных объектов. У некоторых первобытных рас есть названия для сосны и дуба. , но нет слова «дерево», которое является более высокой абстракцией для «сосен», «дубов», . У некоторых других племен есть термин «дерево», но нет следующего уровня абстракции, такого как «лес». Нет необходимости снова говорить о том, что высшие абстракции представляют собой крайне удобные способы. Они позволяют значительно экономить, и тем самым способствуют взаимному пониманию, обеспечивая возможность в краткой формулировке описать весьма обширные предметы.

Давайте рассмотрим примитивное утверждение «Я видел дерево₁», после которого дается описание его индивидуальных характеристик, потом «Я видел дерево₂», с детальным индивидуальным описанием. , где дерево₁, дерево₂. , означают названия конкретных деревьев. Если интересующее нас событие произошло где-то, где имеется сотня деревьев, то для достаточно хорошего наблюдения этих отдельных деревьев потребуется много времени, и еще больше его потребуется для формулировки примерного их описания. Такой подход неудобен, в принципе бесконечен; этот механизм громоздок и связан с множеством неуместных характеристик; и невозможно при этом выразить то, что может быть важно, несколькими словами. Прогресс будет тормозиться; общий уровень развития такого рода или индивидуума будет низким. Следует заметить, что тут возникает проблема оценки, которая сразу же подразумевает множество очень важных психологических и семантических процессов. Нечто подобное можно также сказать об абстрагировании у детей, «умственно» неполноценных взрослых и некоторых «умственно» больных.

Действительно, как уже известно читателям моей книги «Зрелость человечества» (Manhood of Humanity), «класс жизни человек» главным образом отличается от «животных» быстрыми темпами прогресса посредством быстрых темпов накопления прошлого опыта. Это возможно только в том случае, когда выработаны удобные средства общения; то есть, когда вырабатываются все более и более высокие порядки абстракций.

Все научные «законы» и другие обобщения высшего порядка (даже отдельные слова) представляют собой именно такие удобные способы, и олицетворяют абстракции очень высокого порядка. Они обладают уникальной важностью, потому что они ускоряют прогресс и способствуют дальнейшему подытоживанию и абстрагированию из результатов, достигнутых другими. Естественно, этот процесс абстрагирования имеет также уникальные практические последствия. Когда химические элементы считались «постоянными» и «неизменными», наши физика и химия оставались довольно неразвитыми. С приходом высших абстракций, таких как монистические и общие динамические теории всей «материи» и «электричества», теории единого поля. , творческая свобода в науке и контроль над «природой» в огромной степени возросли, и будут расти далее.

Психиатрия, как представляется, также дает подтверждения того, что «умственные» заболевания связаны либо с остановкой развития или с регрессией на филогенетически более древние и более примитивные уровни, каждый из которых, конечно, связан с более низкими порядками абстрагирования. Для теории душевного здоровья четкое различение между «человеком» и «животным» становится обязательным моментом. Для «человека» отсутствие знания об этом различии может привести к копированию животных, что представляет собой семантическую регрессию и в конце концов превратится в «умственное» заболевание.

Хотя организмы осуществляли ознакомление с объектами в течение многих сотен или тысяч миллионов лет, высшие абстракции, характерные для «человека», имеют возраст лишь в несколько сотен тысяч лет. В результате этого нервные цепи обладают естественной склонностью выбирать более древние, более «наезженные» нервные пути. Образование должно противодействовать этой тенденции, которая, с человеческой точки зрения, представляет собой регрессию или недоразвитость.

На данный момент нам уже понятно, насколько важно для ^-системы отказаться от старых подтекстов и принять новый язык действия, поведения, оперирования и функционирования. На нейрологическом уровне нервная система делает абстрагирование, а подытоживание, интеграция являются лишь его аспектами. Поэтому я выбрал термин абстрагирование в качестве фундаментального.

