Отношение нормирований, модальность и интенциональные объекты
Так возникает ситуация структурификации: указывание средствами лингвистического нормирования на осмысляемые ситуации структурного нормирования. Структурификация суть то, что стоит за знаком, то есть содержание означения в его более широком смысле — не только как порождение слова, порождение дискурса или как порождение сказа языка вообще, но как прежде всего отношения структур, из которых происходит сам язык, то есть структурификация суть указывание на уровне структурного нормирования, чем собственно в данный момент занимается лингвистическое нормирование. Структурификация — структурное нормирование на уровне лингвистического нормирования. В этом его двойственный характер: структурификация возникает как обозначенное на уровне структурного нормирования, но его смысл обнаруживается лишь на уровне лингвистического нормирования.
Структурификацию следует отличать от структуризации, то есть собственно структурного нормирования внутри него же из конструктивной позиции. Структурификация суть структурное нормирование из конструктивно-истолковывающей позиции по отношению к лингвистическому нормированию и собственно языку. Таким образом, если вплоть до лингвистического нормирования в структурном нормировании мы занимались структурированием и структуризацией, то в связи с лингвистическим нормированием структурное нормирование в позиции конструктивного истолкования лингвистического нормирования оказывается структурификацией.
Структурификация суть то, чем язык вообще занимается на уровне структурного нормирования — язык производит отношение различных уровней структурного нормирования в базовой структуре реальности, в структуре имманентной и концептуальной апперцепции — как объектно-процессное знание. Язык в словах, язык в дискурсе и язык в сказе описывает объекты, процессы объектов, процесс между объектами, отношения между процессами, отношения между позиционными процессами и многопотоковыми многопозиционными процессами.
Грубо говоря, язык «дает» «слово», «дискурс» и «сказ» только тому знанию, которое стало очевидным в объекте и процессе, доступным для того, чтобы стать языком. Однако в языке же мы приобретаем способность концептуализации «слов», «дискурсов», «сказываний» в отрыве от их непосредственных «слов», «дискурсов» и «сказываний». Это происходит постольку, поскольку язык существует в двух измерениях — лингвистического нормирования и структурного нормирования. На каком уровне нормирования мы находимся, когда пользуемся языком, доступно лишь для мышления, которое сопровождает язык, поскольку сам язык имеет множество способов указывания структурного и лингвистического нормирования, зачастую не являющихся очевидными.
Структурификация дирекционально противоположна ситуации теории фреймов[149]. Теория фреймов описывает отнесение высказываний к той или иной области знаний, то есть истолковывает язык в различных реальностях смыслов. Структурификация является порождающей из различных ситуаций структурного нормирования соответствующих ситуаций лингвистического нормирования: то есть вместо истолкования в языке происхождения высказывания мы получаем нормативное конструирование высказываний языка. Структурификацию впервые описывает Хомский как генеративную лингвистику, однако Хомский описывает структурификацию все еще не семиологическими, а исключительно лингвистическими средствами.
Структурификация позволяет нам выражать лингвистическое нормирование средствами структурного нормирования, когда мы имеем дело с позиционным выражением апперцептивных, нормативных, многозначных и коммуникационных языковых ситуаций. Метафорическая языковая ситуация выражается средствами структурного нормирования лишь частично. Далее мы будем показывать структурификацию разных языковых ситуаций при помощи «АВ»-моделей.
Осуществляя позиционное различение, мы имеем четыре дирекционально совершенно разных процесса: структуризация (чисто структурные перенос и замещение) и структурификация (выражение переноса и замещения структурного нормирования лингвистическим нормированием) — бывание, пропозиционализация (выражение переноса и замещения лингвистического нормирования структурным нормированием) и сигнификация (чисто лингвистические перенос и замещение) — бытийствование.
Структурное нормирование и лингвистическое нормирование принципиально не являются контрафлексивными. Структуризация, структурификация, пропозиционализация и сигнификация являются онтологическим обоснованием структурно-лингвистического различия и соответствующими нормативными онтологиями внутри структурно-лингвистического различения.
| Внутри структурного нормирования — Структуризация | Структурификация — выражение лингвистического нормирования в структурном нормировании | Внутри лингвистического нормирования — сигнификация |
| Пропозиционализация — выражение структурного нормирования в лингвистическом нормировании |
Таким образом, делезовское представление о «манифестации» распадается, разграничивается у нас на четыре разных процесса отношений нормирований: структуризацию, структурификацию, пропозиционализацию и сигнификацию. Это не означает однако, что каждый из этих процессов манифестируется непосредственно, это означает, что смысл манифестации всегда связан с тем или иным внутренним отношением нормирования или отношением между нормированиями.
