Скрытый смысл трагедии семьи талановых

Фабула пьесы укладывается в несколько строк: в канун оккупации домой из заключения вернулся Федор. В первой редакции он был осужден за то, что стрелял в женщину из ревности, что делало несколько странной реакцию семьи - страх - на его возвращение. Во второй редакции, созданной в 60 г.г., раскрывается истинный смысл трагедии Федора: он - жертва политических репрессий. Об этом свидетельствует и новая реплика-вопрос Демидьевны: "А то, бывает, слово-то неосторожное при плохом товарище произнес?" Вычеркнув все упоминания о роковой любви, Леонов горько-ироничными репликами Федора набрасывает штрихи лагерной жизни: "... Через болото тысячеверстное трассу вели... под самый подбородок, так что буквально по горло занят был". Есть и другие новые вкрапления в монологи Федора: "Если миллион - единица со множеством безмолвных нулей, то почему ж меня зачеркнули, а они не исчезают". Характерен новый поворот эпизода в тюрьме: слушая, как старик рассказывает мальчику о том, что Сталин все знает.

Федор (сестре): Слышала сказку?

Ольга: Позволь мне промолчать об этом.

Федор: Две грани мифа, смежные при этом. И какого мифа.

Становятся понятными (это особенно важно подчеркнуть) и уже знакомые нам по первой редакции штрихи. Фаюнин и тогда представлял немцам сына Таланова как известного борца против советской власти (что вызвало у старого врача вспышку негодования и стыда: отец и сын действительно расходились во взглядах). Понятна и реплика Федора "Три года в обнимку со смертью спал" (наказание за выстрел из ревности не могло быть столь суровым). Получает мотивировку недоброжелательное отношение Федора к знакомому с детства Колесникову как к представителю бывшей власти. Федор (отцу): "Слушай, неужели ты и теперь боишься его? Сколько я понимаю в артиллерии, эта пушка уже не стреляет". Мотивирован, естественно, и отказ Колесникова взять Федора в подпольную группу, несмотря на всю искренность его просьбы.

В первой редакции есть еще диалог отца и сына Талановых, который также подтверждает, что судьба Федора изначально мыслилась писателем как судьба репрессированного. Это было одно из самых первых произведений о репрессиях, а упоминание о выстреле из ревности - лишь вынужденное прикрытие из цензурных соображений. Федор буквально взрывается, слыша из уст отца слово "справедливость". Оно, как будто нечто раскаленное, расплавленное, пролилось на его душевную рану.

Федор: Справедливость? (Возгораясь темным огоньком). А к тебе, к тебе самому справедливы они, которых ты лечил тридцать лет? Это ты первый, еще до знаменитостей, стал делать операции на сердце. Это ты на свои кровные копейки зачинал поликлинику. Это ты стал принадлежностью города, коммунальным инвентарем, как его пожарная труба...

Таланов (слушая с полузакрытыми глазами): Отлично сказано, продолжай.

Федор: И вот нибелунги движутся на восток, ломая все. Людишки бегут, людишки отрезы вывозят и теток глухонемых. Так что же они тебя забыли, старый лекарь, а? выдь, встань на перекрестке, ухватись за сундук с чужим барахлом: авось подсадя. (И зашелся в кашле). Э, все клокочет там... и горит, горит.

И хотя появление Колесникова, предлагающего врачу и его жене эвакуироваться, как будто снимает обвинение Федора, однако в подтексте пьесы Колесников - человек, близкий семье Талановых, его помощь вряд ли может рассматриваться как опровержение филиппики Федора, сохраняющей, таким образом, свой обличительный заряд.

Возвращение герою его истинного статуса объясняет и отношение к нему семьи. Не радость, столь бы естественную в первом случае, испытывает она, а страх, что обиженный на советскую власть Федор пойдет служить немцам. (Это тем более страшно, т.к. дочь Талановых связана с подпольем). Федор мучительно переживает недоверие близких людей, их вынужденную ложь: только что получив заверение, что в комнате никого нет, он вдруг видит таз с окровавленными бинтами, сдвигая ширму, видит раненого Колесникова (а ранее там же от Колесникова прятали Федора). Вызывающее поведение Федора - всего лишь маска человека, который не хочет, чтобы его жалели, но и не хочет, чтобы ему лгали, сомневались в его гражданской совести. Он, как замечено критикой, "видит мир через призму своей боли". Демидьевна не понимая и не принимая рефлексию Федора, переживающего тяжелейший душевный кризис, попросту ему советует:

Демидьевна: Люди, жизни не щадя, с горем бьются. а ты все в сердце свое черствое глядишь (...)

Федор (сдаваясь):...Продрог я от жизни моей.

Демидьевна: То-то продрог. Тебе бы, горький ты мой, самую какую ни есть шинелишку солдатскую. Она шибче тысячных бобров греет. Да в самый огонь-то с головой, по маковку!

Только увидев истерзанную немцами Аниску, Федор забывает о своей боли, испытывая только действенное чувство мести. Схваченный немцами, он гибнет как герой.

В новой редакции "Нашествия" Ольга говорит брату:

"Но верь мне, Федор, не только от стыда и страха молчали мы. Есть такое, чего нельзя узнать во всем разбеге, чтобы не разбиться, не сойти с ума. Иное знание разъедает душу... самое железо точит (шепотом). А нам нельзя, никак нельзя сегодня. Значит, история, как порох, иногда сильнее те, кто его делает".

В этих словах - ключ и к авторской позиции.

К такому пониманию, по сути дела, приходит и Федор, принимая, по верному наблюдению С.Шерлаимовой, высший смысл порядка Колесникова, и прощает ему (порядку) несправедливость по отношению к себе. Внутренняя связь Колесникова и Федора как народных мстителей подчеркивается тем, что первым слова "добро пожаловать", ставшие, как уже сказано выше, лейтмотивом пьесы, впервые произносит Федор в разговоре с Колесниковым:

Федор: Вот вы обронили давеча, что остаетесь в городе. Разумеется, с группкой верных людей. Как говорится - добро пожаловать, немецкие друзья, на русскую рогатину.

Однако здесь - в признании порядка - не все так просто. Когда партизаны принимали героя в свою семью, то самый ход и смысл сцены напоминает "нравственную инквизицию", а имя Колесникова становится фетишем.. Люди, привыкшие ко всеобщей подозрительности, вначале сомневаются в праве Федора, которого Колесников побоялся принять в свой отряд, взять имя Колесникова (праве, подчеркнем, оплаченном собственной жизнью). Им надобно "заседание провесть" и донимать обреченного на смерть вопросом, почему он поступил именно так:

Татаров: А ты не из обиды Колесниковым стал? Не хочешь, дескать, живого приятеля, примешь мертвым. Полюбуйся, мол, из папашина окошка, как я на качелках за тебя покачиваюсь... Так нам таких не надо!

Едва угадываемая гротескность проступает в картине "голосования", сопровождаемого репликой Старика, - голосом народного сознания: "В герои не просятся... Туды самовольно вступают". Жестокую неправду, происходящего в подвале, понимает и сам Федор: "Я протянул вам жизнь и расписки в получении не требую".