Стандартное значение слова «абстрагировать», «абстракция» подразумевает «выбор», «вынимание», «отделение», «подытоживание», «выведение», «устранение», «опускание», «разделение», «убирание», «очищение» и прилагательное тут будет «неконкретный». Мы видим, что термин «абстрагирование» подразумевает, структурно и семантически, деятельностную характеристику нервной системы, и поэтому служит отличным функциональным физиологическим термином.

Есть и другие причины, по которым термин «абстрагирование» сделан фундаментальным, которые важны с практической точки зрения. Невозможно легко избавиться от плохой привычки посредством создания новой семантической противореакции. У каждого из нас есть нежелательные, но тщательно закрепленные языковые привычки и с.р, которые стали почти автоматическими, и перегружены бессознательной «эмоциональной» оценкой. Именно по этой причине новые «нон-системы» поначалу так крайне трудно приобрести. Прежде чем мы сможем приобрести новую с.р, нужно разрушить старые структурные привычки. Ё геометрия или Ň системы не являются более трудными, чем старые системы. Может быть, они даже более просты. Главная семантическая трудность для тех, кто привык к старому, состоит в разрушении старых лингвистических привычек и в новом обретении гибкости и восприимчивости чувств, и в приобретении новых с.р. Подобные же замечания еще в большей степени относятся к/-системе. Большинство из нас весьма мало напрямую работает с Ё или Ň системами (хотя косвенно все мы очень даже на них завязаны). Но каждый из нас проживает свою реальную жизнь в мире людей, который все еще остается отчаянно А. По этой причине ^4-система, независимо от того, насколько полезной она могла бы быть, в большой степени калечится старыми семантическими блокировками.

При построении такой системы это естественное сопротивление или живучесть старых с.р нужно принимать в расчет и по возможности ему противодействовать. Одна из наиболее опасных привычек, которые мы приобрели «эмоционально» из старого языка - это чувство «всеобщности», «конкретности» в отношении отождествляющего «есть» и элементализма. Одним из главных моментов современной ^-системы является первоочередное полное устранение из наших с.р этой «всеобщности» и «конкретности», ибо и то и другое никак не обоснованны структурно и приводит к отождествлению, абсолютизму, догматизму и прочим семантическим расстройствам. Обычно термин «абстрактный» является контрастом для «конкретного», и связывается с неким смутным чувством «всеобщности». Установив в качестве фундаментального термин абстрагирование, мы утверждаем наиболее эффективную семантическую контрреакцию, замещая более старые термины, которые обладали вредоносными структурными подтекстами. Действительно, принять термин «абстракции различных порядков» сравнительно легко, и каждый, кто это сделает, увидит, насколько больше ясности и семантического равновесия он приобретет автоматически.

С нон-эл точки зрения термин «абстрагирование» также очень хорош. Структура нервной системы представляет собой упорядоченные уровни, и все уровни работают, абстрагируя данные от других уровней.

Этот термин подразумевает общую деятельность, не только деятельность нервной системы как целого, но даже всей живой протоплазмы, как это уже объяснялось. Характерная деятельность нервной системы, такая как подытоживание, интегрирование. , также включены в область его значения.

Если мы хотим использовать наши термины строго нон-эл способом, нужно отказаться от прежнего деления на «физиологические абстракции», которое подразумевало «тело», и «умственные абстракции», что, в свою очередь, подразумевало «ум», и то и другое в эл смысле. И мы можем это легко сделать, постулируя абстракции различных порядков. Следует обратить внимание на то, что такое использование термина «абстрагирование» отличается от старого способа его использования. Семантическое отличие состоит в объединении всех абстракций, которые выполняет наша нервная система, в одном термине, и в различении между различными абстракциями по их порядку, что является функционально и структурно оправданным.

Термин «абстракции первого порядка» или «абстракции низшего порядка» не разделяет «тело» и «ум». На практике это примерно соответствует «чувствам» или непосредственным восприятиям, только не подразумевается, что при этом исключается «ум». Точно также термин «абстракции высших порядков» не исключает «тело» или «чувства», хотя он примерно соответствует «умственным» процессам.