Обратите внимание, что сигнификация в широком смысле входит у нас в манифестацию как один из ее составляющих процессов. В этом смысле манифестация обладает первенством по отношению к де-нотации и сигнификации, как и предполагал Делез[150], но по совершенно иной причине — манифестация представляет собой разграничение в языке-речи различных нормирований и процессов их отношений. Однако сигнификация, как мы покажем это далее, не обладает у нас первенством, как это полагал Делез[151], над де-нотацией, поскольку саму де-нотацию мы далее будем рассматривать более широко.
Таким образом язык оказывается двойственен: в конструктивной позиции он суть порождение как структурного нормирования, так и лингвистического нормирования. Само структурное нормирование в языке существует тоже двойственно: как структуризация и как структурификация (не считая в данном случае более общего структурирования — онтологического различия и онтического различения). Лингвистическое нормирование в языке, как это будет показано далее, тоже существует трояко: как слово, дискурс и сказ, то есть соединение дискурсов. Такая двойственность в одном случае, двойственность в другом случае и тройственность в третьем случае обеспечивает ту уже известную в теории языка ситуацию сложности распознавания различий нормирования, сложность различий позиций конструирования и истолкования, сложность различия структурных смысла и значения и лингвистических смысла и значения.
Язык существует не в сказе, то есть не в говорении, а в указывании при сказе и говорении в структуры смысла: как лингвистического, так и структурного. Именно то обстоятельство, что язык всегда сопровождается таким указыванием вовне себя — либо в очевидность наглядно комментируемого, либо в знание памяти, либо в знание концептуального мышления — затрудняет постижение всей сложности языка: в его разных позициях, уровнях нормирования и структурах.
Отдельным направлением структурификации является выделяемая Делезом манифестация. В своей книге Делез манифестацию не рассматривает достаточно детально, понимая ее как желание и веру вообще. Однако же пытаясь расширить понимание, он указывает, что «измерение манифестации, которое — в позиции трансцендентального субъекта — сохраняет личностную форму»[152], тем самым предуготовляет наш вывод: манифестация включает в себя все чувственное содержание пользующейся языком в речи-тексте личности. Таким образом с точки зрения структурификации — выражение чувств или эмоций представляет собой структурификационное содержание, выражающее бывающие ситуации относительно специфицированной реальности мышления, которое переживает-чувствует личностное отношение к структурным и лингвистическим ситуациям. Спецификация реальности мышления через нейро-структуры кинестетической, визуальной, аудио, обонятельной, осязательной, вкусовой позволяет выразить интенциональность чувств в отношении спецификаций дважды: как стандартные телесные реакции (внутренне-телесное сопровождение чувств) и как культурные стереотипы выражения чувств. Все это необычайно важно для создания искусственного интеллекта, и с этой точки зрения, нейро-лингвистическое программирование должно быть предметировано более широко — как структурно-лингвистическое программирование, то есть с точки зрения расширения спецификации нейро-реальностей и социально-культурных реальностей, а также расширения способов отношения содержаний различных специфицированных реальностей через структурные единицы (дирекции, подобия, связи). Структурификационное выражение чувств очевидно нуждается в специально построенной теории, поскольку современные попытки теоретической психологии интерпретировать чувства с точки зрения дирекций, подобий и связей как структурных единиц, только начинаются. С нашей точки зрения, выражение чувств через структурные единицы отношения в структурном и лингвистическом нормировании является теоретически перспективным.
В связи с структурификацией мы также можем рассмотреть более подробно отношение модальности. Такая допустимость рассмотрения модальности появляется в связи с тем обстоятельством, что структурификация впервые позволяет нам сделать серьезное различение.
Модальность алетическая (формальность, случайность, возможность, действительность и необходимость), выраженная в ТВ через структуризацию, и алетическая модальность, традиционно описываемая в теориях модальности через пропозиционализацию, — существенно различные. Традиционно в логике алетическая модальность описывается через пропозиционализацию. Такое их различие вполне ясное для вышеозначенного нами различения нормирований. Структуризация суть перенос и замещение в чисто структурном нормировании, а пропозиционализация суть лингвистическое нормирование на уровне структурного.
