Усиление процесса заимствования иноязычных слов
Для исторической эволюции почти каждого естественного языка характерен процесс заимствования единиц из других языков, контактирующих с данным. Механизмы процесса заимствования многократно описаны в лингвистических исследованиях; изучаются причины заимствования и условия, при которых этот процесс то интенсифицируется, то затухает, сферы человеческой деятельности, в наибольшей степени нуждающиеся в иноязычной лексике и терминологии, типы заимствуемых языковых единиц: главным образом, это слова, но язык может испытывать иноязычное влияние и в построении каких-либо синтаксических конструкций, в образовании слов - так рождаются словообразовательные кальки (небоскреб - "слепок" английского skyscraper, насекомое - поморфемный перевод латинского insectum и т.п.) - или в появлении у слова значения, не мотивированного другими значениями этого слова, - так появляются семантические кальки (газетная утка, гвоздь сезона, горячая линия и т.п.).
Заимствование - явление, к которому носители языка часто относятся с изрядной долей подозрительности: зачем что-то брать у других - разве нельзя обойтись средствами родного языка? Зачем нам имидж, если есть образ, к чему саммит, если можно сказать встреча в верхах? Чем модный нынче в кинематографии ремейк лучше обычной переделки? И разве консенсус прочнее согласия?
Нередко иноязычное слово ассоциируется с чем-то идеологически или духовно чуждым, даже враждебным, как это было, например, в конце 40- х годов во время борьбы с "низкопоклонством перед Западом". Но бывают в истории общества и другие времена, когда преобладает более терпимое отношение к внешним влияниям и, в частности, к заимствованию новых иноязычных слов. Таким временем можно считать 80-90-е годы нынешнего столетия, когда возникли такие политические, экономические и культурные условия, которые определили предрасположенность российского общества к принятию новой и широкому употреблению ранее существовавшей, но специальной иноязычной лексики. Вот некоторые из этих условий: осознание разными слоями населения России своей страны как части цивилизованного мира; преобладание в идеологии и официальной пропаганде интерактивных, объединительных тенденций над тенденциями, отражавшими противопоставление советского общества и советского образа жизни западным, буржуазным образцам; переоценка социальных и нравственных ценностей и смещение акцентов с классовых и партийных приоритетов на общечеловеческие; наконец, открытая ориентация на Запад в области экономики, политической структуры государства, в сферах культуры, спорта, торговли, моды, музыки и др.
Все эти процессы и тенденции, характерные для русского общества второй половины 80-х - начала 90-х годов, несомненно, послужили важным стимулом, облегчившим активизацию иноязычной лексики. Это легко проиллюстрировать сменой названий в структурах власти. Верховный совет стал устойчиво (а не только в качестве журналистcкой перифразы) именоваться парламентом, совет министров - кабинетом министров, его председатель-премьер-министром (или просто премьером), а его заместители - вице-премьерами. В городах появились мэры.вице-мэры, префекты, супрефекты, советы уступили место администрациям, главы администраций обзавелись своими пресс- секретарями и пресс-атташе, которые регулярно выступают на пресс- конференциях, рассылают пресс-релизы, организуют брифинги и эсклюзивные интервью своих шефов...
Распад Советского Союза означал, в частности, и разрушение большей части преград, стоявших на пути к общению с западным миром. Активизировались деловые, научные, торговые, культурные связи, расцвел зарубежный туризм; обычным делом стала длительная работа наших специалистов в учреждениях других стран, функционирование на территории России совместных - русско-иностранных - предприятий. Очевидным образом это означало интенсификацию общения носителей русского языка с носителями иных языков, что является важным условием не только для непосредственного заимствования лексики из этих языков, но и для приобщения носителей русского языка к интернациональным (а чаще - созданным на базе английского языка) терминологическим системам - например, в таких областях, как вычислительная техника, экономика, финансы, спорт, мода, журналистика и др. Так врусской речи - сначала в профессиональной среде, а затем и за ее пределами - появились термины, относящиеся к компьютерной технике (о чем сказано выше), названия видов спорта (новых или по-новому именуемых): виндсерфинг, скейтборд, армрестлинг, кикбоксинг, фристайл и др. Англицизмы пробивают бреши и в старых системах наименований: так, добавочное время при игре в футбол или в хоккей все чаще именуется овертайм, повторная игра после ничьей - плей-офф и даже традиционное боец в кикбоксинге заменяется англицизмом файтер. У всех на слуху многочисленные экономические и финансовые термины типа бартер, брокер, ваучер, дилер, дистрибьютор, инвестиция, маркетинг, монетаризм, фьючерсные кредиты и т.п. Многие из них были заимствованы давно, но обращались преимущественно среди специалистов. Однако по мере того, как явления, обозначаемые этими терминами, становились остро актуальными для всего общества, узкоспециальная терминология выходила за пределы профессиональной среды и начинала употребляться в прессе, в радио- и телепередачах, в устной речи обычных носителей языка.