С точки зрения «порядка», термин «абстрагирование» имеет множество плюсов. Мы видели, насколько серьезной структурной и семантической важностью обладает термин «порядок», и то, как деятельность нервной системы можно выразить в понятиях порядка. Если мы установим термин «абстрагирование» как фундаментальный для его общих семантических коннотаций, то мы сможем легко сделать значения более определенными и конкретными в каждом случае, получив «абстракции различных порядков».

Мы также видели, что выбираемые нами термины должны подразумевать вовлечение окружения: нетрудно видеть, что термин «абстрагирование» подразумевает «абстрагирование из чего-то», и таким образом включает в себя окружение как коннотацию.

В этой работе термин «абстракции разных порядков» так же фундаментален, как термин «времясвязывание» в более ранней работе автора «Зрелость человечества». Соответственно, невозможно изложить его суть исчерпывающим образом на данной стадии; мы будем дополнять это определение всё больше и больше по мере продвижения.

Но мы уже пришли к некоторым важным семантическим результатам. Мы сделали выбор нашей структурной метафизики и решили, что в 1933 году нам следует принять метафизику 1933, которая дается исключительно наукой. Мы решили отказаться от противоречащего фактам отождествляющего «есть» и использовать вместо него наилучший доступный язык; а именно, язык действий, поведения, функций и оперирования, основанный на «порядке». И наконец, мы нашли термин, который является функционально удовлетворительным и обладает правильными структурными и нейральными коннотациями, и представляет собой нон-эл термин, значения которого можно расширять и уточнять до бесконечности, назначая им различные порядки.

При переходе к общенаучному мировоззрению, подобные структурные замечания относятся также к нон-эл точке зрения, и семантически они столь же важны. Вследствие нон-эл характера работы авторов по темам эйнштейновской и новой квантовой теорий, в данной работе эти материалы широко используются. Имеется заметный структурный, методологический и семантический параллелизм между всеми современными нон-эл начинаниями, которые крайне эффективны психо-логически. Более подробно это изложено в Частях IX и X.

Итак, возвращаясь к анализу объекта, который мы назвали «карандаш», мы наблюдаем, что, вопреки всем «сходствам», данный объект уникален, отличен ото всего остального и обладает уникальным отношением со всем остальным миром. Следовательно, надо присвоить данному объекту уникальное название. К счастью, мы уже ознакомились с тем способом, который изобрели математики для обозначения бесконечного набора отдельных названий без необходимости расширения словарного запаса. Если мы назовем данный карандаш «карандаш₁», то другой подобный объект можно назвать «карандаш₂», . Таким образом мы создадим индивидуальные названия и сможем учесть при этом различия. Сохранив основное корневое слово «карандаш», мы сохраним коннотации повседневной жизни, а также идею о сходствах. Привычка в применении такого способа обладает крайней важностью в структурном и семантическом отношении. Уже не раз подчеркивалось то, что наше абстрагирование физических объектов или ситуаций происходит посредством опускания, пренебрегания или забывания, и что эти отброшенные характеристики обычно приводят к ошибкам в оценке, порождающим жизненные катастрофы. Если мы приобретем эту экстенсиональную привычку использовать конкретные названия для уникальных индивидуумов, то мы станем осознанными не только в отношении сходств, но также и в отношении различий, а эта осознанность является одним из механизмов, способствующих надлежащей оценке и тем самым предотвращающих или устраняющих семантические расстройства.