Пропозициональная логика модальности суть логика лингвистических значений, то есть находится на уровне лингвистического нормирования. Смысл же модальности находится на уровне структурного нормирования. Таким образом, пропозициональная теория модальности это не что иное как теория модального значения: «возможно», «необходимо» и т.д., выраженного в вербальном языке. Структуризационная теория модальности, которую мы попытались изложить в данной работе — теория модального смысла: структурное нормирование как структурное отношение «возможности», «необходимости» и т.д.
Таким образом в онтологике мы различаем принципиально разные логики — структуризационную логику, которую можно рассматривать как логику процесса структуризации, и пропозициональную логику, которую рассматривать как логику процесса пропозиционализации. Структуризация суть процесс переноса и замещения внутри структурного нормирования как глубинный смысл языковых выражений. Поэтому по отношению к структурам лингвистического нормирования структуры структурного нормирования мы вслед за Хомским называем глубинными. Структурификационная логика возникает из применения глубинных структур в отношении к языку. Структуризационная (релевантная) онтологика и структурификационная логика — разные таким образом типы логик. В то же время пропозиционализация показывает лингвистическое нормирование как различение языковых выражений через атомарные лингвистические структуры.
В данном случае мы можем уже более полно показать двойственный характер модальности. Алетическая модальность допустима к выражению на уровне структуризации в своем общем виде. Оперирование же алетической модальностью, как это было показано выше в главе «Дирекциональный характер модального отрицания», неизбежно порождает двойственность алетической модальности — лингвистическое нормирование оперирования модальностью, основания которой лежат на уровне структурного нормирования. В этом смысле мы выражали структуризационную логику модальности безотносительно к спецификации (расширенного различения функционально-феноменологического уровня нормирования). Специфицированная модальность в структурировании не обладает никаким функционально-феноменологическим различием просто потому, что такое различие допустимо к установлению только уже в лингвистическом нормировании.
Допустим, мы рассматриваем структуризационную логику возможности [X(a1...)]iO(a1...)r[X'(a'1...)]. При этом различить, объект какой именно из базовой структуры реальности мы имеем в виду допустимо лишь в лингвистическом нормировании. Выражение специфицированной модальности [X(a1...)]iAS(a1...)r[X'(a'1...)] будет выражать уже объект деятельностной социальной реальности, где в лингвистическом нормировании этому объекту будет предписываться то или иное содержание модальности возможности. Таким образом мы получаем двойственность алетической модальности — как специфицированной, так и неспецифицированной.
В то же время деонтическая или эпистемическая модальность — изначально двойственны даже для традиционной логики. Сами деонтические или эпистемические модальности возникают исключительно на уровне лингвистического нормирования как спецификация. Наше выражение деонтической и эпистемической модальностей через структуризацию изначально предполагает двойственность: конструкт-семиозис «АВ»-моделирования и лингвистическое нормирование через пропозиционализацию.
Здесь уместно вспомнить так называемую дилемму Йоргенсена. Логическое следование традиционно определяется через истину (ложь) и несовместимость: заключение следует из множества посылок, если и только если истинность посылок несовместима с ложностью заключения. Поскольку императивы не обладают истинностью, то они не могут ни следовать, ни служить основанием следования[153]. Фон Вригт вообще считал, что логика норм не может быть логикой, потому что одна норма не следует никак из другой нормы[154]. И здесь мы вынуждены не согласиться с подходом фон Вригта. Всякий раз, когда мы не подозреваем, забываем или не желаем рассматривать логику как нормирование, это значит, что мы не находимся в онтологической позиции, где это нормирование может быть обнаружено. Если, как говорит, фон Вригт, одна норма не следует из другой, то это значит, что нужно искать онтологическое основание, где эти нормы являются частными случаями другой более общей нормы. Всякая логика суть нормирование. Задача логики состоит как раз в том, чтобы было обнаружено такое онтологическое основание, где различные нормы связаны онтологической нормой.
Собственно поэтому дилемма Йоргенсена послужила толчком к пересмотру самих оснований логики, где логика норм была переосмыслена. С точки зрения ТВ дилемма Йоргенсена обнаруживает двойственность логики как пропозиционализации (где истинность установима как отношение атомарного лингвистического высказывания и его структуры отнесения) и структуризации (где истинность не установима, поскольку служит выражению самих структур структурного нормирования, отнесение к которым возникает только как отношение лишь внутри собственно структурного нормирования, выражающих функционализированные посредством апперцепции и языка бывающие ситуации). Таким образом дилемма Йоргенсена в самой теории модальности фиксирует разрыв — часть теории модальности (алетическую) допустимо рассматривать как структуризационную логику, а часть (эпистемическую и деонтическую) — как структурификационную. Такое положение дел обусловлено тем, что алетическая модальность может быть выражена чисто структуризационным образом, но эпистемическая и деонтическая модальность всегда связана с лингвистическим нормированием.