Активное заимствование новой и расширение сферы употребления ранее заимствованной иноязычной лексики происходит и в менее специализированных областях человеческой деятельности - достаточно напомнить такие широко используемые сейчас слова, как имидж, презентация, номинация, спонсор, видео, шоу (и их производные: видеоклип, видеотехника, видеокассета, видеосалон; шоу-бизнес, ток- шоу. шоумен), триллер, хит, дискотека, диск-жокей и множество других.
Столь массовому и относительно легкому проникновению иноязычных неологизмов в литературный язык способствуют и социально- психологические факторы. Многие носители языка считают иностранное слово более престижным по сравнению с соответствующим словом родного языка: презентация выглядит более респектабельно, чем привычное русское представление, эксклюзивный изысканнее исключительного, топ-модели - шикарнее, нежели лучшие модели, хотя, надо сказать, здесь намечается некоторое семантическое размежевание "своего" и "чужого" слов: презентация - это торжественное представление фильма, книги и т.п.; эксклюзивным чаще всего бывает интервью, а сказать оком-нибудь эксклюзивный тупица или воскликнуть: Какой эксклюзивный сыр! - едва ли можно.
Ощущаемый многими больший социальный престиж иноязычного слова, по сравнению с исконным, иногда вызывает явление, которое может быть названо повышение в ранге: слово, которое в языке-источнике именует обычный, "рядовой" объект, в заимствующем языке прилагается к объекту, в том или ином смысле более значительному, более престижному. Так, французское слово boutique значит "лавочка, небольшой магазин", а будучи заимствовано нашими модельерами и коммерсантами, оно приобретает значение "магазин модной одежды": Одежда от Юдашкина продается в бутиках Москвы и Петербурга. Примерно то же происходит с английским словом shop: в русском языке шоп приложимо не ко всякому магазину, а лишь к такому, который торгует престижными товарами, преимущественно западного производства (обычный продмаг никто шопом не назовет). Английскоеhospice "приют, богадельня" превращается в хоспис - дорогостоящую больницу для безнадежных больных с максимумом комфорта, облегчающего процесс умирания. И даже итальянское puttana, оказавшись в русском языке, обозначает не всякую проститутку (как в итальянском), а главным образом валютную.
Как оценивать происходящую сейчас интенсификацию процесса заимствования? Как относиться к тому, что иноязычные слова нередко вытесняют из употребления слова русские, исконные? Может быть, необходимы какие-то запретительные меры, не позволяющие, скажем, журналисту или диктору телевидения употреблять иноязычное слово, если есть равнозначное русское? Прежде чем ответить на эти вопросы, посмотрим, какие сферы общения в наибольшей степени подвержены иноязычному влиянию.
Чаще всего новые иноязычные слова можно встретить в прессе и в других средствах массовой информации - например, на телевидении, в передачах, посвященных экономической или политической жизни, моде, музыке, кино, спорту.
В устной публичной речи - например, в радио- и телеинтервью на бытовые темы, в выступлениях на заседаниях парламента - употребление иноязычных слов-неологизмов часто сопровождается оговорками типа: так называемый монетаризм, как теперь принято выражаться, электорат и т.п., поскольку, ориентируясь на массового слушателя, говорящий ощущает связь с ним более непосредственно и остро, нежели автор газетной или журнальной статьи. Некоторые из заимствований употребляются не только в прямых своих значениях, но и переносно, метафорически: телевизионный марафон, реанимация российской экономики, ангажированная пресса, политический бомонд, рейтинг вранья и т.п., и это явление так же характерно, в основном, для языка средств массовой информации.
Обиходная речь не испытывает сколько-нибудь заметного наплыва иноязычных слов, и это понятно: будучи по большей части словами книжными или специальными, заимствования и употребляются главным образом в жанрах книжной речи, в текстах научного и технического характера. В бытовом общении, однако, иноязычные слова могут играть роль своеобразных цитат: коммуникативно актуальный термин, принадлежащий какой-либо специальной сфере, может цитироваться, сознательно обыгрываться, искажаться, быть поводом для каламбуров и т.п. (достаточно вспомнить то, что происходило в совсем недавнем прошлом со словами демократ и приватизация: они дали повод к образованию таких "производных", как дерьмократы, домокрады, при-хватизация и под.).