Итак, теперь перед нами есть уникальный объект, который мы называем уникальным названием «карандаш₁». Если мы зададим вопрос о том, что может наука 1933 года сказать об этом объекте, то обнаружим, что этот объект представляет собой структурно крайне сложный динамический процесс. Для наших интуитивных целей совершенно неважно, принимаем ли мы то, что данный объект состоит из атомов, а атом состоит из вертящихся электронов. , или мы принимаем более новую квантовую теорию, которая описана в Части X, в соответствии с которой атом определяется в терминах «электронов», но «электроном» является область, в которой некие волны взаимно усиливаются, а не какой-то «кусочек» чего-то. С нашей точки зрения неважно, обладают ли эти атомы конечным размером или они распространяются в бесконечность и заметны для нас только в тех областях, где эти волны взаимно усиливаются. Естественно, эта последняя гипотеза обладает сильной семантической привлекательностью, поскольку она при проработке способна описать множество других фактов, таких как «полнота», на нон-эл языке; но, вероятно, это сделало бы необходимостью постулирование неких субэлектронных структур.

Для наших с.р важно то, что мы осознаем факт того, что крупные макроскопические материалы, с которыми мы знакомы, не являются только тем, что мы видим, ощущаем. , но представляют собой динамические процессы с весьма тонкой структурой; и что мы, кроме того, осознаем, что наши «чувства» не приспособлены для регистрации этих процессов без помощи экстранейральных средств и абстракций высших порядков.

Давайте в этой связи вспомним знакомый пример с вращающимся вентилятором, который сделан из радиальных лопастей, при вращении с определенной скоростью производящих впечатление сплошного диска. В этом случае «диск» не является «реальностью», а представляет собой нервную интеграцию, или абстракцию из вращающихся лопастей. Мы не только видим «диск» (b) там, где его нет, но, если лопасти вращаются достаточно быстро, мы не сможем пробросить через них песок, потому что песок будет лететь слишком медленно, и отбиваться одной из лопастей.

Этот «диск» представляет собой совместное явление вращающихся лопастей (a) и абстрагирующей силы нашей нервной системы, которая регистрирует только крупные макроскопические аспекты и медленные скорости, но не более мелкомасштабную деятельность или более тонкие уровни. Мы не можем винить «конечный ум» за неспособность регистрировать отдельные лопасти, поскольку физические инструменты могут вести себя подобным образом. Например, иллюстрации (a) и (b) являются фотографиями небольшого вентилятора, который я использую на лекциях, и фотокамера тоже не запечатлела вращающихся лопастей, а выдала изображение «диска», на рис. 1b.

Для наших целей можно предположить, что нечто примерно похожее происходит и в том, что мы называем «материалами». Они состоят из неких динамических мелких процессов, подобных «вращающимся лопастям» из нашего примера; и то, что мы регистрируем – это «диск», будь то стол, стул или мы сами.

По подобной же причине, можно полагать, нам не удается просунуть палец сквозь стол – потому, что палец слишком толстый и слишком медленный, и некоторые материалы удается пронизать только такими быстрыми лучами, как рентгеновские.

Вышеописанные аналогии полезны только для наших целей, они являются сверхупрощением и не должны приниматься за научное объяснение.

Этот нервный процесс представляется очень обобщенным, и в нашем повседневном опыте данные динамические тонкие структуры недоступны для наших грубых «чувств». Мы регистрируем «диски», хотя исследования показывают, что это не диски, а вращающиеся «лопасти». Наш обобщенный макроскопический опыт представляет собой лишь нервную абстракцию некоего конечного порядка.

Поскольку нам нужно говорить о таких проблемах, требуется подобрать для этого наилучший язык. Он должен быть нон-эл и структурно быть наиболее близок к фактам. Такой язык был построен, и его можно отыскать в дифференциальном и четырехмерном языке пространства-времени, и в новой квантовой механике. На практике он состоит в том, что каждой «точке пространства» нужно также приписывать дату, однако для выработки такой с.р требуется некоторая тренировка. Язык пространства-времени нон-эл. Этому новому понятию «точки» в «пространстве-времени», «точки», у которой всегда есть связанная с ней дата (и поэтому она никогда не отождествлена ни с какой другой точкой), было дано название «точки-события», или просто «события».