Таким образом, для ТВ эпистемическая и деонтическая логика не что иное, нежели специфицированная модальность относительно расширенной базовой структуры реальности — структурификационная логика.
Специфицированная модальность возникает на уровне двойного положения в различных актуальностях для эпистемической логики. Например:
[R]i=1Mr=1[R'] — «Я верю»;
[R]i=1Mr=0[R'] — «Я не верю»;
[R]iMr[R'] «Я сомневаюсь»;
[R]i=1Tr=1[R'] — «Я знаю» (об имманентных знаниях);
[R]i=1Tr=0[R'] — «Я не знаю» (об имманентных знаниях);
(T)r=1[R]i=1(T') — «Я знаю» (о концептуальных знаниях);
(T)r=1[R]i=0(T') — «Я не знаю» (о концептуальных знаниях);
[R]i=1Ti=1[R']i=1T' — «Я познаю´».
В мыслительной виртуальной реальности я интерпретирую некую актуальную реальность (предположение), затем я осуществляю положение той же актуальной реальности, относительно которой указываю мыслимую в представлении (или в знании) верность предположения как «веру». «Я сомневаюсь» — оказывается специфической модальностью подвергания сомнению в том числе предположения.
Заметьте, что при этом допустима подстановка деятельностной виртуальной реальности вместо выбранной в примере центральной мыслительной VR или логической VR меняет содержание специфицированной модальности для той или иной бывающей ситуации, чего традиционно модальная логика не различает. Поэтому «Я знаю» из позиции VR мышления, будет совсем не то, что «Я знаю» из позиции VR высказывания. Кроме того, концептуальное знание различается от имманентного знания феноменологически-апперцептивно-функциональным позиционированием реальностей сообразно ава- и вав-моделям как имманентной и концептуальной апперцепции. Таким образом ТВ позволяет создавать гораздо больше специфицированных модальностей, нежели их известно на сегодня. То есть, ТВ предлагает «АВ»-моделирование как в том числе и конструктор специфицированных модальностей для деонтической логики. Например, для AST (act social term), ASR (act social right):
[AST]i=1Mr=1[AST']— «Я должен»;
[AST]i=1Mr=0[AST']— «Я не должен»;
[AST]i=1Mi[AST']— «У меня есть представление о долге»;
[AST]i=1Ti[AST']— «У меня есть знание о долге»;
[ASR]i=1Mr=1[ASR']— «Я обязан»;
[ASR]i=1Mr=0[ASR']— «Я не обязан»;
[ASR]i=1Mi[ASR']— «У меня есть представление об обязанности»;
[ASR]i=1Ti=1[ASR'] — «У меня есть полученное из социальной реальности коимманентное знание об обязанности».
(T)i=1[ASR]i=1(T') — «У меня есть концептуальное знание об обязанности, созданное самостоятельно».
В мыслительной виртуальной реальности я интерпретирую специфическую актуальную эмпирическую социальную правовую (или этическую) реальность (предположение), затем я осуществляю положение той же актуальной реальности, относительно которой указываю мыслимую в представлении (или в знании) удостоверение предположения как «долг» или «обязанность».
[A]i=1Mr=1[A'] — «Я намереваюсь»;
[A]i=1Mr=0[A'] — «Я не намереваюсь».
В мыслительной виртуальной реальности я интерпретирую актуальную реальность действий (предположение), затем я осуществляю положение той же актуальной реальности, относительно которой указываю уже при помощи реализующей референции мыслимое удостоверение предположения как «намерение».
Интересной является специфицированная модальность «разрешения», поскольку она представляет собой выделение деятельностной виртуальной реальности в качестве центральной позиции полагания.
[ASR]i=1Ai=1[ASR'] — «Разрешено»;
[ASR]i=1Ai=0[ASR'] — «Запрещено».
В деятельностной виртуальной реальности я интерпретирую специфическую актуальную эмпирическую социальную правовую реальность (предположение), затем я осуществляю положение той же актуальной реальности, относительно которой указываю соответствие или несоответствие («разрешение», «запрет»).