Заслуживают внимания и изучения также социальные различия в отношении к иноязычным словам, особенно новым. Здесь имеют значение такие характеристики носителей языка, как возраст, уровень образования, род занятий: люди старшего поколения в среднем менее терпимы к "чужой" лексике, чем молодежь; с повышением уровня образования освоение заимствований происходит легче; представители технических профессий меньше останавливают свое внимание на том, какое слово они видят в тексте или слышат, - русское или иноязычное, чем представители профессий "гуманитарных". Подчеркиваю: это в среднем, в целом, но возможно и более сложное отношение к иноязычным словам. Например, специалист может не замечать иноязычности терминов, которые употребляются в его собственной профессиональной сфере, и негативно реагировать на иноязычную терминологию в других областях деятельности и общения.
Теперь попытаемся ответить на поставленные вопросы. По поводу интенсификации процесса заимствования: не надо паниковать. Нередко говорят и пишут об "иноязычном потопе", заливающем русский язык, о засилье иностранщины, под гнетом которой он гибнет, и такие высказывания рождают чувство безысходности. Но не нужно забывать, что язык представляет собой саморазвивающийся механизм, действие которого регулируется определенными закономерностями. В частности, язык - и литературная его форма в особенности -умеет самоочищаться, избавляться от функционально излишнего, ненужного. Это происходит и с иноязычными словами. Во всяком случае, история русского языка свидетельствует именно о таком его свойстве. Кто сейчас знает слова проприетер (собственник), индижестия (несварение желудка), инфлюэнца (грипп), аманта (возлюбленная), супирант. (воздыхатель, поклонник), репантир (женская прическа с локонами, свисающими по обеим сторонам лица), суспиция (подозрение) и многие другие, которые употреблялись в русском языке XIX века (а некоторые еще и в начале века нынешнего)? Вряд ли издавались указы, предписывавшие эти слова изгнать из русской речи, - они устарели, вытеснились сами собой как нечто ненужное. А с другой стороны, многого ли добились пуристы прошлого, призывая запретить употребление таких слов, как эгоизм (вместо этого предлагалось ячество), цитата (предлагались в качестве синонимических замен ссылка, выдержка), поза (взамен изобреталось телоположение), компрометировать (вместо этого рекомендовали говорить: выставлять в неблагоприятном виде), игнорировать (В.И. Даль считал, что это "слово непозволительное") и др.?
Разумеется, неумеренное и неуместное употребление иноязычных слов недопустимо, но неумеренность и неуместность вредны и при использовании любого слова. Разумеется, ни лингвистическая наука, ни общественность не должны сидеть сложа руки, бесстрастно наблюдая, как засоряется иноязычием родная речь. Но запретами здесь ничего сделать нельзя. Нужна планомерная и кропотливая научно- просветительная работа, конечная цель которой - воспитание хорошего языкового вкуса. А хороший вкус - главное условие правильного и уместного использования языковых средств, как "чужих", заимствованных, так и "своих", исконных.
...И все же: как ответить на вопрос Л. Чуковской, которым заканчивается ее статья? Жив ли нынче русский язык? Жив, это несомненно, и он по- прежнему, как выражался Гоголь, "живой как жизнь", только формы этой "живости" и жизненности меняются. И это вполне закономерно и естественно: время изменяет все, даже такую консервативную систему, как литературный, нормированный язык.
Крысин Л.П. Русский литературный язык на рубеже веков // Русская речь. — 2000. — №1. — С.28-40.
В.К. ХАРЧЕНКО
МОЛОДЕЖЬ И СКВЕРНОСЛОВИЕ
В.К.ХАРЧЕНКО. МОЛОДЕЖЬ И СКВЕРНОСЛОВИЕ // СРЕДНЕЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ. 2009.№ 3.С. 139-150.
В 2004 году Белгородская область выступила с программой преодоления сквернословия, проводимой под лозунгом «Белгородчина – территория без сквернословия», и важнейшей компонентой этой программы явилось планирование системы действий по преодолению сквернословия в молодежной среде. Почему именно в молодежной? Потому, что мы должны передать в будущее НЕ СОВСЕМ ТО, что получили из прошлого. И если многие и много сквернословят сейчас, то, по-видимому, необходимо не только констатировать печальный сей факт, но и предпринимать нечто такое, чтобы завтра этого зла становилось меньше, послезавтра еще меньше, хотя полностью сквернословие вряд ли исчезнет: запретный плод сладок по определению, и всегда найдутся желающие поэкспериментировать над тем, что запрещено.