Каким образом происходит переход от точек-событий к развернутым макроскопическим событиям – это задача математической «логики». Было разработано несколько удовлетворительных схем, в подробности которых у нас тут нет необходимости вникать. Поскольку нон-эл структура языка пространства-времени представляется отличной от прежнего эл языка «пространства» и «времени», становится довольно очевидно, что от прежнего термина «материя», который был частью описательного аппарата «пространства» и «времени», также следует отказаться, и называть те «кусочки» материалов, с которыми мы имеем дело, нужно структурно новыми терминами. Фактически, нам известно, что старый термин «материя» можно заместить неким другим термином, связанным с «кривизной» «пространства-времени».

Есть реальный поразительный пример того, насколько значима структура формы представления. В статье, напечатанной в «Трудах Национальной академии наук» в феврале 1926 года, профессор Райнич (G. Y. Rainich), математик, попытался ввести «массу» в пространство-время, в термины, которые относятся к способу представления, имеющему другую структуру. Он в этом преуспел, но за счет разделения пространства-времени на исходные пространство и время. Это, насколько мне позволяют судить мои знания, является первым доказательством того, насколько неразрывны внутренние и структурные связи определенной формы представления. Данный факт имеет экстраординарную семантическую важность для психо-логиков и психиатров, которые всегда изучают разного рода символизм. Было бы очень интересно, чтобы они проработали эти проблемы.

Поскольку абстрагирование на множество порядков представляется общим процессом, обнаруживающимся во всех формах жизни, и особенным образом у людей, важно ясно изложить данный предмет и подобрать для него язык с надлежащей структурой. Как нам уже известно, мы используем один термин, скажем, «яблоко», по крайней мере для четырех совершенно разных сущностей; а именно, (1) событие, или научный объект, или субмикроскопические физико-химические процессы, (2) обычный объект, производимый из события нашими низшими центрами, (3) психо-логическую картину, производимую высшими центрами, и (4) словесное определение данного термина. Если мы используем язык прилагательных и субъект-предикатных форм, связанных с «чувственными» восприятиями, то мы используем язык, который имеет дело с сущностями внутри нашей кожи и характеристиками, полностью несуществующими во внешнем мире. Так, события за пределами нашей кожи не являются ни холодными ни теплыми, ни красными ни зелеными, ни сладкими ни горькими. , но эти характеристики производятся нашей нервной системой внутри нашей кожи, как реакции просто на различные энергетические проявления, физико-химические процессы, . Когда мы используем такие термины, мы имеем дело с характеристиками, которые отсутствуют во внешнем мире, и строим антропоморфный и бредовый мир, неподобный по структуре окружающему нас миру. Другое дело, если мы используем язык порядка, отношений или структуры, который можно применить к субмикроскопическим явлениям, к объективным уровням, к семантическим уровням и который также можно выразить словами. В использовании такого языка мы имеем дело с характеристиками, обнаруживаемыми и открываемыми на всех уровнях, которые дают нам структурные данные, обладающие уникальной важностью для знания. Упорядочивание семантических уровней кладет конец отождествлению. Крайне важно осознать, что этот настрой на отношения. , зависит только от вашего усмотрения, ибо его можно применять везде и всегда, как только вы осознали вышеописанные его преимущества. Так, объект можно рассмотреть как набор отношений между его составляющими. , любое «чувственное» восприятие можно рассматривать как реакцию на стимул. , что опять же вводит отношения, . Поскольку отношения обнаруживаются в научном субмикроскопическом мире, объективном мире, а также в психо-логическом и словесном мирах, такой язык использовать полезно, потому что он подобен по структуре внешнему миру и нашей нервной системе; и это применимо ко всем уровням. Использование такого языка приводит к открытию инвариантных отношений, которые обычно именуют «законами природы», дает нам структурные данные, которые составляют единственно возможное содержание «знания», и исключает также антропоморфные, примитивные и бредовые рассуждения, отождествления и вредоносные с.р.