Когда мы описывали технологические процессы апперцепции, мы не уточняли происхождение ни актуального содержания, ни виртуального. Теперь в связи с проблематикой структурной и структурифицированной модальности мы должны прояснить это. Актуальное содержание дирекционально относится к восприятию внешней сознанию реальности и к памяти, в то время виртуальное содержание относится как к структурному нормированию в мышлении, так и к лингвистическому нормированию во внутренней речи и во внешнем речи-тексте, то есть к воображению в его расширенном понимании — как к конструктивному структурированию.
Для этого мы производим структурификационное специфицирование реальности мышления: структурное восприятие, структурное конструирование и т.д. Апперцептивное описание процессов деятельности сознания приведено далее в виде таблиц.
| Восприятие | Доступ к памяти | Воображение |
| Аудиальное | Аудиальной | Аудиальное |
| Визуальное | Визуальной | Визуальное |
| Обонятельное | Обонятельной | Обонятельное |
| Вкусовое | Вкусовой | Вкусовое |
| Осязательное | Осязательной | Осязательное |
| Идеомоторное | Идеомоторной | Идеомоторное |
| Мышление |
| Структурное конструирование (из содержания восприятия или памяти) |
| Структурное конструктивное истолкование (непосредственно памяти или восприятия на основе памяти) |
| Лингвистическое конструирование (из структурного содержания восприятия/памяти, из лингвистического содержания восприятия/памяти) |
| Лингвистическое конструктивное истолкование (лингвистического содержания памяти и/или воспринимаемой внешней коммуникации и собственной речи в коммуникации) |
| Деятельность в широком смысле |
| Мышление как деятельность (мыследеятельность) структурная |
| Мышление как деятельность (мыследеятельность) лингвистическая (внутренняя речь) |
| Внешняя речь/текст в ситуации коммуникации |
| Идеомоторная деятельность |
| Поступковая деятельность в ситуации взаимодействия |
Теперь мы можем дать выражение интенциональных объектов. Интенциональные объекты суть объекты, обозначенные в лингвистическом нормировании, выделенные в структурном нормировании и выраженные в различии конструкт-семиозиса и метасемиозиса ТВ через структурификацию.
Интенциональные объекты не есть ни чисто структурными, ни лингвистическими. Интенциональные объекты всегда являются двойственными. Их адекватное смысловое выражение допустимо лишь средствами структурного нормирования, но обозначение их допустимо лишь средствами лингвистического нормирования. «Я воспринимаю», «я вспоминаю», «я воображаю» суть различные интенциональные акты мышления, которые точно так же, как эпистемические или деонтические акты, представляют собой специфицированную модальность. Однако здесь спецификация происходит в реальности мышления. «Я воспринимаю» — (mind perception reality) — MP, «я вспоминаю» (mind memory reality) — MM, «я воображаю» — (mind imagination reality) — MI.
Далее мы произведем выражение структурификации специфицированной модальности интенциональных объектов. Допустим, речь у нас идет о Ниагаре, которую мы можем видеть непосредственно, помнить как увиденную ранее, представлять как описанную, но не виденную ранее[155]. В лингвистическом нормировании мы различаем следующие интенциональные объекты, соответствующие следующим высказываниям «Я воспринимаю (вижу и слышу) Ниагару», «Я вспоминаю Ниагару», «Я воображаю Ниагару[156]».
Покажем структурификацию, используя специфицированные реальности мышления «Я воспринимаю» — (mind perception reality) — MP, «я вспоминаю» (mind memory reality) — MM, «я воображаю» — (mind imagination reality) — MI.
[F(O)]i(MP(O)) — «Я воспринимаю (вижу и слышу) Ниагару», где O — объект «Ниагара» Можем пойти еще дальше и через спецификацию также специфицировать реальность феноменов как природную, а реальность деятельностную как социальную — FN (phenomen natural reality) и AS (act social reality): [FN(O)]i(MP(O)) как более точная спецификация структурификации «восприятия Ниагары» здесь специфицированной дважды — в актуальности и виртуальности.