Мы занимаемся уже много лет занимаемся проблематикой сквернословия, и хотелось бы поделиться некоторыми своими соображениями по этому вопросу – как «старыми», так и новыми, недавними. Уважаемым читателям журнала предложим текст лекции, с которой мы выступаем перед старшеклассниками, перед учащимися средних специальных заведений, перед студентами в рамках курса «Русский язык и культура речи».
Начинаем мы обычно с самого главного, однако не самого известного, а именно с того, что свобода слова предполагает свободу содержания (разве что за исключением обнародования государственных тайн и приемов подготовки террористических актов!), но ОТНЮДЬ НЕ СВОБОДУ ВЫРАЖЕНИЯ.
Абсолютным свидетельством поверхностной трактовки последней за последние двадцать лет и стали так называемые «инвективы». В языке есть слова, которых надо стыдиться, и чем больше стыда перед словом, тем чище речь. Зададимся вопросом, куда отнести сквернословие: в перечень пороков или в перечень болезней сознания? Вопрос, однако, поставлен не вполне корректно. Дело в том, что поначалу это, конечно же, порок, нарушение, грех. «Поначалу» – это когда человек еще может остановиться, как в ситуациях с курением, с употреблением вина. Вторую в жизни сигарету после первой, вторую рюмку спиртного употребляют скорее под нажимом, за компанию, нежели по желанию: пристрастие еще не сформировано. (Кстати, больше всех настаивают, чтобы ты выпил как раз те, кто потом про тебя же и скажет:«Нализался, как свинья!»). А вот наркотики нельзя даже пробовать, поскольку первая проба сразу же становится роковой. “Попробуй! Все в жизни надо попробовать» – такими опаснейшими словами-ловушками те, кто уже не в силах выбраться, тянут в пропасть за собой ближайшего друга. Итак, пока еще работает контроль сознания, сквернословие – порок, но постепенно и въедливо сквернословие оно становится болезнью, оставляющей неизлечимые следы.
В России перестроечного и постперестроечного периода сквернословие приобрело тотальный характер. Отмена цензуры, ложно понимаемая «демократия», «свобода слова» свое дело сделали (кстати, у Пушкина слово свобода сопровождается эпитетом просвещенная: Помните? “… И над отечествомсвободы просвещенной...”). Сложившаяся ситуация со сквернословием напоминает весеннюю распутицу, когда сходит снег и мы видим всю грязь на земле, и реки весной – грязные реки. Такие обозначения, как «непечатные слова», «нецензурная лексика» теперь почти исчезли из употребления в силу этимологического дисбаланса, рассогласования: непечатные слова печатают, а при отсутствии внешней цензуры даже не ставится речь о чести самого автора, то есть о ЦЕНЗУРЕ ВНУТРЕННЕЙ. Почему так произошло и можно ли положить этому конец, если издаются словари бранной лексики, если несколько позорных слов включено в толковый словарь, если газета или журнал печатает анекдот с непотребным словом, если даже такие авторитетные писатели, как Михаил Веллер, Дина Рубина, Сергей Есин, включают подобные слова в художественные произведения?
Сквернословие охватило почти все регионы страны. Конечно, есть села, деревеньки, где мужчинам ругаться дозволено, а женщинам – ни-ни, или где мужчины ругаются, а подростку скажут: “Иди-ка рот с мылом вымой!” И все же распространение этого зла чрезмерно. Сквернословие охватило почти все возрасты. В детском саду не знают, что делать с мальчиком, живущем в рабочем общежитии. Вечера он проводит на общей кухне, слушая речь старших, а наутро учит русскому языку всю группу в детском саду. Ругаются дети и подростки, юноши и девушки, молодые и немолодые мамы, люди среднего и даже пожилого возраста вопреки изречению-напутствию: «Возраст старости – житие не скверное». Сквернословие охватило почти все профессии. Когда-то говорили: «ругается, как извозчик». Транспортники и сейчас занимают одно из ведущих мест, но ведь ругаются не только водители, строители, сантехники, но и музыканты, врачи, журналисты, тренеры, руководители предприятий, профессора. Заражена сквернословием армия, но и в среднюю школу загляните – и первое, что Вы иногда услышите, хоть и не в свой адрес, так это: “Козел!” Детки не ведают, что в тюремном жаргоне этим словом называют гомосексуалиста, потому и является оно столь сильным оскорблением мужчины. Кстати, в тюремной иерархии, чем выше положение занимает босс, тем меньше он сквернословит, на это указывал Сергей Довлатов в повести “Зона”.