Восприятие — классический вопрос кантовской философии. Однако воспоминание и, более того, воображение — это уже вопрос гуссерлевской философии. В какой позиции нахожусь «Я» в своем мышлении, когда «вспоминаю» или «воображаю» Ниагару. Это весьма сложный момент в понимании интенциональных объектов. Если в процессе воспоминания или воображения это позиция «восприятия», то можно сказать, что это позиция «внутреннего восприятия мышления», связанного с последующей памятью о «воспоминании» и «воображении». Гуссерль использовал специальные термины для обозначения процессов интенционального восприятия: памяти — «ретенция» и воображения-представления — «протенция». Давайте покажем иную запись того же интенционального объекта восприятия: [FN(O)]i(FN(O)→MP(O)). Здесь мы видим, что сама виртуальная позиция восприятии (FN(O)→MP(O)) выражена в виде структурного замещения содержания эмпирической-природной реальности содержанием мыслительной-восприятия реальности в контрафлексивной таким образом в-позиции специфицирования воспринимаемого интенционального объекта O.
Теперь покажем структурификацию процесса воспоминания. [MM(O)]i(MP(O)) — «Я вспоминаю Ниагару» как процесс интенционально использующий память, а не непосредственное восприятие из эмпирической реальности, что тем не менее может являться основанием ава-модели имманентной апперцепции. Покажем более сложную интенциональную запись процесса воспоминания: [FN(O)→MM(O)]i(MM(O)→MP(O))
Так объект Ниагара (O), актуально данный в памяти как предварительное структурное замещение содержания эмпирической-природной реальности на содержание реальности мышления-памяти, претерпевает затем в позиции внутреннего восприятия мышления внутреннее для самого мышления структурное замещение содержания реальности мышления-памяти на содержание реальности мышления-восприятия.
(MI→FN(O)→MI(O))r[MI(O)→MP(O)] — «Я воображаю Ниагару, никогда ранее ее не видев» как основание концептуальной апперцепции, интенционально использующая воображение с восприятием результата внутри реальности мышления. Интересно в этой записи, что в виртуальности воображения первоначально мы обозначаем только реальность воображения без объективирования[157], затем объектифицируем и указываем реальность объективирования (эмпирическая природная реальность) и получаем объектифицированный объект воображения. Затем в актуальности реальности мышления-восприятия мы выражаем восприятие мышлением объекта как объектифицированного воображением.
Интенциональные объекты существуют не только в реальности мышления, но и в разных иных комбинациях базовых реальностях. У нас не стоит задача выразить их все. Мы лишь показываем, как это можно делать. Например интенциональные объекты через отношение рече-текстовой реальности и реальности мышления могут быть представлены следующим образом.
«Я описываю Ниагару, воспринимая ее непосредственно» — [FN(O)]i(S(O))
«Я описываю Ниагару по памяти» — [MM(O)]i(S(O))
«Я описываю Ниагару, воображая ее, никогда ранее не видев» — (MI(O))r[S(O)]
Обратите внимание, что интенциональные объекты мы рассматриваем в главе о лингвистическом нормировании. Еще раз напомним, что специфицированная модальность интенциональных объектов предполагает двойственность: обозначение-различение их в лингвистическом нормировании и осмысление их в структурном нормировании через структурификацию. Тем самым в выражении интенциональных объектов мы получаем расширенное понимание конституирования по отношению к апперцепции.
Здесь мы также скажем несколько слов о понимании понятия «цель». В свое время Георгий Петрович Щедровицкий сетовал на невозможность определить понятие «цель». Действительно «цель» для создание понятия является довольно сложным пониманием. Тем не менее, мы схематично покажем как рождается понятие «цель». В интенциональном плане «цель» является намеренным отношением содержаний памяти, воображения и восприятия. В субъектном плане «цель» является соединением имманентной и концептуальной апперцепции, то есть собственно одновременным переживанием веры (переживания имманентной апперцепции) и желания (переживания концептуальной апперцепции). В интерсубъектном плане «цель» является способом коммуникативного согласования различных субъектов их вер и их желаний. В объектном плане «цель» является выражением объективирования в намерении к объектификации или наоборот, то есть перехода от концептуальной апперцепции объекта к имманентной апперцепции вновь созданного объекта или наоборот. В дообъектном плане «цель» является онтологической позицией, связанной либо с истолкованием, либо с конструированием: позиции, процесса, объекта. В различение лингвистического и структурного нормирования «цель» допустима к выражению как структурно, так и лингвистически. Такое сложное понимание «цели» показывает радикальное и выразительное попарное отличие как конструктивного и истолковательного: дирекционально-позиционно-структурного и интенционального; структурного и лингвистического — подходов к понятию «цель».