Сквернословие охватило почти все ситуации речи. А.И. Солженицын с горечью пишет о стране, где каждый второй прошел академию ругани, где ругаются не только при посадке в загородный автобус, но и в задушевных беседах (“В круге первом”). Маленькая, уютная кухня. Двое.“Ты меня уважаешь?” И после этих слов другие слова.
Сквернословие стало выполнять функцию хезитации – заполнения пауз в разговорной речи. “Иду, блин, гляжу, блин, что-то светится, блин…” (Твер-
ская жизнь – 1993. – 18 марта). Когда-то весь пафос радиопередач по культуре речи сводился к искоренению бесконечных «ну», «вот», «значит(ь)». На этот счет даже есть стихотворение: Вы, это самое, того, /Когда вы говорите,/ То, значит, это, как его, / Ну, в общем, не тяните. / Вот, это значит, таксказать, /Что мне хотелось вам сказать. (А. Шибаев.Язык родной, дружи со мной). Если бы Александр Александрович писал этот стишок в наше время, он начал бы так: “Вы, блин…” или “Вы, блин горелый…”.
Распространение сквернословия привело к тому, что из области сознания оно проникло в область бессознательных процессов. Хирург не мог оперировать одну очень интеллигентную женщину, потому что, когда ей дали наркоз, она заговорила (!). Узнав об этом, я стала больше всего бояться попасть под наркоз. Даже если сам не употребляешь скверных слов, твои земляки позаботятся, чтобы ты их не забывал. Есть даже определенное заболевание – синдром Туретто, когда человек, кроме ряда других признаков этой болезни, обладает и такой особенностью: речь утрачивается, а способность к сквернословию сохраняется.
Сквернословие стало условным рефлексом у домашних животных. Нельзя пригласить никого в гости, потому что в доме говорящий не те слова попугай. Профессор рассказывал о детстве в Саратовской области, как быков пас и как бык с места, бывало, не сдвинется, пока не услышит известную триаду.
Сквернословие стало клеймом отечественной речи. Иностранных студентов поселяют в общежитии, и первые русские слова, ими усвоенные, оказываются непечатными словами. “Как Вы себя чувствуете?” – задает вопрос преподаватель. Студент отвечает, как. “Да что Вы! Нельзя так говорить!” – “А у вас говорят, я сам слышал!”. Занятие продолжается. “Какое бывает яблоко?” – звучит вопрос. “Зеленое, вкусное, сочное и…” “Да-да, я сам слышал:студент откусил яблоко, бросил и сказал.” Студенты, добавим, в основном мужчины, а преподаватели – женщины, и женщина, краснея, начинает объяснять значения этих слов, а иначе ее подопечные и в городе будут так говорить, а в городе пойдет волна слухов: чему их в университетах учат!
Брань есть в каждом языке. В.И. Жельвис в докторской диссертации сравнивал инвективы в 50 языках мира и установил, что ругательства с компонентом «мать» встречаются в 11 языках. Когда едешь в Венгрию, предупреждают, чтобы не произносили слова «спички», по звучанию оно совпадает с сильным ругательством. Есть даже перечни таких совпадающих слов. Но посмотрим на эти списки с других позиций, не будем поддаваться провокациям: так, как русские, никто не ругается. Вспоминается и высказывание А.М. Горького, назвавшего нашу литературу самой целомудренной в мире, а ведь Горький прочитывал целые библиотеки книг. Пусть нас кто-то ругает, пусть нам очень больно за сквернословие, но самим заявлять, что хуже нас нет – недопустимо.
В основе многих ругательств лежит идея богохульства. Оскорбление матери – это оскорбление богоматери, удар по заветному, по святому. Что считать сквернословием? (Когда я на лекции так ставлю вопрос даже самые ленивые хватаются начинать записывать! “Нет, – говорю я студентам, – не дождетесь. Я знаю, что вы эти слова знаете, и вы знаете, чтомне все они известны, а мы поговорим немного о другом, известном далеконе каждому”).