Позиционное отношение конструирования, дирекционально заданное в измерении структуры как усложнение, суть структурная цель. Цель допустимо выражается как любое позиционное отношение конструкт-семиозиса и метасемиозиса. Отсюда позиционно заданная цель в конструкт-семиозисе или метасемиозисе — дирекциональна. Цель, хотя и формулируется в содержательной позиции достигнутого равновесия сложности или данной бывающей ситуации, в силу своей дирекциональности покидает эту позицию первоначальной формулировки и допустимо уточняется на новом уровне равновесия сложности или в новой бывающей ситуации с изменяемой первоначальной «АВ»-моделью. В этом смысле цель имеет различные уровни осмысления или, говоря иначе, допустима быть поставленной в разных позициях равновесия сложности, в разных распределениях конструкт-семиозиса и метасемиозиса.
Такой способ онтологического понимания «цели» в ТВ существенен по отношению к СМД-методологии, где целеобразование являлось не просто содержательным, но относящимся непосредственно к онтологии производства метода в реализации. Мы же производим не метод, а «АВ»-моделирование в позиции конструирования через структурное нормирование. Дело не в том, что в ТВ мы производим якобы нецелевое построение «АВ»-моделей, а в том, что сама «цель» оказывается, во-первых, в позиции равновесия сложности, где и происходит распределение, при этом «цели» нет ни в конструкт-семиозисе, ни в самом по себе метасемиозисе, во-вторых, «цель» оказывается операционализируемой таким образом для работы в демонстрируемом способе «АВ»-моделирования на уровне рефлексии. «Цель», выраженная в разном горизонте или глубине рефлексии, может формулироваться как разная, является тем не менее одной и той же целью. И ТВ впервые позволяет это не только понять, но и показать в «АВ»-моделировании. Таким образом для ТВ понять или проинтерпретировать нечто не означает отнюдь выразить это нечто в системно изложенном методе. Для ТВ это означает произвести несколько связанных между собой шагов конструирования.
АППЕРЦЕПЦИЯ И ЯЗЫК
Теперь мы приступим собственно к конструированию вербального языка, то есть к описанию лингвистического нормирования в его выразительном отличии от структурного нормирования.
Одна из первых попыток связать апперцепцию и язык была предпринята вслед за фон Гумбольдтом — Александром Афанасьевичем Потебней (1835-1891) в своей книге «Мысль и язык» (1862). Потебня предполагает, что именно слово является тем средством, которое, во-первых, позволяет (в нашем языке) отделять актуальные представления от неактуальных, во-вторых, тем самым пользоваться сходным по актуальности прежним запасом мысли, в-третьих, образовывать новые мысли, в-четвертых, понимать другого через понимание себя. В этом понимании Потебня предвосхищает представление, породившее нашу базовую структуру реальности.
Людвиг Витгенштейн (1889-1951) в своем «Логико-философском трактате» обнаруживает другую крайность понимания связи языка и мира — он отказывается вообще видеть объекты в мире, утверждая, что мир состоит из фактов, а не из объектов.
Витгенштейн, по нашему мнению, возвращает кантовской традиции ее невнимание к процессу, который может быть выражен как происходящий, состоявшийся или будущий процесс в языке, но не как объект. Витгенштейн идет от языка к миру, пытаясь их связать при помощи логики.
Заметим, что и теорию апперцепции и язык интерпретирует ясная и вполне предсказуемая традиция — логика. Структуризационная и структурификационная логика представляет собой описание отношений аспектно-атрибутивного присвоения, объектификации, отнесения объектов к совокупностям и исчисления атрибутов объектов по пространственно-временным различиям, создание лексем, дискурсов и сказа в языке. А пропозициональная и сигнификационная логика интерпретирует вербальный язык через предикаты. Эти две логики часто не различаются. Однако логика вообще содержит в своем исследовании проблему: логика как интерпретация объектов из языка и логика как интерпретация объектов апперцепции независимо от языка не могут быть связаны средствами самой логики. В этом смысле логика имеет характер формального описания правил интерпретации объектов разных реальностей, но не правил перевода одних в другие. Этим занимается онтологика.
Тем самым Витгенштейн обнаруживает сильнейший разрыв в теории — между апперцепцией и языком. Этот разрыв между апперцепцией и языком по сути так и не преодолен до сих пор. Несмотря на сильное продвижение за последнее время в теории речевых актов, в теории дискурса, в теории языка, — теория апперцепции Канта, увы, не пользовалась столь же большим вниманием.