Итак, мы не будем говорить слово «блин», заменяющее одно из самых сильных ругательств. Не привыкайте к этому слову. Не будем говорить все слова с корнем мат-(глаголы, существительные, прилагательные). Говорите: “Он ругается, выражается, сквернословит”, но ни в коем случае не: “Он мат…ся”, что равносильно ругательству.
Нельзя вместо ругательств употреблять названия начальных букв, так как мыслим мы не буквами. В сознании и говорящего, и слушающего представлено слово целиком. Буква культурнее вас не сделает.
Не рассказывайте анекдоты, детские страшилки, не пойте частушки, если в них есть хоть одно плохое слово. Достаточно у нас хороших анекдотов, чтобы, не роняя себя, от души посмеяться и посмешить других. Кстати, талантливое смешное не приедается. Один и тот же анекдот, смешной случай можно рассказывать много раз, и все равно будут смеяться, то есть извиняться, что анекдот с бородой не обязательно.
Избавляемся постепенно и от слова «черт». Это тоже ругательство и, вообще, слово неженское. Ни черта не делает! Черта с два! Черт с ней!Черти что. Какого черта. Иди к черту! Вот черт! Черт бы тебя побрал! – весь этот чудовищный букет словесного чертополоха лишает нас ощущения «сана», «шарма».
Наконец, избавляемся и от ругательств-эвфемизмов. Эвфемизмы в речи нужны. Неприлично называть некоторые физиологические процессы, лучше заменить слово. Экскурсия продолжается уже более трех часов. Автобус подъехал к аллее парка и, показывая на небольшую будку в кустах, экскурсовод объявляет: “А вон комбинат бытовых услуг”. И все понимают, для чего остановка, и чистота речи не нарушена. Но никакими эвфемизмами нельзя заменить ругательства. Не говорите: ё-моё, ёлки зелёные, ёлки-палки, бык тебя забодай и т.д. и т.п. Рассказывают, как лингвиста сослали на лесоповал и он выругался однажды: “Ах ты, задненебный фрикатив!”. Человек изобрел ругательство, использовав фонетическую терминологию: задненёбными называют звуки [г] [к] [х], а фрикативные – это щелевые звуки [с], [ш] и мн.др. И хотя все слова по отдельности чистые, непорочные, получилось именно ругательство, туманное и такое же нехорошее, как все ругательства. Иногда сразу и не различишь ругательства, как в повести Ирины Шаманаевой «Улица Пирамидальных тополей», где маленькая девочка, играя в куклы, повторяет реплику соседа: «Да едят вас мухи!».
В разговоре о сквернословии важно ответить на два традиционных вопроса: кто виноват и что делать. В ситуации разгула сквернословия главная вина приходится на интеллигенцию. Непечатные слова стали печатными (зачем их теперь писать на заборах?), их произносят с экранов, с трибун, их включают в толковые словари, им посвящают специальные словари, выходящие большими тиражами. Да, не по словарям учится человек ругаться, но если он видит, что такое печатают, попробуйте убедить его в необходимости наложить табу на сотни растабуированных слов! Отношение интеллигенции к сквернословию – программное отношение. Любое общество иерархично, и низшие слои (не в поведении даже, а в идеале поведения) равняются на высшие слои. “Не стоит село без праведника”. О чем эта пословица? Да о том, что если в селе хотя бы один человек ведет себя хорошо, светло, свято, то в селе будет порядок, будет жизнь.
Эдуард Лимонов писал в журнале “Юность”, что его герои ругаются, потому что его герои – сильные люди в сложных обстоятельствах. Молодой человек читает это заключение. Себя-то он, конечно, считает сильным, а уж свои обстоятельства редкий человек не назовет сложными.
Брань – это деньги. Словари бранной лексики сметают с прилавков, издавать их весьма выгодно, и профессура идет на это. “Не от хорошей жизни”, – скажете Вы, намекнув на гонорар, но у профессоров жизнь и не самая плохая, не самая, подчеркну я. В общей массе своей носители языка не перестанут ругаться, но интеллигент, выполняющий функцию идеалоносителя нации, может и должен не только говорить достойно, но и беречь пиетет печатного слова. Не все, что есть в жизни, должно быть в книге. Книга может оставаться фильтром коллективного бессознательного. Журналист, редактор, политик, директор, конферансье, писатель, ученый… Отношение этих людй к брани должно быть однозначно отрицательным. Мы – щит. И если мы вставляем в газету грязь на том основании, что читать ее иначе не станут, мы сами эту грязь и швыряем в своих соотечественников и, швыряя, пачкаемся сами.