Итак зафиксируем: Потебня идет от апперцепции и рассматривает слово как средство апперцепции в языке, то есть при все внимании к апперцепции, она для Потебни лишь способ обоснования языка, но не способ сконструировать язык. Витгенштейн идет от языка и обнаруживает факты, которые суть взаимодействие объектов в мире, но для Витгенштейна его «фактичность» лишь способ создать при помощи логики правильные выражения в языке, а не понять основания фактов, вывести факты из оснований и затем от фактов идти к языку. С этими двумя подходами нельзя согласиться. И причину этого вскрывает структурализм в лице Фуко. Мишель Фуко (1926-1984) в своей книге «Слова и вещи» (1966) в главе «Теория глагола» описывает, на наш взгляд, самую важную причину невозможности прямого перехода от апперцепции к языку — наличие глагола.
Однако Фуко при этом лишь более точно, нежели Витгенштейн, описывает взаимодействие объектов — уже не как факты, то есть отношения чистой атрибутивности, а как перечень атрибутивности, связанной в языке, которую мы можем рассматривать как связанную атрибутивность объектов, в которые указывает язык в месте глагола. Тем не менее, Фуко в своих рассуждениях идет от языка к миру объектов, но не тем же обратным путем, что и Потебня: не от апперцепции к языку. Фуко делает одно важное открытие — дискурс опосредует объект и язык. То есть дискурс суть связь апперцепции с языком.
Мы не можем согласиться с непосредственной связью апперцепции и языка, о которой пишет Потебня, в то же время, мы не можем согласиться с тем упрощенным взглядом перехода от объектов к фактам, о котором говорит Витгенштейн. То есть нам непонятно собственно, как соотносится теория апперцепции, идущая из опыта, с фактами, устанавливаемыми в логике и затем интерпретируемыми в языке. Кроме того, принимая подход Фуко, мы зададим важный вопрос: «а что такое «пение» в его примере»?» «Пение» суть процесс, а не событие, приводящее к изменению объекта, которое можно зафиксировать. Чтобы определить «пение» как атрибут в языке, нам достаточно перейти от процесса в объекте к атрибутированию процессом объекта вместе с пространством, временем и т.д. Однако это процедура перевода языка в дискурс, а не апперцептивная процедура перехода от мира объектов к дискурсу. Как нам сделать обратное движение — как апперцептировать само «пение» по отношению к объекту «Я», затем логически построить дискурс «Мне присущ процесс пения в данное время, который я порождаю в некоторых обстоятельствах», а затем задать логические правила перехода из дискурса в язык, чтобы получить выражение «Я пою»?
Таким образом мы обнаруживаем два дирекционально разных способа развития понимания языка: первый, развитый — от языка к его обоснованиям через дискурс, факты, апперцепцию, и другой, практически неразвитый — от апперцепции, к фактам, дискурсу и языку. При этом мы считаем, что сколько бы мы не истолковывали язык, сколько бы мы не находили для него фундаментальных обоснований, его понимание всегда будет ограничено нашим истолкованием. Сконструируйте язык из апперцепции — и вы его действительно поймете. Лишь сконструировав язык так, чтобы им заговорил искусственный интеллект, в то же время владеющий апперцепцией и каналами восприятия внешней реальности, мы действительно поймем язык.
Мы ставим вопросы так, как они до этого не ставились — как сконструировать язык; как перейти от апперцепции к языку. Такая постановка вопросов возникает из новой цели — создание искусственного интеллекта. Когда Минский создавал свою теорию фреймов или Рош создавал теорию уровней представления, они делали принципиально другое — создавали интерпретации вербального языка. У них стояла цель: представить знания (базы данных) так, чтобы их мог использовать компьютер в действиях (операциях) преобразования. Опять же мы не ставим цель имитировать искусственный интеллект, как это происходит в тестах Тьюринга. Мы ставим принципиально иную цель: создать искусственный интеллект, обладающий апперцептивным восприятием, способный конструировать новые знания в языковых выражениях и общаться с человеком.
В попытке поставить эту цель нами было обнаружены два разрыва: отсутствие апперцепции процессов и отсутствие ясного различения дискурса и языка. Далее мы попытаемся в общих чертах восполнить эти пробелы.
Во-первых, кантовская апперцепция объектов должна быть дополнена онтологией и апперцепцией процессов. Во-вторых мы должны сделать различение языка и дискурса. В-третьих мы должны задать правила перехода в двух разрывах: от апперцепции к дискурсу, а затем правила перехода от дискурса к языку.