Почитайте предисловия к словарям непечатной лексики, когда составитель поименно благодарит людей, сообщивших непристойности, а также “огромную массу безымянных носителей русского языка из различных сфер русской жизни”. Не благодарность это – пощечина нам, провокация.
Попытаемся тезисно ответить на оба вопроса: почему и как? Почему распространилось сквернословие и как положить конец этому процессу? Разумеется, речь пойдет не об однозначном и единственном ответе, а о системе ответов, равно как о системе действий. Распространению сквернословия в социуме весьма способствуют следующие мифы (информационная насыщенность современной жизни отнюдь не исключила феномена мифотворчества!).
1. Миф о том, что сквернословие помогает выразить сильные чувства. Конечно, здесь недоработка филолога-прикладника: мы должны искать и находить формулы выражения сильных переживаний, а, набрав определенный фонд крылатых слов, пропагандировать их, внедряя в коллективное бессознательное. И в то же время популярно объяснять, что сквернословить плохо и сквернословящий, что очень важно, в глубине сознания сам осознает, что поступил плохо, потому такой каскад облегчения и не приносит, разрушая невидимый хрусталь самоуважения, на котором, собственно, все и держится в нашей психике.
2. Миф, как и в ситуации с алкоголем, о том, что в малых дозах и/или в определенных ситуациях сквернословие допустимо (в узком кругу, среди мужчин). Бороться с таким мифом помогает угрожающий образ джинна, выпущенного из бутылки: не остановить, не вернуть. «Мы не ругаемся, мы разговариваем!» – реплика, услышанная от одного из трех мужчин на остановке в ответ на замечание со стороны проф. И.А. Стернина. Сквернословие стало выполнять функцию заполнения пауз.
3. Миф, что ругаются все, а значит бороться бесполезно. В поддержку своему убеждению «приглашают» классиков, того же Пушкина.
4. Миф о том, что ругаюсь, когда хочу. Нет, чем больше ругательств в речи, тем «невозможнее» обходиться без них. В психиатрии известен синдром Туретто, когда человек забывает все слова, кроме «этих».
5. Миф о том, что сквернословие такой же недостаток современного речевого поведения, как использование иностранных слов или словесного «мусора» (типа, как бы, короче). Сквернословие нельзя ставить в один ряд абсолютно ни с чем, иначе мы снимаем остроту проблемы, тем более что «все остальное», даже повторы слов, необходимы говорящему как ритм самой ответственной для него повседневной речи, когда нет черновиков. Впрочем, это отдельная тема.
Мы привели сейчас далеко не все проявления мифотворчества. Кстати, интеллигент (а интеллигент – это самостоятельность мышления и индивидуальная культура!) и призван плыть против течения, бороться с коварными мифами, спасать нацию.
Как противостоять злу? Сформулируем семь тезисов борьбы со сквернословием.
Тезис первый. Не говорить плохих слов самому. Счет идет сейчас на единицы. Включить внутренний счетчик своего поведения, контроль изнутри (кстати, самый действенный вид контроля!). Человек может через свою речь влиять на состояние языка. Лет тридцать-сорок тому назад эта мысль казалась бы крамолой, методологическим абсурдом. Мы твердили об объективном существовании языка, а коль скоро оно объективное, так ли уж важно, как и что я говорю, я – мельчайшая песчинка в пустыне, капля в океане других людей? Но в те же самые годы обдумывалась Львом Николаевичем Гумилевым в лагере заключенных гениальная концепция о пассионарных вспышках, об инертном (как все) и пассионарном (лучше всех) поведении этносов, социальных групп и отдельных людей. Получается, что жизни небезразлично, как я живу. Значит, и я творю жизнь, идеалы, язык. Не нужно бояться быть белой вороной. “Все пусть, а я не буду”. Но для этого требуется особый вид мужества, который в старину называли доблестью, это мужество, помноженное на благородство. Позиция “Я – исключение!” трудна и притягательна для личности. Трудна потому, что дружеские взаимоотношения в жизни далеко не всегда бывают со знаком «плюс». Над тобой и смеются, и подтрунивают, и шутят, если ты в чем-то превосходишь своих друзей. Ах, ты не пьешь? Не куришь? Не ругаешься? Так если ты мне друг, я заставлю тебя выпить, я сам куплю тебе сигареты, я не позволю тебе быть чище, чем я. Попробуйте устоять в такой позиции. Попробуйте не испугаться насмешек, презрения, даже одиночества. Молодой человек должен знать, что в жизни бывают периоды и в год, и в два, и в пять лет, когда нет рядом друзей, но есть семья (сначала родительская, потом собственная), есть учеба, работа.
Отсутствие «друзей» можно и нужно выдерживать, не хватаясь за первого встречного, но и не презирая, не оскорбляя его. Позиция “Я – исключение!”притягательна потому, что отвечает глубинным потребностям личности выделиться, проявить свою уникальность. Древнейшее требование “Познай самого себя” означает задать себе высоту, сотворить свой, достойный стиль поведения.
Психолог В. Петровский проводил в детском саду интересный эксперимент. Детям было запрещено переступать проведенную мелом на полу черту, за которой ровным счетом в комнате ничего не было (и дети это видели). Экспериментатор, спрятавшись, наблюдал за детьми и видел, что все дети переступали загадочную линию. Один мальчик бросил мяч, так надо же достать. Другой шел так, что черта оказывалась между ног. Третий… Каждый нормальный ребенок готов испытать себя. Чтобы быть «исключением», мы должны быть пассионарны, должны отказаться от инерции поведения. Мы не властны над речью других, но над собственной речью мы властны, это наше зеркало, и пусть оно не будет грязным. Нравственная ценность физиологического целомудрия огромна. Точно так же можно беречь и целомудрие собственной речи. Если кто-нибудь один раз услышит от нас нехорошее, постыдное слово – незримую планку нашего авторитета на прежнюю высоту мы уже не поднимем. Если человек за свою жизнь не произнесет ни грубого, ни резкого, ни ядовитого, ни грязного слова – значит этот человек уже сделал великое дело, через свою речь повлиял на состояние национального языка – хранителя и конденсатора национальной совести.
Тезис второй. Нужно осознавать и ценить меру своего авторитета, свой социальный, профессиональный, семейный рейтинг. Во время лекции студент спросил меня: “А что, собственно, плохого, если ко мне пришел друг ивыплеснул наболевшее, расслабился, ну взял и выругался?” – “Саша, через
пятнадцать лет будет у Вас дочка. Вы хотите, чтобы она пришла в гости и так расслабилась?” Молчание. В отношении собственных детей мы не лукавим. Желаемое поведение собственных детей – это и есть самая искренняянаша установка. Если мы не хотим, чтобы так говорили наши дети, не будемсами так говорить, даже в ответ. «Оскорбление не достигает мудреца». Недумайте, не обольщайтесь, что Вас никто никогда публично не оскорбит, ноэто, оказывается, можно выдерживать. “Не то, что входит в уста, оскверняетих, но то, что выходит из уст”. Если копировать других, говорить, как все, тонечего потом удивляться, что не Вас послали в загранкомандировку, не Васповысили в должности, не Вас поощрили. Едешь в троллейбусе и из окна видишь знакомого, а он не видит тебя. Великий метафорический смысл этойпростой ситуации в том, что человек просматривается даже тогда, когда совсем не думает об этом.
Филологу, лингвисту, которого журналисты нередко атакуют просьбами: расскажите о происхождении какого-нибудь ругательства, объясните, закакие слова нужно штрафовать, а за какие не следует (в Белгородской области введен штраф за нецензурные слова!), необходимо чаще оперировать понятием ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ТАБУ: этимология ругательств не тема для обсуждения. Лучше говорить о том, например, что ИМЯ ЧЕЛОВЕКА может служить защитой от использования им бранных слов. Имя, вообще, самое положительное слово для человека, называйте друг друга как можно чаще по имени, не искажайте имя, фамилию (прозвища тоже не красят нашу национальную культуру!). Защитой от сквернословия может стать похвала, комплимент, элементарный интерес к личности другого человека. Способом сопротивления речевому злу может стать прием бойкота на поощрение (сотрудника ли, студента, школьника), и, наоборот, в системе поощрений в ситуациях повального сквернословия чистоту речи признать достойной награды, поощрения, положительной публичной оценки.
Тезис третий. Сквернословие не есть способ расслабления, а расслабление не означает вседозволенности. Увы! Мы действительно не умеем расслабляться, не владеем спектром возможностей себя побыстрее и получше успокоить. В этом спектре и умение сильно и ярко мечтать, и вполне понятное желание повертеться перед зеркалом, и высочайшее спортивное напряжение, дарующее релаксацию другим системам организма, и занятие музыкой даже на уровне побренчать для себя («Своя игра даже пл<